Текст книги "Между жертвенником и камнем. Гость из Кессарии"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Нет! – воскликнул Андромен, ухватившись за мысль, что он при встрече с императором пожалуется на то, что вытворяет от его имени Каллист, и тот прикажет немедленно вернуть ему деньги. – Я... согласен.

– Вот и хорошо! – усмехнулся Каллист. – За дверью – мои носилки с шестью нумидийцами. Они быстро доставят тебя на корабль за деньгами и обратно.

Поторопись, император не любит, когда его гости опаздывают. Придумает такое наказание, что даже Тарисйская скала покажется лучшим местом в мире!

Через полчаса Андромн был в гавани.

Трифон, качая головой, выслушал его и хмуро сказал:

– Удивляюсь тебе. Люди от молнии бегут, а ты сам ее ищешь. Ну да ладно, сам пожелал видеть Калигулу. Но знай: завтра и полночь я отплываю. Не явишься – не взыщи.

Пируй тогда с императором хоть год, пока я снова не приеду. .

Преторианцы – личная гвардия императора, охранявшая его особу и следившая за порядком в Риме и провинциях.

Калигула принимал гостей в храме Кастора и Поллукса. Он стоял между статуями божественных близнецов, гляди поверх голов приглашенных на пир. Накладные волосы и приклеенная борода обильно посыпаны золотой пылью, на ногах котурны. В правой руке – кованая молния.

Гости дружно приветствовали его льстивыми восклицаниями:

– Наш Цезарь так похож на бога...

– Похож? Да он сам бог!

– Берите выше – он царь богов и людей!

«Так это император? – даже приостановился от удивления Андромен. – И он сам решил развлекать гостей? Но ведь это прекрасно! И как все охотно вторят ему!

Немного, правда, переигрывают, по что с них взять – это же не профессиональные актеры.

Рассказать дома, так никто и не поверит! Да только одно это зрелище стоит двухсот тысяч!»

– Прошу, прошу! – хрипловатым голосом бросал вниз Калигула, изредка скашивая большие впалые глаза на проходивших мимо гостей.

Седые волосы покорно склонялись перед ним, словно перед статуей Юпитера.

Гнулись гордые шеи полководцев и народных трибунов, консулов и наместников провинций, среди которых, как знать, может быть, шли друзья еще самого Августа!

«Ни дать, ни взять сошедший с Олимпа Зевс! – с уважением подумал про себя Андромен.

– Или как там у них - Юпитер!».

– Это моя прихожая! – тем временем, объяснял Калигула, обводя левой рукой своды храма. – Я приказал соединить ее коридором с Палатинским дворцом. А это, – небрежно кивал он на мраморные статуи близнецов, – мои привратники!

Андромен улыбнулся удачной шутке императора и вдруг услышал позади себя гневный шепот;

– Во что превратил святилище, негодяй...

– Молчи, Марк! Он просто болен…

– Но, Гетулик, его болезнь – это беда всего римского народа!

Андромен с недоумением оглянулся и увидел позади себя двух знатных римлян.

Один из них высокий, с мужественным лицом, судя по всему, это его назвали Гетуликом, предостерегающе держал за локоть молодого стройного сенатора 1 Кастор и Поллукс – мифические братья-близнецы, сыновья Юпитера, культ которых был широко распространен в Древнем Риме.

Проходя мимо Калигулы, они почтительно поклонились. Андромен запоздало последовал их примеру и вздрогнул от громкого восклицания идущего рядом с ним пожилого римлянина.

– О, Юпитер, благодарю тебя за восстановленную справедливость! – закричал тот, падая на колени перед императором.

– Кто ты? Встань! – торжественно произнес Калигула, и подскочившие преторианцы подняли старика.

– Я Аррий Альбин… – забормотал тот, силясь снова опуститься на колени, но воины крепко держали его. – Был несправедливо сослан Тиберием в провинцию навечно, и лишь благодаря твоему божественному вмешательству, возвращен в Рим!

– Несправедливо, говоришь? – задумчиво переспросил император. – А известно ли тебе, что мой отец был усыновлен Тиберием? Ты возводишь обвинение на моего деда!

