Текст книги "Бомба для империи"
Автор книги: Евгений Сухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Спаси тя бог, – говорили старухи, принимая с благодарностью кажущуюся добродетель Бизюли. И вскоре попадали под его нож в каком-нибудь укромном месте.
Так вот, присяжный поверенный при окружном суде Санкт-Петербурга Герман Януарьевич Столбищев-Ярцев сумел повести судебный процесс так, что судья в конечном итоге склонился к выводу, что Кокконен совершал свои преступления в силу болезни, вызванной психическим расстройством. Вместо виселицы или бессрочной каторги Бизюля был помещен в психиатрическую клинику святого Николая Чудотворца на реке Пряжке [2]2
Бизюля Кокконен пробыл в психиатрической клинике до 1905 года, когда вместе с политическими узниками был «освобожден» из клиники, поскольку она находилась при упраздненном революционерами тюремном остроге. В октябре 1905 года вошел в число беспартийных депутатов «Общегородского Совета Рабочих Депутатов города Петербурга» от профсоюза текстильщиков. Был лично знаком с Председателем Совета Хрусталевым-Носарем и тогда меньшевиком Львом Давидовичем Троцким. Последнему нравился твердостью характера и непримиримостью к врагам революции. После разгрома Совета Кокконену удалось избежать ареста, и до 1917 года о нем ничего не было слышно. После избрания Троцкого 20 сентября 1917 года Председателем Петроградского Совета Бизюля Кокконен вошел в состав Исполнительного комитета как «старейший большевик». Умер в 1918 году от передозировки кокаина. Официальная версия смерти – белый террор. Похоронен с почестями на Волковском кладбище недалеко от могилы архитектора Тона.
[Закрыть].
Операция по освобождению из тюрьмы Плотного началась с того, что принявший дело по его защите присяжный поверенный Столбищев-Ярцев подал кассационную жалобу. Состоялось новое судебное разбирательство, что и являлось главным условием побега. В перерыве между слушанием дела Плотный попросился по малой нужде. Когда два охранника провели его в ватерклозет и сняли с него ручные кандалы, чтобы он мог справить свои дела, Плотный и оказавшийся рядом некий господин с револьвером впихнули охранников в ретирадную и заперли их снаружи на висячий замок. Дескать, сортир на ремонте. А сами благополучно вышли из здания суда, сели в тотчас подъехавшую пролетку и были таковы. С тех пор Плотный являлся пожизненным должником Густава и принужден был исполнять все его приказания и пожелания. Впрочем, то, чем занимался Плотный, со временем стало ему не особо в тягость… В Козьмодемьянск пришли вечером. До сего момента Плотный и Сева играли в гостиной с еще несколькими пассажирами первого класса в банк (Долгоруков все время выигрывал, хотя сильно и не плутовал), а когда на высокой горе показался Козьмодемьянск – все вышли на палубу полюбоваться городом и вечерней Волгой. «Все» – это имеются в виду те, кто не плавает по Волге на пароходах еженедельно, а коим сие путешествие внове и в диковинку.
Вы бывали в Козьмодемьяске? Чудно! Тогда вы должны помнить храмы, построенные почти на краю крутого спуска, каменные дома и часовни и золотые купола недавно выстроенного собора греческой архитектуры. А на самой вершине крутояра – девичий инородческий монастырь. Ну, для нерусских Христовых невест: чувашек, там, мордвы и прочих черемисских племен. Даже для крещеных татарок. И ежели деревня Козловка есть биржа яиц, то Козьмодемьянск – биржа леса. И этим все сказано.
