Текст книги "Капкан для медвежатника"
Автор книги: Евгений Сухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
* * *
Судью, как водится, после перерыва приветствовали стоя.
– Имеются ли к суду какие-нибудь обращения или добавления? – спросил судья, оглядывая обвинителя и защитника.
– Нет, ваша честь, – ответил прокурор и сел.
– Да, ваша честь, – ответил адвокат и остался стоять.
– Я слушаю вас, – произнес судья, слегка подняв брови.
– Я прошу у вас, ваша честь, дать мне право общаться со своим подзащитным во время про...
– Протестую! – вскочил с места обвинитель.
– ... цесса, так как подобное не возбраняется согласно Уложению о...
– Протес...
– Я даю вам такое право, – оборвал судья обоих. – А теперь я прошу секретаря суда, – он повернулся в сторону человека с козлиной бородкой, сидевшего за крохотным столиком, – зачитать протокол осмотра места происшествия.
Секретарь зачитал.
– У вас есть что добавить, подсудимый? – спросил судья.
– Не имеется, – качнул головой Родионов. – Так оно и было.
– Вы признаете, что саквояж с инструментарием принадлежит вам? – задал новый вопрос судья.
Родионов вопросительно посмотрел на Арнольдыча.
– Позвольте поговорить с подсудимым, ваша честь? – спросил судью Семен Арнольдович.
Председательствующий разрешающе кивнул. Хотя с некоторой неохотой.
– Признавайтесь, – прошептал Родионову Арнольдыч.
– Почему? – удивленно поднял брови Савелий.
– Потому что за дверьми судебной залы сидит припасенный прокурором свидетель, которого он может в любой момент вызвать. И если вы скажете, что саквояж свой вы видите впервые, то прокурор вызовет этого свидетеля, и он опознает этот саквояж и подтвердит, что именно его он видел у вас в руках тогда-то и тогда-то. Вас уличат во лжи, и это негативно скажется на мнении присяжных заседателей. Поняли?
– Кажется, да, – ответил Родионов и громко сказал, обращаясь к судье: – Да, признаю, ваша честь.
– И содержимое саквояжа также принадлежит вам?
– Да, – ответил Савелий Николаевич.
* * *
– Что он делает? – заерзал Аристов на своем стуле, покрываясь испариной. Невероятно, но, похоже, начальник московского сыска был не на стороне обвинения. И если бы сейчас его видел директор Департамента полиции генерал Белецкий... Впрочем, генерал его не видел. Оно и к лучшему.
– Все правильно, – ответил Григорию Васильевичу Пал Палыч Заварзин (он и Аристов сидели уже рядом). – Если Родионов не признает саквояж за свой, у обвинения, верно, отыщется человечек, который покажет, что видел этот саквояж у него в руках. И на присяжных ложь подсудимого подействует, как красная тряпка на быка...
* * *
– А вы не подскажете нам, что это за содержимое? – воткнул свой взгляд в Савелия Николаевича председательствующий.
– Инструменты, – беззаботно пожал плечами Родионов.
– Какие, позвольте вас спросить, инструменты?
– Разные, – неопределенно ответил Родионов.
Судья хмыкнул:
– Разумеется. У стороны обвинения есть к подсудимому вопросы?
– Есть, – быстро сказал прокурор Злобин.
– Прошу. Задавайте свои вопросы, – разрешил судья.
Злобин поднялся со своего места и подошел к Родионову:
– Представляясь судье, вы назвали род своих занятий – игрок. Разве для игрока нужны какие-либо механические инструменты?
– В моей профессии всякое случается, – уклончиво ответил Савелий Николаевич.
– Согласен, бывает всякое, – улыбнулся Злобин. – Но, простите, дрель и сверла... Для чего они биржевому или карточному игроку? Просветите меня, если можете.
Родионов промолчал.
– А фомка?
Молчание.
– Набор отмычек? – Обвинитель торжествующе обвел взглядом присяжных заседателей: – Видите, господа, обвиняемый молчит. Он не знает, для чего игроку в карты дрель и фомка. Но что такое, господа присяжные заседатели, дрель и фомка? Это, господа, инструменты взломщика. Так же, как набор стамесок, разного рода крючков и отмычек...
