Текст книги "Обыкновенные неприятности"

Автор книги: Евгений Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Кукаркин Евгений
Обыкновенные неприятности

Евгений Кукаркин

Обыкновенные неприятности

Написано в конце 2002 начале 2003 гг.

– Молодой человек, проснитесь, – требовательно настаивал приятный женский голос.

Я пытаюсь себя побороть и откликнутся на него, но тяжелые веки, придавившие глазницы, никак не приподнять.

– Просыпайтесь, просыпайтесь, – уже сердится голос.

Еще усилие и в узенькие щелочки глаз хлынул свет. Напротив меня медленно расплывалось белое пятно, оно приобретало все больше и больше реальные черты и вскоре появилась она. Лицо молодой рыжей женщины, все забросано конопушками, белый колпачок– шапочка небрежно придавил прическу, а губы, сияющие морковной помадой, шевелись, издавая звуки.

– Молодец, проснулся. Хватит спать, уже третьи сутки лежишь, так и пролежни заработать можно.

– Где я?

– В больнице. Сейчас мы тебя покормим.

– Почему я здесь?

Глаза уже раскрылись полностью и я могу осмотреть помещение, где лежу. Над кроватью капельница, но ко мне трубки не подведены, а болтаются над головой. Вся комнатенка покрыта белой масляной краской. Почти у плеча, на стенке закреплен пульт, с тумблерочками и цветными лампочками.

– Неужели ты ничего не помнишь? – встревожилась женщина. – Ты хоть знаешь, как тебя звать?

– Знаю, Николай Федоров.

– Ну слава богу, значит память еще не отшибло. А помнишь тот день, когда полез за яблоками?

– Яблоками?

И тут у меня появилось просветление. Ну да, яблоки... В тот день был яблочный Спас и наша ватага пошла чистить сады. Мы уже тряханули несколько деревьев в саду железнодорожника Якова и полезли через соседний забор к самому противному в поселке, пенсионеру Григорию, у которого росли самые плодоносные и вкусные яблоки.

– Смотри, – шепчет Васька, мой закадычный друг, вечно чумазый с всклокоченными волосами, – здеся надпись на фанере.

Щит прибит к столбу, но мне неинтересно терять время, я махнул рукой.

– Ну ее, я полезу на это дерево, трясти, а вы собирайте яблоки по быстрому снизу.

Это был прекрасный Золотой Налив, огромные, желтовато-белые яблоки, кажется сейчас лопнут от обилия сока. Я залезаю на первые крепкие сучки и, обхватив центральный ствол, тряхнул. Тяжелые яблоки с грохотом посыпались вниз. Васька на коленках собирает их в мешок, Варька, девчонка одноклассница набивает плоды за пазуху и тут что то вспыхнуло, раздался грохот и... дальше я не могу ничего вспомнить.

– Это... я, да... Мы яблоки... ну праздник был, – лепечу несусветную чушь, боюсь сказать слово – воровал. – Друзья там еще... Васька и Варька.

– Ну вот, теперь вижу, что все в порядке, – кивает головой женщина. Аля, – орет она, повернув голову направо, – давай сюда поесть, молодому человеку.

Появилось еще одно добродушное лицо, толстой откормленной бабы.

– Очнулся, соколик. Это мы сейчас, Фаина Александровна. Сейчас мы его чуток приведем в порядок.

Та, котрую звали, Фаина Александровна, отошла и толстая женщина села на мою кровать, отчего жалобно завизжали пружины и мое туловище провалилось под небольшим углом. В ее руке, как по волшебству, появилось мокрое полотенце и вскоре мое лицо и руки были протерты им. Теперь с ложечки, как ребенка, принялись запихивать мне в рот манную кашу на молоке.

Через два часа пришел доктор, долго щупал мое дохлое тело, прослушивал его и потом, покачав головой, сказал.

– Везучий ты парень.

– У меня..., ноги...

– Ноги, как ноги, будут, конечно побаливать, сначала может быть их даже чувствовать не будешь, но потом все рассосется. Самое важное цел остался.

– А что было, доктор?

– Свалился ты с дерева неудачно...

Ну точно, я же был на яблоне. Наверно Васька и Варька меня вытащили. Интересно, когда они ко мне придут.