Но – город городом, и таких городов по рекам Российской империи сотни, ежели не тысячи. И есть много лучше. Но Волга – одна. И если днем она поражает, то вечером – буквально очаровывает. Ее вечерняя степенность и невозмутимость вызывает благоговение. Волга мудра, и кажется, что она знает что-то такое, чего никогда не узнать человеку, хотя он и мнит себя венцом природы. На фоне тихой и гладкой мудрой реки венец природы, по сути, – никчемное и суетливое создание, глупое и беспомощное в своих мыслях и стремлениях. Волга – незримый колосс, титан, и человек по сравнению с ней – капля. Одинокая и жалкая, что оторвалась от общего потока, упала и сгинула…
Такие или, может, немного иные мысли были в голове у Севы Долгорукова, когда он созерцал водную гладь в обрамлении серебряной ночи. Что думал в такой момент его попутчик с невероятной фамилией Первопрестольный – неведомо. Но вряд ли он был озабочен обещанным ему Густавом гонораром или тем, что его сюртук заметно жмет ему под мышками. Впрочем, о чем думает плотный человек в очках с золотой оправой, мало заботило Всеволода Аркадьевича.
Далее, в двух часах хода, мимо густых казенных лесов с деревеньками и починками по берегам – Васильсурск, город беднее Чебоксар и лишь по статусу город, а так – обыкновенное большое село. Затем Макарьев, Исады и – Нижний Новгород. От Нижнего – по «железке» до Москвы, в желтом вагоне первого класса. Вместе, как братья близнецы. Или любовники, что уже мало кого удивляет после нашумевшего скандала с разгоном педерастов-«теток» (так называли себя сами мужеложцы из Зоологического сада в Санкт-Петербурге) и нескольких случаев задержания мужеложцев во время приставания к кадетам и солдатам на Конно-Гвардейском бульваре и возле ватерклозета на Знаменской площади. Впрочем, человеку в очках на это наплевать. У него – серьезное дело. Он не везет Густаву деньги, зато везет человека, их взявшего, что, возможно, значительно важнее.
Наплевать на то, что про них могут подумать, и Севе Долгорукову. У него тоже важное дело – разрешить ситуацию, которая сложилась вокруг денег курьера и его друзей. Только вот получится ли?
Москва поразила его ритмом жизни и шумом множества экипажей. По сравнению с ней в Казани – нетронутая патриархальная тишина. Как давно он не был в Москве, ежели поражен ею, как настоящий провинциал! И странно, что ему от этого ритма не по себе. Неужели провинция привязала его к себе, как законная венчанная супруга, развестись с которой не позволяет Святейший Синод?
Обед в ресторане, молчком, потому как разговаривать с Плотным было совершенно не о чем. Да и желание отсутствовало. Человек в очках с золотой оправой кажется спокойным и невозмутимым. Представляется или это действительно так? Ежели это так, то стоит позавидовать его хладнокровию и выдержке.
Убийца… Этот плотный в очках – профессиональный убийца. Сева едет с исполнителем-убийцей к убийце, отдающему приказы убийцам убивать. В самое логово. В эту, мать ее, Швейцарию, страну холмов и озер, а еще банков, четырех языков, политических изгнанников и кантона Цюрих, в котором проживает страшный и мифический Густав. Впрочем, слово «мифический» можно опустить…
Глава 5
УЛИЦА НИДЕРДОРФШТРАССЕ, или ДВЕ ВСТРЕЧИ ГУСТАВА
Цюрих – это и кантон, то есть территориально-административная единица Швейцарии, регион, и одновременно его (кантона) столица. Ну, как Казань – столица одной из российских губерний.
Еще Цюрих – это церковь Святого Петра, заложенная здесь в восьмом веке от Рождества Христова, реки Зиль и Лиммат. На берегу реки Лиммат располагался римский замок, на месте которого вырос дворец Каролингов, и ратуша в стиле барокко, выстроенная в конце семнадцатого века.
Цюрих – это гора Утлиберг в окрестностях города и Цюрихское озеро, смыкающееся нижней своей частью с городом на востоке. В этом озере, Нижнем, как принято называть эту его часть, недалеко от железнодорожной насыпи – об этом даже написала межрегиональная газета «Швайцер Цайтунг» – несколько дней назад было найдено тело человека в полосатом дорожном костюме. Очевидно, он решил покататься на лодке, но перевернулся и утонул. Нижнее озеро славится своей глубиной, ведь дно здесь в некоторых местах ниже уровня воды более чем на сто метров! Недалеко от трупа была найдена и лодка, перевернутая вверх килем, – явно несчастный случай. Личность покойного из-за раздутости тела и, в частности, лица, достаточное количество времени пребывавшего в воде, установить не удалось, и человек в полосатом дорожном костюме был похоронен на казенные средства на местном кладбище. На его могилу, ввиду отсутствия информации о нем, равно как и о его вероисповедании, был просто положен могильный камень с надписью:
Unbekannte.
