Текст книги "Государственный преступник"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 20
ЗАПАДНЯ

– Ну, наконец-то, – вскочил Обличайло с дивана, когда Аристов вошел в его нумер.

– Что, соскучились, господин пристав? – бодро спросил Артемий Платонович, пожимая Максиму Станиславовичу руку. – Ничего, скоро нам скучать не придется. Э-эх, как оно закручивается!

Настроение, с каким отставной поручик вернулся из Нижнего Новгорода, позволило Обличайло сделать вывод, что патрон, как мысленно называл его пристав, съездил в губернскую столицу удачно.

– Да мне уже и теперь не скучно, – сказал он, пытливо глядя на Аристова и ожидая его рассказа о поездке. Но отставной штабс-ротмистр решил сначала выслушать его.

– Вот как? – спросил он. – Значит, время без меня вы провели весело? Тогда поведайте мне, как вам это удалось.

– В общем, наша дамочка клюнула! Правда, был один момент – это когда я передал ей записку от Сеньки, что его арестовали, – когда мне показалось, что она начинает сомневаться. Я даже подумал, что она сейчас возьмет да и сбежит. Поэтому целый день я не спускал глаз с усадьбы, а ночь провел в аллее.

– Значит, не сбежала, – удовлетворенно констатировал Аристов.

– Не сбежала, – довольно подтвердил пристав.

– Ну конечно, у нее ведь приказ: добыть эти письма.

– Приказ? – удивился Обличайло.

– Именно, – кивнул приставу Артемий Платонович. – Она и этот ее слуга – часть какой-то тайной политической организации, а в письмах, что находятся в наших руках, вероятно, содержатся сведения, опасные, а возможно, смертельные для этой организации. Она постановила уничтожить эти письма и поручила это двум своим функционерам. Причем любыми способами, не считаясь ни с чем. Поэтому и был убит этот чиновник Макаров. И она не остановится ни перед чем, чтобы заполучить эти письма. На этом, собственно, и строился мой план.

– Да, все случилось так, как вы и предполагали, – продолжил свой рассказ Обличайло. – После того, как я в образе оборванца сказал ей, что Сенька отдаст письма тому, кто его выручит, Петровская пришла ко мне на постоялый двор просить за него. Я, естественно, отказал.

– Она вовсе даже не Петровская, – заметил Артемий Платонович. – Настоящая Валентина Дмитриевна Петровская находится в данный момент в Нижнем Новгороде в лечебнице для душевнобольных. Ее упекли туда эти двое.

– Вот оно что! Выходит, она…

– Да, она Анастасия Маслова, та самая пропавшая компаньонка Петровской. Но и это, я полагаю, не настоящее ее имя.

– М-да-а, – задумчиво протянул Максим Станиславович. – Не простые это злодеи.

– Далеко не простые, – согласился Аристов. – Простите, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

– Да, собственно, уже и все, – повел плечом пристав. – Я ей, стало быть, отказал и намекнул, что если кто и может вытащить Сеньку, так это сам барон Дагер, если он напишет ходатайство, что не имеет претензий к этому Сеньке. А хлопотать за него должна мадемуазель Вера, так как он ей полностью доверяет.

Артемий Платонович удовлетворенно кивнул:

– Вы все правильно рассудили.

– Эта Петровская, то бишь Маслова, просила меня быть в нумере и дожидаться визита Веры. – Широко улыбнувшись, он добавил: – Но пока я дождался только вас.

– Мне кажется, вы дождались уже не только меня, – сказал отставной штабс-ротмистр, прислушиваясь к шагам в коридоре. И почти тотчас в дверь нумера постучали.

– Войдите, – громко сказал Обличайло.

Дверь нумера отворилась, и в комнату вошли Вера и Михаил.

– Здравствуйте, – поздоровалась Вера и, увидев Аристова, улыбнулась: – Хорошо, что и вы здесь.

Мишель поздоровался очень сухо.

– Мадемуазель Петровская сказала мне, – начала Вера, – что освободить Семена из-под ареста может только ходатайство дяди. – Она посмотрела на Обличайло, ища подтверждения этих слов, и тот согласно кивнул. – Вот оно, – достала она лист бумаги, сложенный пополам. – Просим простить Семена, и мы не имеем к нему никаких претензий – ни я и ни мой кузен. Правда, Мишель?

– Правда, – выдавил молодой барон.