Движение в храме прекратилось. Андромен налетел на остановившегося стройного римлянина – Марка и замер, поддаваясь общему оцепенению.

В наступившей тишине стало слышно прерывистое дыхание старика. Это уже не было похоже на игру.

Калигула чуть наклонил голову и с интересом посмотрел на Аррия Альбина:

– Так значит, несправедливо?

Уловив в тоне императора, каким должен быть ответ, старик во весь голос завопил:

– Можешь казнить меня самой лютой смертью, но я все равно повторю, что Тиберий был неправ! И что только ты, наш Юпитер Латинский, способен на истинную правоту и милосердие!

Губы Калигулы тронула едва уловимая улыбка.

– Ступай! – снова поднимая глаза, бросил он Альбину. – Можешь передать распорядителю пира, что я разрешил отвести тебе высшее место*.

– Возлежать рядом с царем богов и людей?! – ахнул старик и картинно закрыл глаза сгибом локтя. – Нет! Это превыше моих сил...

– Ступай-ай! – протянул Калигула, и преторианцы, расталкивая всех, принялись расчищать дорогу перед льстивым римлянином.

Вслед ему понесся завистливый шепот:

– Рискованно играл этот Альбин!

Место с правой стороны от слуги, прислуживавшего за обедом, считалась «высшим», с левой – «низшим». Самым почетным местом была средняя сторона напротив той, откуда вносили кушанья.

– Но зато, каков успех!

– Еще бы, угодить Калигуле дважды: во всеуслышанье упрекнуть Тиберия и назвать его самого Юпитером!..

– Теперь он далеко пойдет...

– Если только Цезарь не вспомнит о просьбе Альбина каз нить его самой лютой смертью!

– В кого превратил гордых римлян этот негодяй! – покачал головой Марк. – Ты только посмотри, что вытворяют Вителлии!

Продолжавший вместе со всеми движение Андромен невольно оглянулся и увидел двух знакомых по Форуму толстых сенаторов. Только куда девалась их величавая осанка и пренебрежение к окружающим? Они грузно упали животами на пол и распростерлись перед Калигулой, широко разведя в стороны руки.

– Неудивительно, что старик Вителлий теперь в особом почете, – с горечью заметил Марк. – А сынок еще дальше пойдет1.

Андромен поймал на себе настороженный взгляд Гетулика. Он сделал вид, что с интересом осматривает храм, и краем глаза увидел, как тот сильно дернул за локоть излишне разговорчивого Марка.

Так они прошли храм, миновали длинный коридор и оказались в просторной зале.

Обилие бесценных ковров, золотых статуй и прекрасных картин великих эллинских мастеров поразило Андромена. Вся зала была уставлена столами, покрытыми нарядными скатертями, непривычными для боспорца. Свободным оставался лишь один из углов, судя по небольшому возвышению и колоннам предназначенный для театральных представлений.

Каллист, исполнявший роль распорядителя пира, глядя на входящих, что-то негромко говорил подпоясанным куском белого полотна, слугам. Те подбегали к гостям, мыли им ноги в позолоченных тазах, умащали благовониями и надевали на головы венки из свежих роз. Потом указывали, на какое ложе они должны возлечь, «Ничего не понимаю... – думал Андромен, пока раб тщательно отмывал его пятки от въевшейся пыли. – С одной стороны римляне боятся Калигулу, и, судя по всему, не без основания. А с другой, я ничего не нашел в нем от того чудовища, которым у нас, в Кесарии, пугают детей. И его забота о гостях превыше всяких похвал!»

Ровно через тридцать лет, в 69-ом году Авл Вителлий сам станет римским императором.

Так и не решив ничего для себя, Андромен следом за ра бом прошел к одному из пустующих лож, взобрался на него при помощи маленькой скамеечки, дивясь на роскошное покрывало, и лег на левый бок, привычно опираясь локтем о расшитую золотыми нитями подушку.

Нет, лично он был в восторге от окружавшего его великолепия и ничего не имел против такого императора. Единственное, что беспокоило его – это мысль: поверят ли земляки, что он пировал во дворце самого Калигулы? Вряд ли. Вот если бы он привез им какое-нибудь доказательство. Но какое? Ведь картину и статую за пазуху не засунешь!

