Текст книги "Ветка Лауры"

Автор книги: Евгений Осетров

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИГИ

НИГИ, как и люди, имеют свою судьбу. Биографии многих произведений удивительны, полны самых неожиданных приключений, бывают с ними и происшествия, то забавные, то весьма грустные.

Недавно у московских букинистов промелькнула старинная книга, носящая пышное и пространное заглавие: «Грамматика философических наук, или краткое разобрание новейшей философии, изданная на английском языке г. Вениамином Мартином, а с оного переведена на французский, а с французского же переложена на российский Павлом Бланком». На книге есть пометка, что она выпущена в свет в 1798 году во Владимире-на-Клязьме. Над этой датой нельзя не задуматься. В самом конце восемнадцатого века, в сравнительно небольшом провинциальном городе была издана книга философского содержания. Кто выпустил это сочинение? Почему произведение, рассчитанное на подготовленного читателя, появилось на свет в провинции, а не в столице, где литературу было значительно легче продавать?

Заглянем в историю владимирского края, изобилующую многими поразительными неожиданностями. Нет ли в архивных материалах каких-либо подробностей о «Грамматике философических наук»?

…Известно, что в XVIII веке, одновременно с открытием Российской Академии, был издан указ о «вольных типографиях», по которому разрешалось всем желающим заводить типографию, не спрашивая на это никакого специального разрешения. После указа типографии стали расти, как грибы после дождя. Любители печатного слова выпускали книги не только в Петербурге и Москве, но даже в сельской местности. Так, например, известный вольнодумец XVIII века И. Г. Рахманинов в селе Казинке, Тамбовской губернии, начал выпускать полное собрание всех переведенных на русский язык сочинений Вольтера.

Патриотическим подвигом была книгоиздательская деятельность Николая Ивановича Новикова, выпускавшего сотни различных изданий: литературных, научных, детских журналов, оригинальных и переводных художественных произведений, словарей и т. д.

Царское правительство было напугано небывалым ростом книжного дела, расширением круга любознательных читателей. Особенно усилились репрессии после выхода в свет «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Книгу уничтожили. Радищев был сослан в Сибирь, Новикова бросили в крепость, а тамбовскую типографию Рахманинова опечатали.

В 1796 году Екатерина упразднила все «вольные типографии».

Вот тогда-то известный московский типограф Матвей Пономарев, вынужденный прервать свою издательскую деятельность, обратился во Владимир, в губернское правление.

План Пономарева был прост: он предложил организовать во Владимире типографию для печатания казенных бумаг. Вознаграждения Пономарев требовал самого умеренного, но непременным условием ставил – разрешить ему печатать в свободное время разные книги. Кроме того, Пономарев брался обучить типографскому мастерству владимирских жителей. В первый же год типографскими специальностями должны были овладеть не менее четырех человек. Во Владимире быстро и охотно согласились на предложение Пономарева. Но по заключенным условиям книги можно было отдавать в печать лишь после того, как были «апробированы» московской цензурой. Кроме того, каждую вышедшую из печати книгу типограф должен был в обязательном порядке рассылать для контроля: один экземпляр в библиотеку губернского правления, другой – в Академию наук.

К 30 октября 1797 года Пономарев закончил оборудование типографии. Литеры (шрифты), типографский станок и прочие необходимые принадлежности были доставлены за счет губернского правления из Москвы во Владимир.

2 ноября 1797 года типография начала работу, приступив к изданию книги «Грамматика философических наук…» Эту дату, пожалуй, и следует считать днем основания первой владимирской типографии, началом книгопечатания во Владимире.

Нам, живущим в эпоху освоения космического пространства, трудно даже представить, как наивно истолковывались явления природы всего полтора столетия назад. Вот, например, как объяснялось, в «Грамматике философических наук…» происхождение грозы: «Воздух наполнен парами, испарениями, серою, смолою, селитрою и разными солями. Сии пары, поднявшись от солнечной теплоты в самые высочайшие страны воздуха, рассеиваются там и носятся повсюду от ветров. От сего движения происходит смешение… брожение зажигательных материй с селитренными кислотами, которое, доходя до воспламенения, производит тот свет, который мы видим загорающимся в небе».

