Текст книги "На зоне"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ГЛАВА 3

Егор Сергеевич Нестеренко взял трубку и уверенно набрал номер.

По этому номеру он звонил очень редко. И вовсе не потому, что опасался быть навязчивым. Просто едва ли не все проблемы он способен был разрешить собственной властью, к тому же подобное обращение от семидесятивосьмилетнего старика на том конце провода могло восприниматься как тревожные позывные могучего океанского лайнера, терпящего бедствие. А это никак не совпадало с истинным положением дел, да и не входило в планы Егора Сергеевича. Сейчас был особый случай.

– Валентин? – коротко поинтересовался Нестеренко, когда в трубке раздался неприветливый сип.

Реакция была почти мгновенной.

– Кто это?.. Ах, да. Да, конечно... – настороженные нотки сменились на почти виноватый тон.

Лишь самый ограниченный круг людей отваживался называть этого человека по имени. Все они были связаны не просто служебными узами, которые бывают подчас куда крепче кровных, их объединяло некое братство, сравнимое разве что с масонской ложей.

Но позвонивший ему сейчас был человеком совсем особого рода. Он не только входил в самый верхний эшелон этого братства, но и вызывал у Валентина Семеновича самый настоящий, почти животный страх. Так волк боится безжалостного охотника, крадущегося по чащобе с ружьем. Так сильный, опытный зверь, находящийся в клетке, опасается своего дрессировщика и поднимает хвост, словно бездомная перепуганная дворняга, от любого движения своего хозяина. Валентин Семенович боялся Нестеренко до коликов в печенках, потому что знал: этот человек не ведал жалости и всегда действовал как хорошо отлаженная машина. Он сумел бы подмять под себя любого, кто посмел встать на его пути.

– Узнал?

– Узнал, конечно, узнал.

– Ну вот и прекрасно. У меня к тебе будет маленькая просьба. Я сначала не хотел тебя волновать по этому пустяку, все-таки ты человек очень занятой, но, подумав, решил позвонить. Мне время нужно выиграть.

– Я слушаю, Егор Сер...

– Только не надо имен. Знаешь, к старости я стал очень суеверен. Я беспокоюсь не за себя – мне нечего бояться. Понимаешь?

– Хорошо... понимаю. Все, что в моих силах, я готов выполнять. Любую вашу просьбу. Но если только...

– Не прибедняйся, чиновнику такого ранга, как ты, это не к лицу, – доброжелательно укорил Нестеренко, – ты говоришь, как девушка по вызову, которая хочет набить себе цену. Со всеми этими приемчиками я знаком давно, они не тобою выдуманы. Ты же знаешь: больше, чем положено, ты из меня не выжмешь. Я, конечно, не собираюсь скупиться, но есть тариф и для вашего ведомства.

Нестеренко ненадолго замолчал – пусть переварит. Пауза никогда не помешает в таких делах. На том конце провода наконец раздалось негромкое сопение, потом снова повисла тишина.

– Слышу, ты со мной согласен. Ну вот и лады. Мне нужно вот что. Включи-ка ты меня в группу юристов и думцев, отправляющихся в Америку. Они, насколько мне известно, хотят поучиться уму-разуму у американских коллег, посмотреть условия их работы, образ жизни. Я тоже хочу в Америку вместе с юристами и депутатами.

– Мне бы очень не хотелось вас огорчать...

– Да уж ладно, говори все как есть, без политесов!

– Все списки уже утрясены и заверены в самых высоких инстанциях. Если кого-то сейчас вычеркнуть, то это может вызвать определенные недоумения и массу вопросов. Мне бы очень не хотелось на них отвечать. – Голос Валентина Семеновича был взволнован. – А потом, если говорить откровенно, я ведь не имею никакого отношения к этой группе. Вам проще обратиться в Думу.

– Я не для того позвонил, чтобы выслушивать твои советы, куда мне проще обращаться. Потом, ты должен твердо усвоить, что мои проблемы, это и твои проблемы тоже. Иначе я могу просто... – Егор Сергеевич помолчал. В этот раз пауза получилась значительно длиннее. Он чувствовал, как гнетущее молчание стремительно бежит по телефонным проводам и наполняет душу собеседника все большей тревогой, – иначе я могу потерять к тебе интерес, – спокойно и весомо закончил фразу Нестеренко.