– Это что, уже начались прения? – недовольно отозвался Семен Арнольдович и вопросительно посмотрел на судью.
– И правда, господин обвинитель, дождитесь прений, – сказал судья.
* * *
Прения начались минут через сорок. Прокурор Злобин, в строгом костюме, молодой, но уже по чину статский советник, негодовал, и в стеклышках его пенсне полыхало зарево праведного гнева.
– Нет никакого сомнения, – начал он, – что подсудимый Родионов – человек высшей воровской категории. В их среде, среде воров, убийц и громил, он проходит как маз, урка, то есть человек, живущий по воровским правилам, слово которого – закон. Живет этот человек в большом достатке: собственный дом на Большой Дмитровке, собственный выезд, путешествия за границу... Но позвольте спросить, какими трудами добыты все эти блага? Сам он ответит, что его состояние сложилось из выигрышей в азартные картежные игры, которые, кстати, запрещены законом, и игрой на бирже. Я, – Злобин обвел пылающим взором присяжных заседателей и остановил взгляд на председательствующем судье, – проверил все крупные выигрышные биржевые сделки за последние пять лет. И нигде, я повторяю, нигде не фигурировала фамилия Родионов. Так откуда, судари вы мои, у господина подсудимого все блага, которые большинству здесь сидящих только снятся и которых им не видать, как своих ушей? И я отвечу вам, господа, откуда.
Злобин выпрямился и обвел взглядом зал:
– От преступных деяний, вот откуда. Несколько лет подряд подсудимый вскрывал банки и биржи, как аптечные консервы, выгребая их содержимое в собственный карман. Просто полиции не удавалось поймать его за руку, потому что он хитер и осторожен. И вот – удача! Преступник схвачен на месте преступления! С воровским инструментарием, который он признал за свой. Схвачен он в помещении банка, в который проник путем взлома входного замка. Это уже преступление: проникновение в государственное учреждение путем взлома. Но нет, оказывается, господин Родионов взломал еще и сейф в секретной комнате, в которую проник также путем незаконным, открыв замки двери при помощи воровских инструментов. Когда сработала секретная сигнализация, а охрана и полицейские ворвались в помещение, где находился подсудимый, – что же они увидели? А я вам скажу, господа... Они увидели раскрытый сейф, который был совершенно пуст. Вор успел передать содержимое своим подельникам, но вот скрыться не успел: был арестован помощником полицеймейстера господином Самойленко. Так что наличие преступления, милостивые государи, есть факт неоспоримый...
Обвинитель перевел дух. Кажется, его проникновенная речь начала производить нужное воздействие: присяжные посматривали на Родионова хмуро. Как же может быть иначе! Они считают в своих дырявых кошельках полтинники и гривенники, а он шикует на ворованные деньги. А это – верх несправедливости...
– Подсудимый – человек умный и образованный, дерзкий и энергичный, – продолжил свою речь Злобин. – А поэтому, господа, более опасен, чем остальные преступники его специализации. Родионов обучался в Берлинском университете, слушал лекции в Сорбоннском университете в Париже, и поэтому его преступные деяния граничат с неприкрытым цинизмом и полным пренебрежением ко всяческой морали. Он плюет на все остальное общество, в поте лица добывающее себе на пропитание. Он презирает общество и его законы. По сути, он владеет тем, что отобрал у всех нас, честных тружеников своей Отчизны, а посему заслуживает самого серьезного наказания из предусмотренных законом. Это я говорю вам, – Злобин всем корпусом повернулся к скамьям с присяжными, – господа присяжные заседатели, не как прокурор, а как обыкновенный гражданин, ибо господин Родионов даже не считает, что он виновен. А он – виновен! И об этом ему должны сказать вы, господа присяжные заседатели!
– Наш прокурор, похоже, сегодня был в ударе, – заметил Аристов Пал Палычу, когда обвинитель закончил. – Теперь послушаем, что же скажет защита...
* * *
О том, что его кредитор – Савелий Николаевич Родионов (якобы кожевенный заводчик и держатель картинной галереи) и есть тот самый медвежатник, которого он сбился с ног разыскивать, Аристов догадался вскоре после нового ограбления банка. Хотя у Родионова и было «твердое» алиби (как потом оказалось, алиби было «липовое»): что ни говорите, а сыскной опыт и первоклассная агентура – вещи неоценимые.