Оценивая деятельность Пономарева во Владимире, нельзя не обратить внимания на то, что он не ставил перед собой чисто коммерческих целей. Литература, выпускаемая Пономаревым, была по преимуществу научной и научно-популярной. А ведь и в XVIII веке было немало литературных спекулянтов, которые печатали всякую чепуху, рассчитанную на самые малокультурные и невзыскательные круги читателей. Особенно этим отличался некий Глеб Громов, публиковавший книги с картинками рискованного свойства вот под такими названиями: «Любовь книжка золотая», «Любовники и супруги, или мужчины и женщины (некоторые)», «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами» и др. Передовые русские писатели резко выступали против Глеба Громова, профанировавшего самый смысл деятельности литератора.

Очевидно, у Матвея Пономарева было заготовлено немало рукописей для издания, так как спустя восемнадцать дней типограф обратился в губернское правление с просьбой разрешить печатать книгу «Памятник из законов», а также две книги на латинском языке. В губернском правлении просьба Пономарева сильно смутила местных чиновников. Латынь они не знали и вообще сомневались, можно ли разрешить издание литературы на нерусском языке. Последовал запрос в московскую цензуру. Оттуда ответили, что две книги, предложенные Пономаревым, можно напечатать.

Характер литературы, выпускаемой Пономаревым, говорит о том, что он был последовательным учеником великого русского просветителя Николая Новикова. К сожалению, мы очень мало знаем о жизни Пономарева. Скудные сведения говорят о том, что Матвей Пономарев был сыном крепостного крестьянина. Каким-то образом Матвею посчастливилось освободиться от крепостной зависимости. Нам неизвестно, где и когда учился Пономарев. Вполне возможно, что он проделал такой же тягостный и славный путь, как другие талантливые люди из народа – Ломоносов, Баженов, Шубин, Кулибин. Во всяком случае, получив чин прапорщика, Пономарев, вышел в отставку, поселился в Москве и в 1783 году открыл там типографию.

По свидетельству современников, типография Пономарева была одной из самых лучших в Москве. Книги, выпускаемые ею, пользовались популярностью среди читателей и привлекали к Пономареву видных представителей тогдашней интеллигенции. Так, корректором в московской типографии Пономарева работал знаменитый впоследствии Евгений Болховитинов, библиографа автор первого крупнейшего словаря русских писателей. В числе других сотрудников Пономарева мы видим также С. И. Селивановского, который стал позднее популярным книгоиздателем, выпускавшим нередко книги радикального содержания.

Трудно сказать, как был связан Матвей Пономарев с местной интеллигенцией, насколько деятельно участвовали в его издательском предприятии местные владимирские авторы. Дальнейшее изучение книг, выпущенных в тот период во Владимире, видимо, поможет ответить на этот вопрос. Во всяком случае, в течение 1798 года была выпущена книга Марии Поспеловой «Лучшие часы моей жизни», затем появилось научное сочинение «О продолжении жизни ученых». Всего в 1798 году отпечатано десять книг. Для провинциальной типографии в восемнадцатом столетии это очень много.

Один из немногочисленных исследователей книгопечатания в провинции писал, что благодаря Пономареву издательская деятельность во Владимире процветала.

Успех Пономарева подтверждают и некоторые хозяйственные итоги. Ведь не секрет, что в те времена читателей было не так уж много, для простого человека даже выучиться грамоте было чрезвычайно затруднительно, поэтому книготорговцы и издатели часто терпели убытки, а то и совсем разорялись. Губительно сказывалось на издательском деле и влияние царской цензуры, которая подчас видела «крамолу» и там, где ее не было. Пономарев показал себя ловким и предприимчивым человеком.

За четыре года своей деятельности во Владимире Пономарев не только не потерпел убытки, но и получил значительные доходы. Это объясняется тем, что Пономарев имел опыт не только лишь как издатель, но и как знающий дело книгопродавец. Книги, изданные во Владимире, распространялись во всех городах России. 2-го сентября 1801 года Пономарев обратился в губернское правление с просьбой продлить содержание типографии еще на два года.

Издатель предлагал губернскому правлению значительно более выгодные условия, чем были раньше, и контракт был возобновлен.