– Всего этого вам достаточно? – перевела она свой взгляд с Обличайло на Аристова.

– Вполне, – ответил Артемий Платонович. – Завтра утром господин пристав его выпустит.

– А письма? – спросила Вера.

– Письма он отдаст вам, как своей спасительнице, – мельком глянув на молодого барона, сказал Аристов. – Ну а вы передадите их мне, как только я буду у вас. Мне и никому более. Договорились, Вера Михайловна?

– А если на них вдруг захочет взглянуть госпожа Петровская? – спросила Вера.

– Пусть мадемуазель Петровская дождется моего приезда, – загадочно улыбнулся девушке отставной поручик. – И я, возможно, покажу письма ей. Если сочту это необходимым.

– А когда вы намерены посетить нас? – как бы между прочим спросил Михаил.

– Завтра, но не ранее второй половины дня, господин барон. У нас с Максимом Станиславовичем много дел здесь, в Ротозееве. Да, и будьте так добры, передайте госпоже Петровской мою просьбу, чтобы она приготовила письма и переводы. Я намерен их передать господину приставу.

– Не беспокойтесь, господин Аристов, – несколько холодно откликнулся Михаил. – Ваша просьба непременно будет передана Валентине Дмитриевне тотчас же, как мы вернемся в имение.

– Благодарю вас.

– Что ж, – поднялась Вера. – Благодарю вас, господа, что вы так благосклонно отнеслись к нашей просьбе. Будем рады видеть вас у себя завтра к обеду.

Аристов и Обличайло встали и почтительно поклонились.

– Да, приезжайте к обеду, – тоже встал с кресел Михаил. – Мы все будем рады.

Аристов и Обличайло повернулись в сторону барона и также почтительно попрощались.

– Да, – уже в дверях сказала Вера. – Передайте Семену, что я буду ждать его завтра утром в дубовой аллее. Прощайте, господа.

После ухода визитеров отставной штабс-ротмистр и следственный пристав с минуту-другую молчали, поглядывая друг на друга. Первым нарушил паузу Максим Станиславович.

– Значит, завтра утром? – спросил он, потрогав висевший на шнуре револьвер.

– Да, завтра утром, – ответил Артемий Платонович и принялся раскуривать свою трубку.

* * *

Завидев коляску с Верой и Михаилом, Петровская вышла в парадную и как бы случайно попалась им навстречу. Стараясь не показать излишнего интереса, спросила:

– Как вы съездили?

– Все в порядке, – не глядя на гостью, ответила Вера и, проходя мимо нее, добавила: – Они отпустят его завтра утром.

– Вы не устали, Михаил Андреевич? – ласково посмотрела на молодого барона Петровская. – Я собралась на прогулку и хотела попросить вас сопровождать меня.

– С превеликим удовольствием, – склонил голову барон и, когда они спустились со ступенек крыльца во двор и прошли в сад, добавил: – Вы же знаете, я готов сопровождать вас куда угодно и когда угодно, только прикажите.

– Да, я знаю, – нежно коснулась его руки Петровская и заглянула ему в глаза. – Вы – истинный рыцарь, и я думаю, вы заслужили награду.

Она поднялась на цыпочки и коснулась губами его щеки. Михаил, заключив ее в свои объятия, стал покрывать лицо и шею Петровской страстными поцелуями, все крепче прижимая ее к себе. Она запрокинула голову и закрыла глаза. Нега и желание стали разливаться по ее телу; одна ее рука опустилась на плечо Михаила, а другая обхватила его шею.

– Милая, милая, – прошептал Михаил, задыхаясь.

Его слова подействовали на Петровскую отрезвляюще. Она мягко уперлась ладонями в его грудь и шепнула:

– Не надо.

– Но почему? – продолжал сжимать ее в объятиях Михаил.

– По крайней мере не сейчас, – посмотрела она на него уже прояснившимся взором. – И не здесь.

– Почему вы меня мучаете?! – срывающимся голосом спросил барон. – Где, когда?

– Завтра ночью, – прошептала Петровская, высвободившись из объятий Михаила. – Я приду к вам.

– А почему не сегодня? – еле слышно спросил он.

– Потому, – легонько щелкнула она его по носу.

Михаил шумно выдохнул и посмотрел счастливыми глазами на Петровскую.

– Я люблю вас, – прошептал он.

