Текст книги "Аферист Его Высочества"
Автор книги: Евгений Сухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Получается, что так, – отозвался Павел Иванович.
– То есть великий князь до сих пор любит свою супругу? – спросил Огонь-Догановский.
– Да, – просто ответил Давыдовский.
– Раз любит, значит, не изменяет, – заметил Долгоруков.
– Точно! – неожиданно встрял Ленчик. – Когда тебе нравится, ну, сильно нравится какая-нибудь девица, то на других даже не смотришь. – Он обвел взглядом своих товарищей и добавил, как бы поясняя только что высказанное вслух: – Глаза просто других как-то не замечают. Сами…
– Ага, – иронически поддакнул ему Огонь-Догановский. – Сами не замечают…
Остальные промолчали.
– Стало быть, наш многоуважаемый великий князь не имеет любовниц, – заключил Неофитов с легкой печалью. – И на этом его не взять.
– Честный, порядочный, благородный, любящий жену и детей… – пробурчал себе под нос Алексей Васильевич. – Просто не за что зацепиться.
– Ой ли? – хитро посмотрел на Огонь-Догановского Сева. – А ежели присмотреться попристальней?
– Во что? – спросил Давыдовский.
– В то, что он честный, порядочный, благородный и любящий жену и детей, – ответил Всеволод Аркадьевич. – Особенно в то, что он – любящий муж и отец. Ведь это все струны, на которых можно играть. Ежели, конечно, их правильно настроить.
– Точно! – воскликнул Ленчик.
– Я понял, – сказал Африканыч. – Главная слабость нашего фигуранта в том, что он любит жену. Любит…
– Ну, конечно, – посмотрел на Африканыча Долгоруков. – Любовь – это, конечно, трогательно, прекрасно. Но с другой-то стороны, любовь есть величайшая человеческая слабость. Ради нее уже понаделано столько глупостей и ошибок! И еще будут делаться, покудова на Земле существуют мужчины и женщины. Ведь мужчина, любящий женщину, пойдет ради нее на все…
Какое-то время все молчали.
Сева, конечно, был прав: любовь – самое сильное человеческое чувство, самая звучная струна души, на которой можно успешно играть музыканту, хорошо знающему свой инструмент. Конечно, было в этом что-то циничное и не очень порядочное, но, как сказал Африканыч, все это издержки их профессии. И ежели они не хотят оставить ее, надобно принимать решения, не всегда согласные с общечеловеческими ценностями…
– Так, Павел, давай-ка о маркграфине Цецилии Августе, то бишь великой княгине Ольге Федоровне, – прервал молчание Всеволод Аркадьевич на правах старшего. – Подробнейшим образом…
– Слушаюсь, шеф, – шутливо ответил Давыдовский. И начал: – Как я уже сказал, Цецилия Августа являлась младшей дочерью великого герцога Баденского Леопольда и великой герцогини Баденской Софии Вильгемины, урожденной принцессы Шведской. Кроме того, она приходилась двоюродной сестрой покойной императрице Елизавете Алексеевне, урожденной принцессе Луизе Баденской. Родилась в сентябре одна тысяча восемьсот тридцать девятого года в городе Карлсруэ графства Баден в Германии. Выросла в жестких спартанских условиях, если не сказать в бедности, о чем, как говорят в придворных кругах, ничуть не сожалеет. Остра умом и на язычок, характер имеет настойчивый и сильный. Не ладит с императором и его супругой именно из-за ее характера. Считает, что Александр Третий обходит вниманием ее шестерых сыновей и дочь. Государь-император, в свою очередь, к ней не благоволит. Шах привел мне одно изречение государя-императора, сказанное о супруге Михаила Николаевича с явно нескрываемой досадой: «Вот, – мол, – великую княгиню Ольгу Федоровну все признают умною женщиной. В чем же выражается этот ум? Сплетничает и читает пустейшие романы, а никаким серьезным делом заниматься не желает».
– Это так? – спросил Африканыч.
