Текст книги "Ветка Лауры"

Автор книги: Евгений Осетров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

ОСЕНЬ В АБРАМЦЕВЕ

ОЛОТУЮ осень в Подмосковье незаметно сменила пора листопада. Кострами догорают нарядные клены, в сухом прозрачном холодном воздухе кружится медная листва; сладко пахнет рыжеватая хвоя. Эти дни прекрасны везде: и на берегах Клязьминского водохранилища, и в декоративных аллеях Останкинского заповедника, и на Московском море… Но едва ли где в другом месте вы испытываете такой живительный восторг и светлое чувство, трогающее самое сокровенное в душе, как в Абрамцеве. Здесь в дружеском рукопожатии слились и очаровательная природа, и искусство в высоких образцах нашего национального гения, и родная отечественная поэзия.

Осенние дни не отпугнули многочисленных посетителей Абрамцева, где ныне расположен музей-усадьба Академии наук СССР. Нескончаемый поток экскурсантов устремляется сюда в воскресные дни. В книге посещений музея оставляют записи порой до двух тысяч человек в день. Это достойно радости и удивления: к живым страницам истории русской культуры, находящимся в Абрамцеве, приобщаются самые широкие массы.

Мне довелось побродить по прелестным абрамцевским уголкам в будни, когда окрест царили тишина и малолюдье. Утренний туман полз с извилистой речки Вори. С длинным удилищем стоял на отлогом берегу рыбак. Так, наверное, в свое время на берегах Вори простаивал Сергей Тимофеевич Аксаков – замечательный русский писатель, автор книг «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», страстный рыбак и охотник, первый создатель абрамцевского культурного гнезда. Это Сергею Тимофеевичу принадлежат слова, ставшие теперь афоризмом: «Все хорошо в природе, но вода – красота всей природы».

И ныне, как много лет назад, на Воре зорюет рыбак с удочкой. Нельзя не вспомнить полушутливые аксаковские стихи, написанные вот в такие же золотые октябрьские дни:

 
Люблю я, зонтиком прикрытый,
В речном изгибе, под кустом,
Сидеть от ветра под защитой,
Согретый теплым зипуном —
Сидеть и ждать с терпеньем страстным,
Закинув удочки мои
В зеленоватые струи,
В глубь Вори тихой и неясной.
 

Кстати, здесь, в Абрамцеве, вспоминаешь о том, что ныне уже исполнилось сто лет со дня выхода книги «Детские годы Багрова-внука». Сто лет читают эту книгу и дети, и взрослые. Сколько поколений выросло, запечатлев в своей памяти образы аксаковских героев, аксаковскую любовь к природе! Можно назвать много книг, пользующихся более громкой славой и известностью, чем аксаковская повесть о детстве. Но любовь юношества к «Детским годам Багрова-внука» прочна и долговечна. Прошло сто лет, а книга любима и читаема, она пробуждает в нас самые добрые чувства. Можно не сомневаться, что этой книгой будут увлекаться и наши далекие потомки.

…Солнце вспыхивает на красноватых осинах. В березняковую чащу спешат грибники. Если пойти подальше в лес, то, наверное, набредешь на озерко, у которого сидела васнецовская Аленушка, тоскуя о братце Иванушке.

В тенистом парке, у знаменитого «домика на курьих ножках», вы видите возле частокола седовласого художника, который примостился с палитрой. Пусть рукам холодно в это утро, зато пишется весело и хорошо. В парке все дышит памятью о великих русских художниках, часто гостивших в Абрамцеве. Вот дуб, посаженный Репиным… Пруд, навеки запечатленный Поленовым. Не на этой ли поляне увидел Нестеров своего отрока Варфоломея?

К открытию музея в Абрамцево прибывают первые экскурсанты. С благоговением входят они в дом, столько повидавший на своем веку. Впрочем, «на своем веку» – выражение в данном случае не совсем точное, ибо дом поставлен был еще в восемнадцатом столетии. Да, многое повидали эти стены. Во времена Аксакова здесь раздавались живые речи Щепкина, здесь вступал в споры молодой Тургенев, с актерским мастерством читал Гоголь вслух свои новые произведения. Спустя несколько десятилетий в одной из комнат Серов рисовал свою всемирно известную «Девочку с персиками».