Днем, все меняется. Толстая Аля привозит каталку, легко как перышко перекладывает меня в нее и под противный скрип колес перевозят в общую палату. Здесь уже три человека. Одного я знаю, это дед Филипп, какой то толи троюродный, толи еще какой то родственник по линии матери и живет от нас через дом. Остальные двое рабочие с леспромхоза, сплошь перевязанные бинтами.

– Колька, – хмыкает дед Филипп, – никак оклемался?

– Циц, – рявкнула на него Аля, – парню еще плохо, три дня без памяти почти...

– Оно и понятно. Я еще в первую германскую под снаряд попал, неделю глухой ходил.

– Дурак ты, Филипп, парень еще ничего не знает...

– Так узнает.

– Заткнись, дед, – просит с койки один из рабочих.

– А чего..., я ничего.

– Коля, вот твоя койка, – Аля скидывает меня на кровать у окна, на очень чистую простынь и набрасывает одеялом. – Теперь поправляйся, если надо будет позвать сестру, на стенке пульт, нажмешь красную кнопочку и кто-нибудь придет.

Она уходит, переваливаясь как уточка. В палате наступает тишина.

– Дедушка, – через некоторое время спрашиваю я, – а чего я должен знать?

– Это ты про что?

– Так санитарка только что говорила..., а ты подтвердил.

– А хрен знает, что эта баба хотела сказать... Лучше расскажи мне, как твои ноги?

– Я их не чувству, они даже не шевелятся, но доктор говорил, что они отойдут...

– Ага... Мать здесь несколько раз была, все беспокоилась, но ты без памяти лежал. Там в тумбочке у меня лимоны, для тебя оставлены...

– А Васька приходил?

– Васька то... Да нет, не приходил.

День проходит скучно, рабочие переругивались друг с другом и как я понял из реплик, что их трактор свалился с крутого берега нашей речушки Курии и они еще хорошо отделались, переломав ребра. Дед травил мне глупые росказни из своей прошлой жизни.

– Дед, – прервал я его, – а почему ты здесь?

– Хрен его знает, старость наверно. Как хватило здеся в груди, я аж вздохнуть не мог, внучка доктора вызвала, а тот меня сразу сюда направил.

– Болит грудь по прежнему?

– Да нет, тяжело только что то.

Мы помолчали и тут дед, перегнувшись с кровати, полез в тумбочку, стоящую рядом с ним.

– Колька, – кряхтит Филипп, – смотри, что мне внучка принесла.

Он выдергивает из тумбочки небольшой транзисторный приемник и ставит себе на грудь.

– Здесь какие то кнопочки надо нажимать. А вот...

Приятная музыка понеслась по комнате и нежный голос затянул: "Я люблю вас Ольга..."

– Дед, сделай потише, – просит один из рабочих.

– Лучше бы включил последние новости, – предлагает другой.

– Да бес его знает, я все кручу это колесико, а он..., только одну станцию и берет, – оправдывается Филипп и действительно кроме писка морзянки и заунывного вытья ничего не слышно. – Колька, на покрути, может тебе повезет.

Дед слезает с кровати и приносит приемник мне, потом возвращается на свою койку. Я тоже кручу колесико и, действительно, кроме одной станции ничего поймать не могу.

– Да у нас же, дыра, – замечает один из рабочих. – В нашем поселке, чтобы заработало несколько программ нужна мощная антенна, а эта пукалка, только и может ловить какую-нибудь... В это время музыка затихла и женский голос сообщил.

– Продолжаем музыкальный вечер, классическая музыка Европы до наших дней...

– Ну вот, завелись, – говорит все тот же голос рабочего. – Коля, сделай его потише.

Я делаю потише и кладу приемник на ухо.

– Передаем отрывки из оперы Джузепе Верди "Дама с камелиями". сообщает мне женский голос из динамика.

Утром у нас в палате переполох. Фаина Александровна и доктор трясут Филиппа.

– Все, – безнадежно машет доктор, – зовите санитаров, пусть выносят.

Рыжая женщина кивает головой и накидывает простынь на голову деда.

– Отмаялся старый, – слышен голос рабочего.

– Цыц, здесь ребенок, – говорит рыжая женщина.

Через десять минут Фаина Александровна и какой-то помятый мужик вывезли деда на каталке из палаты. Я вытер рукой предательскую слезинку и когда опустил ее на одеяло, то задел коробку приемника.

– Его приемник... у меня... остался у меня.

– Ну и держи его у себя, пока кто-нибудь не спросит, – подает голос опять тот же работяга, – все равно вещь бесполезная, раз тащит только одну станцию.

