Текст книги "Убить Петра Великого"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10
ПРИКАЖИ, ВСЕ ПОЛЯЖЕМ!

По велению государя Петра Алексеевича царевну Софью спровадили в Девичий монастырь.

Все произошло с месяц назад, когда стрелецкие полки, намаявшись от безделья, покинули дворец. К воротам, не мешкая, подошел полк рекрутов и, заняв оборону вокруг, встал лагерем. Полковник, седой широкобородый дядька лет пятидесяти, прошел без шапки до самых палат государыни и, слезно повинившись, поведал тяжелый приказ: «Следовать царевне Софье в монастырь! А ежели царевна будет упорствовать, так силком грузить ее на телегу и, приставив стражу, спровадить до самой кельи».

Опечалилась Софья Алексеевна, попросила на раздумье часок, а когда взглянула в окно на расположившихся во дворе солдат, решила согласиться.

И потекла для нее размеренная монашеская жизнь.

* * *

Стрельцы не забывали свою благодетельницу и едва ли не каждый день отправляли к ней курьеров. В этот раз в монастырь прибыл полковник Ефим Туча. Облаченный в рясу и оттого непохожий сам на себя, он выглядел смиренным иноком.

– Ты только прикажи, матушка, так мы все за тебя поляжем! – яростно уверял полковник Туча, не смея приблизиться к государыне.

Через узкое оконце в келью проникал свет, освещая полноватую фигуру монахини. Темный куколь скрывал лицо, только один нос и виден. Нет более царевны, а есть богобоязненная инокиня, скрытая от государева гнева за толстыми монастырскими стенами.

– В келью ты потайным ходом прошел? – полюбопытствовала она.

Лишь только начинала говорить Софья Алексеевна, как становилось ясно, что здесь находится прежняя царевна, которую Туча знал последние десять лет – властная, решительная, бескомпромиссная. Ей бы во дворце поживать да челядь за нерадивость помыкать, а она в рясу обряжена. Чудно!

– Потайным, государыня, – оживился полковник, – как ты и наказывала.

– А то ведь не приведи господь! – Она поднесла было руку ко лбу, чтобы перекреститься, но отчего-то раздумала. Рука опустилась безвольно, успокаиваясь на полноватых коленях. – Соглядатаи всюду! Куда ни пойти, так за мной хвост тянется, и Ромодановскому тотчас обо всем докладывают.

Царевна подняла лицо к падающему из оконца свету.

Внутри полковника что-то болезненно сжалось. Государева опала не прошла для Софьи бесследно. Лицо погрубело, осунулось, а пронзительные глаза ввалились глубоко, напоминая угольки, подернутые слоем золы. Вот, кажется, дунешь на них, и, словно прежде, появится всепожирающая злоба.

Вот такова она, Софья Алексеевна!

– Никого не было, – отозвался полковник. – Я-то ведь в рясу для встречи с тобой обрядился. Кто же на чернеца посмотрит? Никто и не поймет, для какой надобности явился.

– Ну давай рассказывай, что там у тебя.

– Меня московские стрельцы послали. Сейчас мы на Западной Двине стоим. Лютует Петр Алексеевич, совсем нас за людей не считает, а мы как-никак опора его. Ежели нас не будет, кто тогда Россию оберегать станет? А он чуть что – кнут! Только между собой и можем говорить без лукавства. От семей оторвал – вдаль отправил. А мы так думаем, он хочет поизвести нас совсем. Хочет Россию без воинства оставить! Немчину разную на Русь понагнал, продохнуть не дают! Это когда же такое было, чтобы нами французы да немцы помыкали? – гневно вопрошал полковник. – Да ежели поглядеть, так это им у нас поучиться надо. Кто бы туркам хвост накрутил, коли не мы!

– И что же ты предлагаешь?