Недавно произошел вот такой эпизод. По залам проходил молодой человек в военной форме. Он с живым любопытством разглядывал вещи, картины, книги. Вдруг юноша внезапно воскликнул взволнованным голосом:

– Посмотрите, товарищи, это же мой родич…

Действительно, на портрете был изображен хотьковский крестьянин, послуживший прототипом образа Ильи Муромца в знаменитых васнецовских «Богатырях». Именно здесь художник увидел славного богатыря земли русской – Илью Муромца!

Небольшой дружный коллектив научных сотрудников музея «Абрамцево» состоит из больших энтузиастов, любящих и знающих свое дело. Постоянно и вдумчиво пополняют и улучшают они экспозицию, буквально «охотятся» за ценными экспонатами.

Расскажу вкратце историю о том, как был приобретен самый последний экспонат. Известно, что один экземпляр своей книги «Мертвые души» Гоголь подарил С. Т. Аксакову. Обширная аксаковская библиотека уже давно утрачена, и лишь изредка удается найти из нее книги. Директор музея Николай Павлович Пахомов много лет безрезультатно искал «Мертвые души» с автографом Н. В. Гоголя. И совсем недавно, копаясь в ящике со старыми книгами у знакомого букиниста, Николай Павлович обнаружил экземпляр первого издания «Мертвых душ». Открыв книгу, Н. П. Пахомов был изумлен и обрадован, увидев знакомый, столь характерный почерк Гоголя. Это был гоголевский подарок Аксакову. После многолетних странствий «Мертвые души» вновь вернулись в родное Абрамцево, в старый аксаковский дом.

Надо сказать, что Николай Павлович Пахомов – старейший музейный работник нашей страны, автор нескольких крупных научных трудов. Ему довелось быть одним из создателей музеев Лермонтова в Тарханах и Пятигорске, Белинского – в Пензенской области, Толстого – в Москве, и, наконец, музея-усадьбы в Абрамцеве. Николай Павлович организовал крупнейшие литературные и художественные выставки, которые у всех надолго остались в памяти. Разве можно забыть Всесоюзную лермонтовскую выставку, устроенную с такой любовью к великому поэту? Н. П. Пахомов занимался экспозицией выставок Толстого, Белинского, Пушкина, Гоголя, Аксакова, Тургенева, Васнецова, Врубеля…

«Лермонтов в изобразительном искусстве» – так называется обстоятельная монография Н. П. Пахомова, в которой детально описаны все известные прижизненные изображения поэта, прослежена их дальнейшая судьба, приведены свидетельства современников о них, указаны основные сведения о портретистах, рисовавших Лермонтова. Работа Пахомова оказалась совершенно необходимым пособием не только для редакторов, издателей, биографов поэта, но и для всех, кто любит и изучает творчество Лермонтова. К этой монографии тесно примыкает другая большая работа Пахомова – «Живописное наследство Лермонтова», в которой показано замечательное мастерство поэта как живописца, оригинальность его картин и рисунков. Большой популярностью у читателей пользуется пахомовский путеводитель по Абрамцеву, издававшийся дважды. К сожалению, тиражи изданий далеко отстают от спроса, и ныне путеводитель купить просто невозможно. Надо сказать, что книги Пахомова привлекают нас тем, что они глубоко научны по содержанию и живо, увлекательно написаны. В одном из своих отзывов виднейшие деятели культуры В. Виноградов, Н. Гудзий, И. Грабарь, Л. В. Маяковская, А. Лаптев, С. Машинский и И. Зильберштейн пишут: «Своей многолетней и, можно сказать, самоотверженной работой Н. П. Пахомов заслужил всеобщую признательность и уважение нашей общественности».

…Хороши осенние дни в Абрамцеве. Здесь испытываешь такое чувство, словно побывал в гостях у писателей и художников, которых давно лично знаешь как добрых друзей. Каждый посетивший Абрамцево особенно сильно ощущает любовь к нашему великому Отечеству, к бессмертной русской культуре.

ВЛАДИМИРСКИЙ ПЛУТАРХ

Вот человек, который делал все, что мог,

и все, что мог, – сделал.