Днем пришла мама. Она работает прессовщицей торфяных брикетов на местном предприятии торфоразработки и поэтому всегда пахнет специфическим запахом горелой земли.

– Ну как ты здесь? – мама склоняется и целует меня в лоб.

– Все нормально. Доктор сказал, что ноги потом оживут... Я вот пытаюсь пошевелить и никак...

– Я знаю, уже говорила с врачом. Все будет хорошо, сынок.

– У нас дедушка Филипп сегодня умер.

– Мир его праху, хороший был человек. Нам во время войны помогал... Можно сказать от голода спас...

– Как там Васька? Ты не знаешь почему он ко мне не заходит?

– Васька к тебе не придет, сынок. Уже больше никогда не придет.

– Он на меня обиделся?

– Нет. Твой друг скончался там в саду, когда вы трясли яблоки. На мину наступил, она и взорвалась. Сегодня его похороны.

У меня защипало глаза и я стал протирать их кулаками.

– Почему на мину, почему, Васька?

– Пенсионер Григорий, чтобы не воровали яблоки, зарыл в саду мины, Васе не повезло.

– А Варька, что с Варькой?

– Варя здесь в больнице, только в женском отделении.

– Я бы этого пенсионера убил, – слышен голос подслушивавшего наш разговор, рабочего. – Сволочь такая, загубил детей, гад.

– Сами виноваты, – отвечает другой работяга, – не хрен было красть. Конечно, Гришка виноват тоже. Идиот, лучшего не придумал, как наказать ребятишек за пару яблок, раскидал мины по участку.

– Вот такие дела, Коленька, – прискорбно заканчивает мать.

Мне очень жаль Ваську, я не могу представить, как же я теперь без него. Бедная Варька где то может мучается от боли.

В палату входит доктор и обращается к нам.

– Как, вы здесь? Сообщили? – кивает матери на меня.

– Да.

Доктор садится на кровать и отрывает мои руки от глаз.

– Ничего, сынок, надо вытерпеть эту боль. Самое важное, теперь тебе выкарабкаться...

– Ваську жалко.

– Конечно, жалко. Деда Филиппа тебе тоже жалко?

– Да.

– Вот видишь, какие у нас потери. Так все время в жизни, сынок, одни зарождаются, другие умирают...

В палату врывается Фаина Александровна.

– Доктор, срочно в шестую палату, там пациентке плохо.

– Иду, иду. Он все переживет, – на прощание доктор проводит ладонью по плечу матери.

После ухода матери, я, чтобы отвлечься от мысли о Ваське, включил приемник деда и положил на ухо. Приятный итальянский тенор, по видимому пел о любви.

Через неделю в нашу палату вошло замотанное бинтами существо.

– Коля, это я, – хрипит оно.

– Варька?

– Ага.

Она садится на койку и я не могу оторваться от ее лица, настолько оно страшно в замотанных бинтах.

– Что это у тебя с лицом?

– После взрыва, осколки задели...

– Шрамы будут?

– Наверно... Один по кости головы прошел, второй щеку распорол... Оцарапана была вся. Я ведь что пришла. Меня увозят от сюда.

– Куда?

– В город. Маманя после этого взрыва так испугалась, что решили переехать жить в другое место. Вот и поедем к брату, там буду учиться.

– А я чувствую, что надолго к койке буду привязан.

– Мне тетки в палате говорили о твоей беде. Тебе с дерева швырнуло спиной на тот кол, на котором было предупреждение о минах. А пенсионера Григория судить будут, следователь приезжал, уже дело завели.

– А нас?

– Не будут. Маманя говорила, что нас трогать не будут.

– Когда уедешь?

– Вот как бинты снимут, отсюда выпишут, так и все...

– Мне дед Филипп приемник оставил, хочешь послушать.

Я протягиваю ей коробочку, Варька немного увеличивает звук и мы слышим концерт Моцарта. Девочка из вежливости чуть прослушала несколько пассажей, потом покрутила настройку и не поймав ничего, возвращает приемник мне.

– Ничего больше нет... Дед Филипп тебе родственником приходился?

– Да.

– Маманя говорит, с его смертью, последнее поколение войны ушло. Очень плакала, дед ей в молодости лекарства какие то доставал, спас от инфекции.

– Дед был самым добрым.

В палате показалась сестра Аля.