– Я тоже… к вам… весьма неравнодушна, – взяла Михаила под руку Петровская. – Но прошу вас, давайте оставим этот разговор и поговорим о чем-нибудь другом.

– О чем же? – стал понемногу приходить в себя Михаил.

– Ну хотя бы о вашей поездке в Ротозеево, – небрежно предложила она. – Расскажите обо всем поподробнее.

– Извольте, – со вздохом согласился Михаил. – Когда мы с Верой приехали на постоялый двор, то в нумере пристава застали господина Аристова.

– Вот как, он уже вернулся? – не смогла скрыть своего неудовольствия Петровская.

– Да, – удивленный ее тоном, ответил Михаил. – Кстати, он завтра намерен приехать к нам к обеду.

– Только к обеду, не ранее? – осторожно спросила Петровская.

– Нет, не ранее. У него с приставом какие-то дела в Ротозееве, – пояснил Михаил.

– Это хорошо, – раздумчиво сказала Валентина Дмитриевна и уже мягче добавила: – Прошу прощения, что перебила вас. Продолжайте, пожалуйста.

– Еще господин Аристов просил передать вам его просьбу по поводу писем.

– Что именно он хочет? – нервически спросила Петровская.

– Он просил, чтобы к его приезду переводы были бы готовы. Если это, конечно, возможно, – добавил молодой барон уже от себя.

– Переводы практически готовы, – сказала Петровская, устремив взор в одной ей ведомые дали. – А что относительно остальных писем?

– Их отдаст этот мерзавец Сенька, как только его выпустят. Сам принесет их завтра утром.

– Вам принесет?

– Ну что вы, – засмеялся Михаил. – Ко мне он не посмеет подойти и на сто шагов. Конечно, кузине.

– Кузине, – эхом повторила за бароном Петровская. – Все верно, ведь она его спасительница.

– Что вы сказали? – спросил Михаил, не расслышав последней фразы собеседницы.

– Ничего, это я так, про себя, – посмотрела на Михаила Петровская. – Вам не кажется, что стало свежо?

– Разве только самую малость.

Петровская зябко поежилась:

– Давайте вернемся.

Всю ночь молодой барон проворочался в своей постели. Он никак не мог заснуть. Картины будущего блаженства вставали перед ним так явственно, что он даже чувствовал, как пахнет нежнейшая кожа его возлюбленной. Она благоухала лавандой. «Завтра, завтра», – стучало в мозгу, и он торопил это завтра, отдавая себе невыполнимые приказания заснуть. Как всегда, когда торопишь время, оно идет много медленнее своего обычного хода, будто издеваясь и испытывая на прочность того, кто его торопит. Стрелки часов замирают на циферблате, и чем чаще на него смотришь, тем медленней ползут минуты и секунды. Бесспорно, в разные моменты жизни время имеет разную скорость, и с этим ничего нельзя поделать.

Он заснул, когда в окна уже стал заглядывать рассвет. Ему снилась Валентина Дмитриевна в розовом пеньюаре с воротничком a la Collinette и распущенными волосами, ниспадающими на ее шикарные плечи, а он стоял рядом и не мог на нее налюбоваться. А потом пеньюар опал легким облачком, оставив ее лишь в одних кружевных панталончиках, совершенно чужеродно смотревшихся на ее матовом теле, выточенном величайшим из мастеров. Мишель сделал шаг, другой и заключил ее в свои объятия, но оказалось, что он обнял пустоту. Так повторялось несколько раз, пока, наконец, она не очутилась в его руках.

– Попалась! – воскликнул он, заглянув ей в лицо. И тут же отпрянул: Петровская смотрела поверх него холодно и безжизненно, и в ее глазах отражалось небо.

– Боже мой, она мертва! – разжал он свои объятия и бросился прочь.

Но ноги не слушались его, и он едва смог сделать несколько шагов. Когда же он обернулся, то на месте, где еще несколько мгновений назад он сжимал в объятиях Валентину, стоял и участливо смотрел на него отставной штабс-ротмистр Аристов, а из-за его плеча выглядывал с виноватым видом молодой пристав с полицейской фамилией Обличайло.

– Вот такой расклад получается, – медленно произнес Аристов и поднял глаза к небу.

– Да-а, – в тон ему протянул пристав Обличайло и тоже устремил свой взор вверх.

Михаил посмотрел вслед за ними на небо и увидел белое облако в форме прекрасного женского тела. Оно быстро таяло, делалось все менее заметным и наконец исчезло, будто его и не было вовсе.