Интересно отметить, что в тот период во владимирской типографии было уже три печатных станка, причем два из них принадлежали Пономареву, а один – губернскому правлению. Жаль, что мы не знаем о том, как выполнял Пономарев свои обязательства по подготовке типографских рабочих. Претензий в этом отношении губернское правление к издателю не предъявляло и, видимо, он исправно готовил первых владимирских полиграфистов, если применимо это слово к тогдашним типографщикам.

К 1803 году снова появилась возможность печатать книги в Москве, и Пономарев, окончив свою работу во Владимире, возвратился в крупный культурный центр страны.

Такова история рождения первой книги, выпущенной во Владимире.

В ДАЛЕКОЙ СИБИРИ

ЕРЕД нами небольшая, форматом в четверть листа, книга, носящая очень своеобразное название – «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Год издания – 1789. Книга открывается предисловием, в котором Панкратий Платонович Сумароков сообщает, что в Тобольске любители российской словестности решили издавать ежемесячник литературно-художественных произведений. Так, в XVIII веке, в Сибири было основано первое периодическое издание, один из самых ранних провинциальных журналов, который обычно сокращенно называют «Иртыш».

Первым журналистом в Сибири называют Панкратия Платоновича Сумарокова. Но не многие знают, что имя основателя сибирской печати тесно связано с владимирской землей.

Сведения о Сумарокове рассыпаны по старым забытым книгам. Но, когда собираешь все сведения воедино, то возникает образ превосходного журналиста, сатирика, поэта-баснописца, человека нелегкой судьбы Сумароков вписал интересную страницу в историю культурной жизни Сибири. И не совсем правильно, что в современных курсах истории отечественной журналистики имя Сумарокова не упоминается.

Он родился в 1765 году во Владимире. Здесь же прошло детство будущего писателя. В отроческом возрасте для продолжения образования Сумарокова отправили в Москву. В древней столице он увлекся чтением книг, в совершенстве изучил французский язык, стал свободно говорить по-немецки. Кроме того, даровитый мальчик писал стихи, музицировал, мастерски рисовал.

Затем мы видим Сумарокова в Петербурге корне том лейб-гвардейского полка. В то время значительная часть интеллигенции и передовые группы дворянства увлекались чтением сатирических журналов. Лучшие из этих журналов в завуалированной форме нередко выражали антикрепостнические и антимонархические настроения.

Сумароков оказался в гуще военной и литературной жизни. Он начал писать весьма острые эпиграммы на начальствующих лиц, его фамилия появилась в журнале «Лекарство от скуки и забот». Юноша мечтал стать таким же известным поэтом, как его близкий родственник Александр Петрович Сумароков, на чьи стихи тогда была большая мода. Но вскоре молодого офицера несправедливо обвинили в преступлении, судили, лишили всех прав, состояния и отправили в Сибирь.

А случилось это таким образом. Сумароков любил рисовать. Однажды к нему зашел знакомый офицер – человек пустой и легкомысленный. Увидя, как Сумароков мастерски занимается живописью, знакомый спросил:

– А можешь ты нарисовать бумажную ассигнацию?

Сумароков рассмеялся и ответил, что это для него никакого труда не представляет. По просьбе офицера он быстро нарисовал ассигнацию и отложил ее в сторону. Знакомый, уходя, тайком прихватил рисунок, обрезал дома его по форме настоящей ассигнации и вечером, в купеческой лавке пустил фальшивку в оборот. Обман открылся. И хотя невиновность Сумарокова легко выяснилась, его объявили фальшивомонетчиком.

Таким образом Сумароков оказался одной из жертв царского произвола. Царское правительство стремилось уничтожить всякое проявление общественной мысли в печати. Вспомним ссылку Радищева, арест Новикова, сожжение «Вадима» Княжнина, бесчинства цензуры…

Но молодой Сумароков, оказавшись в Сибири, не упал духом. Вокруг ссыльного поэта стала группироваться литературная молодежь. В частности, Сумароков очень подружился с учителями из Тобольского главного народного училища. В кружке Сумарокова почти все писали стихи, басни, драмы, комедии, статьи. Отсюда – один шаг до издания журнала. И вот в сентябре 1789 года в Тобольске стал выходить журнал «Иртыш» объемом в четыре печатных листа.