«Возьму незаметно тарелку или другую вещицу, достойную этого зала, – успокоил он себя. – Готов биться об заклад, что их будет достаточно на столах!»

Андромен огляделся и увидел слева от себя Марка с Гетуликом. Справа от него возлежал сорокалетний римлянин, на тунике которого были узкие пурпурные полоски всаднического сословия. Если сенаторы спокойно переговаривались друг с другом, то всадника явно что-то беспокоило. Присмотревшись к тому, как он ерзает на ложе, отодвигаясь все дальше и принимая неудобную позу, Андромен догадался: сенатора тревожило то, что как раз радовало его: близость к императорскому ложу. И если он, Андромен, все время вытягивал шею, чтобы не пропустить выход Калигулы, то всадник наоборот делал все, чтобы быть незамеченным.

– Не понимаю, – вслух удивился Андромен, осматривая гостей, – почему на вашем пиру все так просто одеты? У нас даже в менее праздничные дни люди одевают самое лучшее, что у них есть!

– Никто не хочет повторить жалкую участь Птолемея, царя Мавритании, – вздохнул всадник. – Цезарь казнил его потому, что тот привлек взгляды публики в цирке блеском своего плаща...

– Как! – опешил Андромен. – Он казнил человека лишь за то, что тот был одет лучше его?!

– Тс-сс!.. – предостерегающе прижал палец к губам всадник. – Наш Цезарь не выносит, когда при нем хвалят кого-нибудь... На последнем представлении, когда народ награждал аплодисментами гладиатора, он так рванулся из амфитеатра, что наступил на край своей тоги и прокатился кубарем по всем ступенькам... Вчера он приказал лишь убрать навес, заставив всех сидеть под палящим солнцем целый день. А сегодня, боюсь, кто-то ответит за это головой...

– Неужели Калигула... – изумленно начал Андромен, но всадник снова остановил его:

– Тс-сс!.. Ты откуда?

– Из Кесарии.

– Кесарии теперь много. Из Иудейской? Мавретанской?

– Из Боспорской. Беглец?

– Почему это? – удивился Андромен.

Всадник собрался ответить, но в это мгновение над залой поднялся льстивый шум:

– Величайший!

– Божественный!..

– Юпитер, сам Юпитер!

Стараясь опередить друг друга, сенаторы и всадники принялись спрыгивать – со своих лож. Андромен тоже застыл в глубоком поклоне, чувствуя за спиной приглушенное дыхание прячущегося соседа.

Из всех гостей лишь Марк да высокий мужчина лет пятидесяти с красивыми седыми волосами склонили одну только голову.

– Кто это? – чуть приметно кивая на них, не удержался от вопроса Андромен?

– Клавдий, брат умершего Германика, дядя императора, – неохотно шепнул всадник. – Из всех родственников Цезарь одного его оставил в живых себе на потеху... А твой сосед слева Марк Лепид – муж сестры Цезаря...

– Удивляюсь тебе...

– Чего?

– Так смело все объясняешь и в то же время боишься чего-то...

– Будешь бояться! – неопределенно возразил всадник и вздрогнул от резкого голоса Калигулы:

– Юпитер Латинский повелевает... Пируйте!

По знаку Каллиста выбежавшие из углов рабы раздали гостям салфетки и начали заставлять столы сосудами с вином, солонками, уксусниками. Повара внесли тяжелые блюда с вареным мясом и ловко принялись резать его на куски, расклады вая по золотым тарелкам.

Привыкший к тому, что Кесарии вытирали засаленные пальцы о тесто или специальную глину, Андромен растерянно повертел в руках салфетку и по примеру остальных гостей положил ее на колени.

Только теперь он мог, как следует разглядеть императора. Калигула был уже без накладных волос и бороды и одет в пурпурное одеяние триумфатора, поверх которого был прикреплен... Андромен даже приподнялся от изумления... панцирь Александра Македонского! Миниатюрные львиные головы по краям, золотая пластина с головой. Будущий император Клавдий написал не сохранившиеся до наших дней научные труды по истории своего времени, карфагенян и этрусков, из-за чего сделался предметом насмешек при дворе и, особенно, со стороны своего племянника Калигулы.