– Я ведь не с пустыми руками к тебе явился. Собрались мы тут как-то, потолковали! Об одном думаем… К Москве надо двигать! Там нас чернь поддержит, ей ведь тоже никакого житья не стало. Вон во Владимире и Коломне народ бунтует. Хлеба-то не хватает, а тот, что имеется, не купишь! Даже непонятно, как жить дальше. Мы тут депеши в другие города отправляем – в Псков, Новгород, в Рязань… И все стрельцы на нашей стороне стоят. Донские казаки и солдаты тоже с нами будут. Как мы двинем на Москву, так они к нам присоединятся. А когда в столицу явимся, в первую очередь бояр побьем. Этого кровопийцу, князя Ромодановского, да иноземцев разных, что из нас соки высасывают, на виселицу вздернем! А тебя на стол поставим. Так что ты нам ответишь? – затаился в ожидании полковник Туча. – Какой мне ответ стрельцам везти?

Казалось, что со дня последней встречи Софья погрузнела еще более. Но вот встала, прошлась по келье. Убогости ее как и не бывало.

– Неужто все присоединятся?

– Только твоего слова и ждут! – горячо убеждал полковник. – Ты только решись! Ежели согласишься, мы за тебя голову положим, не раздумывая. А потом, сейчас самое время на Москву идти, Петра-то нет! А может, он того… Сгинул на чужбине!

Софья Алексеевна вздохнула. Даже через бесформенную рясу было видно, что грудь царевны взволнованно поднялась.

– Не сгинул еще… Весточку не так давно от него получила. Ну да ладно, не станем говорить о худом. Хорошо… Пусть будет по-вашему, стану я государыней. А Петр… Ежели ему в заморских странах приглянулось, так пускай там и остается! А ежели надумает в Россию вернуться, так гнить ему в темнице до скончания века!

– Вот это по-нашему, государыня! – радостно воскликнул стрелец. – Обрадовала так обрадовала! Теперь я знаю, что стрельцам молвить. А может, ты еще и письмо нам отпишешь, чтобы дух наш укрепить?

– Будет тебе письмо, – согласилась Софья. – А ежели станут говорить о том, что царь Петр на чужбине помер, так ты не перечь, пусть так и думают. Это нам с руки. А теперь ступай, помолиться мне нужно. Как-никак, монахиня я…

– Молись, государыня, – попятился стрелец к выходу, – доброе дело всегда с молитвы начинается.

* * *

Мятежные полки собрались на высоком берегу Западной Двины. Разбили шатры на широком поле и стали думать, как поступать далее, благо, что к этому располагала бочка с брагой, подаренная в соседнем селе.

Снявшись со своих мест без государева приказа, стрельцы тем самым нарушили присягу, но оставалась еще одна ниточка, связывавшая служивых людей с недавним прошлым. Ее нелегко было порвать.

В шатре полковника Тучи народу набилось немало: почитай, подошли все сотники с пятидесятниками, во главе стола сидел сам стрелецкий голова, а по обе стороны от него два стрельца в возрасте – чинов больших не имели, но зато почти двадцать лет были на государевой службе. А потому на равных спорили со старшинами, поминая былые баталии.

А вспомнить они могли немало.

– Вот поглядите! – сотрясал бумагой полковник Туча. – От самой государыни Софьи Алексеевны грамота! Защиты она просит у нас от своего братца-супостата.

– А ты прочитай, – сказал дородный казак, сидящий рядом. Вроде бы и негромко сказал, но был услышан.

Примолкли разом стрельцы. Стали ждать.

– А вот послушайте… «Грамота стрельцам от царевны Софьи Алексеевны…»

Оторвавшись от письма, полковник всмотрелся в лица примолкнувших стрельцов. Равнодушных не отыскалось: кто посмурнел, кто разинул от удивления рот, а кто усмехнулся в бороду. Но то от лукавого!

– «…Только на вас и есть надежда. Брат мой, Петр Алексеевич, позабыл старину, как мы при дедах наших поживали. Понагнал в русскую землю иноземцев, а они глумятся над нашим людом, обычаев не соблюдают и живут как им вздумается…»

– Верно сказано, – шумно согласились стрельцы, нарушив заповедное молчание. – Так оно и есть.

– Далее читай.

– «…Подати увеличены, так что черни и не продохнуть. Стрельцов, опору державную, неволят безвинно, жалованье не платят…»

– Самую суть говорит, – прервал чтение сотник Михайловского полка Елизаров.

– Да тише ты! Пускай дочитает.

– «…Вместо того чтобы заботиться о своих слугах, как о чадах малых, съехал царь в иноземщину. Где же это видано, чтобы русские цари уму-разуму в немецких землях набирались? Неужто мы скудоумием страдаем? Отечество свое без глазу оставил…»

– А говорят, помер царь! – произнес полковник Чубаров, перекрестившись.