– Ну ка ты, стрекоза, – зыкнула она на Варьку, – марш к себе. Только не углядишь, уже шашни заводит...

Девочка обижено встает и идет к двери.

– Коля, я еще зайду к тебе...

– Доктор идет, – сообщает мне Аля.

Доктор входит вместе с Фаиной Александровной, у нее в руке костыли.

– Ну как ты себя чувствуешь? – спрашивает доктор.

– Нормально.

– Врешь, – он бесцеремонно откидывает одеяло и, достав из кармана халата иглу водит ей по ногам. – Чувствуешь?

– Нет.

– Значит пора тебе их тренировать. С сегодняшнего дня к тебе будет приходить массажор, а потом вот на этих костылях будешь ковылять до туалета, – доктор кивает на Фаину Александровну. – Неужели тебе приятно лежать в кровати с уткой или горшком?

– Нет.

– Я тоже так думаю.

Он забрасывает одеяло на ноги, Фаина Александровна ставит костыли рядом с тумбочкой.

– Пора уже, парень, в школу ходить, – продолжает доктор, – занятия начались, а ты сачка давишь.

Вечером в палате появилась симпатичная девушка и сразу подсела ко мне.

– Это ты, Коля?

– Я.

– Меня звать Наташа, я буду тебя лечить, делать массаж.

Чего она только со мной не делала и щипала, и крутила мои ноги как хотела, мотая их вверх, вниз, сгибала, разгибала и хлестала ладонями. Лежащий недалеко рабочий взвыл.

– Наташа, ты бы хоть меня помассировала.

– У тебя, бугая, только одно на уме...

– Лишил этот придурок, Федька, меня последней радости спать с бабами, только и остался массаж.

– Это кто придурок, сам такой, – огрызнулся второй рабочий.

– Скоро вылечишься и пойдешь к своим бабам, – ухмыляется Наташа, – без массажа знаешь сколько сил накопишь.

– Тренировка то должна быть.

– Не порти, мальца, дурак.

Рабочие угомонились, а Наташа встала с моей кровати.

– Все в порядке, Коля, завтра с утра приду.

Прошло еще две недели. Ко мне пришла прощаться Варька. Ей сняли часть бинтов с лица и видно, как розовая запятая шрама навечно застыла на щеке. Голова, еще стянута марлей.

– Все, я выписываюсь, – сообщает она.

– А когда уезжаешь?

– Завтра утром.

– Напиши мне письмо...

– Обязательно. Я пойду, а то маманя сердится.

Она наклонилась над кроватью и поцеловала меня в щеку.

– Поправляйся, Коля.

Девочка ушла и тут же один из рабочих прокомментировал.

– Дурак ты, Колька. Надо было ее обнять, поцеловать как следует, встать на ноги и проводить до выхода.

– Надо сначала было проводить до двери, а потом нацеловаться, поправляет другой.

– Если бы ноги шли. Наташа все щиплет, щиплет, а они ни как...

– А ты попробуй сам, сядь и упрись на ноги.

Я послушался этого совета, с трудом сел на кровать и спустил ноги на пол. Все равно ничего не чувствую.

– Давай, давай, смелее, – подначивает рабочий. – Переноси тяжесть на ноги. Если бы я мог подняться, помог бы тебе.

Я осторожно стал перемещать, стараясь медленно оторвать вдруг потяжелевшую попу от кровати. Ноги не подвластны мне, они подломились в коленках и пришлось спиной рухнуть на одеяло. Но тут я почувствовал, что сползаю... тело все же потеряло равновесие и меня медленно тянет с кровати на пол. С отчаянием цепляюсь руками за одеяло, матрац, стараюсь затормозить движение, даже мысленно приказал ногам напрячься и тут укол боли пронзил ноги и я разжал руки. Тело с шумом рухнуло на пол.

– Ты как, цел? – слышу голос одного из рабочих.

– Цел.

– Классно падал, – комментирует другой. – Придется сестру вызывать.

Боль в ногах утихла и медленно спадает напряжение, но я вдруг почувствовал, что могу шевелиться, мои пальчики стали меня слушаться. Я хватаюсь за тумбочку и подтягиваюсь к кровати. Ноги послушно упираются в пол и вскоре я грудью свалился на кровать...

– Они зашевелились...

– Ну во... И слава богу. А то я думал, что ты здорово зашибся, замечает рабочий.

– Вишь, не надо и сестру звать, – поддакивает другой.