Афины... Сомнений не было – точно такой же панцирь он видел на фресках и мозаиках, изображавших Александра в боевых доспехах. Только откуда он взялся здесь, ведь по преданиям, великий царь был похоронен вместе с ним!

«Впрочем, – подумалось Андромену, – если Калигула действительно такой, каким описывают его здесь, то, что ему стоило приказать разграбить могилу, даже если она –самого Александра Македонского?..»

Он невольно отвел глаза от панциря и стал изучать лицо Калигулы. Оно было болезненно бледным и откровенно скучающим. Редкие волосы, впалые виски и несоразмерно большой широкий лоб делали его некрасивым и даже отталкивающим.

Но, тем не менее, это было обычное лицо человека, которого донимала какая-то мучительная болезнь, скрытая от глаз окружающих. Другое дело несоответствие во всей его фигуре и облике. Между узкой, длинной головой и грузным телом, широкими плечами и тонкими голенями. Наконец, и это было самым странным, – между отрешенным взглядом и нервно подергивающимися губами.

Оживился император, только когда к нему подошла нарядно одетая женщина лет сорока с грудным ребенком на руках. Словно очнувшись, он начал расспрашивать ее о чем-то, заглядывая в полное лицо с грубоватыми, почти мужскими чертами.

Потом протянул руки и, приняв младенца, стал умильно забавляться с ним, бормоча:

– Какая у меня дочка! Вся в отца... Ах, какие у нее славные ручонки, так и норовит вцепиться мне в нос своими коготками!

– Между прочим, – подала голос Цезония, оказавшаяся к удивлению Андромена женой Калигулы, несмотря на разницу в добрых пятнадцать лет, – вчера вечером она выцарапала у няньки глазик, и он вытек, как белок из яйца!

– Слыхали? Моя кровь! – подскочил на ложе император и с жаром поцеловал сначала дочь, а потом – Цезонию.

– Это самый прекрасный ребенок, который когда-либо появлялся на свет! – воскликнул Вителлий-старший, и младший, не переставая жевать, торопливо добавил:

– Прекрасной матери – прекраснейшая дочь!

– Само совершенство! -заахал Аррий Альбин.

Калигула нахмурился» побагровел и, уже не глядя на дочь, вернул ребенка жене. Если бы не проворные руки Цезонии, хорошо изучившей нрав своего мужа, младенец неминуемо упал бы на пол.

Андромен понял, что императору не нравится, когда при нем хвалят даже собственную дочь.

«Не в этом ли непомерном тщеславии находит выход его болезнь?» – подумал он и вздрогнул от громких криков сенаторов, которые принялись исправлять свою оплошность,  перебивая друг друга:

– Да разве может, кто в мире соперничать с нашим Цезарем?

– Как Юпитер, ты можешь сравнивать себя только с самим собою!

– Ты наша надежда!

– Наше будущее!

– Наш царь!..

– Нет! – внезапно выкрикнул Марк Лепид, Андромен бросил невольно взгляд на своего соседа слева, потом – на Калигулу.

По лицу императора пробежала судорога. Губы его скривились, шея напряглась. Он хищно пригнулся и так застыл, не сводя немигающих глаз со своего родственника, словно орел, готовый броситься на неосторожную дичь.

Гости переглянулись между собой с нескрываемым изумлением.

Лепид обвел их презрительным взглядом и сказал, обращаясь уже к одному Калигуле:

– Разве можно обращаться к нашему Цезарю с титулом, который носят сотни базилевсов и прочих жалких царьков?! Он выше этого титула! Он возвысился выше всех принцепсов и царей!

Ничего не понимая, Андромен покосился на сенатора, который совсем недавно проклинал Калигулу. Словно ни в чем не бывало, Марк Лепид вновь удобно устроился на ложе и почтительно приложил к губам кубок, посланный ему, как награду, с императорского стола.