М. Горький

МАКСИМА Горького есть слова, исполненные веры в творческую энергию людей: «На севере, за Волгой, в деревнях, спрятанных среди лесов, встречаются древние старики, искалеченные трудом, но всегда полные бодрости духа, непонятной и почти чудесной, если не забыть долгие годы их жизни, полной труда и нищеты, неисчерпаемого горя и незаслуженных обид… Такие старики – Гомеры и Плутархи своей деревни, они знают ее историю – бунты и пожары, порки, убийства, суровые сборы податей, – знают все песни и обряды, помнят героев деревни и преступников, ее предателей и честных мирян и умеют равномерно воздать должное всем».

Когда читаешь горьковскую речь, утверждающую любовь и доверие к людям, думаешь о человеке, чье имя ныне незаслуженно забыто.

Ныне во Владимире мало кто помнит Александра Васильевича Смирнова. Если и вспоминается иногда его имя, то лишь как автора большого библиографического словаря «Уроженцы и деятели Владимирской губернии». Словарь этот, ставший теперь букинистической редкостью, высоко ценится специалистами. Но дело в том, что заслуги Смирнова далеко не исчерпываются созданием словаря. Этот человек многое сделал для познания истории культуры Владимирского края. Александр Васильевич деятельно сотрудничал в местных и столичных изданиях, выступал с рассказами, очерками, корреспонденциями. Он составил весьма полезный указатель к газете «Владимирские губернские ведомости», а также каталог Владимирской библиотеки. Будучи по профессии врачом, Смирнов напечатал несколько медицинских сочинений. Кроме того, интересные работы оставил Смирнов по археологии, этнографии, истории. Александр Васильевич был одним из членов-учредителей Владимирской ученой архивной комиссии, одной из лучших в России; он с редким энтузиазмом собирал экспонаты для Владимирского музея, подарил городу Владимиру свою личную библиотеку, состоявшую из нескольких тысяч редких и уникальных книг. Плутархом своего родного владимирского края представляется нам Александр Васильевич Смирнов – библиограф, краевед, автор-беллетрист, этнограф и историк.

А. В. Смирнов родился в селе Вашкино Владимирской губернии в 1854 году. Грамоте мальчика научил заезжий семинарист. Затем в Переяславльском училище подростку пришлось хлебнуть все «прелести» бурсацкой жизни и испытать жизнь, столь красочно нарисованную Н. Г. Помяловским. Позднее, в середине семидесятых годов, мы видим Смирнова студентом сначала Варшавского, а затем Московского университетов. Студенту медицинского факультета приходилось бегать по грошовым урокам, чтобы добыть себе хотя бы минимальные средства для существования.

Решающее значение в судьбе Смирнова сыграла встреча и совместная работа с А. В. Скалоном – крупным знатоком русской литературы, издателем произведений Герцена, поклонником Чернышевского, страстным любителем книги. Скалон увлек своим энтузиазмом Смирнова и приохотил его к занятиям по библиографии. Вместе взялись они за грандиозное предприятие: составление капитального библиографического словаря и репертуара русских книг и статей. «Словарь А. В. Смирнова и А. В. Скалона составлялся по широкому плану энциклопедичности, – пишет Ю. Масанов. Предполагалось дать в форме единой, систематизированной библиографической монографии, репертуар русских книг и статей, национальный словарь русских деятелей всех областей знания и одновременно словарь иностранных писателей, ученых и деятелей искусства, произведения которых печатались на русском языке. Подобные задачи не ставил себе ни один из русских библиографов ни до, ни после А. В. Смирнова. Свой огромный труд авторы назвали именем легендарного чудовища невероятных размеров „Левиафан“. Но „Левиафану“ не суждено было появиться на свет: у издателей не хватило средств, чтобы осуществить выпуск словаря. В настоящее время материалы первого тома хранятся в Москве, в Государственном литературном музее, к ним нередко обращаются научные работники: ведь в „Левиафане“ дано такое полное описание книг и статей, какого не найдешь ни в одном библиографическом словаре».

В 1882 году Смирнов-врач отправился на работу в Судогодский уезд. В ту далекую дореволюционную пору судогодская лесная сторона была буквально медвежьим углом. Надо отдать должное Смирнову: он не поддался гнетущей уездной жизни, не превратился в чиновника от медицины. Нет, он не утратил горячей любви к печатному слову и ежегодно уезжал на месяц в Москву, где деятельно работал в библиотеках. Смирнов активно сотрудничал в московской газете «Современные известия», а также в «Русской старине» и во «Владимирских губернских ведомостях». Бесспорный интерес представляют библиографические очерки Смирнова о Ф. М. Достоевском, Н. И. Пирогове, А. Ф. Писемском, М. Е. Салтыкове-Щедрине. В пятой книге «Русской старины» за 1890 год появилось исследование Смирнова о Чернышевском, в котором с научной точностью впервые были учтены сочинения великого революционера-демократа. Печатался в «Русском курьере», «Будильнике» и т. д.