– Она и правда не обременена ни единой государственной или общественной обязанностью. И признает за собой лишь одну-единственную обязанность – служить мужу. И, конечно, детям…
– Вот это правильно! – неожиданно произнес Огонь-Догановский. – Нечего бабам мешаться в государственных делах и в делах общества. Без их куриных мозгов как-нибудь разберутся. Пусть рожают детей, воспитывают их, следят за порядком в доме и ублажают мужа. Все! – Алексей Васильевич в подтверждение правоты своих слов даже рубанул рукой воздух.
– Да ты домостроевец, старый, – так отреагировал на нежданный выпад Огонь-Догановского Африканыч. – Причем ярый!
– И что? – запальчиво спросил старейший «Червонный валет». – Так раньше и было. Зато порядок имелся…
– Предлагаю на этом завершить дискуссию относительно «женского вопроса», – подвел Сева черту под спором между Огонь-Догановским и Африканычем. – Продолжай, Павел Иванович.
– Благодарю вас, – почтительно поклонился в сторону Долгорукова Давыдовский. – Итак, – он повысил голос, – я продолжаю… Великая княгиня Ольга Федоровна помогала мужу на Кавказе; помогает и теперь, когда он является председателем Государственного Совета. Но помогает порядком и теплом в доме, безукоризненным воспитанием детей и любовью к нему. Похоже, она души не чает в нем, как и он в ней.
– Просто идиллия, – снова встрял со своей репликой Огонь-Догановский.
– Похоже, – отозвался на его слова Африканыч. – И самое печальное в том, что так действительно бывает.
– У кого-то, но не у нас, – заметил на это Давыдовский.
– Это уж да…
– А еще великая княгиня страстно любит живопись, – продолжил свое повествование Павел Иванович. – Особенно представителей венецианской школы эпохи Высокого и Позднего Возрождения. И без ума от Тициана…
Долгоруков вскинул голову:
– Насколько без ума? – быстро спросил он.
– Настолько, что полтора года назад она отдала за одну из картин Тициана сто пятьдесят тысяч рублей. Хотя картина стоила не более ста десяти тысяч. Просто наглый продавец, зная ее любовь к Тициану, затребовал много больше настоящей стоимости картины, ссылаясь на то, что обещал ее другому. Кажется, какому-то немецкому герцогу. И великая княгиня согласилась на предложенную цену, не торгуясь. Уж очень ей хотелось иметь у себя еще одного Тициана.
– А что это была за картина? – спросил Сева.
– Это была… – тут Давыдовский вынул из кармана памятную книжку, открыл ее и прочитал: – Это был портрет папы Юлия Второго, датируемый серединой сороковых годов шестнадцатого столетия. Небольшая такая картина на дереве, написанная маслом…
– Так-так… – задумался о чем-то Долгоруков.
– У тебя будут еще ко мне вопросы? – спросил Севу Павел Иванович.
– Что?
– Тебе еще какая-нибудь информация о нашем фигуранте нужна?
– Нет. Благодарю тебя, – в раздумье произнес Всеволод Аркадьевич. – Ты выполнил свое задание превосходно.
– У меня будет вопрос, – подал голос Ленчик.
Все опять повернули головы в его сторону.
– Задавай, – сказал Долгоруков, с трудом отвлекшись от каких-то своих мыслей.
– Я понял, что мужик, о котором вы говорили ну, Тициан… старинный художник. И его картины ныне дорого стоят. Но что это за эпохи такие – Высокого и Позднего Возрождения?
– А ты уверен, что хочешь это знать? – спросил Всеволод Аркадьевич.
– Уверен, – ответил Ленчик. – Вы же все об этом знаете?
– Ты прав, – неопределенно ответил Долгоруков. И добавил, глядя на Неофитова: – Африканыч, чуть позже просвети нашего юношу касательно означенных эпох.
Неофитов кивнул. Посмотрел на Ленчика, затем перевел взгляд на Долгорукова. Следом за ним выжидающе посмотрел на Севу Огонь-Догановский. Ленчик и Давыдовский уже не сводили с него своих взоров.