– «…А царствие свое на нерадивых бояр оставил, которые, уподобившись аспидам гнойным, землю русскую разоряют. Пришло время сбросить иго иноземное. Кто на это способен отважиться? Только стрельцы! Ступайте в Москву и поскидайте в омут всех ненавистных бояр. А уж я за вас заступлюсь и своими милостями не оставлю. Жалованье увеличу вдвое супротив прежнего, – сделал нарочитую паузу Туча, оглядев стрельцов. – Долги возверну. А иноземных командиров с полков уберу и поставлю русских. И да поможет вам господь, царевна Софья Алексеевна. Писано в Девичьем монастыре».

– О, какой у нас царь подлый! Мало того, что супругу свою бесчестит, так еще и сестрицу не пожалел, в монастырь отправил! – веско высказался Туча.

– Верно глаголешь, Василий Нестерович! Супостат он, а не царь! – с гневом отозвался сотник Семеновского полка Иван Щука. – Батюшка-то его, как стрельцов привечал! А он только и норовит, чтобы нас обидеть. То плетьми накажет, а то жалованье не дает. Чем же тогда нам семью кормить?

– Погодите, погодите! – воспротивился пятидесятник Макарьевского полка Фрол Ступа. – Петр Алексеевич нам господом ниспослан, вот его мы и должны уважать. А сами понимаете, хороших господ не бывает. Надобно к ним приспособиться. Не на вилы же его насаживать за то, что характер дурной!

– От господа, говоришь, дан? – едко прищурился Ефим Туча. – А может, все-таки от сатаны? Ты посмотри на него, каков он. Наши государи никогда иноземный кафтан не нашивали, а он в нем по городу шастает. Ведет себя, как чумовой, каждый иноземец его Питером называет. Где же это видано, чтобы царя без отчества именовали?! Не по-нашему это, не по-христиански!

– Вы же к бунту призываете! Кто же нас простит, ежели мы на Москву пойдем?! Да в этом случае мы похуже всяких татей сделаемся, – воспротивился Игнат Федоров.

– Ну и дурень же ты, Игнат! – осерчал Туча. – Ему про Ерему говоришь, а он Фому поминает. А может, тебе уши от пальбы заложило? Сказано же тебе было, что сама Софья Алексеевна у нас помощи просит. А может, ты отсидеться хочешь? На нашем горбу вылезти желаешь? – вопрошал зло полковник.

– А ты постой, Туча. Чего на человека понапрасну гавкать? – обозлился старшина Алексеевского полка. – Игнат дело говорит. Сначала все продумать надо, ведь мы Петру Алексеевичу перед богом верой и правдой клялись служить. Что же тогда такое будет, если мы присягу нарушим?

– Клялись-то мы клялись, а только чего же это он нас в голоде держит? Ежели мы о себе не позаботились, так давно бы уже все померли!

– Не дело ты говоришь, Макарыч! – попенял сотнику стрелец из Медведковского полка, сидящий рядом. Хотя чинами был не наделен, но к слову его прислушивались. – Разве государь о нас не заботится? А как же земельные наделы, что он нам за службу определил? Почитай, ото всех налогов освободил. Многие из нас кабаки да лавки держат. Кто такой заботой похвастаться может?

Сотник поднялся из-за стола. Того и гляди, вцепится обидчику в бороду.

– А то, что он с нас за эти пятаки семь шкур дерет, так это, по-твоему, не в счет?

– Хватит вам! – грозно окликнул рассорившихся стрельцов Туча по праву хозяина. – Не хватало еще, чтобы мы тут на круге передрались. А только вот что я вам скажу. Мне и самому государева служба не в радость. Только было разжился, только лавку открыл, приказчика нанял, а опять надобно куда-то на окраину съезжать, и нажитое честным трудом добро пришлось прахом пустить. За что же нам такая опала?! Относится к нам государь как к нелюбимым пасынкам. Только вот что я вам хочу сказать. Ведь и без государя нам никак нельзя. Если защитника, как он, не станет, нас бояре проглотят, и кусочка не останется.