Сумароков много и систематически писал для журнала. Он публиковал оригинальные и переводные стихотворения, басни, повести, оды, эпиграммы, философские и естественно-научные статьи. Вообще при издании «Иртыша» Сумароков проявил качества, необходимые журналисту, – быстроту, умение писать на различные темы, принципиальность и любовь к своему делу.

Журнал издавался по декабрь 1791 года. Затем Сумароков начал выпускать научный и художественный журнал «Библиотека ученая» (1793–1794 гг.). Вышло двенадцать объемистых сборников. В одном из них был опубликован сумароковский перевод с немецкого поэмы «Первый мореплаватель». Но журналу не было суждено стать долговечным. Число подписчиков оказалось недостаточным, да и, видимо, сильно мешала цензура.

Но к этому времени Сумарокову удалось наладить связь со столичными журналами и видными издателями. Общественному мнению было хорошо известно, что скромный и трудолюбивый Сумароков пострадал от ложного обвинения. Фамилия журналиста из Тобольска стала часто появляться в московских и петербургских изданиях.

Так, в 1795 году два стихотворения Сумарокова были опубликованы в московском журнале «Приятное и полезное препровождение времени».

В 1796–1799 гг. Н. М. Карамзин стал издавать поэтический альманах: «Аониды, или собрание разных новых стихотворений». Этим поэтическим сборникам была суждена громкая литературная слава. Много позднее сам Пушкин восхищался «Аонидами». Карамзин стремился наиболее полно представить новейшую русскую поэзию в лучших образцах. «Аониды» – первый, собственно, стихотворный русский альманах. Весьма примечателен тот факт, что в третьей части сборника перепечатаны стихотворения Сумарокова, ранее опубликованные в «Иртыше».

Появление в «Аонидах» явилось началом литературной известности Сумарокова в писательских столичных кругах; вскоре в Москве вышла книга Сумарокова «Собрание некоторых сочинений, подражаний и переводов».

В самом начале XIX века Сумарокову, проведшему много лет в ссылке, разрешено было вернуться в центральную Россию. К сожалению, сведения о жизни Сумарокова после ссылки весьма скудны. Но, во всяком случае, мы видим Сумарокова сначала редактором московского «Журнала приятного, любопытного и забавного чтения» (1802–1804 гг.). Потом Сумароков редактировал самый популярный в России журнал «Вестник Европы», став, правда ненадолго, преемником Карамзина.

Умер Сумароков в 1814 году. Спустя 18 лет после его смерти в типографии известного издателя Плюшара вышел сборник стихотворений поэта.

Мы чтим память Сумарокова – одного из зачинателей провинциальной журналистики, человека, стараниями которого был значительно расширен круг читателей в далекой Сибири. Жизнь Сумарокова совпала с тем периодом, когда прогрессивная журналистика, преодолевая цензурный гнет, росла вширь, захватывая и завоевывая на свою сторону читателя в самых отдаленных уголках нашей Родины.

УТЕРЯННЫЕ ТЕТРАДИ

Что ж будет памятью поэта!

Мундир?.. Не может быть!..

Грехи?

Они оброк другого света…

Стихи, друзья, мои, стихи!

А. Полежаев

ЫНЕ трудно представить себе Ковров тридцатых годов прошлого века. На старинной выцветшей литографии мы видим одноэтажные домики в вишневых садах, улицы, поросшие густой травой, хлебные амбары возле пристани на берегу Клязьмы. В провинциальном приречном городке жизнь текла по домостроевскому укладу, однообразно, уныло и неторопливо.

Но однажды сонное спокойствие было нарушено четкой барабанной дробью. В город вошел московский пехотный полк. Совсем недавно полк был в горячих делах на Кавказе. Солдаты показывали рубцы на теле, полученные в сражениях при Чир-Юрте, Герменчуге. Ветераны рассказывали о памятном всем переходе через Орел, Воронеж, Новочеркасск, Ставрополь…

Появление полка явилось немаловажным событием для ковровских жителей. В лучших (разумеется, по тогдашним понятиям) домах принимали офицеров с распростертыми объятиями. Нашлись друзья и для Александра Полежаева, только что произведенного в унтер-офицеры.