Глава 21
ТОЧКА

Сенька даже слегка опечалился, когда через два дня поутру двери старостиной баньки открылись и в нее вошли полицейский пристав и пожилой господин, обещавший ему за недостающие письма двести рублей. Сенькино заключение было вполне сносным: делать ничего не надо, а кормят три раза в день – благодать, да и только. Так можно всю жизнь прожить, ничего не делая. Он, конечно, и не надеялся, что такая лафа будет долгой, но еще с недельку пробыть под таким арестом он согласился бы за милую душу. Ан нет, хорошего никогда не бывает много. Это Сенька уже знал по собственному опыту.

– Ну что, дражайший Семен Васильевич, – начал пожилой, пристально глядя парню прямо в глаза и доставая из кармана сюртука злополучную пачку писем. – Кончился твой арест. Вере Михайловне, барыне молодой, за это спасибо скажи. Вот, отдашь ей эти письма, – протянул Сеньке пачку писем Артемий Платонович, – и свободен. Она, поди, уже ждет тебя в дубовой аллее. И наш тебе совет: чтобы более никаких западней и силков в Охотничьей роще. Не то молодой барон Дагер все же упечет тебя в каталажку. Ты понял?

– Понял, – мотнул кудлатой головой Сенька. И, набычившись, поинтересовался негромко: – А деньги, что вы обещали?

– Это двести рублей-то? Получишь ты их после того, как отдашь письма Вере Михайловне. И учти, – погрозил Аристов пальцем, – мы за тобой следом пойдем, так что не вздумай хитрить.

– Как можно! – сделал Сенька круглые глаза.

– Ты, дружок, не актерствуй здесь, – заметил Обличайло. – Причины так думать о тебе у нас имеются.

– Да, и не беги, – добавил Аристов. – Иди спокойным обычным шагом, чтобы мы могли тебя видеть. Если что – кричи.

Последней фразы Сенька не понял, только пожал плечами. Сунул письма за пазуху и пошел. Когда шел деревней, раза два оглянулся – пристав и пожилой действительно шли следом. Когда деревня кончилась, оглянулся еще раз и никого за собой не увидел. «На пушку взяли», – подумал он и прибавил шагу.

– Быстрее пошел, – заметил Аристову Обличайло, наблюдая за Сенькой из-за придорожных кустов.

– Значит, и нам надо поспешать, – ответил Артемий Платонович, и они короткими перебежками двинулись за Сенькой, стараясь не потерять его из виду. Однако расстояние между ними все же увеличивалось.

– Давай, давай, – подбадривал отставной штабс-ротмистр то ли себя, то ли пристава.

– Вы думаете, они нападут на него именно сейчас? – спросил на бегу Обличайло.

– Ве-ро-ят-но, – так же на бегу ответил Аристов. – Просто от-бе-рут у не-го пись-ма, и все.

Когда перелесок кончился и началась дубовая аллея, что вела к замку, Артемий Платонович впал в некоторое недоумение, окончившееся неприятным холодком в груди.

– Все может кончиться гораздо хуже, чем мы предполагали, – заявил он Обличайло. – Они, возможно, захотят отобрать письма после того, как парень отдаст их молодой барыне. И ежели этот Сенька смог бы отделаться только тумаками, то Вера Михайловна подвергается куда более опасной угрозе.

– Вы думаете? – спросил пристав, переведя дух.

– Да, думаю. Так что будьте начеку.

Вера поджидала Сеньку, сидя на скамейке возле огромного дуба с широкой кроной, помнящего, вероятно, времена татаро-монгольского ига.

– Принес? – спросила она, строго посмотрев на Сеньку.

– Вот, – ответил тот, понурившись и передавая письма Вере.

– И надо было тебе с этими письмами ловчить, – наставительным тоном сказала Вера Михайловна. – Это из-за тебя весь этот сыр-бор. Отдал бы мне все письма сразу, и деньги бы у тебя давно уже были, и полиция наверняка на след преступников уже бы вышла. Уходи, Сенька, видеть тебя не желаю.

– Но, барыня… – начал было канючить Сенька.

– Ступай, ступай, – махнула на него ладошкой Вера. – Знаю, что ты сейчас скажешь. Дескать, бес тебя попутал и все прочее. Не хочу ничего слышать…

Сенька, опустив голову, поплелся обратно. Его даже не грела мысль о двухстах рублях, что уже сегодня будут жечь его карман. Потеря расположения молодой барыни значила много больше.