Еще Цюрих – это монастырь-собор Гроссмюнстер на правом берегу Лиммата, основанный, по преданию, еще Карлом Великим над могилами святых покровителей Цюриха Феликса и Регулы. И на север от собора, параллельно набережной Лиммата – улица Нидердорфштрассе. На ней в тихом месте – дом с крохотным ресторанчиком на первом этаже, каковых в Цюрихе превеликое множество. А на втором этаже дома – резиденция Густава. Только об этом мало кто знает… Разве что самые посвященные.
Не далее как за день до приезда в Цюрих «Семена Семеновича Первопрестольного» и Всеволода Аркадьевича Долгорукова Густав встречался здесь с двумя людьми.
Первым был его родственник Исаак Дембо, скрывшийся из России после событий первого марта прошлого года. В Цюрихе он проживал под фамилией Бринштейн и являлся одним из самых энергичных организаторов русского студенчества и российских эмигрантов в Швейцарии. Это по его собственным словам. Правда, Исаак Вульфович принимал весьма деятельное участие в Русской читальне, которая под его влиянием получила радикально революционное направление, однако это было сделано во исполнение поручения Густава. Равно как исполнением его поручения было и то, что он являлся руководителем созданного «Центром» «Социалистического клуба», пытавшегося установить более тесные связи с Россией. Работник Дембо был неплохой и «Центру» весьма полезный, но его вечно приходилось одергивать за слишком болтливый язык.
– Поедешь в Петербург, – сказал ему на той встрече Густав. – Пора начинать готовить новую акцию, – сделал он нажим на последнем слове.
– Но…
– Твое дело изъято из производства и приостановлено, – упредил возражение родственника Густав, поняв, что тот хочет сказать. – «Центр» сделал все от него зависящее, – и Густав остро посмотрел на Дембо, – весьма солидно потратился на это. Так что оправдывай доверие и не беспокойся. Если будешь хорошо маскироваться, то ничего с тобой не случится.
– Хорошо. Но… Миротворец [3]3
Так в определенных кругах называли императора Александра III за его миролюбивую политику.
[Закрыть]теперь будет очень осторожным, – заметил Исаак Вульфович. – Да и везучий он. Как и его батюшка. Ведь если бы тогда он вовремя выехал из Аничкова дворца в Петропавловскую крепость, все бы получилось.
– Александр Второй тоже был везуч, верно, – согласился с родственником Густав. – Но вспомни: чем закончилось его везение?
– А с кем там готовить акцию? – не без основания спросил Густава Дембо. – Всех разогнала охранка. А самых деятельных упекли на каторгу и в тюремные остроги.
– Найдешь. – Густав не хотел распространяться на эту тему, также беспокоившую его. – Материала для этого мероприятия там всегда с избытком. Кроме того, с тобой поедет Марта…
Марта Гинсбург была второй, с кем встретился в тот день Густав. Она тоже была посвященной, да и просто с ней было легче, – ненависть к царствующему режиму буквально сочилась из нее, как сок из раздавленных ягод…
* * *
Марте Михайловне Гинсбург было двадцать три года. Она была неглупа, резка в суждениях и остро ненавидела Россию. Красивая черноокая еврейка родом из Керчи, навсегда, как она думала, покинувшая ненавистную ей империю. Так захотела она сама. Ее папа Мендель Шмуэлевич никуда из России выезжать не хотел, и мама Бейла Лейбовна – тоже. Равно как и ее старший брат Натан, владелец мукомольной фабрики и акционер консервного завода «Монблата и Копеловича». Всем им нравилось жить в Керчи, на Митридатской – улице купцов, факторов, комиссионеров, хлебников, ростовщиков, почетного мирового судьи и даже двух членов Земской управы – и ходить в Главную синагогу в Митридатском переулке.