– Так, – после минутного молчания произнес Всеволод Аркадьевич. – Необходимо узнать, нет ли у кого из казанских коллекционеров и собирателей старины картин знаменитых художников венецианской школы, – Сева невольно бросил быстрый взгляд на Ленчика, – эпохи Возрождения. Вероятность отыскания Тициана, конечно, невелика, но чем черт не шутит…
– Когда я после лотереи-аллегри пил водку с городским секретарем Постниковым и купцом Унжениным, – подал голос Самсон Африканыч Неофитов, – Постников сказал, что устроителями Екатеринбургской выставки было предложено поучаствовать в ней своими картинами нашему казанскому коллекционеру Лихачеву Андрею Федоровичу. Слышали о таком?
– Да, – ответил Огонь-Догановский.
– Приходилось, – ответил Долгоруков.
– Нет, – ответил Ленчик.
– Так вот, – продолжил Африканыч. – По программе, в Екатеринбург должна приехать передвижная художественная выставка, на которой будут представлены картины русских художников. У Лихачева попросили работы Шишкина и Айвазовского. Напрокат. Лихачев просителям отказал…
– Шишкин и Айвазовский – это не Тициан, – заметил не без иронии Огонь-Догановский.
– Это верно, – легко согласился Давыдовский. – Но потом Постников сказал мне, что у Лихачева имеется очень богатая коллекция разных древностей и картин. Касательно картин – очень богатая…
– Я понял, – вышел из раздумий Долгоруков. – Если даже у Лихачева нет Тициана, то он, возможно, знает, у кого есть. – Сева обвел присутствующих повеселевшим взглядом: – Благодарю вас, друзья. Все вы хорошо поработали. Теперь, похоже, мой черед.
– Пойдешь к этому Лихачеву? – спросил Огонь-Догановский.
– Пойду. Проведу, так сказать, рекогносцировку.
– Когда?
– Да, пожалуй, что завтра. Чего же тянуть с хорошим делом?
– А потом?
– А потом видно будет, – улыбнулся Долгоруков. – Авось что-нибудь и проклюнется. Общий сбор завтра вечером. Часиков в восемь пополудни…
Глава 8. Андрей Федоров сын Лихачев, или Собиратель древностей
– Правый угол ниже… Ниже, я тебе говорю, – кипятился бледный, болезненного вида человек с усами и некрасовской бородкой – правда, погуще, нежели у великого поэта. По лицу с тонкими чертами и худощавой фигуре, бледнолицему можно было дать лет тридцать – тридцать пять, однако его метрическая запись гласила, что сей дворянин именем Андрей Федоров сын Лихачев родился в родовом имении Полянки Спасского уезда Казанской губернии в июле одна тысяча восемьсот тридцать второго года. Стало быть, ему недавно исполнилось пятьдесят четыре года.
– Еще ниже… Нет, верни на место… Вот так оставь, – наконец сказал бледнолицый примирительным тоном. – Ступай, принеси мне чаю.
Лакей ушел, а Андрей Федорович присел в кресло, не отводя взора от только что повешенной в кабинете картины.
Это был Тициан. «Портрет Карла V». Вернее, первый из портретов императора, написанный в 1530 году в Болонье. Позже будут еще два, которые великий Тициан напишет в 1533 и 1548 годах. На этом портрете Его Императорское Величество был изображен по пояс в полных доспехах. Его взгляд устремлен в даль, видимую только ему одному…
Портрет был великолепен.