* * *

Вера долго смотрела ему вслед. Самым правильным было бы, конечно, оставить свои заботы и о нем, и о его чудаковатой матери; Сенька с годами становился только хуже и вовсе не желал произрасти в «полезного члена общества», а его мать настолько привыкла к приношениям Веры, что и не помышляла о том, чтобы делать что-то самой. Однако, несмотря на юный возраст, Вера знала, что быть доброй вовсе не значит ждать ответного добра от других, а любить – не значит требовать ответного чувства от того, кого любишь.

Она хотела было уже подняться со скамейки, как вдруг из кустов напротив вышла Петровская.

– Я вижу в ваших руках письма, – жестко сказала она, подходя вплотную к Вере. – Отдайте их мне.

– Я отдам их только господину Аристову, – твердо заявила Вера, встав со скамейки и намереваясь уйти.

Неожиданно Петровская сильно толкнула Веру, и та, вскрикнув, снова очутилась на скамейке, больно ударившись о ее спинку.

– Что вы себе позволяете? – с негодованием спросила Вера.

– Очень многое, милочка. Уж поверьте мне. Это значит, что вы сейчас же отдадите мне письма.

– Вам? – с ненавистью глядя в глаза Петровской, сказала Вера. – Ни за что!

– Хорошо, – зловеще процедила Петровская и посмотрела поверх Веры. Вслед за этим на плечи Веры опустились тяжелые мужские руки.

Обличайло вопросительно посмотрел на Аристова.

– Может, уже пора? – с тревогой прошептал он.

– Еще нет, – ответил Артемий Платонович, не отрывая глаз от скамейки.

Тем временем, саженях в четырех от зарослей кустов, где устроили секрет Аристов и Обличайло, происходило следующее. Прохор, отобрав у Веры письма и передав их своей госпоже, связал девушке руки.

– Не вздумайте кричать, не то мы забьем в ваш рот кляп. И вам станет очень трудно дышать, – с усмешкой предупредил он.

– Вы, верно, хотите знать, Вера Михайловна, зачем нам так нужны эти письма? Тогда слушайте. Мы, – она кивнула на стоящего позади Веры Прохора, – члены разведывательного отдела Польского центрального национального комитета, борющегося за освобождение Польши из-под ига вашего гнусного императора. И очень скоро вся Польша восстанет в борьбе за свою свободу и погонит вас, московитов, со своей земли поганой метлой. А здесь, – потрясла она письмами, – фамилии и адреса наших товарищей-революционеров, и мое имя, имя Матильды Станевич, стоит одним из первых…

– Не надо ей этого говорить, – осторожно заметил Прохор.

– Почему? – взглянула на него Матильда. – Она все равно уже ничего никому не скажет…

Станевич достала из ридикюля шведские спички.

– О, за эти письма ваш военный министр и шеф жандармов Долгоруков отдал бы о-очень многое. Но они не достанутся этому мерзкому царскому сатрапу…

С этими словами она зажгла спичку и поднесла ее к одному из писем.

– Пора, Артемий Платонович, ей-богу, пора, – зашептал Обличайло, поражаясь спокойствию Аристова, видевшего, конечно, как загорелось в руках Лжепетровской первое письмо. – Она сожжет все письма!

– Не суетитесь, Максим Станиславович, – одернул пристава Аристов. – Развязка еще не наступила.

– А письма! – почти в голос воскликнул Обличайло. – Мы же их потеряем.

– Это ничего, это пусть, – ответил отставной штабс-ротмистр, совершенно сбив с толку пристава. – Потерпите еще минуту.

Тем временем Станевич подожгла последнее письмо и растоптала пепел.

– Ну, вот и все, – улыбнулась она, глядя на Веру. – Ой, что это с вами? Вы, кажется, побледнели?

– Гадина, – с ненавистью бросила ей девушка.

– А вот здесь вы не правы, – спокойно парировала выпад Веры Станевич. – Будь вы на моем месте, вы бы поступили точно так же. Но… нам пора уезжать, любезнейшая Вера Михайловна. Мы с моим товарищем и так уже слишком злоупотребили гостеприимством вашего дома. Что же касается вас, – достала она из ридикюля небольшой флакон с какой-то желтоватой жидкостью, – то ради собственной безопасности мы вынуждены предложить вам вот это.