В шатре стало душно. Кто-то распахнул полог и внутрь ворвался свежий воздух, остудив разгоряченные лица собравшихся.

Поднялся сотник Ерофеев, один из самых уважаемых московских стрельцов. Ему было далеко за сорок, однако лучшего бойца не найти во всем воинстве.

Оглядев притихших стрельцов, он широкой ладонью пригладил поседевшую бороду и заговорил густым басом:

– Здесь вы меня все знаете, стрельцы…

– Знаем, чего уж там? – махнул дланью Туча. – Ты давай дело говори.

– Знаете, что и от пуль я не бегал, господской милости тоже не просил. И всегда старался жить по-божески. А шестнадцать лет назад, когда мы ко двору царя пришли свое право требовать, то я тоже там был… И много чего мы добились. Стоило нам только ненавистных бояр на пики поднять, как все по-нашему стало. Ты помнишь, Степан? – обратился сотник к товарищу, седому с крупной головой стрельцу, но такому же крепкому, как и он.

Заулыбался Степан, обнажив остатки почерневших зубов:

– Как же позабыть такое!

– Я и сейчас готов правое дело продолжить. А только у нас не выйдет ничего, если мы в разные стороны тянуть станем. Нам нужно наших полковников переизбрать, чтобы смуту меж нас не чинили. А потом уже самим челобитную царю писать. – Глянув на товарища, спросил: – Кажись, ты в прошлый раз, Степан, писал?

– Было дело, – отозвался довольный Степан. – Писал.

– Значит, и в этот раз напишешь. А теперь надо решить, идем мы на Москву или нет?

– Идти надо, – поддержал стрельца Туча. – Надобно начатое дело закончить.

– Согласен с Тучей! Надо на Москву идти! – произнес Ерофеев. – Там нас поддержат. Чернь без хлеба сидит, к нашим полкам примкнет. А мы ее оружием снабдим.

– Думаю, что Туча с Ерофеем правы, – высказался Чубаров. – На Москву надо идти. И не ждать, пока государь нас отсюда выведет.

– И я с вами, господа, – заголосил полковник Медведковского полка Зорин Лавр. – Вместе турок бивали, вместе и в Москву пойдем.

– На том и порешим! – объявил во всеуслышание Туча. – Составим для государыни нашей челобитную. Пусть станет для нас царевной. А боярам отправим изветное письмо. Пусть знают, что идем не сгоряча, а крепко подумав. Пришел нашему терпению конец!

Стрельцы одобрительно загудели:

– Это сколько еще можно терпеть!

– Мы за государя живота своего не жалели, а он нас в ссылку на украинские земли отправляет!

– Побьем бояр, что государя нашего дурными речами смущают, пограбим их дома. На наши деньги строенные, и поставим на царство Софью Алексеевну.

Туча поднялся, оглядел цепким взором собравшихся стрельцов. Приумолкли вояки, ждали последнего слова.

– А теперича… – тряхнул он головой, от чего длинная посеребренная борода метлой махнула по груди, – не будем тянуть время. Собираем шатры и на Москву… А письмо боярам я сам напишу. – Усмехнувшись криво, продолжил: – Не посрамлю! У меня многое к ним накопилось. Все выскажу!

Глава 11
СТРЕЛЕЦКИЙ БУНТ

Князь Федор Юрьевич прошел на сокольничий двор. В клетках, устроившись на жерди, плотным рядком сидели соколы с ястребами. Соколиной охотой князь Ромодановский занимался больше из-за баловства. Большим удовольствием для него было видеть, как слетает с кожаной перчатки прирученная птица, как кружит в небе и, отыскав желанную добычу, стремглав падает вниз.

У одной из клеток князь остановился. В темно-кожаном клобуке на тонкой жердочке находился его любимец сокол Разбойник. Сидел тот неподвижно, будто бы окаменев. Только когда стольник подошел поближе, слегка наклонил голову, как если бы хотел рассмотреть его через кожаный клобук.

Федор Юрьевич шагнул немного в сторонку, и (вот чудо!) голова птицы повернулась в его сторону.

– Сокольничий! – громко позвал князь.

– Здесь я, Федор Юрьевич.

– Сними у птицы клобук, – потребовал Ромодановский.

– Это я быстро, князь, – подскочил к клетке сокольничий.