Но Марта Гинсбург пылала негодованием и желанием мстить. Когда она начинала говорить о революции и о том, что в царской России не только жить, но и дышать свободно невозможно, ее ноздри раздувались, словно у скаковой лошади. Слова об осторожности и осмотрительности в суждениях и поступках, иногда произносимые папой Менделем, отскакивали от нее, как горох от стены. Папу она слушала, но слышать при этом не хотела.
Первое потрясение она получила в шестилетнем возрасте, когда вместе с отцом и матерью гостила в Одессе у дяди Давида. Дядя с папой были погодками и очень походили друг на друга, как братья-близнецы. Тогда, в семьдесят первом году, случился в Одессе мощный трехдневный еврейский погром, когда разъяренные греки разгромили сотни шинков, лавок и магазинов, принадлежащих израилевым сынам. Имущество их – бакалейные и колониальные товары, часы, ювелирные изделия и прочее – греки не рассовывали по карманам, а выносили на мостовую и растаптывали ногами. А произошло такое потому, что после Крымской войны наступила торговая, в результате которой евреи оттеснили греков, присвоили себе всю торговлю бакалейными и колониальными товарами и прибрали к своим рукам все внешнеторговые операции, включая контрабандные. Плюс завладели контролем над банками и банкирскими конторами. Теперь уже не имелось в Одессе банкирских домов и разменных лавок Канарисов, Пасхалисов, Пипирко, Хасисов и Митрополусов. Зато были – Рафаловичей, Писаржевских, Бродских, Гуровичей, Зусманов и Давида Гинсбурга.
В тот год греки разнесли все, что попалось им по дороге. В том числе и разменную лавку дяди Марты – Давида Шмуэлевича Гинсбурга. А самому ему выбили левый глаз. Жестокий погром и одноглазый дядя оставили в душе Марты неизгладимое впечатление. И в ее душе поселилась ненависть к режиму, который не сумел защитить их.
А потом был погром в Керчи, в июне восемьдесят первого года. Тогда, после убийства императора Александра Освободителя, еврейские погромы прокатились по всему югу России, Новороссии и Украине. Убийство 1 марта 1881 вызвало – и в этом мало удивительного – всенародное смятение умов. Для простонародья, и особенно крестьянских масс, основы жизни и вера в завтрашний день крепко пошатнулись, ежели не рухнули вовсе. А шатание основ жизни вызывает отчаяние. Особенно когда нечего терять.
Первый погром произошел в Елизаветграде 15 апреля и был подавлен 17 апреля войсками, стрелявшими в толпу громил. 20 апреля начались погромы в Кишиневе и Конотопе, вызванные дороговизной хлеба, подавленные тотчас в зародыше с человеческими жертвами. 23 апреля возникла погромная вспышка с разгромом меняльных контор и лавок в Киеве, остановленная также военными силами.
Отголосками киевского погрома явились погромы еврейских шинков и лавок в Жмеринке, а в начале мая – в местечке Смела, куда даже пришлось вызвать роту правительственных войск.
В мае – июне погромы вспыхивали в Екатеринославской и Полтавской губерниях, где богатые евреи, арендуя помещичьи земли, сдавали их крестьянам по непосильной цене.
Погром в Керчи начался в начале июня. Марта тогда только-только окончила Керченскую гимназию и собиралась ехать в Санкт-Петербург поступать на Надеждинские акушерские курсы.
Погромщики прошлись по Большой и Малой Митридатским улицам и переулкам, разбили в мелкие осколки витрину магазина готового платья Шмулевича, фотографический павильон Зильбермана и семь ростовщических контор и меняльных лавок. Два погромщика забрались в контору мукомольной фабрики Натана Гинсбурга и принялись рвать долговые обязательства. А когда Натан появился, чтобы их унять, то погромщики молча спустили его с лестницы, в результате чего он сломал ногу в двух местах.