Станевич вынула пробку и слегка взболтала жидкость во флаконе.

– Это морфий. Вы его выпьете и уснете. Очень, очень крепко. И никакой доктор уже не сможет разбудить вас. Поверьте, это не личная месть, хотя мне очень не нравилось, что вы относились ко мне недружелюбно с самой первой нашей встречи. Впрочем, вас можно понять: с моим появлением в вашем доме внимание вашего кузена, которого вы, несомненно, любите, переключилось на меня, и я тем самым стала вашим личным врагом. Ревность… – вздохнула Станевич. – Обычная женская ревность.

– Нам пора, Матильда, – подал голос Прохор. – Заканчивай.

– Да, ты прав, мой верный товарищ, – с наигранной печалью в голосе сказала Станевич и поднесла флакон с морфием к губам Веры. – Открывай рот! Пей!

– Нет, – замотала головой Вера, стиснув зубы.

– Нет? Ты смеешь противиться? Тогда мы заставим тебя выпить это силой!

С этими словами она крепко ухватила Веру за подбородок, а Прохор вдавил плечи девушки в спинку скамейки. В тот же миг он был сбит с ног налетевшим на него приставом, а отставной штабс-ротмистр, схватив запястья Матильды, зажал их, как в тисках. Пытавшегося было сопротивляться Прохора Обличайло успокоил двумя ударами, после которых тот затих и дал связать себя загодя припасенной приставом веревкой.

– Все кончено, господа революционэры, – сказал Артемий Платонович, вырвав у Матильды флакон с морфием. – Ваша игра проиграна.

– Ошибаетесь, господин Аристов, – сверкнула глазами Матильда. – Мы выполнили наше задание, и теперь вашим жандармам никогда не добраться до наших товарищей. Письма, которые могли бы им стоить жизни или свободы, уничтожены.

Она громко засмеялась, нагло и дерзко глядя прямо в глаза Артемия Платоновича.

– Вы смеетесь, – вкрадчиво усмехнулся Аристов, почти с жалостью отвечая на взгляд Матильды. – А вы ведь знаете, что у нас есть пословица, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

С этими словами он вынул из кармана сюртука фотографические снимки уничтоженных писем и показал их Станевич. Через мгновение она зарычала раненым зверем, а затем с силой, которой Аристов от нее никак не ожидал, вырвала из его рук флакон с морфием и, прежде чем он смог помешать этому, выпила все его содержимое.

– Ты выиграл, но тебе не победить меня, – прошептала она и упала замертво.

Все на мгновение остолбенели. Наконец Аристов наклонился над Матильдой и пощупал ее пульс.

– Мертва, – глухо констатировал он.

Какое-то время они молча стояли над телом Станевич, пока не услышали какой-то странный тоненький плач. Аристов и Обличайло переглянулись и с удивлением уставились на Прохора. Здоровый высоченный мужик плакал в голос, по-детски шмыгая носом, и по его щекам текли частые крупные слезы.

* * *

– Поздравляю! Поздравляю вас, господин Аристов. – Лаппо-Сторожевский улыбался и даже поднялся с кресел, чтобы его похвала была более значимой. – Признаться, я даже не надеялся, что вы так быстро раскрутите это дело. А оно вон каким оказалось: политическим, да еще особой государственной важности. Вы, несомненно, заслуживаете награды. Я лично через господина губернатора буду ходатайствовать о предоставлении вас к ордену.

– Я не Сенька, чтобы домогаться награды, – тихо, чтобы слышал один Обличайло, сказал Артемий Платонович. Максим Станиславович, не удержавшись, хмыкнул.

– Что вы сказали? – спросил Лаппо-Сторожевский.

– Я сказал, господин полицмейстер, что мы старались не из-за наград, – ответил Артемий Платонович и уже официальным тоном добавил: – Хотя, конечно же, орден – это приятно. Хочу отметить неоценимое участие в этом деле господина Обличайло. Лучшего напарника нельзя было и представить.

– Учту, учту все вами сказанное, господин Аристов, – заверил отставного штабс-ротмистра полицмейстер. – Ну а каковы ваши дальнейшие планы?

– Поеду домой, в Средневолжск, – просто ответил Артемий Платонович. – Устал!