– Ты что, с ума сошел, так прославлять его? – услышал Андромен возмущенный шепот Гетулика, – А что мне оставалось делать? – тоже шепотом отозвался Лепид. – Иначе бы он и впрямь решил напялить на свою квадратную голову царскую диадему!

Пир продолжался. Но гости не столько ели и пили, сколько восторгались своим императором, восхваляя его неслыханную щедрость в организации всенародных угощений и зрелищ для римской публики, приписывая ему столько добродетелей, сколько не было присуще, пожалуй, еще ни одному смертному.

Больше всех по-прежнему старались Вителлий и Альбин. Наконец, отмахнувшись от них, точно от надоедливых мух, император без особого интереса спросил просиявшего от радости Альбина:

– Как тебе жилось в ссылке? Чем ты там занимался?

– О, величайший! – воскликнул старик, спускаясь с ложи и падая на колени: – Я неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер, и ты поскорее стал императором!

Калигула с неожиданным любопытством посмотрел на него.

– Молил, говоришь? – отрывисто переспросил он и, вцепившись в спинку ложа 51 побелевшими пальцами, что они побелели, прошипел: – Херея!

– Здесь я! – отозвался встревоженный голос, и Андромен увидел, как к. императору подбежал пожилой трибун преторианской когорты.

Калигула поманил его к себе пальцем и когда тот наклонил ухо к самым его губам, неожиданно громко спросил:

– Как думаешь, а те, кого сослал я, могут тоже молить богов о моей смерти?

Херея разогнулся и поскреб пятерней в затылке.

– Пожалуй, что да...

– Тогда немедленно пошли на острова преторианцев! – срывающимся голосом закричал Калигула. – Пусть перебьют всех моих ссыльных! До единого! Ступай!..

Император в изнеможении откинулся на подушки и замер, глотая воздух широко раскрытым ртом.

Андромен во все глаза смотрел на него, открывая для себя совершенно нового Калигулу.

«Расскажи я дома все, что видел и слышал здесь, так никто не поверит мне, как сам я не верил раньше купцам! – думал он. – Нет, мне действительно нужно доказательство, что я пировал в императорском дворце!»

Он окинул оценивающим взглядом стол перед своим ложем и сразу увидел подходящий для этой цели предмет. Золотая ложка тончайшей ювелирной работы с выгравированным на ручке словом «Цезарь» могла бы убедить даже самых недоверчивых кесарийцев в правоте его слов.

Андромен прикрыл ложку ладонью и потихоньку потянул ее со стола.

– Что ты делаешь? – остановил его сосед-всадник, который, как давно уже казалось Андромену, замечал все, что происходило на пиру.

– Да вот... хотел взять на память... – краснея, пробормотал он. – Разве она не стоит двухсот тысяч, которые я заплатил, чтобы попасть на этот пир?

– Лично я бы не пожалел и миллиона, но только чтобы не попадать сюда! – с горечью заметил всадник и посоветовал: – А ложку лучше оставь! Помнится, один раб на всенародном угощении тоже украл серебряную накладку с ложа. Так Калигула приказал отрубить ему руки, повесить их на шею и в таком виде провести перед гостями!

Андромен в ужасе, словно его пальцы накрывали гремучую змею, отдернул руку и благодарно взглянул на соседа.

Прошло не меньше получаса, прежде чем Калигула отдышался и принял удобную позу, подложив под левую щеку, еще подергивающуюся ладонь.

Примолкшие было, гости оживились, задвигались, поднимая бокалы со здравицами в его честь.

Каллист хлопнул в ладоши. В залу снова вбежали рабы. Одни из них проворно убирали блюда с недоеденной пищей, другие заставляли столы новыми кувшинами, чашами и блюдами с незнакомыми Андромену яствами.

Слуга наполнил его бокал до краев прозрачным вином с приятным янтарным оттенком. Он отпил глоток и сразу узнал фалернское – самое изысканное и дорогое на свете вино. Попробовал паштет из ближайшей чаши и подивился его необычному вкусу.

– Что это? – налегая на понравившееся блюдо, спросил он всадника.

– Паштет из языков фламинго! – не притрагиваясь ни к чему, шепнул тот.

– Что?..

Ложка застыла у губ Андромена.