Андрей Федорович долго не мог отвести от него взора, хотя видел его уже десятки раз. Есть, господа, на свете такие картины, на которые хочется смотреть и смотреть, как есть и книги, которые хочется перечитывать снова и снова. Не случайно портрет настолько понравился императору Карлу, что тот, лишь глянув на него, распорядился немедленно выдать Тициану тысячу золотых. Брат Андрея Федоровича, Иван, который привез этот портрет из Парижа, где, выйдя в отставку в чине контр-адмирала, он чаще всего предпочитал проживать, выложил за него почти двести тысяч франков…
У Андрея Федоровича было два Тициана. Помимо «Портрета Карла V», в его коллекции картин имелась еще одна работа великого итальянца – «Ассунта», одна из самых ранних его работ, предтеча монументального семиметрового алтаря «Вознесение Марии». «Ассунта» тоже висела здесь, в кабинете. На полотне в два аршина на полтора в озаренное солнечными лучами небо возносилась на облаке радостно взволнованная Мария. А внизу, сгрудившись и простерши к ней руки, ее провожали апостолы с просветленными лицами и восхищенными взглядами. Это была любимая картина Лихачева. Естественно, наряду с «Мадонной и Младенцем» современника Тициана флорентийца Доменико Пулиго. Эта картина больше всего нравилась и супруге Андрея Федоровича, Раисе Ивановне. И ежели получится устроить общедоступный музей изящных искусств, то обе картины они все же оставят при себе…
В коллекции знаменитого в городе собирателя древностей картин имелось много, всяких и разных. Были великий Рембрандт с его «Портретом служанки»; гений барокко Рубенс с «Калидонской охотой»; севильский мастер религиозной и жанровой живописи Мурильо с его двумя «Мадоннами», похожими на смуглых андалузок. Работы этой троицы великих мастеров также висели в его кабинете прямо против Тициана.
Из второго ряда живописцев в разных залах и зальцах его двухэтажного дома на Ново-Комиссариатской улице наличествовали Сальваторе Роза «Нападение разбойников», «Автопортрет» Николо де Ларжильера, «Вид Венеции» Джованни Антонио, «Поклонение пастухов» Бассано, «Парусники в море» Порселиса, – всего более двухсот пятидесяти картин. Еще около полусотни картин принадлежали кисти русских художников: Левицкого, Тропинина, Шишкина, Айвазовского, Перова, Брюллова, Худякова. Ежели картины сплюсовать с гравюрами таких мастеров, живших и творивших с шестнадцатого по восемнадцатый век, как Саделер, Альберти, Брустолини, Деплас, Эделинк, Вилле и Массар, то, черт подери, получится не менее четырехсот двадцати единиц (не говоря о двух с половиной тысячах графических работ)! Ведь это – целый музей, часть которого, вне всякого сомнения, украсила бы живописные коллекции Эрмитажа и, конечно, Лувра!
Алексей Федорович суетно поерзал в кресле.
Уже трижды он обращался к городскому голове Лебедеву с просьбой выделить под общедоступный городской музей какое-нибудь принадлежащее городской управе здание в городе на одной из центральных улиц – скажем, на Воскресенской, Воздвиженской или Покровской. Ну, можно еще на Большой Красной. И чтобы музей этот носил его имя – Городской музей А.Ф. Лихачева. Тогда его имя будет увековечено в истории. По крайней мере, этого города и этой губернии. И жители края через сто и даже двести лет спустя будут знать, кто таков был Андрей Федорович Лихачев, и главное, каков он был. И род Лихачевых будет гордиться им в веках…
Андрей Федорович готов был пожертвовать такому музею не только свои картины, гравюры и графику. Он отдал бы в музей всю свою нумизматическую и археологическую коллекции, весь антиквариат… Всего это более сорока тысяч единиц экспонатов, которые содержать в доме на Ново-Комиссариатской уже не было никакой возможности! Даже в детской стояли сундуки с кладами и описями старинных монет, некогда выкупленные Алексеем Федоровичем у счастливчиков, которым повезло их найти. А ведь у него пятеро детей, и Раиса Ивановна снова на сносях…
Городской голова Александр Александрович Лебедев ахал, понимающе качал головой и говорил одну и ту же фразу:
– Славное вы затеяли дело, Андрей Федорович, славное. Передать в дар городу всю свою коллекцию, не одно и не два десятилетия собираемую, – на это решится не каждый собиратель древностей. Зато каждый горожанин будет вам за это несказанно благодарен, и ваше имя не забудется в веках!
– Ну так выделите для этого музея здание. Достаточное для того, чтобы там удалось разместить всю мою коллекцию, – восклицал Лихачев. – Ведь не для себя же прошу, для города!