Развязав под шеей крохотный узелок, он осторожно стянул с крохотной головки сокола клобук.

Слегка приподняв крылья, сокол будто бы поприветствовал князя Ромодановского и вновь застыл на жердочке, впившись в него огромными желтыми глазами.

– Ишь ты, как смотрит! – ласково проговорил князь, любуясь красивой птицей.

– Соскучился он, Федор Юрьевич, – нашелся сокольничий. – Давеча все кричал во все горло. Все тебя звал.

– Скажешь мне тоже, – невесело буркнул хозяин. – Может, он того… Самку ему надобно. Вот и орал сдуру.

– Хе-хе-хе! – мелко рассмеялся сокольничий, оценив шутку Ромодановского (какие же могут быть баловства в середине лета!). – А когда на охоту пойдем? Птице ведь простор нужен. Без вольного воздуха она чахнет.

Вздохнув глубоко, князь Ромодановский произнес удрученно:

– Вот как со всеми изменщиками посчитаюсь, тогда и пойдем.

По тому, каким тоном была произнесена эта фраза, сокольничему стало понятно, что соколиная охота состоится не очень скоро.

– Как скажешь, Федор Юрьевич, я всегда готов.

– Ты вот что, Гришка, поброди с соколом над житницкой, авось что-нибудь, да изловите. Ежели будет заяц, на угольях зажарь. Мне грудинку принесешь.

– Обязательно доставлю!

– Федор Юрьевич, – подскочил кравчий, – тут посыльный прибыл.

Этого еще не хватало!

– От кого? – нахмурился Ромодановский.

– Сказал, что от стрельцов, изветное письмо везет!

– Все не слава богу! – только и вздохнул князь. – Зови нарочного в горницу. Приветить надобно. – Повернувшись к сокольничему, бросил в сердцах: – Это что здесь под ногами за дерьмо?! Выметай давай!

* * *

Посыльным оказался стрелец аршинного роста, в кафтане цвета Медведковского полка. Заприметив вошедшего князя, помешкав малость, снял шапку и, тряхнув золотыми кудрями, произнес:

– Тебе изветное письмо, князь, от стрельцов!

– Вот оно как, – взял Ромодановский протянутую грамоту и, развернув, принялся читать: – «Стольнику, князю Федору Юрьевичу Ромодановскому и боярам изменникам…» – Посмотрев на стоящего подле двери стрельца, протянул, сузив глаза: – Знал, что здесь писано?

– Знал, Федор Юрьевич.

– И не боялся?

– В Азове не дрейфил, так чего же мне здесь бояться?

– Во оно как поворачивается… «Нету более сил терпеть обиду и крамолу со стороны бояр. Государево жалованье нам не плачено уже год… за службу нашу ратную, за то, что живота своего за государя не жалеем, сносим несправедливые обиды от иноземцев-командиров…» – Оторвавшись от письма, Федор Юрьевич полюбопытствовал весело: – А на дыбе сгинуть не боишься?

– Не боюсь, Федор Юрьевич, а только здесь вся правда написана. Всем миром составляли. И еще тебе велено передать… от Софьи Алексеевны, чтобы ты в это дело не встревал, ежели не хочешь с бесчестьем помирать. За нами сила! А так еще и при Софье Алексеевне послужишь. Как и прежде, главным судьей Преображенского приказа будешь.

– Ты Софью Алексеевну видел? – нахмурившись, спросил Ромодановский.

– А то как же! Прежде я к ней с поклоном пришел. Письмо от наших командиров принес. Полковники наши просили, чтобы она государыней на Руси была вместо своего братца бесталанного. А уже потом к тебе заявился.

– Как тебя величать-то?

– Величать ни к чему, Федор Юрьевич. Прозвище у меня – Верста! Так и кличь. Привык я к тому.

– А ежели я не пожелаю, Верста, тогда чего?

Пожав могучими плечами, Верста бесхитростно произнес:

– Твое дело, князь… А только под Москвой сейчас шесть стрелецких полков команды дожидаются. И народ все прибывает. Чернь на Петра Алексеевича очень сердита! У кого оружия нет, так берут ухваты с топорами да к нам в лагерь ступают. Первый дом, что мы в Москве сокрушим – будет твой! Вот и подумай, князь, надо ли это тебе?