Но все же сестру пришлось звать, я так и не смог залезть на кровать.

С этого момента, я стал потихонечку шевелить ногами и когда через два часа пришла Наташа делать массаж, сразу выложил.

– Тетя Наташа, а они уже стали двигаться.

– Молодец... Ну-ка давай посмотрим. что там у тебя... Да ты, герой... пошевели пальцами, ага.... а ногу согни... Вот умница, давай я тебе сделаю массаж и думаю пора тренировать ноги.

С этого дня я стал быстро поправлять, сначала на двух костылях, а потом прихрамывая, только с одним, шатался по больнице и даже, одевшись потеплей, удирал на улицу.

Через три недели за мной пришла мама и стала выписывать из больницы. На прощание доктор, долго щупал меня, а потом сказал.

– Вот что, дорогой, по молодости все спишется, будешь плясать, прыгать, бегать, а вот потом... не знаю что будет потом и когда, но... удар по позвоночнику может сказаться в твоей жизни...

– Это очень опасно, доктор? – спросила мама.

– Никто предсказать не может. Вон, известный спортсмен – врач Дикуль, повредил позвоночник, но до сих пор поднимает на плечах машины. Все теперь зависит от вас, больше занимайтесь спортом, но не перенапрягайтесь.

– В в школу когда, можно идти?

– Да хоть завтра.

– А костыль?

– Что костыль? Голове он не мешает, учатся головой, а не ногами, увидев мое сморщенное лицо, доктор смилостивился. – Ладно, если пообещаешь мне, что будешь хорошо учится, я тебе выпишу бюллетень на неделю, но не больше.

– Конечно, он будет хорошо учится, – заверещала мать. – Правда, Коля?

Я прощаюсь с работягами, моими соседями по палате. Они уже получше себя чувствуют. Один даже сидит на кровати.

– Прощевай, Колька.

– Здесь дед, приемник оставил. Можно я его возьму?

– Конечно, кому нужна ненужная вещь.

– Ты, Колька, только бросай быстрей костыли, – вторит второй рабочий, привыкнешь, хреново будет.

– Ладно, до свидания...

– Прощевай.

В школу пришел без костыля, хотя побаливала нога, но я храбро ввалился в класс и, под рев товарищей, пробрался к своей парте. Вместо Васьки моим соседом... оказалась девчонка, которую я раньше в поселке не видел. Меня долго хлопали ладонями ребята, поздравляли с возвращением, наконец класс успокоился и тут вошла учительница.

– Как тебя звать? – тихо спрашиваю соседку.

– Света.

– А меня Коля. Как ты здесь очутилась?

– Мы переехали в поселок. Папу направили сюда.

– Николай, – тут я услышал голос учительницы. – Я рада тебя видеть, но не мог бы ты потише, мешаешь мне вести урок.

Света оказалась нормальной девчонкой, без выпендрежа и зазнайства. Правда, почти все парни ухлестывали за ней, писали ей записочки, приставали на перемене, но она всех умело ставила на место. Однажды, после последнего урока, девочка предложила мне пойти к ней домой.

– У меня дома такая коллекция марок, закачаешься, – хвастала она.

– Ладно, пошли посмотрим.

Под завистливые взгляды ребят, мы вышли из школы.

Переехала семья Светы в дом деда Филиппа, того самого, что умер в больнице. Я вхожу в сени и не узнаю их. Здесь провели основательный ремонт, зашив стены вагонкой и выкрасив лаком. Гостиную тоже не узнать, стены ровные, покрытые обоями. Но больше всего меня потряс вид черного пианино, стоящего у окна.

– Что это? Кто на нем играет?

– Мама и я.

– Сыграй что-нибудь.

Она заколебалась.

– Дома мама...

– Ну и что?

– Сейчас придираться будет, там не так взяла, здесь не ту клавишу надавила.

– Ну сыграй..

Светка колеблется, но все же садится за пианино и открывает крышку.

– Что ты хочешь послушать?

– Чего-нибудь.

Она взяла несколько пассажей и заиграла детскую песенку про бегущих пешеходов по луже. Вдруг музыка остановилась.

– А ты сам то петь умеешь? – спрашивает она меня.

– Нет, но знаешь, – я заколебался, – давай попробуем, я слушал радио и запомнил несколько песен. Ты только не смейся надо мной, если что не так...

– Хорошо, что сыграть?