– Понимаю, дорогой Андрей Федорович, понимаю, – хмурился городской голова, камер-юнкер и статский советник в одном лице. – Понимаю, что вами движут чувства благородные и бескорыстные. Но… – здесь Александр Александрович вновь разводил руками и патетически восклицал: – Нету! Нету, дорогой, уважаемый Андрей Федорович, такового здания. Было одно, да решением городской управы отдано под детский приют, увы! Тоже, согласитесь, немаловажная вещь для нашего города – и весьма, весьма богоугодная…
– Но ведь…
– Но мы обязательно будем иметь вас в виду, – заверил собирателя древностей Лебедев, перебив его и давая тем самым понять, что разговор на сию тему закончен. – И как только в городе высвободится какое-либо подходящее здание, то мы всенепременно постараемся, так сказать, посодействовать…
После чего шли вопросы о здравии жены и детей и пожелания им здравствовать и далее. Затем имело место быть крепкое дружеское рукопожатие и бодрый взгляд, сулящий, что дело, о каковом печется проситель, будет исполнено не сегодня, так завтра без всяческого сомнения.
Подобного рода разговоры происходили между Александром Александровичем и Андреем Федоровичем уже трижды. И ни к чему не привели.
В последний раз Лебедев, заметно раздосадованный тем, что Лихачев никак не уймется, сказал, словно как бы случайно:
– Так вы купите сами дом и устройте там свой музей (уж коли так неймется). А городская Дума поможет вам проведением благотворительной лотереи, вырученные средства от которой пойдут на приобретение необходимого инвентаря и прочего музейного инструментария.
То, что, в скобках, конечно, городским головой Лебедевым произнесено вслух не было, однако смысл первой фразы Андрей Федорович именно так и понял. И с этого дня мысль о покупке подходящего дома стала посещать его все чаще и чаще.
А что? Это был выход. Правда, денег на хороший особняк не было, да и не предвиделось в ближайшее время…
– Так ты продай что-нибудь из своей коллекции, – советовали Лихачеву его собратья-коллекционеры, в частности, нумизмат Савельев. – Скажем, одну из своих картин. Или рукописную книгу шестнадцатого столетия. К примеру, «Троицкую» или «Псалтырь», что писан полууставом…
Андрей Федорович поначалу отмахивался от подобного рода советов, считая их почти кощунственными. Как это – продать? Разве он для этого собирал свои коллекции, чтобы потом продавать?
Позже пришло понимание, что со своими собраниями древностей, за разовыми исключениями, все равно придется проститься при передаче их в городской музей. А вот такового может и не состояться при его жизни. Ежели, конечно, он сам не устроит его на собственные средства…
Потом он узнал, что вдова бывшего губернатора Гейнса, Ольга Сергеевна, продает принадлежавший ранее ее брату, Александру Сергеевичу Александрову, двухэтажный угловой дом на Большой Красной. Ну, тот, что с балконом по фасаду. Ольга Сергеевна, и это было известно всему городу, последовательно схоронив отца, брата, мужа и сестру и оставшись единственной владелицей всего фамильного состояния коммерции советников и первой гильдии купцов Александровых, потихоньку распродавала семейную недвижимость и ликвидировала «дела» отца и брата. А вырученные капиталы вкладывала в «верные» ценные бумаги, дабы жить беспечно и ни в чем не нуждаясь. За особняк на Большой Красной она хотела получить сто восемьдесят тысяч рублев, – деньги весьма и весьма недурственные. Однако сей каменный дом в двадцать четыре окна по фасаду был довольно молод и насчитывал всего-то сорок лет от роду; отделан был богато, комнат и разных служб имел множество, и запрашиваемой суммы, без сомнения, стоил. Но денег таковых у Лихачева не было. Даже четверти от запрашиваемой суммы.
Андрей Федорович знал этот особняк, видел неоднократно. Для публичного музея тот подходил как нельзя кстати: дом большой, двухэтажный, центральный вход выходит прямо на перекресток весьма оживленных улиц Большая Красная и Поперечно-Красная. Лихачев даже специально нанял извозчика, чтобы съездить к этому дому. Походил вокруг, зашел в парадное, прошелся по комнатам.
– Желаете приобрести? – спросил его дворник, что сопровождал Андрея Федоровича.
– Желал бы, – нехотя ответил Лихачев.