Но вначале был новый звонок от Неизвестного...
– Слушаю вас, – сказал Григорий Васильевич.
– Господин Аристов? – спросила трубка.
– Он самый. С кем имею дело?
– Вы меня забы-ыли, – немного разочарованно послышалось в трубке.
– А почему я, собственно, должен вас помнить? – начал закипать Аристов. – Вы кто такой? И что вам от меня нужно?
– Мне нужно, чтобы вы вспомнили о моем обещании подломить Императорский Национальный банк. Как известно вам, я сдержал свое обещание...
– Так это вы?!
– Извините, если я вас потревожил.
– И что вам нужно?
– Решительно ничего, – сказал голос в трубке. – Только лишь, чтобы вы поверили, что я и есть тот самый медвежатник, которого вы так тщетно пытаетесь изловить.
Григорий Васильевич помнил, как после этих слов вора его просто бросило в жар. Человек, говоривший с ним мягким и немного покровительственным тоном, и был тот самый маз, о котором судачила вся Москва и который доставил ему столь много неприятностей. Этот звонок был сродни разве что сообщению с того света, ведь Аристову абонента было не достать, а он много бы отдал, чтобы защелкнуть наручники на запястьях наглеца, посмевшего телефонировать ему, начальнику сыскной полиции.
– Предположим, я поверил. И что дальше? – как можно спокойнее спросил Григорий Васильевич, что далось ему с великим трудом.
– А дальше я вынужден вернуться к своему предложению и снова просить вас отпустить Парамона Мироновича.
– Что, иначе вы опять ограбите какой-нибудь банк? – ехидно поинтересовался Аристов. – И этим будете меня шантажировать?
– Боже упаси! – Голос в трубке, казалось, совершенно искренне недоумевал. – Какой же это может быть шантаж! Вот, скажем, если бы за отказ оказать мне известную вам услугу директору Департамента полиции были бы представлены фотографические карточки вашего, мягко говоря, веселого времяпровождения в нумерах «Пассажа» с одной известной дамой, которая, кстати, замужем за очень влиятельным лицом, то это – да, это бы был шантаж. – Внутри груди у Аристова неприятно ворохнулось. – А так покуда идет разговор двух деловых людей, которые вполне могут мирно и без всяческих неприятных эксцессов полюбовно договориться о...
– Мне с вами не о чем договариваться, – отрезал, перебив абонента, Аристов и нажал на рычажок аппарата.
А буквально через час секретарь принес плотно запечатанный пакет, в котором содержались несколько фотографических карточек. Две из них не представляли никакого компрометажного интереса. Ну, подумаешь, начальник Московского сыска посещает нумера скандально известного «Пассажа». Так это только в интересах службы!
Однако следующие фотографические карточки заставили Аристова вспотеть: они содержали известную фривольность, а один из снимков был крайне опасен для огласки, потому как на коленях Григория Васильевича сидела и улыбалась в объектив совершенно нагая супруга этого самого влиятельного лица, которое запросто могло стереть Григория Васильевича в порошок. Да и сам бригадный генерал Аристов находился без штанов, и мундир его был надет прямо на голые плечи. Попади такой снимочек по назначению, и тогда все! Конец карьере, чинам, благорасположению начальства, – всему тому, что было заслуженно заработано десятилетиями доблестной службы...
Григорий Васильевич понимал, что Неизвестный шутить не собирается, и вынужден был предоставить Парамону Мироновичу возможность сбежать, чем хитровский туз без промедления и воспользовался. Но вот карточки...
Словом, Аристов оказался на крючке у этого Неизвестного.
А потом они познакомились очным образом. Григорий Васильевич, лишившись на какое-то время своей должности, даже проводил Родионова с супругой в Париж. И посоветовал в Россию больше не возвращаться. Чего, конечно, Савелий не исполнил.
Там, в этих Европах, дела-то настоящего не встретишь, да и скукотища смертная...
* * *
Семен Арнольдович Скрипицын был более многословен и наговорил в зале судебных заседаний столько всякого-разного, что к окончанию его речи у присяжных заседателей в голове слегка помутилось, а зал заседаний вместе с публикой как бы погрузился в густой туман...