Трагична судьба крупного поэта – автора поэмы «Сашка». Будучи студентом Московского университета, он снискал известность превосходными стихами. Особенно большое распространение получила сатирическая поэма. Пародируя пушкинского «Евгения Онегина», рисуя порой нескромные сцены, Полежаев едко высмеивал николаевские порядки. Отнюдь не в розово-голубых тонах поэт описал похождения студента в кабаках и других местах, его схватки с полицией и т. д. По приказу Николая I Полежаев был уволен из студентов, определен унтер-офицером в полк, а затем разжалован в рядовые. Лишь за храбрость и отвагу, проявленные в боях, ему было присвоено позднее, незадолго до прихода в Ковров, звание унтер-офицера.

А. Полежаев.

Здоровье Полежаева было основательно подорвано тяжелой жизнью, он начал глохнуть. В стихах поэт зло высмеивал сочинителей, восхищавшихся экзотикой кавказской военной жизни, в реалистических тонах описывал тягостный солдатский бранный труд:

 
Их мочит дождь, их сушит пыль…
Идут – и живы, слава богу!
Друзья, поверьте, это быль!
Я сам, что делать, понемногу
Узнал походную тревогу,
И кто что хочет говори,
А я, как демон безобразный,
В поту, усталый и в пыли,
Мочил нередко сухари
В воде болотистой и грязной.
 

Жизнь в Коврове имела для поэта ряд преимуществ. Отсутствие военных тревог, позволяло сосредоточить внимание на стихах; появилось значительно больше возможностей печататься, завести знакомство с близкими по духу людьми. Хотя на Кавказе в боевых схватках куда быстрее можно было добиться выслуги, офицерского чина и, следовательно, сбросить армейскую лямку, уйти в отставку.

Но, во всяком случае, сам Полежаев радовался переводу в Ковров. В послании к А. П. Лозовскому поэт писал про себя, что он

 
…без грусти и тоски
Покинул бранные станицы…
 

В то время в городах Владимирской губернии уже было немало разночинной молодежи, пылавшей ненавистью к крепостному режиму. Следы их настроений почти невозможно обнаружить в печатных источниках того времени. Николаевская цензура не разрешала писать о крестьянских волнениях, о смелых речах молодежи. Но в тайных рапортах агентов полиции и жандармерии приводилось немало любопытных фактов. Так, например, в 1830 году губернатор секретно доносил в Петербург, что в районе Мурома появились «возмутительные листовки», в которых говорилось о том, что владимирские дворяне обращаются с крестьянами, как со скотиной, что необходимо уничтожить крепостное право и т. д.

Среди разночинцев в Коврове самой яркой фигурой был Николай Ильич Шаганов. С ним-то и подружился опальный поэт.

В настоящее время имя Шаганова почти забыто. Между тем, этот весьма начитанный человек умел мыслить самостоятельно и был на голову выше окружавшей его провинциальной среды.

Происходя из старинного купеческого рода, Шаганов принадлежал к тому поколению, которое воспитывалось под влиянием «грозы двенадцатого года». Уже в раннем детстве он с восторгом слушал рассказы о подвигах русских солдат в борьбе против наполеоновских полчищ, о военных походах. Навсегда запомнилось мальчику, как в их доме отдыхали три пленных французских генерала, конвоируемые через Ковров в Нижний Новгород.

Любимым поэтом Николая Шаганова был Шиллер, которого он читал в подлиннике. С жадным вниманием слушал юноша передаваемые шепотом вести о восстании декабристов, об их скорбной участи. Следует отметить, что во Владимирской губернии выписывалось немало журналов, в которых до 1826 года активно сотрудничали декабристы. У нас нет данных о том, читал ли Шаганов «Полярную Звезду», «Невского зрителя», «Соревнователя просвещения». Зато мы точно знаем, что Шаганов увлекался новиковскими журналами, издававшимися еще в восемнадцатом веке. Это было достойное чтение, если вспомнить, что на новиковских сочинениях воспитывались многие из будущих декабристов. Нет ничего удивительного в том, что поклонник Шиллера и старомодных книг XVIII века, наполненных вольнодумными мыслями, решил образовать в Коврове тайное общество молодых людей.