Вечером того же дня он сел на пароход акционерного общества «Кавказ и Меркурий» и через две ночи был в Средневолжске. К своему изумлению, сходя с парохода, Артемий Платонович увидел выходящего из соседней каюты молодого барона Дагера. Они сухо раскланялись и молча пошли по коридору к выходу, сохраняя меж собой почтительное расстояние. Михаил Андреевич был смур и, верно, так же как и Аристов, весь путь безвыходно провел в своей каюте. Разница была лишь в том, что Артемий Платонович неотрывно читал своего любимого Монтеня, а Мишель так же неотрывно предавался унынию и печали. Было очевидным, что он не на шутку увлекся Лжепетровской и известие о ее истинной сути и о ее гибели повергло его в крайнюю меланхолию. Он безоговорочно принял предложение отца поехать к дяде в Средневолжск искать там места, а кроме того, его погнало из дома и чувство своей вины перед Верой.

Сойдя с парохода на пристань, он тотчас взял извозчика и укатил, по всей видимости, на квартиру к дяде. Артемий Платонович тоже, не торгуясь, взял извозчика и поехал к себе в Кошачий переулок, где у него имелась небольшая усадьба с одноэтажным деревянным особнячком, яблоневым садом и цветочными куртинами. На деле, которое они с Обличайло так грамотно раскрутили, хотя и не без ошибок и потерь, стояла жирная точка, и можно было предаться своим любимым занятиям: чтению и сочинительству. В последние годы Артемий Платонович много читал, все реже сочинял стихи, зато стал вести записки, в которых описывал некоторые из своих наиболее интересных дел. Это была настоящая художественная проза, написанная от третьего лица, реже – от первого, и таких повестей-воспоминаний скопилось уже несколько тетрадок. Дело Лжепетровской он был тоже намерен обратить в детективную повесть или роман и даже придумал ему название: Смерть в желтом вагоне.Но точка в этом деле оказалась не такой жирной, как думал Аристов: на следующий же день после его приезда за ним прислали от самого губернатора Петра Федоровича Козлянинова. Когда отставной штабс-ротмистр был привезен в губернаторский дворец, в аудиенц-зале вместе с его превосходительством господином губернатором Петром Федоровичем находился молодой полковник в мундире флигель-адъютанта.

– Разрешите вам представить, господин полковник: отставной гвардии штабс-ротмистр господин Артемий Платонович Аристов, – голосом старого вояки сказал Козлянинов и добавил не без гордости: – Фигура в наших краях весьма известная.

– Господина Аристова знают и в столице, – не без любопытства посмотрел на Артемия Платоновича полковник и протянул ему руку, – конечно, в определенных кругах… Мезенцов, Михаил Владимирович.

Рукопожатие полковника было крепким.

– А вы, стало быть, и принадлежите к этим, так сказать, определенным кругам? – улыбнулся Аристов.

– Имею такую честь, – серьезно ответил Мезенцов. – Если вам это интересно, я исправляю должность товарища начальника штаба Отдельного корпуса жандармов Его Императорского Величества.

– Мне это известно, – кратко сказал Артемий Платонович.

– Превосходно, – остро глянул на Аристова флигель-адъютант. – Значит, мне не придется долго объяснять вам, почему все события, связанные с миссией покойного чиновника особых поручений Макарова и секретными письмами, добытыми им, а затем и вами, следует держать в строжайшей тайне.

– Не придется, – согласился отставной штабс-ротмистр.

– Это государственной важности дело.

– Понимаю.

– Вы, верно, также понимаете, что содержание писем, которые вам перевела Матильда Станевич, вы должны забыть, – без всякого намека на какую-либо интонацию произнес Мезенцов.

– А какие письма вы имеете в виду? – поднял кустистые брови Аристов.

– Хорошо, – рассмеялся флигель-адъютант, дружелюбно глянув на отставного штабс-ротмистра. – Весьма отрадно, что мы так хорошо поняли друг друга.

Тем же днем жандармский полковник, блестящая карьера коего обещала закончиться как минимум генерал-адъютантскими эполетами, отбыл из Средневолжска в столицу. А Артемий Платонович, вернувшись к себе в Кошачий переулок, зажил прежней жизнью затворника, предаваясь своим любимым занятиям, чтению и сочинительству и появляясь в губернском обществе разве что в случае крайней необходимости. После разговора с Мезенцовым его более не тревожили, и Аристов решил, что в деле с секретными письмами поставлена наконец точка.

Но он ошибся…