С 1885 года Смирнов работал санитарным врачом во Владимире, а также заведовал Владимирской библиотекой. Во Владимирской ученой архивной комиссии Смирнов сотрудничал вместе с такими маститыми учеными, как С. А. Венгеров, Б. Л. Модзалевский, П. И. Бартенев, В. И. Срезневский и другие.

В этот период Смирнов пишет свои обстоятельные библиографические очерки о Н. Н. Златовратском, Ф. Д. Нефедове, А. Н. Островском, и А. П. Чехове. Работа о Чехове явилась первой научной библиографией сочинений великого писателя.

Для владимирской газеты Смирнов на протяжении многих лет писал о наших знатных земляках. Из этих статей и составилась книга «Уроженцы и деятели Владимирской губернии». Критики восторженно встретили работу Смирнова. Известный историк русской литературы П. Е. Щеголев писал в «Историческом вестнике»:

«Сборник Смирнова нужно поставить на одно из первых мест среди изданий, преследующих подобные цели. Вы найдете сведения о таких лицах, о которых ровно ничего не было известно в печати».

Из книги Смирнова мы узнаем много ценнейших сведений о людях местного края. Любопытны творческие портреты владимирских журналистов, писателей, ученых, путешественников. Многие ли, например, знают о владимирце, который еще в XVIII веке совершил путешествие в Китай? Из словаря мы узнаем об ученом-самородке Голышеве, помогавшем Некрасову распространять в народе вольнолюбивые стихотворения, о десятках тружеников отечественной культуры, работавших в невероятно трудных условиях, но самоотверженно оставшихся на своих постах. От словаря Смирнова веет огромным уважением к человеку!

Конечно, с точки зрения нашей современности в словаре «Уроженцы и деятели Владимирской губернии» многое безнадежно устарело. Но, отбрасывая ненужные наслоения, мы черпаем из словаря множество важных фактов.

Библиограф В. И. Саитов писал Смирнову после прочтения словаря: «Про книгу вашу могу сказать только, что она сделала бы честь не только провинции, но и Петербургу. Не льщу, а говорю совершенную правду, ибо вижу, что Вы знаток дела и аккуратно работаете и следите за литературой предмета». В другом письме он отмечал: «И в провинции можно работать хорошо и толково: живой пример – Вы».

Образцово поставил Смирнов во Владимире библиографическую работу. В статье «Библиографические указатели» он писал: «Вообще надо сказать, библиография у нас в России в большом загоне и пользуется незаслуженным ею пренебрежением, тогда как едва ли кто будет спорить, что библиография – это архив всей нашей литературы, что она является основой, краеугольным камнем всякого научного исследования. Долг и обязанность различных учебных обществ и учреждений прийти в область библиографии на помощь всем работникам по русской литературе и русской науке вообще и по мере своих сил и средств поддержать в обществе интерес к библиографии».

Александр Васильевич составил «Каталог библиотеки Владимирского собрания», в котором учтена художественная литература, свыше сорока русских журналов за разные годы их издания. Современники отмечали, что «Каталог» явился ключом ко всем публичным губернским библиотекам.

В течение своей жизни Смирнов опубликовал свыше 400 научных трудов.

Архив Смирнова, благодаря старанию замечательного советского библиографа И. Ф. Масанова, уже в советское время был передан на хранение в Пушкинский дом (Институт русской литературы Академии наук СССР). Некоторые материалы Смирнова хранятся во Владимирском государственном архиве. Здесь, в частности, находятся черновики работ Смирнова, письма к нему от видных ученых и писателей, рукописный журнал «Новости из новостей». Уже в послевоенное время в периодическом сборнике «Советская библиография» появилась статья, отмечающая заслуги нашего земляка.

Смирнов всю жизнь служил высокому и благородному делу. Он завоевал право на память на многие годы.

УЧИТЕЛЬ

РОЗРАЧНОЕ утро. Неяркое предосеннее солнце медленно плывет над Окой, блестит росой на луговой отаве, поднимает рыжие головы подсолнухов.