– А может, из соловьиных язычков, – подумав, поправился всадник. – Калигула любит удивлять гостей такими деликатесами!

– Сколько же надо для одной только чаши этих... как их? – при виде такого неслыханного расточительства нужное слово вылетело из головы Андромена, и он помахал рукой, показывая воображаемую птицу. – И во сколько обойдется императору весь этот пир?!

– Спроси лучше Каллиста! – усмехнулся всадник. – Хотя он вряд ли скажет об этом даже Калигуле. Ведь половина денег наверняка уже приятно отяготила его кошель.

Знаю только, что один из недавних пиров стоил годового дохода от трех провинций.

– Трех провинций... – прошептал ошеломленный Андромен, понимая теперь, откуда у императорского вольноотпущенника миллионы.

– А ты как думал? Калигула привык жить на широкую ногу. Вон в том блюде – кушанье из гусиных лапок с гарниром из петушиных гребней, в том – африканские улитки, которых кормили смесью из сусла и меда. А вон краснобородки – не меньше пяти тысяч сестерциев каждая! – забыв про осторожность, уже почти кричал всадник.

– Десяти тысяч... – машинально, поправил знавший толк в ценах на рыбу Андромен, глядя на чашу с плавающими в ней краснобородками.

Краснобородка – распространенная в южных морях рыба, редко достигавшая большой величины, поэтому за крупные экземпляры римские гастрономы платили огромные деньги.

Их подавали на стол в морской воде, чтобы они, умирая, переливались пурпурным цветом на глазах у пирующих.

– Вот видишь, – спохватившись, понизил голос всадник. – Только так можно ухитриться промотать наследство Тиберия в два с половиной миллиарда меньше, чем за год!

Уверен, что на сегодня это еще не все... Не тот человек Калигула, чтобы не поразить своих гостей какой-нибудь очередной выходкой!

И он не ошибся.

Через час с небольшим, в самый разгар пира, когда все внимание римлян переключилось на еду, в руках императора появился маленький, сверкающий предмет.

Андромен не смог разглядеть издалека, что именно это было. Он видел лишь как любовался этим предметом Калигула. Он то подносил его к самым глазам, то отводил на вытянутую руку. Причмокивал от восхищения, покачивал головой. Вдоволь налюбовавшись, подозвал раба с золотым подносом, сбросил сверкающую каплю со своей ладони и велел показать ее всем.

Держа поднос на вытянутых руках, раб торжественно двигался от ложа к ложу, встречаемый гулом восторженных голосов. Наконец он поравнялся с Андроменом, и тот увидел на золотом подносе прекрасную жемчужину небывалой величины. Андромен неплохо разбирался в ювелирных делах и был бы плохим купцом, если бы с первого взгляда не определил ее истинной стоимости.

Такая жемчужина стоила целого дворца...

Он даже привстал и едва не двинулся вслед за рабом, который, обойдя всех, направился к императорскому ложу. Вовремя остановил себя и виновато улыбнулся всаднику: мол, любой купец пошел бы за таким сокровищем на край света! Но то, что произошло дальше, едва не помутило его рассудок.

Калигула двумя пальцами взял с подноса жемчужину и небрежно бросил ее в бокал, издававший смертельный для нее запах уксуса. Потом приказал слуге наполнить бокал до краев вином и, громко провозгласив: «Нужно жить скромником или Цезарем!», медленно выцедил его до дна.

– Все, здесь ей самое достойное место! – похлопал себя по животу император и, перевернув пустой бокал, помахал им перед лицом задумавшегося о чем-то седого сенатора: – Твое здоровье, Фалькон! Почему ты не ешь?

Сенатор поднял голову и рассеянно посмотрел на Калигулу.

– Не вкусно? – продолжал допытываться император. – Ну, это мы сейчас исправим!

Калигула подмигнул Каллисту и приказал:

– А ну-ка, подать любезному Фалькону мурен, которые готовились для него лично!

Кланяясь слуги внесли блюдо с запеченной до румяной корочки рыбой и поставили перед Фальконом. Натянуто улыбаясь, сенатор отщипнул кусочек и принялся жевать.

В глазах Калигулы появилось что-то похожее на радость.