В доме Гинсбургов погромщики разбили окна на втором этаже, и один из осколков попал папе Менделю в правый глаз. Глаз вытек, и папа стал таким же одноглазым, как и его брат Давид в Одессе. Два глаза теперь у них было на двоих. После этого случая Марта и решила покинуть Россию навсегда, чтобы издали мстить за одноглазых родственников и сломанную в двух местах ногу брата Натана.
Вначале она уехала в Париж, затем перебралась в Берн, где стала изучать прикладную медицину – верно, для того, чтобы человек после покушения уже не смог оправиться и встать на ноги. А еще рьяно включилась в работу самых радикальных революционных кружков, в результате чего была замечена «Центром».
Скоро Марта самостоятельно научилась делать метательные разрывные снаряды. При опытах, проведенных недалеко от Цюриха, в местечке Петерстобель – резиденции Исаака Дембо, – обе ее бомбы разорвались, да к тому же быстрее других. Потом была стажировка при Техническом отделе «Центра», где Марта Гинсбург познакомилась с Густавом. Какое-то время он был ее непосредственным начальником, но после ее посвящения в 1885 году их пути разошлись. И вот, с момента несостоявшегося покушения на императора Александра Александровича 1 марта 1887 года, она снова была в подчинении Густава…
* * *
– Собирайся, поедешь в Россию, – заявил ей Густав, как только она переступила порог.
– Одна? – только и спросила Марта.
– Нет, с Дембо.
Марта чуть поморщилась, что не ускользнуло от внимания Густава. Похоже, Дембо ей не нравился. Однако сумела промолчать. Она прекрасно осознавала, что такое быть посвященной. А еще более, что такое приказ «Центра»…
– Твоя задача, Марта, заключается в том, чтобы собрать рассеянные охранкой остатки «Народной воли» и создать новую «Террористическую фракцию». Цель – убийство русского царя весной следующего года. Ранней весной, – уточнил Густав…
– Опять первого марта? – без улыбки спросила Марта.
– Желательно, – услышала она ответ.
Ноздри Марты раздулись, как у боевой лошади, услышавшей призыв трубы. Все ясно. Она сделает это. Если надо – ценой собственной жизни…
– Сама не лезь, – словно догадался об ее мыслях Густав. – Максимум твоего участия в акции – написание прокламации от лица «Народной воли» про покушение. И изготовление бомб. А еще лучше – научить кого-либо из новых героев самим готовить метательные снаряды. И помни, – Густав дольше обычного посмотрел в глаза собеседнице, – на сей раз осечки быть не должно. Ты меня поняла?
– Да, – коротко ответила Марта.
А что еще было говорить? И так все ясно.
Глава 6
В ЦЮРИХЕ, или ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НА ВСЕ ПРО ВСЕ
Аудиенция у Густава состоялась в самый день приезда Плотного-«Первопрестольного» и Долгорукова в Цюрих. Когда они вошли, Густав пытливо посмотрел в глаза Всеволода Аркадьевича, но страха в них не обнаружил. А вот решимость – имелась. К чему бы это?
«Похоже, с этим господином из России придется повозиться», – подумал дважды посвященный и, указав рукой на кресло против своего стола, спокойно произнес:
– Слушаю вас.
Затем он кивнул Плотному, чтобы тот вышел, и, подождав, когда Всеволод Аркадьевич усядется, весь обратился во внимание.
Сева кашлянул.
– Во-первых, я бы хотел принести свои извинения за причиненные вам неприятности, – начал он. – Мы не знали, что деньги принадлежат вам и вашей организации.
Всеволод Аркадьевич замолчал и посмотрел на Густава. Тот был невозмутим, и о чем он думает, понять было невозможно.
– А если б знали? – неожиданно спросил он.
– А если бы знали, то этого вашего курьера мы обошли бы стороной, – ответил Долгоруков. И добавил: – За версту.