Со стороны дамбы виден безбрежный простор. Налево – ржаные и пшеничные поля, людный ток, скирды, похожие на богатырские шапки. Направо – голубое раздолье Оки, изрезанная оврагами луговина, ивняк да орешник. А на самом склоне, почти незаметный с дороги, лежит колхозный сад.

Девушки собирают наливные – пахучие яблоки в большие двухручные корзины и относят плоды в белый чистый домик у вершины склона. В Чаадаеве занимаются садами давно. Вишнями, яблоками, малиной, всякой садовой ягодой чаадаевцы снабжают не только себя, но и окрестные селения.

С утра до вечера в саду жужжат пчелы. Своя колхозная насека расположена по соседству, в ореховой роще.

Старику пасечнику, любителю поговорить на самые различные темы, не сидится одному на пасеке. Услышав в саду веселые голоса сборщиц яблок, старик пришел в сад.

– Пришел поглядеть, – сказал пасечник, – как мои пчелы к вам летают, большой ли взяток ныне.

Увидев посторонних, старик обрадовался: есть возможность завести интересную беседу.

– Чаадаево видели? – начал он. – Отменное селение. А по Ушне не путешествовали? Река маленькая, а гидростанций на ней много.

Потом старик принялся хвалить чаадаевских мастериц варить варенье, настаивать хмельной вишневый сок.

– И то сказать, коли хорошо поработаешь, можно и варений наварить, и разносолов заготовить. Раньше не то. Ничего похожего. Ребятишки, да и вся молодежь прошлого нашего села не помнят. А я помню. Нынче школа-то у нас какая – красавица, учителей сколько… А раньше… Да и что за учителя были? Ходил у нас в прежнее время безногий отставной солдат и учил читать за кринку молока… Бывало мать нальет ему махотку парного молока, так он нас за это по псалтырю аз-буки-веди учил.

Старик помолчал, а потом спросил:

– Историей интересуетесь? Я много всяких историй знаю. Да, учителя всякие были, – продолжал он. – Мой покойный дедушка любил вспоминать одного доброго человека, что его грамоте научил. Жил этот человек у нас, в Чаадаеве, недолго, а до сих пор о нем всякие рассказы ходят.

Случилось это вскоре после того, как крепостное право отменили. На том месте, где сейчас школа-красавица стоит, была ветхая избенка, ее тоже школой именовали. Однажды, дед мне рассказывал, на тройке с бубенцами приезжает человек: по обличию барин, господин, а держался так просто. Снял человек квартиру и начал ямщик с тройки сгружать ящики. Все гадали, чего такое в ящиках? Наверное, думали, товар красный для купеческой торговли. А человек ящики разгрузил, стал их открывать – все так и ахнули! В ящиках-то полным-полно книг да разных бумаг.

Стали мужики спрашивать: на что вам, барин, книг столько? Человек отвечает: я, де, не барин, а учитель, (приехал ваших ребятишек грамоте учить, а в книгах пишется, как жить нужно, чтобы счастье найти.

Стал учитель у нас жить. Ребятишек не обижал. Даже велел розги из школы выкинуть. По вечерам собирались у учителя чаадаевские мужики и из соседних сел приходили. Очень уже занимательно учитель обо всем на свете рассказывал:

– Да как фамилия учителя?

– Я не помню и никто не помнит. Помним только, что учитель про всякие хождения-путешествия рассказывал. Про бури-штормы на морях-океанах, и про жаркие страны, где люди нагишом ходят. И про то, как экватор переезжали, и как морского бога, он Нептуном называется, в бочке купали.

Мужики начнут про нужду рассказывать, и учитель все внимательно выслушает, кому прошение задаром напишет, а с кем вместе в уезд съездит, а потом скажет:

«Настанет время, будет и в Чаадаеве хорошая жизнь». Песни часто певал, а старики ему подпевали:

 
Жизни тот один достоин,
Кто на смерть всегда готов,
Наш отважный русский воин,
Не считая бьет врагов.
Что французы, англичане?
Что турецкий глупый строй?
– Выходите бусурмане,
Вызываем вас на бой!
 

Попу и уряднику учитель не понравился. Начали они на него доносы не только в губернию, но и в Петербург строчить. Пришлось учителю покинуть седо. Все его жалели. Уезжал он, так собралось почти все село, до самого Мурома вместе с ним шли.