– Санта Лючие можешь?

Она уважительно посмотрела на меня.

– Я ее ни разу не играла. Сейчас попробуем.

Пошли первые аккорды и тут я почувствовал волнение, по радио ее все время гнали на непонятном мне языке, зато я запомнил эти звуки почти наизусть. И вот осторожно начал...

Первые звуки были дребезжащие робкие, потом, несмотря на медлительность Светы я потянул уверенней и ровнее. Светка играет и разинув рот смотрит на меня. Этот взгляд меня смущает и я закрыл глаза, вдруг звук стал четче и пошло, как по радио... Я открываю глаза, рядом со Светкой сидит незнакомая симпатичная женщина и уверенно берет клавиши. Хоть я и не знаю перевода слов, но песня берет меня за душу. Такое ощущение будь-то я попал в другое измерение. Исчезла комната, я один на берегу. Передо мною море, дрожащее на закате огромного красного солнца, вокруг необычное тепло и только где то сзади мягко шелестят кипарисы, вытянувшиеся до неба. Но вот пропадает последний дрожащий звук, он растворяется где то в воздухе и очарование пропадает. Я опять в комнате, женщина задумчиво гладит бортик блестящего пианино, потом оглядывается на меня, спрашивает.

– Ты кто?

– Николай.

– Мама, он в школе сидит за одной партой со мной, – тараторит Светка. Пришел недавно...

– А до этого где учился?

– В этой же школе. Я запоздал на учебу, был в больнице.

– Что у тебя болело?

– Да так... Спина...

Мне очень не хочется говорить, что я и мои друзья подорвались на мине, воруя яблоки в чужом саду. Женщину этот ответ вполне удовлетворил.

– Кто тебя учил?

– Чему? – растерялся я. -В школе все предметы...

– Я не про это. Кто тебя научил петь по-итальянски?

– Никто. Я лежал в больнице, радио слушал, все запомнил, что они там... пели...

– И много ты запомнил таких песен?

– Не знаю, наверно много.

– Хорошо, что еще ты можешь спеть?

– Ну вот эту...

Я запел по памяти какую то песню, про Сорренто. К моему удивлению, женщина подхватила мотив и стала мне подыгрывать. Странно, но мне кажется у меня глюки. Опять я проваливаюсь в жаркий юг и стоя на перроне вокзала, прощаюсь с красивой девушкой. Умоляю ее о чем то, а та улыбается изумительной улыбкой счастливейшей женщины. Когда мы кончили, мама Светы уставилась на клавиши и молчала.

– Ну я пойду, – неуверенно сказал я и посмотрел на Свету.

Та тоже молчала, уставившись на меня огромными глазами так же, как и мать. Отправился к двери, но тут женщина остановила меня.

– Стой. Ты нотную грамоту знаешь?

– Нет.

– Значит все песни запоминаешь?

– Да.

– Ладно, иди.

Так мне марок Светка и не показала. Я поплелся домой, проклятая нога еще к тому же разнылась.

В школе такой же бедлам, как и всегда. Светки нет и я, усевшись за партой, наблюдал, как петушатся двое моих ровесников по классу.

– Я те голову оторву, – шипел первый силач в школе, Шурка Соколов.

– Только попробуй, – гудит молчун Витька Петров, – дотронься.

Ко мне повернулась девочка Аня с передней парты.

– Вишь, что творят?

– Чего это они?

– Светку не поделили?

– Как это? Это что, моя соседка?

– Ну, да. Вчера обещала им обоим свидание вечером и не пришла ни к тому, ни к другому.

Ребята уже начали толкаться и в воздухе запахло крепкими выражениями и дракой, но тут в класс вошла моя соседка. Девочка смело прошла между драчунами и села рядом со мной.

– Привет, Коля.

– Привет.

В классе наступила тишина. Шурка подскочил к нам.

– Свет, куда ты делась?

– Заболела.

– Я так и думал, – прогудел Петров и пошел к своей парте.

– Простудилась что ли? – не унимается Шурка.

– Пусть будет так. Слушай, Шура, у меня сегодня нет настроения говорить. Отвали пока.

Соколов послушно поплелся к своей парте. В конце первого урока, Светка вдруг прошептала мне.

– Ты сегодня не можешь часов в шесть вечера зайти к нам.

– Марки будем смотреть?

– Нет... Там увидишь. Мама очень просила.

– Хорошо.