– Ешь, ешь, Фалькон! – заторопил он, впиваясь хищным взглядом в сенатора.

Нехорошая догадка пришла в голову Андромена, наблюдавшего за тем, как Фалькон покорно кладет в рот один кусок за другим. Теперь радушие Калигулам казалось ему опасным для гостей.

– Он хочет отравить его? – шепотом спросил он всадника.

– Вряд ли. Это было бы слишком скучно! – покачал тот головой, – Дело в том, что вчера утром Калигула казнил единственного сына Фалькона за изысканные манеры и умение держаться с достоинством, и приказал ему присутствовать, при этом... Фалькон держался молодцом, и Калигула решил позабавиться его унижением здесь, на пиру...

«Да это же самое настоящее чудовище!» – чуть было не закричал Андромен и, закусив губу, стал наблюдать за императором. Усмехаясь, Калигула похвалил сенатора:

– Прекрасно, Фалькон. прекрасно! Твоему аппетиту мог бы позавидовать сам Апиций! Но ты по-прежнему не весел! Эй, Каллист, чем мы можем развеселить нашего любезного гостя?

Каллист дважды хлопнул в ладоши, и на возвышении в дальнем углу появилось несколько мимов. Самый высокий из них – красивый мужчина с мускулистыми руками красноречивыми знаками стал уговаривать остальных мимов последовать куда-то за ним.

Те испуганно жались друг к другу и отказывались. Наконец, мим махнул на них рукой и в одиночку стал кружить по сцене, изредка показывая кому-то кулаком.

Как догадался Андромен, речь шла о главаре разбойников, который доставлял немало хлопот проезжавшим римлянам и путешественникам. Мастерство актера, игравшего главаря было таким совершенным, каждый жест был отточен до такой выразительности, что Андромен вместе с остальными гостями уже не сводил глаз со сцены. Он хохотал, когда разбойники раздевали толстого путешественника. Утирал слезы, когда они оплакивали своего павшего сотоварища. Удивленно качал головой, когда главарю удавалось выйти из, казалось бы, безвыходного положения, в которое ставили его преторианцы.

Наконец, его поймали и в оковах провели по сцене. Переодетые в преторианцев актеры вынесли небольшой крест и символически приложили к спине мима, давая понять, что тот распят, и справедливость восторжествовала. Марк Гавий Апиций – известный хлебосол времен Августа и Тиберия, покончивший с собой, когда преклонный возраст не позволял ему пользоваться всей роскошью тонкой кухни.

Андромен не жалел ладоней, вместе со всеми награждая мима за великолепное мастерство. Тот с, достоинством поклонился, вызывая еще большие аплодисменты. И тут раздался хриплый крик Калигулы, от которого руки Андромена опустились сами собой:

– Что? Опять?!

На императора страшно было смотреть. Он снова, как орел, готов был сорваться со своего ложа. Глаза его отливали нездоровым блеском, и Андромен мог поклясться всеми небесными и подземными богами, что в них не осталось ничего человеческого.

Калигула уже не говорил – плевался словами, делая их почти непонятными:

– Оказывать из-за какого-то пустяка жалкому миму больше почестей, чем мне, обожествленному правителю?! Предатели! Гнусные твари! Так вот чего стоят ваши слова, что лучше меня нет никого на свете? Сейчас я вам покажу кто я и кто этот мим, которого вы почтили овацией в моем присутствии! Эй, вы! – закричал он, обращаясь уже к преторианцам. – Продолжать представление!

– Но оно уже кончено... – робко заметил Херея.

– А этот? – Калигула ткнул пальцем в отпрянувшего мима. – Разве он наказан по настоящему? Он же разбойник, и приказываю поступить с ним так, как это положено по закону!

– По закону? – почесал в затылке трибун преторианской когорты.

– Да! Распять его! – неистовствовал император. – Иначе я велю проделать это с тобой!

Лучше других знавший Калигулу, Херея сам выбежал на сцену, и вскоре оттуда донеслись его указания:

– Гвозди сюда, молот, настоящий крест!