– И чего же ты мне посоветуешь?

Верста оживился. Было видно, что ответ у него припасен.

– Скажись хворым. Призови знахарей, скажи им, что немощь тебя нечаянная одолела, пускай они тебя подлечат… Пойду я, князь, – натянул стрелец шапку на самые уши, упрятав золотые кудри. – Дел у нас нынче много. К нам стрельцы из других городов подходят. Встретить надобно. В осаду Москву возьмем, чтобы ни один изменник не проскочил.

Уходя, стрелец аккуратно прикрыл за собой дверь, оставив Ромодановского в тяжелых раздумьях.

Надо признать, что стрельцы – это сила, с которой считался любой правитель, а потому нередко потакали им как малым детям. Затянем потуже пояса, а стрельцов обижать не станем.

Надо вам землицы?

Пожалуйста!

Просите жалованье удвоить?

Извольте!

Надо дом новый выстроить?

Вот вам бревна из государева леса.

Чего же на этот раз нерадивым требуется?

– Егор!

– Да, хозяин! – мгновенно предстал перед князем верный слуга.

Окаянная бумага жгла ладони. Воткнув ее за пояс, князь Ромодановский произнес:

– Посыльного видел?

– Ну?

– Узнай кто таков.

– Сделаю, Федор Юрьевич.

– Чего встал? Беги!… Постой, – остановил он исправника. – Тут вот что, Егорка… Что-то занедужилось мне нынче. Пойду в опочивальне прилягу. Авось уляжется. Ежели к вечеру худо станет, покличь мне Аграфену-травницу, пусть настоя какого-нибудь припасет. Авось отпустит.

* * *

Весть о том, что стрелецкие полки подходят к городу, облетела Москву в одночасье. На базарах шептались о том, что простому люду тревожиться не стоит, а вот боярам-изменщикам не поздоровится. Пожгут да пограбят. Первый, кому достанется, будет Федор Юрьевич Ромодановский. Его так и вовсе обещались извести на Красной площади прилюдно.

Вместе с боярами покидали Москву мужи не столь знатные. Прихватив с собой семью да самый необходимый скарб, съезжали куда подальше. Главное, чтобы головушку сберечь. А богатство – дело наживное.

– Ну что ты с узлами возишься? – прикрикнул окольничий Митрофанов на супругу. – Сказано, все бросай! Не ровен час стрельцы заявятся, без башки останешься, а ты все над барахлом трясешься!

– Так ведь пограбят! – запричитала супруга.

– Пограбят, – легко согласился окольничий. – Добро оно что? Тьфу! Другое наживем, а вот как без башки жить будем! Ты вспомни, чего стрельцы на государевом дворе шестнадцать лет назад учудили, едва самого Петра Алексеевича жизни не лишили.

Уже к вечеру боярские дома опустели. Нагрузив скарб на подводы, бояре съезжали с Москвы в имения и охотничьи избы, наказав при этом приказчикам караулить хозяйское добро.

Дважды собиралась Боярская дума и, не дождавшись князя Федора Ромодановского, неспешно расходилась, так и не приняв окончательного решения.

С дальних и ближних застав в Москву спешили гонцы, сообщая о том, что стрелецкое воинство неумолимо приближается к Москве, вбирая в себя все новых рекрутов.

Виделось, что стрельцы не сомневаются в собственной победе, а потому их поход принимал формы неслыханного разгула. Переизбрав опальных командиров, они установили полковую вольницу, где всяк себе был хозяин, а потому их лагеря больше напоминали таборы, куда со всех окрестностей сходились гулящие девицы – за доброй лаской и легкими деньгами. Веселье в лагере не прекращалось до тех самых пор, пока не заканчивалось припасенное вино. Оголодавшие и истосковавшиеся без женского тепла, они разбредались по окрестностям и не возвращались в бивуак до тех самых пор, пока животы до самого горла не набивали кушаньем и вдоволь не утолялась похоть.

Угощения перепуганных поселян бывали настолько обильны, что стрельцы частенько не добирались до шатров, падая во хмелю посреди дороги. И стада буренок, бредущих на пастбища, испуганно шарахались в стороны, принимая их за покойников.