– Помилуйте... Я думал, может быть, помочь гостевой визой.

– ...Если бы я хотел съездить в Америку по гостевой визе, я не стал бы утруждать даже твоего секретаря. Такие визы делаются в течение двух минут. Мне нужны полномочия, которыми располагают участники этой группы парламентариев. По договоренности с американской стороной они смогут посещать даже исправительные учреждения, причем без всяких бюрократических проволочек? Так?

– Да, так. – Голос на том конце провода с каждой минутой становился все более унылым.

– Ну вот и прекрасно! Именно это мне и нужно! – Не обращая внимания на тон собеседника, как ни в чем не бывало подхватил Нестеренко.

– Какую тюрьму вы планируете посетить? – голосом, полным отчаяния, спросил собеседник.

– Федеральная тюрьма в Сан-Франциско.

– Сан-Франциско? Сделать это будет чрезвычайно трудно, но я все-таки попробую. Я, конечно, не обещаю...

– А ты пообещай! – резко сказал Нестеренко. – Я не жду другого ответа. И еще раз подчеркиваю, чтобы без всяких бюрократических штучек и проволочек! Мотаться по конторам у меня нет ни сил, ни времени, да и желания никакого. Мне совершенно неинтересно, как все это будет происходить – через ходатайства адвоката, через тюремную администрацию или еще как-то. Главное, чтобы все документы были. Американцы большие бюрократы, а я не хочу терять время на объяснения с бюрократами. А кроме того, если американцы шастают по нашим казематам, как по собственным газонам, так почему бы нам точно так же не погулять по их территории?

– Хорошо. Я все понял, Егор Сергеевич. Что еще?

– Еще вот что: надо предупредить кого там следует в делегации, что я прибуду на пару дней позднее. Знаешь ли, мне ни к чему, чтобы меня кто-то видел из своих, достаточно будет того, что меня крепко запомнят американцы. А прикрытием пусть послужит международный конгресс, который проходит в Сан-Франциско, а потом в Париже.

– Вы хотели кого-то посетить в тюрьме? – неуверенно спросил Валентин Семенович.

– Возможно, мой драгоценный... если все будет хорошо.

– Но это может вызвать недоумение американской стороны.

– Меня американская сторона не особенно интересует. Знаешь, в мои годы задумываться о том, какое я произвожу впечатление, – непростительная роскошь. Ну, так мы с тобой обо всем договорились?

– Да, Егор Се... Обо всем.

– Ну, ну. Ты понимаешь, через пару дней бумаги должны быть у меня.

– Не успею, дайте неделю.

– Хорошо, но чтобы через неделю все было готово, – и, не дождавшись ответа, Нестеренко положил трубку на рычаг.

Егора Сергеевича мало беспокоило, каким образом собеседник собирается выполнить его просьбу. Этот человек много лет был под контролем Нестеренко и сумел сделать свою карьеру только благодаря умению Нестеренко молчать, – когда это было нужно, разумеется.

Их «дружба» началась после того, как Валентин Семенович имел неосторожность провести вечер в одной сомнительной компании. Веселье закончилось тем, что он, тогда еще крупный партийный руководитель, изрядно выпив, сгреб в охапку словоохотливую «телку» и заперся с ней в бассейне, где вытворял с развратницей такие чудеса, на которые был способен не всякий сексуальный маньяк. Разгоряченный алкоголем и длительным воздержанием (жена Валентина Семеновича уже полгода находилась в больнице после сложного перелома ноги), он потерял голову и пару часов кряду упивался своей похотливой партнершей, оказавшейся способной на секс во всех его проявлениях. Девица трудилась над членом члена партии столь усердно, что его возбужденные крики и отборный мат были слышны даже охране, честно несущей свою службу на территории вокруг дома. Откуда тогда было знать Валентину Семеновичу, что все помещения шикарной загородной дачи напичканы скрытыми камерами, которые беспристрастно фиксировали его сексуальную изобретательность и буйную фантазию.

Нестеренко хмыкнул, вспомнив, как вытянулась физиономия у этого молодца, когда похмелье явилось ему в облике благообразного старца, выложившего на стол государственного, партийного деятеля ворох фотографий.