Слуги убежали на площадь, где стоял крест, на котором обычно распинали провинившихся рабов. Несколько мгновений Калигула загнанно дышал, смотрел им вслед, а потом неожиданно развернулся и указал всей пятерней со сведенными судорогой пальцами на первого попавшегося гостя:

– И ты тоже обманывал меня?!

Побледневший римлянин закрыл руками лицо, словно от удара.

– Знаю, все знаю! – зашипел Калигула. – На моем столе донос на тебя! Ты оскорбил мое величество недостойными словами! Ты говорил в харчевне, что я не только не должен жить, но даже не имел права появиться на свет! Взять его! – заскрипел он зубами: – В клетку, к хищникам!

Подбежав к несчастному, преторианцы подхватили его за руки и поволокли к двери.

– О, Цезарь! Величайший... Юпитер... – опомнившись, завопил тот, и Андромену стало не по себе от этого крика, – Я не виновен! Пощади!..

В глазах Калигулы появилось мучительное выражение, словно он силился понять, 56 вспомнить что-то. Он ухватил стоящего рядом Каллиста и притянул к себе, но тут же оттолкнул и новая, еще более страшная гримаса, исказила его лицо.

– Верните его! – приказал он преторианцам, которые уже довели до дверей римлянина, кричавшего, что он ни в чем не виноват. И когда того, просиявшего, поверившего в нечаянное спасение, подвели к императорскому ложу, отворачиваясь, буркнул: – Отрежьте ему язык, чтоб не оправдывался, и в клетку, к зверям!

Не дожидаясь, пока Калигула повторит приказание, Херея вынул кинжал и подступил к обреченному римлянину.

– Величайший! – силясь вырваться из дюжих рук, дико закричал тот. – Я не вино...

Вопль ужаса, от которого кровь застыла в жилах Андромена, прорезал гнетущую тишину, наступившую в зале. Наконец преторианцы вывели несчастного, тщательно затворив за собой дверь.

– Цезарь!.. – осторожно заметил, склоняясь над Калигулой Каллист. – На твоем столе лежит донос на другого...

– И этот тоже такой! – услышал Андромен ответ императора, а следом за ним и сердитый окрик в адрес вытирающего салфеткой кинжал Хереи. – Ну, что они так тянут?!

Где крест?

Побледневший трибун бросился вон из зала, но уже через минуту вернулся с радостной улыбкой: несут, несут! Крест с трудом втиснули в двери. Андромен увидел, каким ужасом наполнились глаза обреченного на распятие. Мим сорвался с места и бросился бежать… Но сцена была слишком мала. Один из преторианцев подставил ему подножку и, оглушив рукояткой меча, проволок с товарищами к распластанному на полу кресту…

Андромен отвернулся, услышав стук молота, крики мима и скрип медленно поднимаемого креста, Очнулся от крика Херея со сцены:

– Божественный! Твое желание выполнено! Прикажешь добить его?

– Не надо! – остановил трибуна император, – Пусть висит и смотрит, как мы развлекаемся! А вы пируйте, пируйте, пока целы! – прохрипел он, обращаясь к гостям, глядевшим в свои тарелки. – Фалькон, ешь, уже немного осталось! Почему я не вижу веселья? Может быть, дорогие гости, вам тяжелы ваши головы? Так я велю Херею облегчить их от лишней крови!

Андромен невольно поднял лицо и, стараясь не смотреть на корчившегося на кресте мима, взглянул на императора. Ничего не осталось в нем от того Калигулы, которого он видел в начале пира, Всклокоченные волосы... горящие безумством глаза... дрожащие в сильнейшем ознобе губы... Да разве это человек возлежал на императорском ложе?

Больше всего на свете ему теперь хотелось покинуть эту залу. Что двести тысяч, которые он, глупец, надеялся получить обратно при помощи Калигулы! На этот раз он отдал бы все свое состояние, дал обет никогда в жизни не выезжать из Кесарии, только бы боги позволили ему поскорее убраться отсюда.

Но боги не слышали его. Они словно боялись входить в эти минуты в императорский дворец. И он по-прежнему находился в, его лучшей зале и, словно завороженный, смотрел на Калигулу, который явно подыскивал себе новую жертву.