У дома Светки стоит черная "Волга". Я захожу в комнату и вижу двух незнакомых пожилых людей, одетых, в непривычно для жителей поселка, черные смокинги. Оба сидят на диване и с любопытством смотрят на меня. Светина мама и сама Светка сидят на стульях за столом.

– Можно?

– Заходи, Коля, – кивает головой мать Светы. – Вот о нем я говорила вам, -обращается она к незнакомцам.

– Здравствуйте, – я вошел и робко прижался спиной к дверям.

Незнакомцы в ответ закивали головами.

– Здравствуй.

– Коля, – начала Светина мама, – ты меня извини, но я пригласила сюда своих друзей, чтобы они послушали как ты поешь.

– Но я же...

– Я тебя прошу, спой пожалуйста.

Светка смотрит на меня молящим взглядом.

– Хорошо.

Все оживают.

– Ну что же, время у нас мало, Лидуша, посмотрим, что ты нам за чудо собиралась представить, – говорит самый старший из гостей. – Валерий садись за пианино, подыграй молодому человеку.

Мужчина подходит к пианино, задирает фалды смокинга и удобно усаживается за стул.

– Коля, – говорит мне Лидуша, – подойди сюда, спой нам Санту, как вчера.

Я неуверенно подхожу к пианино и стараюсь не смотреть на людей. Валерий заиграл первые аккорды, я закрыл глаза и запел... Вот оно чудо перевоплощения, я опять в какой-то теплой стране, но здесь не море, а что то похожее на церковь и страдающий бог на кресте, забыл о боли и слушает мягкие звуки плывущие от всего сердца.

Кончилась песня, стало тихо. Я смотрю на них и не понимаю, почему они так озабоченно смотрят на меня.

– А что ты еще можешь? – вдруг тихо спросил старший гость.

– Много чего. Арию Ленского например, потом... Аллелую, еще много арий, только на их языках.

– Он вчера спел мне Вернись в Сорренто, чисто по-итальянски, – говорит Светина мама.

– И от куда вы знаете все эти арии? – не унимается гость.

– Так по радио. Я слушал радио и выучил все песни...

– Я узнала, – говорит Светина мама, – он несколько месяцев лежал в больнице и кроме радио там ничего не слышал.

– Ладно, спойте, молодой человек, песню – Вернись в Сорренто.

Опять заиграл на пианино Валерий и я начал петь... И все же со мной что то не то. С первыми звуками исчезает реальный мир, я где-то там..., в непонятных местах, где все красиво и прекрасно. Здесь все, море, катера, красивые девушки и тоска по настоящей любви. Пропали последние звуки и я просыпаюсь, вижу, что-то не то... опять молчат.

– Я еще могу, вот эту...

Затянул, как мне объяснило радио, отрывок из чего то, композитора со смешной фамилией – Лист. Правда там пел тонкий женский голос, но для меня это не имело значения... Робкий, переливающийся голос вел меня по аллеям парка, желтые листья клена, раскачиваясь, медленно плыли по воздуху, приближаясь к земле и только тоска разрывала сердце, может по любимому человеку, а может от одиночества... Кончил последние аккорды, переливом голоса...

После минутного молчания, Валерий вдруг сказал первую фразу.

– Юрий Иванович, я не нашел ни единой ошибки.

– Не ошибках дело. Здесь какое то колдовство. Я не понимаю, что происходит, но такое ощущение будь-то мы в волшебном замке. Так нормальные люди е поют. – он как то ушел в себя т вдруг обратился к Светиной мама. – Он же даже нотной грамоты не знает. Так, Лидуша?

– Так.

– Вот видишь, а Листа спел на одном слухе. Я думаю что на сегодня хватит, нам еще в город возвращаться. Ты не зря сорвала нас с концерта, Лидуша, не зря...

– Может поедите?

– Нет, нет. Собирайся, Валерий, поехали, до города долго добираться.

– А что же с ним? – женщина кивает на меня.

– Его надо убирать от сюда. Как можно быстрей направить в музыкальную школу, консерваторию, куда угодно, только чтобы не гнил здесь. Сколько тебе лет? – вдруг обратился он ко мне.

– Шестнадцать.

– Странно. По идее голос должен изменится, а он поет как... будь-то уже переболел... Раньше пел?

– Нет.

– Совсем удивительно. До свидания, Лидуша. Светочка, пока, ты уж такая стала большой, красивой, видно скоро выйдешь за муж.