Это была правда. Если бы он знал, что разводка курьера приведет к таким последствиям, то непременно дал бы отбой афере. Ибо кому нужны неприятности? Да никому…
Сева замолчал, ожидая, не последует ли новых вопросов.
Не последовало. И чтобы прервать затянувшуюся паузу, сказал:
– Но каждый зарабатывает себе на жизнь как может. Верно ведь?
Ответа снова не последовало. Густав молчал и смотрел на Долгорукова, точнее изучал, как естествоиспытатель-ботаник разглядывает только что пойманную редкую бабочку, которая вскоре послужит украшением его коллекции…
Чего он молчит? От этого молчания Сева был в некотором замешательстве, и слова, подготовленные для этой встречи, уже казались ненужными. А других он пока не придумал.
Странный человек этот Густав. Странный и весьма опасный. Все линии поведения, придуманные для различных людей, в данном случае были совершенно бесполезны. Он не подходил ни под один известный Долгорукову типаж. И было непонятно, как следует вести себя с ним…
Тишину прервал Густав:
– Ну, что же вы замолчали? Я вас внимательно слушаю.
Слово «внимательно» он произнес с такой тонкой язвительной интонацией, что Сева понял: надо что-то говорить. Только вот что? Может, покуда потянуть время и собраться с мыслями?
– Прошу прощения, – Всеволод Аркадьевич и правда собрался немного потянуть время, – а какую организацию вы представляете? Какая-нибудь международная сырьевая биржа? Акционерное предприятие или что-то в этом роде?
Лицо Густава оставалось невозмутимым. По нему не пронеслась даже тень усмешки, даже намек на нее, хотя вопрос Долгорукова должен был вызвать именно такую реакцию. Он спокойно смотрел прямо в глаза Севе и так же спокойно и невозмутимо ответил:
– Да, я представляю некую организацию. Я – часть ее. – Он откинулся к спинке кресла. – Четыре года назад один господин, который был должен нам шестьдесят тысяч франков, решил их не отдавать. Он сменил имя, изменил внешность и тайно уехал во Фрай-Бентос, портовый городок президентской республики Уругвай на границе с Аргентиной. На прошлой неделе его нашли с перерезанным горлом и стофранковой банкнотой во рту. Так что, ежели кто хочет, чтобы все было шито-крыто, – Густав снова пристально взглянул в глаза Долгорукова, – тот слишком многого хочет…
Всеволод Аркадьевич намек понял.
– Вы что, искали его все эти четыре года? – изобразил он крайнее удивление на своем лице. – И смогли найти под чужой фамилией, с чужим лицом и в чужой стране?!
Густав молчал. Но его молчание было самым что ни на есть положительным ответом.
– М-да-а… Серьезная у вас организация, – бормотнул Всеволод Аркадьевич даже несколько растерянно. Что это за серьезная организация, и насколько серьезная, Долгоруков гадать не стал.
– А вы, стало быть, промышляете тем, что помогаете глупым людям расставаться со своими деньгами, – сказал Густав скорее утвердительно, нежели задал вопрос.
– Что-то в этом роде, – осторожно ответил Сева.
– И как? Хватает на хлеб с маслом?
– Хватает… – просто ответил Всеволод Аркадьевич.
– Когда вы вернете мои деньги? – неожиданно спросил Густав. – Ведь вы именно с этим сюда приехали?
– Н-не совсем, – негромко ответил Долгоруков. И бросил незаметный взгляд на собеседника.
Ему было важно, как тот отреагирует на эти нахальные слова. Если взовьется, то Сева начнет увещевать его и постарается уверить, что ничего страшного не произошло и все еще можно поправить. Тогда Долгорукову будет ясно, в каком настроении пребывает Густав и как к нему следует относиться. Пока же было непонятно, злится он на Севу, поражается его смелости или замыслил против него что-либо зловещее. Но Густав просто равнодушно ответил:
– Не понимаю.
И вопросительно посмотрел на Севу. Как, дескать, он еще смеет мне перечить?
Вот теперь было ясно, о чем думает Густав. И Всеволод Аркадьевич, правильно поняв взгляд собеседника, произнес как можно тверже:
– Я не могу вернуть вам деньги.