А когда Егор Сергеевич через несколько лет поведал своему собеседнику о судьбе бюджетных денег, которыми тот так ловко распорядился на рубеже 1990—1991 годов, а также намекнул на причастность Валентина Семеновича к распространению фальшивых авизо, изумлению и сговорчивости последнего не было предела.

Задумчиво постучав пальцем по полированной столешнице, Егор Сергеевич снова снял трубку и, набрав номер в Вашингтоне, негромко сказал по-английски:

– Майкл? Это я.

ГЛАВА 4

Как обычно после вечерней проверки, зеки расходились по камерам. Джонни Кидс по кличке Могильщик, перекрикиваясь с приятелями, шел не спеша по коридору, размахивая длинными руками, и никому не уступал дорогу. Он был огромен, как гора, и силен, как Майк Тайсон. Весь облик канадца был воплощением самоуверенности и силы, и в то же время было очевидно, что природа вряд ли создала эту живую машину для созидания.

Таких, как Джонни-Могильщик, в российских тюрьмах называют «отмороженными». Никогда невозможно угадать, что им взбредет в голову в следующую минуту. Уголовный опыт подсказывал Варягу, что с такими, способными на все придурками нужно всегда держаться настороже.

Как и обычно, в 22.00 в тюрьме объявили отбой.

Варяг внимательно наблюдал за тем, как Джонни неторопливо скинул с себя рубашку, оголив мощный рельефный торс, стянул трико, показав толстые, словно телеграфные столбы, ноги, как всегда, до раздражения аккуратно уложил свои вещи на спинку стула и, даже не взглянув на соседа, лег на койку.

Через несколько минут должен быть обход.

Варяг знал, что обход всегда совершается в одно и то же время с точностью до минуты. Неторопливая чеканная поступь надзирателей разобьет тишину коридора, затем металлическим звоном щелкнет отворяемый замок, а уже потом мощный поток света ударит с потолка камеры.

Ждать пришлось недолго. Их камера была седьмой от начала коридора. Уже через пять минут Варяг услышал, как рядом стукнула затворяемая дверь соседней камеры. Следующая очередь за ними.

Сегодня обход совершали сам начальник тюрьмы Томас Ховански и два его заместителя – оба рослые молодые парни лет тридцати, оба светло-русые, идеально выбритые, они очень походили друг на друга, и если бы не знать, что один из них по происхождению ирландец, а другой поляк, то можно было бы подумать, что они братья-близнецы. Похожими их делала еще и форма, которая сидела на фигурах на редкость ладно. Именно таких парней с добродушными лицами и безукоризненными зубами можно было встретить на обложках американских полицейских журналов. В России все совсем по-другому. Да и журналов о тюремных делах там нет.

Звонко лязгнул замок, дверь приоткрылась, зажегся свет. Через образовавшийся проем Варяг увидел лицо начальника тюрьмы. Несколько секунд его взгляд лениво блуждал по углам камеры, а потом он уверенно распорядился:

– Закрывай, все в порядке.

Свет погас. Варяг «лежал неподвижно. В двух метрах от него, распластавшись на койке, покоилось огромное тело канадца. Он тихо посапывал, выпуская через приоткрытый рот мощную струю воздуха и казался воплощением безмятежности. «Безобидный, когда спит», – вспомнил Варяг детскую Шутку. Осторожно, прикрывшись одеялом, он вытащил из-под подушки заточку, большим пальцем непроизвольно попробовал ее на остроту и, прикрыв глаза, стал, как и три предыдущих ночи, терпеливо дожидаться. Он ясно представил себе как через полчаса-час Джонни-Могильщик поднимется с кровати, в темноте подкрадется к нему и, убедившись, что он, Варяг, уснул, навалится на него всей своей громадной массой, станет душить, душить изо всех сил. Варяг представил себе, как он будет задыхаться, судорожно раскрывая рот, как его голова нальется кровью... как все вокруг потемнеет... Огромным усилием воли Варяг заставил себя очнуться от тяжелого сна. Он с трудом разлепил глаза и уставился в темноту. Страшно хотелось спать. Бессонные ночи давали о себе знать. Нужно поскорее усыпить бдительность канадца. Сделать вид, что спишь.