Семен Арнольдович не отрицал, что его подзащитный вошел в Императорский Промышленный банк в «нерабочее» время. Не отрицал он и того, что саквояж, найденный на месте происшествия, принадлежит господину Родионову. Ну что делать, ежели его подзащитный все время носит его с собой?! Как, положим, иные носят с собой наручные часы. Ну, привычка такая! Что же до «места происшествия», то он, Семен Арнольдович Скрипицын, сознательно не называет его «местом преступления» оттого, что, в общем-то, никакого преступления и не было.
– «Как это не было»? – спросите вы, господа, – защитник подошел совсем близко к скамьям присяжных заседателей, – когда дверца сейфа была распахнута настежь, и кроме моего подзащитного в комнате более никого не было. «А так», – отвечу я, потому что убежден, что дверцу эту открыли еще до появления моего подзащитного в кабинете господина управляющего Императорским Промышленным банком. Поэтому, господа присяжные заседатели, и не нашли у господина Родионова никаких документов. Ибо их он не крал. И передать бумаги он никому не мог, потому что с ним никого не было: он пришел в банк один. Видел ли кто его так называемых подельников? Нет, не видел. Почему же обвинитель смеет утверждать, что он передал бумаги из сейфа «подельнику или подельникам»? – Арнольдыч покачал головой и воззрился на присяжных. – Я, к примеру, утверждаю, что не было никаких подельников, господа присяжные заседатели. И бумаг в сейфе тоже не было никаких. «Зачем же он пришел в банк»? – спросите вы. И я отвечу: «Из любопытства». Простого, господа, ребячьего любопытства, потому как детства у моего подзащитного, по сути, не было. И то, что он недополучил в детские годы, он вынужден получать сейчас, даже независимо от собственного желания. Кхм, кхм... Просто природа души и тела стремится к своеобразному равновесию и восполняет то, что не было получено ранее. Так уж, господа, устроен человек...
Скрипицын сделал паузу, дабы присяжные переварили только что им сказанное, и продолжил:
– Господа присяжные заседатели! У вас у всех было детство, родители, которые о вас заботились, у некоторых из вас были дядьки с мамками и кормилицами. У моего подзащитного не было никого. Он вырос сиротой на улицах, вытерпев страдания, каковые никому из нас – и слава Богу! – не пришлось пережить. Естественно, такое детство наложило отпечаток на характер моего подзащитного. Он иной, чем у нас. И нам его надо просто понять. Я ничего не прошу у вашей совести, господа судьи. Я даже не хотел бы ни о чем ходатайствовать перед вашим милосердием. Но одна просьба все же невольно срывается с языка как результат всех изложенных фактов и соображений: поменьше страданий, господа присяжные заседатели... Поменьше страданий человеку, и без того уже много пострадавшему! А мой подзащитный страдал очень и очень много. Господин обвинитель, – Семен Арнольдович сделал жест рукой в сторону Злобина, – сказал вам, что мой подзащитный плюет на общество. Это совершенно не так! Скорее, это общество наплевало на него, сироту, когда оставило одного погибать на улицах без средств к пропитанию. Теперь же общество в вашем лице, господа присяжные заседатели, должно – нет, просто обязано! – сделать что-то для моего подзащитного. И это что-то должно заключаться в том, чтобы понять и простить. Да, милостивые государи, – голос Арнольдыча пафосно задрожал, – понять и простить!
Конец речи Семена Арнольдовича был встречен аплодисментами. Это Лиза с Мамаем рукоплескали защитнику. Еще немного, и Елизавета, как в театре, закричала бы «браво». Судья на такую ажитацию части публики смотрел холодно и прервал аплодисменты ударом молоточка по столу:
– Прошу, господа, соблюдать в зале суда тишину!
Рукоплескания смолкли.
– Господа! – начал судья заключительную речь.
Говорил он проникновенно и просто. Его слушали внимательно все, потому как после первых его фраз стало понятно его отношение к тому, что происходило в судебной зале в течение дня.