– А что, денег не хватает? – снова задал вопрос простодырый и словоохотливый служитель метлы и подбиратель конских яблок. На что собиратель древностей, испытывая раздражение, промолчал.
– Эта мадама тебе не скинет ни рубля, – сказал как-то Андрею Федоровичу Василий Иванович Заусайлов, тоже известный в городе собиратель древностей, имея в виду губернаторскую вдову. – Она хоть и жертвует на свой приют, да требует, как я слышал, отчета вплоть до полушки. Прижимистая дамочка…
А нумизмат Виктор Константинович Савельев снова посоветовал что-нибудь продать и тем самым собрать деньги на дом.
– Хорошо, купи у меня кратер, – посмотрел на коллегу Лихачев. – Четвертый век до Рождества Христова. Таких кубков – всего четыре во всем мире.
– И сколько? – загорелись у Савельева глаза.
– Сто восемьдесят тысяч, – просто ответил Андрей Федорович.
– Шутишь? – взгляд у Виктора Константиновича потух. – Откуда у меня такие деньжищи?
– Ну, тогда не давай мне таких советов, – не очень вежливо промолвил Лихачев.
– Так у нас в городе такую вещь никто и не купит, – заметил Савельев. – Не тот масштаб.
– А где тот масштаб? – посмотрел на коллегу Лихачев.
– В столицах, – пожав плечами, ответил Виктор Константинович.
– Так ты что, предлагаешь мне ехать в Москву или Петербург и, как коммивояжеру, ходить по богатым домам и предлагать свой товар? Мол, господа хорошие, купите кубок четвертого века до Рождества Христова, а кроме меня, такого товару вы более нигде не купите. Так, что ли? – с большой долей язвительности в голосе спросил Андрей Федорович. – Нет уж, увольте!
Конечно, можно было списаться со столичными коллекционерами и предложить им купить что-либо значимое из его коллекции. А потом, опять-таки никуда не ездя, пригласить тамошнего собирателя старины к себе, чтобы тот на месте оценил коллекции и приобрел предлагаемое. Но такое мероприятие могло затянуться на долгие месяцы. Ведь предполагаемый покупатель обязательно потребовал бы экспертизы приобретаемого предмета, будь то антик или картина, а все это такая морока, что не приведи Господь! В Казани таких экспертов нет, и за ними надо посылать либо ехать к ним самому, да и экспертиза – дело весьма нескорое, плюс все это отнимет много денег, а главное – времени. А этого Андрей Федорович не мог себе позволить. Здоровьем он был слаб, нещадно страдал от мигрени, как это часто случается с изнеженными натурами, и даже лечился от этого в Италии, что если и помогло, так лишь на краткое время. Кроме того, Лихачев панически боялся заболеть. Любая мало-мальски значимая болезнь, как он вполне искренне полагал, сведет его в могилу раньше срока, а посему выезд из города и смена климата, даже самая незначительная, могли крайне негативно сказаться на его здоровье. Даже простуда, каковую можно было схватить, просто выйдя из дома, была для Андрея Федоровича смертельной опасностью. Так он, по крайней мере, считал. А коли он так считал – вернее, был в этом уверен – то, стало быть, именно так и случилось бы. Ведь зачастую мы сами программируем себе жизнь, сами того не замечая.
Нет, никуда выезжать из Казани Лихачев не желал. И вешать на себя заботы и суету, связанную с экспертизами и тому подобным, – тоже не имел рвения. Вот если бы кто-нибудь пришел сам и купил у него понравившуюся вещь, тотчас выложив за нее требуемую сумму, – тогда совсем другое дело. Такому покупателю он отдал бы даже то, что нравилось ему самому или Раисе Ивановне….
– Ваш чай, барин.
Голос лакея вывел Андрея Федоровича из задумчивости:
– Поставь на стол.
Лакей поставил поднос на кабинетный стол и остался стоять в позе, которая явно выражала безмолвный вопрос:
«Чего еще изволит барин»?
– Ничего, – ответил на сей вопрос Андрей Федорович. – Ступай.