Для секретных сборищ была избрана комната в еще неотстроенном доме Шаганова-отца. Молодые люди не только толковали «о Шиллере, о славе, о любви», но и обсуждали запрещенные книги. Здесь раздавались пламенные речи о «проклятых вопросах» российской действительности.

В маленьком городке шагановские сходки не могли оставаться долго незамеченными. Один прокутившийся молодой человек, видимо, в порыве «раскаяния» или, желая восстановить в глазах властей свою подмоченную репутацию, выдал организующееся тайное общество. Город был переполошен облавой, устроенной на шагановский кружок, который захватили на месте. Однако дело скоро уладилось. Шаганов-отец, хотя и не был так богат, как дедушка Николая Ильича, но все же владел лавкой красного товара, амбарами на клязьминском берегу, двумя домами…

Полежаев и Шаганов быстро сблизились и полюбили друг друга. Уже в глубокой старости вспоминал Николай Ильич о своих беседах с опальным поэтом. Полежаев переписал для своего нового друга стихотворение-памфлет «Четыре нации», строфа из которого в рукописях обошла затем всю страну:

 
В России чтут
Царя и кнут;
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом…
 

Не трудно догадаться, какое революционизирующее впечатление на молодежь производили стихи Полежаева, призывавшие к смелой борьбе с самодержавием.

Полежаев не мог не рассказывать о своем свидании с Николаем I, про которого современники говорили, что он обладал взглядом гремучей змеи. Позднее другой владимирский изгнанник – Герцен со слов Полежаева описал эту встречу. Полежаева ночью привезли во дворец, и Николай приказал поэту читать «Сашку» вслух. «Волнение Полежаева, – пишет Герцен, – было так сильно, что он не мог читать. Взгляд Николая неподвижно остановился на нем. Я знаю этот взгляд и ни одного не знаю страшнее, безнадежнее этого серо-бесцветного, холодного, оловянного взгляда.

– Я не могу, – сказал Полежаев.

– Читай! – закричал высочайший фельдфебель.

Этот крик воротил силу Полежаеву, он развернул тетрадь. Никогда, говорил он, я не видывал „Сашку“ так переписанного и на такой славной бумаге.

Сначала ему было трудно читать, потом, воодушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от ужаса.

– Что скажете? – спросил Николай по окончании чтения. – Я положу предел этому разврату, это все еще следы, последние остатки, я их искореню…»

Таким образом Николай I рассматривал поэта, как последователя декабристов, которых царь всегда ненавидел и боялся.

Постепенно у Шаганова скопилось несколько тетрадей со стихам, и Полежаева. Было в этих тетрадях и неизвестное стихотворение «Ренегат». Но из этого произведения до нас дошли лишь две строки:

 
Мир создал бог,
Но кто же создал бога…
 

Плодотворно начавшейся дружбе не суждено было продолжаться. Тяжелые испытания ждали впереди Полежаева, чей полк летом 1833 года был переведен в Москву.

Исследователи творчества Полежаева, в частности автор многих книг о поэте И. Д. Воронин, считает, что пребывание изгнанника в Коврове способствовало развитию демократических взглядов писателя.

Много различных передряг предстояло пережить Шаганову в омуте провинциальной жизни. Не будем касаться его деятельного сотрудничества во владимирской газете. Это тема для отдельного разговора. Скажем сейчас о том, что, по утверждению современников, обширная библиотека и находившиеся в ней рукописи Николая Ильича были расхищены во время его продолжительной болезни: перед смертью Шаганов ослеп!

Мы, вероятно, ничего бы не знали об идейной близости и дружбе Шаганова с замечательным русским поэтом, если бы рассказы об этом любопытном событии не были бы записаны выдающимся владимирским краеведом А. В. Смирновым, автором словаря наших земляков.

Владимирский краевед еще в конце прошлого века писал о пропаже тетрадей с полежаевскими стихами. Но некоторые ковровские старожилы утверждают, что, якобы, видели тетради со стихотворениями Полежаева в 1939 году! Конечно, стихи Полежаева расходились в многочисленных списках и трудно сказать, выплывали ли на белый свет шагановские тетради или они безвозвратно утрачены, как многие произведения подпольной литературы, сопутствовавшей русскому освободительному движению. Но ведь пока никто на земле владимирской по серьезному не занимался поисками стихотворений опального поэта.