– Побойся Бога, Юра, – возмутилась мать Светки.

– Ладно, ладно. До свидания, молодой человек, думаю, что мы еще с вами встретимся.

Гости уходят, Светина мать села на диван и задумалась. Дочка тоже присела к ней и смотрит на меня внимательным взглядом.

– Коля, – вдруг говорит мне женщина, – тебе надо учиться музыкальной грамоте. Если хочешь, я тебе помогу. Мы будем заниматься... вот здесь... дома.

– Я... не знаю.

– Ну чего ты, Колька, – вступает в разговор Света, – соглашайся. Я с тобой помимо этого буду заниматься по всем школьным предметам. Ты так отстал за время болезни, что без посторонней помощи просто не осилишь программу.

Со школой у меня действительно не все гладко, хоть и пытаюсь, но пока никак. Не от того, что тупой и память хорошая, просто не очень хочется грызть науки, к которым совсем не тянет.

– Ну... в общем, я буду приходить.

– Вот и отлично. Светочка, накрывай на стол, мы это дело отметим.

В школе, после того, как я зачастил к Светке, парни стали на меня смотреть косо, а Шурка Соколов просто стал изводить, издеваться и придираться по всякому случаю. Однажды перед Новым Годом между нами возник крупный конфликт.

– Эй, криволапый, – кривит рот Шурка, – говорят, ты сегодня танцевать будешь. Не забудь одну ногу в карман спрятать, а то она мешать будет.

Сегодня у нас новогодний вечер. В актовом зале школы будет концерт. В огромную афишу, по настоянию Светиной мамы, занесли мою фамилию. Вот теперь этот хмырь и издевается.

– Не беспокойся, в отличии от некоторых, которым всегда что то мешает, у меня будет все в порядке.

– На что ты намекаешь, клизма?

– Мальчики, – это голос Светки. И откуда она только взялась, прекратите. Не хватало вам перед концертом испортить физиономии друг другу.

– Так и быть, я ему испорчу рожу после концерта, – хмыкает Шурка.

– Это мы еще посмотрим, кто кому, – отвечаю я.

Светка хватает меня за руку и тащит в коридор.

– Прекрати, тебе надо сосредоточиться и не волноваться.

– А чего он...

– Тс...

Она пальцем зажимает мне рот и как то странно смотрит на меня.

– Ты чего?

– Успокойся, – в коридоре показались учителя, она оторвала от лица палец. – Пошли в класс и больше ни звука.

Зал забит жителями поселка, школьниками и гостями. Среди гостей я заметил тех мужчин, что прослушивали меня у Светы дома. Начался концерт со школьной самодеятельности. Танцевальная группа "Арго" под магнитофон станцевала на пыльной сцене свой номер, сыграл концерт Паганини на скрипке Миша Хейфец, спел пару песен школьный хор и вот объявили меня.

– А сейчас, – говорит Маша Лаврова, ведущая концерта, – исполнит итальянскую песню Санта Лючия ученик десятого класса Николай...

Под жидкие хлопки, Света выталкивает меня на сцену. За роялем уже копошится Светина мама. Она смотрит на меня и приветливо кивает головой. Мне страшно смотреть в зал и поэтому, как и в те разы, закрываю глаза. Пошли первые аккорды и я запел.

Вот оно непонятное чувство, пропал зал, неслышно поскрипывание кресел, кашель и шепот детей и взрослых. Только я и голубое небо с необычно белыми облаками. Вдруг надо мной появляется необычное сияние, оно расплывается кругами и головка женщины, с накинутым платком, серьезно смотрит на меня. И вдруг она начинает исчезать и мне хочется... плакать.

В зале бурные аплодисменты. Маша Лаврова пытается всех успокоить.

– Тише, Коля споет вам еще. Вы не поверите, но известную песню, Алябьева Соловей, споет не женский голос, а ученик нашей школы...

Опять аплодисменты. Я запел и почувствовал необыкновенную тишину, переливы звука радостно заполнили все пространство, запели и зазвенели в углах зала бархатными колокольчиками. Когда кончил, то увидел, что зрители сидят неподвижно, слышно только поскрипывание какого то стула, вдруг вскочил со своего места Валерий, тот что прослушивал меня у Светы и играл на пианино, он бешено забил в ладони. Вот тут зал взорвался. Долго Лаврова пыталась его успокоить и когда добилась этого сказала.