Когда лакей ушел, Лихачев снова вперил взгляд в тициановского «Карла». Император смотрел вдаль, его худое породистое лицо выражало непреклонную решимость, а на боевых латах отражались лучи солнца. Глаза Карла Пятого были ясны и чисты. Ему все понятно: там, в обзорной дали, враг, которого он должен победить (и победит ведь!). Четкость мыслей и намерений императора была даже завидна. Вот счастливчик…
– Барин!
– Да? – обернулся на голос Лихачев.
– К вам визитер.
– Кто?
– Всеволод Аркадьевич Долгоруков.
– Князь Долгоруков? – удивленно вскинул брови Андрей Федорович.
– Не могу знать, – по-военному отрапортовал лакей.
– Хорошо, зови.
Лихачев принял господина Долгорукова в гостиной.
– Не имея чести быть лично знакомым с вами, – заявил с порога гость, – я все же позволил себе нанести вам визит, обуреваемый постигшей меня страстью, с которой уже нет сладу. Вследствие этого покорнейше прошу отнестись к моему появлению непредвзято и со снисхождением, как к своему будущему коллеге.
Гость, плотный господин среднего роста, дружески посмотрел в глаза Андрея Федоровича и протянул руку:
– Разрешите представиться: Всеволод Аркадьевич Долгоруков. Не князь, – добавил он, улыбнувшись. Улыбка была доброй и подкупающей.
– Лихачев, Андрей Федорович, – пожал протянутую руку гостя собиратель древностей. Пожатие было вялым, на что Сева заставил себя не обратить внимания. – Чем могу служить?
– Дело заключается в том, – начал Долгоруков, – что я желал бы сделаться коллекционером. И желание это настолько огромно, что я совершенно не могу с ним сладить. Ну, а ежели не можешь сладить с каким-либо желанием, остается одно – принять его к исполнению, верно ведь? Стать коллекционером и есть моя страсть. Только вот, – Сева сделал растерянное лицо, – я не знаю, с чего начать. Именно это и послужило причиной моего к вам неожиданного, за что еще раз прошу прощения, визита. Ведь вы, как мне сказали, самый крупный и знаменитый коллекционер и собиратель древностей во всем Поволжском крае, а может, и во всей Срединной России.
Андрей Федорович смущенно опустил глаза:
– Полагаю, что в Срединной России все же имеются собиратели древностей, имеющие большие и достойные коллекции.
– Возможно, – легко согласился Всеволод Аркадьевич. – Однако вряд ли кто из них сможет похвастать столь обширной нумизматической коллекцией восточных монет, как у вас, или краснофигурным апулийским кратером четвертого века до Рождества Христова…
* * *
Что такое профессионал, господа?
Во-первых, настоящий профессионал – это человек умный. Даже остроумный. Но не в том смысле, что способный острить и шутить так, чтобы все кругом покатывались бы от смеха. А в смысле умеющий остро чувствовать вставшую перед ним проблему и решать ее быстро, оптимально и наилучшим способом. Причем столь наилучшим, что другие смогли бы решить подобную проблему гораздо хуже.
Во-вторых, настоящий профессионал – будь он мошенник и аферист, товарищ председателя Государственного Совета, водопроводчик или камердинер при генерал-губернаторе, – должен быть смелым человеком. Не в смысле не побояться положить в свой карман чужой миллион, провести в Госсовете непопулярный, но единственно верный на текущий момент закон, заменить лубочный водяной сток чугунной литой трубой или указать принимающему визитера генерал-губернатору на его незастегнутые штаны. Вовсе нет. Смелым человеком настоящий профессионал должен быть для того, чтобы не бояться принимать решения, единственно правильные на данный момент по его разумению. То бишь брать на себя ответственность.
В-третьих, настоящий профессионал всегда умеет учиться – новому, старому и всему тому, чего он не знает. Пусть даже этому человеку уже давно идет шестой десяток лет, как, скажем, Алексею Васильевичу Огонь-Догановскому.
Профессионал всегда готов принимать новые знания, могущие пригодиться в его деятельности. От всех и каждого. Даже от дворника Никифора, шестой день не просыхающего от пьянки по случаю приезда к нему из Торжка любимого племянника.