– Через час, может быть, два мы покинем этот зал и пойдем домой. И домашние нас спросят: ну, как прошел суд? Не покривил ли ты душой, когда отдал свой голос за освобождение преступника или, наоборот, за осуждение невиновного? Как чувствует себя твоя совесть? Не спит ли? И что мы им ответим, зависит только от нас с вами... – Председательствующий судья обвел взглядом присяжных заседателей: – Я призываю вас спросить свою совесть: виновен или не виновен подсудимый. И действовать, руководствуясь только ею, и ничем иным более...
– А сейчас суд объявляет перерыв на обед. – Судья обернулся к секретарю: – Раздайте присяжным заседателям вопросные листы...
Глава 9
НА ПОЛНУЮ КАТУШКУ!
Пал Палыч был большой гурман и любил вкусно поесть, посему заказал себе супчик-тарталет, парочку бараньих лопаток, телятинку, жаренную на вертеле, копченых снетков и пастет из куриных пупков. Потом, когда все эти блюда уже стояли на столе, он добавил к ним жареных чирков, консоме с пашотами и тирольские каштаны. Все это он предпочел запивать ледяной водочкой тройной очистки, чистой, как слеза младенца.
Аристов был скромнее и заказал себе мадеры, поросенка под хреном («обязательно, чтобы с хрустящей корочкой»), бараньи ребрышки, маринованных опят и жульен из телячьего языка, обойдясь без всяких там пармезанов и де-жибье. Правда, чуть позже он спросил себе волжской белорыбицы и копченой карельской лососины да усугубил все это пастетом из бараньей печенки, но все же до Заварзина ему было далеко.
– Как вы думаете, сколько ему дадут? – без обиняков спросил Григория Васильевича Заварзин, когда утолил первую жажду (выпил кряду две рюмки водки и заел их бараньими лопатками, супчиком и пастетом из куриных пупков).
– Не знаю, – ответил Аристов. – Надо полагать, года два-три (он успел съесть только жульен из телячьего языка и запить его рюмкой мадеры).
– Ошибаетесь, дражайший Григорий Васильевич, – не согласился с ним полковник Заварзин. – Он получит много больше. Вы ведь знаете, какие именно пропали документы.
– Но он их не брал! – возразил Пал Палычу Аристов.
– Не брал, – сдержанно согласился с ним Заварзин. – Но это знаем мы с вами и не знают присяжные заседатели. – Кстати, почему вы полагаете, что он их не брал?
– Документов ведь при нем не нашли?
– Не нашли, – согласно кивнул начальник Охранного отделения.
– И передать Родионову их было некому и некогда, – добавил Григорий Васильевич.
– Абсолютно и решительно с вами согласен, – произнес Пал Палыч, приступая к телятине. – А потом ведь все помещения банка тщательно обыскали, но ничего не нашли. Не могли же они исчезнуть!
– Следовательно, никаких документов в сейфе не было.
– Браво! – с набитым ртом «браво» Заварзина прозвучало как «бао», но Аристов понял. – А дальше?
– А дальше следует, что секретные бумаги взяли до него, а его просто-напросто подставили. Сделали козлом отпущения, стрелочником, на которого можно все списать...
– И спишут! – заверил его Заварзин.
Какое-то время они обедали молча, каждый поглощенный своей думой. Когда Пал Палыч хлопнул, крякнув, третью стопку очищенной и опустил в рот следом копченого снетка (Григорий Васильевич в это время обгладывал бараньи ребрышки, Аристов спросил:
– Может, нам есть резон объединить усилия для поимки того или тех, кто на самом деле похитил документы?
– Было бы очень здорово, – бодро ответил Заварзин. – А кто их похитил, как вы думаете? – остро посмотрел он на Аристова.
– Надо полагать, здесь не обошлось без управляющего банком господина Заславского, – ответил Григорий Васильевич.
– Я тоже так думаю, – согласился с ним Пал Палыч, приступая к жареным чиркам.
– А как же быть с Родионовым? – задал вопрос начальник московского сыска.
– А что с Родионовым? – не понял Заварзин.
– Ну, если он получит на всю катушку? Ведь он не брал этих документов...
– Вам что, его жалко?
– Нет, но...
– Он зато много чего другого брал, – резонно заметил Пал Палыч. – Этот Родионов, он ведь медвежатник?
– Медвежатник, – согласился Григорий Васильевич.
– Значит, пусть сидит... Как ему положено.