На новое место полки перебирались только после того, когда спиртные и пищевые запасы оскудевали и в ближайшей округе не оставалось ни одной девицы, что не побывала бы под стрельцом.

Неспешно сворачивая шатры, оставляя после себя в селениях дурную память, они двигались далее на Москву.

Молва неслась быстрее, чем двигались стрелецкие полки, и поселяне, извещенные о прежних бесчинствах, прятали девок по подвалам да запирали на крепкие амбарные замки.

Впрочем, предпринятые меры помогали мало. Облюбовав для постоя очередной поселок, стрельцы неспешно разбивали лагерь и, расспросив, кто из местных готовит брагу, шли гурьбой, не забывая захватить кремневые ружья. А потому хозяева, завидев возбужденную и горластую толпу стрельцов, готовы были отдать гулякам не только хмельное питие, но и жену вместе с повзрослевшими дочерьми.

Вместо обычных семи дней до Николо-Хованского поселения стрельцы добирались туда целых три недели. До белокаменной оставался всего-то день пути.

Ответ на отправленную в Москву челобитную отчего-то запаздывал и стрельцы решили ждать от бояр покаянную. А уж ежели заартачатся, то придется под барабанный бой заявляться в дома крамольников.

* * *

За последнюю неделю это было третье заседание Боярской думы.

Позабыв про местничество, впереди других устроился воевода и генералиссимус Алексей Семенович Шеин. Невысокий, кряжистый, он занимал едва ли не треть лавки, потеснив своим седалищем самых родовитых князей. Рода он был незнатного, отец его, Семен Иванович, дожив до седых волос, едва дослужился до стольника. Родитель в присутствии бояр присесть не смел, а сынок его Рюриковичами помыкать надумал, будто бы холопами какими-то.

Ох, плохо без государя!

Совсем порядка не стало. Переглянулись Голицыны с Нарышкиными, но оттаскивать за волосья зарвавшегося стольника не стали – пусть покуражится!

– Занедужил князь Ромодановский, – объявил Алексей Семенович, вздохнув печально. – Подняться не может. Был я у него вчерась, так он только все руками машет да на горло свое показывает. Так что как-нибудь сами управимся… Час назад депешу от стрельцов получил. Совсем ополоумели тати! Требуют, чтобы мы князей Ромодановского, Стрешнева да Троекурова под замок запрятали, немецких офицеров чинов лишили. Так что делать будем?

– Эдак они захотят, чтобы мы еще и Петра Алексеевича им выдали на поругание, – произнес Аникита Иванович Репнин, представитель древнего княжеского рода.

Упрятав глубоко в себя гордыню, он сидел на самом конце лавки, а ведь чином велик и мог потеснить не только Татищевых, занявших место ближе к трону, но и Голицыных.

Подавив вырывавшейся вздох, Шеин молвил:

– Уже требуют, Аникита Иванович. Желают, чтобы мы вышли к их полковникам с хлебом и солью и присягнули на верность Софье Алексеевне. А ежели объявится государь Петр Алексеевич, так его в железо! Как вора срамного!

– Вот оно как повернулось. А за отказ чем грозятся?

– Обещают повесить. – Глянув в бумагу, лежавшую перед ним, добавил: – Так и пишут, перекладин и веревок на всех хватит!

– Я тут по городу проехал, так среди бояр уныние большое. Скарб на телеги складывают и съезжают подалее. Если не сегодня, так завтра все уедут, – произнес старый Репнин.

Стольник Федор Матвеевич Апраксин только хмыкнул:

– Ежели успеют. Стрельцы сегодня вечером уже в Москве будут. Вон депешу от целовальника из Хмуровки получил. И его присягнуть силушкой заставили. В народ грамоты разослали, призывают крамольников пограбить, а их добро меж собой разделить. Вот к ним народец и прибывает. Легкой наживы хотят! А полковники стрелецкие больше всех к смуте призывают, – посмотрел он на Шеина, сидящего по правую руку от стола. – Не хотелось бы мне пенять тебе, Алексей Семенович, но ежели бы ты за деньги в полковники не переводил всякий сброд, так, может, и смута бы не зародилась. Видишь ли, мало им стало государева жалованья, так они решили и на чужое позариться!