В-четвертых, пятых и прочих, настоящий профессионал должен обладать актерскими навыками, чтобы менять свой образ и личину; быть здоровым и, по возможности, сохранять это здоровье; знать хотя бы парочку европейских языков; быть образованным и начитанным; уметь располагать к себе… Словом, всего и не перечислишь. И Всеволод Аркадьевич Долгоруков всем этим качествам полностью соответствовал, а потому пришел к Андрею Федоровичу Лихачеву вполне подготовленным.
О коллекционере Лихачеве Долгоруков знал все или почти все (это Африканыч расстарался). То, что род Лихачевых весьма древний и ведет свое начало от православного шляхтича Олега Богуславовича Лиховского по прозванию Лихач, что выехал из Литвы в пятнадцатом веке служить великому князю Василию Темному… Что род Лихачевых внесен в Шестую часть Родословной Книги Казанской губернии, а герб рода увенчан дворянским шлемом и короной над голубо-красным щитом… Что обосновались Лихачевы в Казанской губернии с восемнадцатого века, и их родовое имение Полянки, где родился Андрей Федорович, находится в Спасском уезде губернии Казанской… Что собирать древности, особенно оружие, курительные трубки, книги и рукописи, начал еще прадед Андрея Федоровича и продолжил его отец, Федор Семенович Лихачев, отставной офицер Кавалергардского полка и предводитель уездного Спасского дворянства. Умер Федор Семенович Лихачев рано, оставив на попечение своей супруги, Клавдии Ивановны из рода Панаевых, шестерых детей… Что матушка Андрея Федоровича была женщиной образованной, умной и энергичной и сумела воспитать своих детей надлежащим образом и в полнейшем достатке…
Шестнадцати лет от роду Андрей Лихачев был принят в Императорский Казанский университет на физико-математический факультет по разряду естественных наук. В пятьдесят третьем году он окончил университетский курс со званием действительного студента и поступил на службу в канцелярию казанского губернатора, но пробыл в должности всего около пяти лет – изнеженность натуры не позволила ему служить во благо губернии, и он через пять лет оставил службу, выйдя в отставку «по состоянию здоровья». С этого времени Андрей Федорович всецело отдался своему любимому еще с самого нежного возраста занятию – собиранию старинных монет, которое переросло в непреодолимую страсть. Затем эта страсть распространилась на предметы археологических раскопок и вообще предметы древности, включая египетскую и античную, старинные и новые картины, гравюры, графику, фарфор, иконы, оружие, ценные документы и старинные книги. Так что возникшая у его нового знакомца Всеволода Аркадьевича Долгорукова страсть к коллекционированию Андрею Федоровичу была вполне понятна.
Выйдя в отставку, Лихачев много путешествовал, прикупая за границей, по мере средств и возможностей, разного рода древности – в частности, картины и монеты. У него образовалась весьма внушительная коллекция картин западноевропейской живописи самых различных жанров и школ художественного письма: голландского, фламандского, италийского, австрийского, русского. Но более всего он любит «голландцев» и «фламандцев», и самые ранние картины из его коллекции датируются аж шестнадцатым веком. Это «Мадонна с младенцем» Доменико Пулиго и «Поклонение пастухов» Якопо Бассано.
Были в коллекции Андрея Федоровича гениальный Рембрандт с «Портретом служанки», не менее гениальный Рубенс с его «Калидонской охотой» и непревзойденный севильский мастер религиозной и жанровой живописи Мурильо с его двумя андалузскими «Мадоннами». Главное же, что в коллекции Лихачева имелись два Тициана – «Ассунта» и «Портрет Карла V». Еще в коллекции Андрея Михайловича имелись семь работ и несколько рисунков Шишкина (в том числе «Швейцарский пейзаж»), три работы Левицкого, картины Тропинина, Айвазовского, Резанова. Обо всем этом Севе Долгорукову поведал опять-таки пронырливый красавец Неофитов. А сам Самсон Африканыч выведал об этом ненавязчиво и аккуратно у члена городской управы, городского секретаря Николая Николаевича Постникова, коего снова пришлось сводить в «Славянский базар».