Пасечник замолчал, а затем добавил.

– Нынче жизнь иной стала. Уж я на что старик, а как молодой – стихи писать начал. Хожу с дымарем по пасеке, губами шевелю – стихи сочиняю… Две басни в колхозной стенгазете напечатал.

На прощание старик попросил:

– Нельзя ли в архивах, музеях оправку навести, что за человек у нас в прошлом веке учительствовал, как его имя…

Однако выполнить просьбу старика оказалось делом вовсе нелегким. В местных архивах не сохранилось никаких документов о чаадаевских учителях. Ничего не писали о селе Чаадаеве и дореволюционные краеведы. Правда, в некоторых сборниках встречалось упоминание этого села в связи с палеонтологическими находками. Но более близкое время краеведов не заинтересовало.

Только счастливая случайность помогла обнаружить, казалось бы, забытое навсегда.

Перечитывая книги Константина Михайловича Станюковича – этого флагмана русской морской литературы, его письма, статьи, заметки, обращаешься и к его автобиографическим заметкам, хранящимся в настоящее время в бумагах Центрального Государственного литературного архива. В них Станюкович сообщает, что в 1885 году «чтобы хорошо ознакомиться с народным бытом», он становится народным учителем в селе Чаадаеве Муромского уезда Владимирской губернии.

Так вот кто заслужил такую благодарную память в селе Чаадаеве!

К. М. Станюкович.

Прежде чем попасть в глухой Муромский уезд, Станюкович прошел большой жизненный путь. Сын адмирала, участник героической обороны Севастополя, Константин Михайлович в качестве морского офицера совершил плавание по многим морям и океанам. Будучи еще совсем молодым человеком, он побывал в Германии, Англии, на Модерских островах, в Батавии, Китае, Индо-Китае, Америке. В своих художественных очерках и рассказах, относящихся к кругосветному плаванию, Станюкович запечатлел образы русских моряков, правдиво показал жизнь и быт народов тех стран, в которых ему довелось побывать.

Но где бы ни был Станюкович, все его помыслы устремлялись к родной стране, к своему народу. Недаром во время пребывания в Лондоне Станюкович стремился «проскользнуть» к великому писателю-революционеру Герцену, имя которого также тесно связано с владимирским краем. Своей сестре Станюкович писал из дальнего плавания «Чувство привязанности к родине очень естественно и понятно… Я не принадлежу к числу таких господ… вроде графа Медема, русского путешественника… не говорящего ни слова по-русски».

С возмущением описывал Станюкович издевательства колонизаторов над порабощенными народами: «Каждый французский офицер имел право делать с пленными, что хочет, и я нередко слышал, как в кофейной… какой-нибудь французский безбородый сульетенант хвастался, что он тогда-то повесил пятерых… и как его товарищ спорил, что это еще немного, а что вот он тогда-то повесил десяток. И все это рассказывается шутя, при общем смехе, точно какое-нибудь скандальное любовное происшествие».

По возвращению из кругосветного плавания перед Станюковичем открывалась возможность сделать блистательную карьеру. Отец писателя располагал огромными связями – и желал во что бы то ни стало, чтобы сын, продолжатель рода Станюковичей, оставался моряком, но Константин Михайлович решает по-своему: флотский лейтенант уходит в отставку и становится журналистом. Разгневанный отец, многие черты которого Станюкович увековечил впоследствии в образе «грозного адмирала», порвал отношения с непокорным сыном.

Отдавшись литературной деятельности, Станюкович остро почувствовал, что ему не хватает знания народной жизни.

И вот бывший морской офицер становится народным учителем и отправляется в село Чаадаево, в Муромский уезд, в самую глубину России. Позднее Станюкович писал: «Адмиральский сын, только что оставивший морскую службу, сулившую ему блестящую карьеру, несмотря на совет великого князя… оставаться моряком, хлопочет… о назначении его сельским учителем.

Тогдашний министр Зеленый, хорошо знакомый с отцом, пришел… в недоумение, когда я обратился к нему с такой просьбой.

…На месте изумления было еще больше. Не меньшую сенсацию произвело мое появление и на окрестных помещиков. Ряд любопытных встреч и сцен. Комические доносы заштатного священника, отношение крестьян, местного священника, помещиков, уездных властей».