Повернувшись к стене, Варяг засопел и затих.

Ему снился пригород Сан-Франциско, снилась Светлана.

«... – А что она умеет делать? – спрашивала Светлана, с вожделением поглядывая на новое приобретение.

– Все, – лаконично отозвался Владислав из спальни.

– Так не бывает, – засмеялась она. – Даже ты все не умеешь.

Владислав возник на пороге.

– Бывает.

Светлана подошла к стиральной машине и осторожно погладила рукой белоснежную пластиковую поверхность.

– Стирает, выжимает, сушит?..

– Гладит, «химчистит», пришивает пуговицы, – подхватил Варяг, обняв жену за плечи, – ставит заплаты, готовит обед, будит по утрам мелодичным перезвоном...

– Зачем же тебе теперь вторая жена? – склонив голову набок, прищурилась Света. – Вернее, первая?..

Варяг озадачился.

– И то правда. Зачем мне тогда жена?.. – И вдруг просиял: – Знаю зачем! Но тебе не скажу. А то нос задерешь.

Она закрыла глаза, на ее губах появилась улыбка, и Владислав почувствовал на своей спине ее руки.

– А этотвоя машина умеет делать? – спросила она, не открывая глаз. Она привстала на цыпочки, подставляя чуть вытянутые для поцелуя губы. – А это?..

Он поцеловал ее закрытые глаза, потом губы.

– Верно, – тихо сказал он. – Этоона, подлая, не умеет. – И вздрогнул, почувствовав сзади легкий толчок.

– Встали, понимаешь, на пороге, – сказал недовольный детский голос, и в кухню протиснулся Олежка. – Пройти нельзя.

Он подошел к столу, туда, где в волшебно поблескивающей хрустальной вазочке лежали, притиснувшись друг к другу округлыми матовыми бочками, шоколадные конфеты, – и быстро, пока родители были заняты, засунул одну в рот.

– Олег! – возмутилась Светлана. – Я все вижу. Как тебе не стыдно! Обед ведь скоро.

Мигом сжевав конфету, мальчишка с невинным видом повернулся к родителям.

– Мо-ом, – начал он обходной маневр, одновременно запуская руку в вазочку, – отгадай загадку. Что такое: обычно зеленое, а нажмешь кнопку – красное?

Светлана, которая всегда простодушно попадалась на разного рода уловки, всерьез задумалась, глядя на мужа, не без восхищения наблюдавшего за сыном. Тот с фантастической скоростью опустошал вазочку.

– Что бы это могло быть, а, Владик? – спрашивала наивная мама, сосредоточенно хмуря брови.

– Сейчас узнаешь. – Варяг, посмеиваясь, вышел из кухни и уже из спальни услышал торжествующий голос сына:

– Это – лягушка в миксере!..»

...Это не был сон. Варяг теперь точно знал, что это воспоминание. Четкое, как запись киноленты, оно доставляло ему такую боль, что, просыпаясь, он еще долго чувствовал, как болят сведенные судорогой челюсти. Эта красивая женщина была его женой, мальчик – сыном, и все, что он видел будто бы во сне, было его самым дорогим, самым сокровенным воспоминанием.

Прошло около часа, прежде чем Джонни-Могильщик решился приступить к работе. Стараясь не скрипеть пружинами, он осторожно приподнялся и сел на край кровати. В полумраке фигура громилы казалась особенно впечатляющей: гигантские формы занимали собой половину камеры, и казалось, если сейчас тот распрямится, то непременно упрется головой в потолок. Варяг почувствовал близкую развязку. От возбуждения застучала кровь в висках. Нервы были напряжены. Так как же все это будет происходить? Захочет ли канадец удавить его во сне или все же попытается разбудить перед смертью? Варяг выжидал. А Могильщик меж тем неторопливо поднялся и, сделав два осторожных шага, внимательно стал всматриваться в лицо спящей жертвы. Ему было совершенно не жаль этого русского, впрочем, как не было жаль и всех предыдущих, кого Могильщик собственными руками отправлял на тот свет.

Путь к свободе для Джонни лежал отныне именно через труп этого человека, который был, может, и неплохим парнем, к тому же так лихо чесал по-английски, что практически ничем не отличался от американца.