Лицо воеводы Шеина побагровело:

– Уж не в воровстве ли ты меня упрекаешь, Федор Матвеевич?!

– Я-то говорю о том, о чем вся Москва уже давно шепчется. Эта молва и до государя дойдет, а уж он-то спуску не даст! Мало того, что худороден, так еще и государеву казну со своим карманом путает.

– А может за худые речи мне тебя за бороду отодрать?! – поднялся со своего места стольник. – Сил у меня хватит, и на чин я твой не посмотрю.

– Хватит вам горячиться! Образумьтесь! – возвысил свой голос Иван Борисович Троекуров. – Не вовремя вы спор затеяли. Не о том надобно думать! Государь Петр Алексеевич на нас свое царство оставил, а мы его лишились! Как нам тогда перед государем ответ держать?

– Не потеряли еще, – примирительно произнес Шеин, – но можем потерять, если ротозеями будем. Ко мне тоже посыльный прибыл, из моих людей… Не все так худо, как может показаться поначалу. В Москву они идут не воевать, а грабить. Обоз у них и вправду большой, но в нем половина гулящих девок, да еще жены с детьми, да хозяйство всякое. Нет им нужды за полушку помирать!

– К ним же народец всякий стекается. Говорят, что много его, – выразил недоумение Апраксин.

Махнув рукой, Шеин продолжил:

– Пустое! Разве они вояки? В большинстве своем таковы, что лишь из-за угла могут кистенем по голове огреть. На добрую же сечу они неспособны. Достаточно только пальнуть, как сами разбегутся.

– У смутьянов заединщики во всех городах имеются. Сумеем ли справиться? – усомнился Аникита Иванович. – Тут мне сказывали, что и в Москве лихие людишки попрятались и только того и ждут, чтобы стрельцы подошли. А как придут, так они все скопом навалятся и боярские дома пограбят.

– Пустое все это… Я так думаю, что со стрельцами нужно как с врагами обходиться. Ежели они на Кремль с войной идти отважились, кто же они тогда такие, как не супостаты?! С пушками их надо встречать и не жалеть никого. Слава богу, и силой духа, и силой оружия мы не обделены. Вон как туркам на Азове наподдали. Они до сих пор опомниться не могут.

– Вот тебе и возглавлять ратное дело, Алексей Семенович. Ты ведь у нас генералиссимус, а потом ведь тебя государь над воинством русским поставил, – проговорил Федор Апраксин. – Ты турков славно бил и здесь не оплошаешь. Ты уж не серчай на меня, старика. Чего только не наговоришь, когда тут такое лихое дело? Не по злобе! Государь Петр Алексеевич нас вместо себя на царство поставил, а мы доверия царского оправдать не можем.

– Я уже и забыл, Федор Матвеевич. Чего худое поминать? – отмахнулся воевода. – Да и не время нынче. Я так думаю, что нужно прежде всего охранять Кремль. Пусть Преображенский полк займет его и запрет ворота. Стрельцы штурмовать Кремль не осмелятся, себе дороже. Это тебе поручается, Аникита Иванович. Сделаешь? – посмотрел он на Репнина.

– Справлюсь.

– Кто у нас сейчас на службе остался?

– Из стрелецких полков только три. Да и то ненадежные. Не ровен час, так к заговорщикам примкнут. Нет им веры! – отвечал Репнин.

– Я так полагаю, соберем полки из дворян, солдат. Пусть на службу идут даже недоросли…

– Да какие из них вояки! – отмахнулся Апраксин. – Срамота одна! Пушечного грохота перепугаются.

– Придется им привыкать, – сдержанно заметил Шеин, – если не хотят под кнутами сгинуть. Нет у нас другого пути!

– Сколько же стрельцов на Москву идет?

– Вестовой сказал, что тысячи две, а может, и поболее. Вместе с прибывшими татями до трех тысяч наберется. Значит, мы должны собрать вдвое больше, а лучше втрое.

– Вот бы еще пушки, – мечтательно протянул Репнин, – так ведь все по гарнизонам растащили.

– В Кремле есть пушки. Кажись, полдюжины наберется.

– В Преображенском шесть.

– Еще четыре у стрельцов.

– Вот и набирается. А теперь, пойдем воинство кликать, – поднялся Шеин. – Не время рассиживаться, а то государство проспим.