Итак, в далекую дореволюционную пору в Чаадаево приехал и скромно учительствовал Константин Михайлович Станюкович. В одном из журналов писатель опубликовал очерки о своей жизни в Чаадаеве под названием: «Из воспоминаний сельского учителя шестидесятых годов».

Грустную картину рисовал чаадаевский учитель. Вот что писал Станюкович со слов крестьян: «Наше село – очень бедное село. Земли мало. Заработки на стороне плохие. Ходим в город, на кожзаводы, по 15 верст в день, да зато там работа больно „люта“, хлеб дорог. Словом, мне приходилось видеть самую крайнюю бедность и безрадостное существование…»

А вот как описывал учитель свое первое занятие в Чаадаеве: «Когда я пришел в училище (плохая комната со сломанными скамейками и столами), мальчики встали. Их было человек двенадцать. Они глядели на меня испуганными глазами. На шкафе лежали розги. Я их взял и выкинул за дверь. Кто-то фыркнул. Однако мое действие произвело некоторый эффект.

– Как тебя звать? – спросил я одного.

– Матвей Ко-ло-сов, – задрожал мальчик.

– Что, тебя били прежде?

– Хлы-ста-ми.

Я посмотрел, когда ушли дети, училищную библиотеку. Ни одной сколько-нибудь сносной книги».

Сельскому учителю чуть позже дети стали из жалости приносить – кто пару яиц, кто пару луковиц, а иногда кринку молока.

– Таким простым манером, – рассказывает Станюкович, – мне оказывали добрые ребятки внимание. Но приходилось испытывать немало и огорчений. «Только одно было плохо, – говорится в записках, – много хлопот было с отцами. Детей, желающих ходить в школу, было много, но не всегда бывало их пускали».

Когда учитель обратился к одному из крестьян с вопросом, почему он не пускает своего сына в школу, последовал ответ:

– Глупенек еще, родимый. Мал… Куда ему. Да и не во гнев тебе будет сказано, – батюшка баил, что ты по псалтырю не вучишь… Так какое же это ученье? И опять сказывают – ты без розги вучишь! А нешто без розги вучат?

Пореформенная деревня предстала перед Станюковичем во всей потрясающей нищете и противоречивости. Писателю приходилось постоянно наблюдать бытовые картины, ярко свидетельствующие о скудости тогдашней деревенской жизни.

«Спит большое село, – пишет Станюкович, – спит оно крепко, и даже во сне ему не снится ни более удобное жилье, ни более здоровая пища, ни тем более здоровые ребятишки».

Так было.

Сейчас дома в Чаадаеве – высокие, ладные, украшенные деревянной резьбой. В двух самых больших зданиях разместилась средняя школа. В ней занимаются около шестисот сорока учащихся, составляющих двадцать два класса. Коллектив учителей – тридцать человек.

Среди них есть люди с университетским образованием, опытные мастера педагогического дела.

Старая сельская учительница, прожившая тридцать лет в Чаадаеве, воочию видит, как преобразилось село, а главное – как изменились люди. С большим удовлетворением перечисляет учительница новшества, появившиеся в селе.

– Есть у нас электричество, радио, колхозный радиоузел, киностационар, клуб, две библиотеки – сельская и школьная. Есть у нас замечательный отряд сельской интеллигенции. А ведь когда я сюда приехала на работу, нас всего две учительницы было.

Радостную картину являет собой школьный сад. Дети пришли сюда, чтобы посадить деревья и кустарники. В местной школе установилась добрая традиция украшать классные комнаты в дни экзаменов цветами, выращенными в своем саду.

Если бы Станюкович мог видеть этих детей-крепышей, весело занимающихся работой, сажающих деревья!

Культурный центр Чаадаева – сельский клуб. Сегодня в клубе собралось много народу. Довольный расхаживает по рядам старик-пасечник.

Гаснет свет в зрительном зале и сноп электрического света падает на экран. Демонстрируется кинофильм по мотивам Станюковича «В дальнем плавании». Плещут волны далекого моря, перед восхищенными зрителями проходят эпизоды героической жизни моряков, находящихся далеко от родной земли. С волнением смотрят картину потомки тех, кого учил Станюкович.

Над старым муромским селом сгущаются сумерки. Тепло и приветливо светятся окна домов…