Джонни аккуратно взял со своей кровати подушку. Подобную операцию он проделывал не однажды и прекрасно знал, что должно произойти в каждую следующую секунду.

Он навалится на свою жертву на выдохе, когда легкие будут свободны от кислорода. Клиент дернет головой, не понимая еще, что произошло, а потом, ощутив нехватку воздуха, попытается привстать и сбросить с себя тяжесть. Вот этот момент будет самым серьезным: этот русский – крепкий парень и нужно будет приложить максимум усилий, чтобы удержать его на кровати. Он будет переворачиваться с боку на бок, пытаясь вырваться из крепких объятий, а потом, потеряв силы, успокоится навсегда.

Все так и будет. Джонни Кидс ни на секунду не сомневался в себе. В полумраке распластавшаяся на нарах фигура спящего русского казалась ему беспомощной и не внушающей никаких опасений.

Он уже приподнял подушку, чтобы придавить жертву, как вдруг Игнатов резко повернулся, согнул ноги в коленях и с размаху пнул его в живот. Удар был неожиданный, очень сильный и пришелся Джонни под самую грудную клетку. Тот повалился на бок, больно стукнувшись затылком о край кровати, и беспомощно стал ловить открытым ртом воздух. А русский спокойно поднялся на Ноги и, ткнув узкое заточенное железо в самое горло своего обидчика, негромко произнес:

– Если дернешься, сука, так я выпущу из тебя всю дурную кровь, поверь мне... И не дождаться тебе тогда ни суда присяжных, ни нового срока, ни даже тюремного надзирателя!

Джонни и в темноте видел красивое, холеное лицо русского. Тот действовал настолько уверенно, как будто всю жизнь так вот и не расставался с тюремной заточкой. Джонни ни на секунду не сомневался, что русский продырявит ему горло при первом же неосторожном движении.

– А теперь ответь мне, приятель, как на божьем суде, кто приказал тебе убить меня?

ГЛАВА 5

Почувствовав пальцами упругую бархатистую кожу на бедре Мерседес, Томас Ховански застонал. Вот уже полгода эта девушка сводит его с ума. Она стала его бредом, грехом, слабостью. Каждый раз, встречая мексиканку в тюремных коридорах, он едва сдерживался от того, чтобы не прижать ее тугое тело к стене и овладеть ею прямо там, под мертвенным светом люминесцентных ламп. Поляк по происхождению, Ховански, как и всякий эмигрант второго поколения, очень крепко держался за свою семью. Любящий муж, заботливый отец четверых детей, безупречный полицейский – таким знали его все. И только одна женщина в мире знала его как неистового, сумасшедшего любовника, способного на всякого рода безумства. «Если бы не твои светлые волосы, – чарующе улыбаясь, говорила она при очередной встрече, – я бы подумала, что в твоих жилах течет кровь истинного латинос». И – получала в ответ очередную порцию его безумной страсти.

Когда она впервые как сотрудник появилась в тюремной канцелярии и бросила на начальника тюрьмы свой колдовской взгляд, Ховански понял, что пропал. Неделю он как завороженный толкался среди канцелярских крыс только для того, чтобы лишний раз приласкать взглядом эту высокую, стройную, черноволосую красавицу, которая неизменно отвечала ему призывным взором карих, миндалевидной формы глаз. На восьмой день их знакомства они уже трахались в его кабинете, как два обезумевших от страсти диких зверя. Их первая встреча стоила тюремной администрации пары разбитых ваз, сломанного стула и кучи смятых и безнадежно испорченных документов. С тех пор накал этих встреч практически не изменился, только Томас предусмотрительно убирал хрупкие предметы и старался держаться подальше от мониторов внутреннего обзора, стоявших в противоположном от его стола конце кабинета.

Голубоватые экраны сейчас были единственным источником освещения в кабинете, и в их призрачном свете смуглая кожа Мерседес приобрела фантастический сиреневый оттенок.

– До чего же ты хороша, малышка, – прошептал Ховански, вдыхая ее запах. – Ты пахнешь, как дикая кошка.

Он сидел в кресле, а Мерседес стояла перед ним, слегка облокотившись о стол. Его рука двинулась вверх по ее бедру, задирая юбку. Тело Мерседес выгнулось, сверкнули в полумраке ее зубы. Эта невероятная женщина всегда улыбалась, занимаясь любовью. Томас почувствовал дрожь в своем теле, но все еще продолжал медленно, как бы лениво ласкать ее, наслаждаясь этими мгновениями покоя перед битвой, дожидаясь, пока страсть не захватит его целиком, заставляя забыть обо всем на свете – о жене, детях, карьере, об этих ублюдках-заключенных и об этих вот мерцающих во мраке мониторах, на одном из которых застыл интерьер двухместной камеры в блоке предварительного заключения. В камере стоял мрак, и два неподвижных тела на нарах были видны только благодаря телекамере инфракрасного излучения, специально установленной в потолке под вентилятором так, что была незаметна для находящихся внутри заключенных.

Лаская свою любовницу, начальник тюрьмы лишь время от времени поглядывал на этот экран. Двумя пальцами подцепив ее кружевные трусики, он спустил их вниз. Мерседес высвободилась из них и, раздвинув смуглые ноги, уселась к нему на колени верхом. Он чувствовал, как ее ловкие пальцы расстегивают ремень на его брюках, и одновременно видел на экране монитора, как один из заключенных медленно поднялся с постели и, прихватив подушку, подошел к своему сокамернику.

Женщина коснулась рукой его члена, и горячая волна возбуждения прокатилась по телу Томаса. Он изо всей силы сжал руками смуглые бедра и услышал в ответ ее тихий смех с придыханием. Краем глаза он все еще следил за происходящим на телеэкране, но страсть уже почти целиком захватила его. Рванув на Мерседес белую форменную рубашку, так, что в стороны с треском полетели пуговицы, он закрыл глаза и принялся жадно целовать ее высокую грудь. Женщина склонилась над ним, закрывая его лицо своими густыми черными волосами, он почувствовал легкую боль в плече от укуса. Томас схватил Мерседес за волосы и запрокинул назад ее голову. Мерседес застонала и в ту же минуту почувствовала его внутри себя. Их любовные схватки всегда были похожи на борьбу, и ей это безумно нравилось. Он мял ее тело руками, терзал его, она делала вид, что отбивается от его сильных рук, извиваясь в его сильных объятиях, стонала от удовольствия, закусив губы. Возбуждение ее становилось все больше и больше, почти невыносимым. Уже почти теряя сознание от наслаждения, она слышала, как полетело на пол что-то тяжелое, может быть Настольная лампа. Его дыхание становилось все более учащенным и прерывистым, а мышцы – все более твердыми... Особенно твердой была та, которая больше всех волновала Мерседес. Момент блаженства был потрясающим, как всегда, Мерседес забылась от наслаждения. Тихо застыла на плече у Томаса. До чего же хорош этот чертов поляк. Жаль, что она не может разделить с ним супружескую постель.

В этот момент Ховански резко повернулся и грубо произнес:

– Мать твою!

Мерседес вздрогнула и в изумлении уставилась на любовника, который, окаменев, смотрел куда-то за ее спиной.

– ...Твою мать! – повторил он и, почти оттолкнув ее, бросился к мониторам. – Что за черт?!

Тихо закипая гневом и обидой, Мерседес обернулась и увидела, как, полуголый, со спущенными до колен штанами, Томас Ховански подошел к одному из экранов и снова разразился бранью.

– Да что случилось? – сдержав себя, она также подошла к экрану и увидела, что один из заключенных лежал на полу, второй, сидя на нем сверху, прижимал к горлу своего противника посверкивавший в полумраке острый металлический предмет.

– Ублюдок... – прошипел начальник тюрьмы. – Ну он за это еще поплатится!.. – Обернувшись, Томас внимательно посмотрел на свою любовницу. – Иди-ка ты лучше домой, детка. Боюсь, сегодня мне не до любви. И как бы у тебя не возникло неприятностей.

Мерседес, с которой он раньше никогда так не разговаривал, боязливо сверкнула глазами, схватила свои трусики и, даже не поправив на себе одежду, резко развернулась на каблуках и, разобиженная, вышла из кабинета, хлопнув дверью так, что задрожали зарешеченные оконные стекла.