– Почему не можете? – даже не попытался скрыть легкого, правда, но все же удивления Густав. Человек, сидящий напротив него, решительно не нравился дважды посвященному. Вот именно из-за таких чаще всего и срываются планы их организации. И именно такие люди, решительные и непредсказуемые, являются самыми опасными для нее. – Разве вас не впечатлил пример с господином из Фрай-Бентоса?
– Признаюсь, очень впечатлил, – ответил Сева.
– Тогда почему?
– Во-первых, денег у меня уже нет…
– А во-вторых?
– А во-вторых, вы убили моего товарища. А перед этим пытали. Разве мы не квиты? – спросил Долгоруков.
– Нет, – просто ответил Густав.
Всеволод посмотрел прямо в зрачки собеседника. Они были темные и холодные, как бездна. Вообще, по его глазам ничего было нельзя прочесть. Во всяком случае, места для человечности и сострадания в них точно не было.
– Но вы убили, – сказал Всеволод Аркадьевич, еще пытаясь вывести Густава на разговор по теме, заданной им. – А человеческая жизнь дороже всяких денег.
– Здесь вы заблуждаетесь. Не всякая жизнь дороже денег…
– Мне кажется, всякая, – не собирался соглашаться с собеседником Всеволод Аркадьевич.
– Это вам только кажется. Все, спор на эту тему завершен, – не собирался больше идти на поводу у Долгорукова Густав. – Все равно мы останемся каждый при своем мнении.
– Это верно, – произнес Сева и снова посмотрел ему прямо в зрачки. – Но пытать…
– Этого требовали обстоятельства, – невозмутимо произнес собеседник.
– Я не знаю таких обстоятельств, чтобы людям выкалывали глаза, – твердо сказал Долгоруков.
– Зато я знаю! – резко парировал его реплику Густав и перешел на «ты»: – Итак: мне тебя убить или мы разойдемся как-то иначе?
– Ты, конечно, можешь меня убить…
– Разумеется, сударь, – перебил тот Севу и впервые улыбнулся.
«А он маниак», – промелькнула у Долгорукова мысль. Но он тотчас забыл о ней и продолжил:
– …но в этом случае денег ты не получишь.
– Ты же сказал, что у тебя нет денег, – заметил Густав. – Значит, я тебя убью. А перед этим, – он снова пытливо посмотрел на Севу, – выколю тебе глаза. Чтоб другим неповадно было красть у меня деньги.
– У меня нет денег. Пока нет… – сказал Всеволод Аркадьевич, справившись с холодком в груди, вызванным последними фразами Густава, и уже принимая навязанную ему тему разговора. – Но я смогу их достать.
– Достать? – Густав прикидывался спокойным, но где-то внутри чувствовал себя оскорбленным наглостью и бесстрашием Долгорукова. Черт бы побрал эту породу людей, представителем которой являлся этот наглец из России. А ведь именно в России их много. Больше, чем где-либо. Прямо рассадник какой-то. Поэтому «Центр» и обращает особое внимание на эту страну, чтобы навсегда и бесповоротно извести породу непослушных русских и сделать их беспрекословными рабами, как и всех прочих… – А откуда вы намерены достать деньги? Из кармана, из мешка, из банка или кассы взаимопомощи несостоятельным студентам? А может, из чулка вашей любимой бабеньки? Ну! Говорите, сударь, говорите…
При слове «бабеньки» Всеволод Аркадьевич невольно поежился. Как он, этот Густав, смеет так говорить о бабеньке? Его бабеньке? Которая воспитала его и дала все то, что всегда помогало ему в жизни? Не-ет, приятель, мы еще посмотрим, кто кого…
Невольно вспомнился Троицын день на Девичьем поле. И ее слова, что благие намерения ведут в ад.
А ведь она права. К примеру, отдать неправедно заработанные деньги или вернуть долг входит в намерения, несомненно, благие. Да, он забрал чужие деньги и по правилам должен их вернуть. Но как будет использовать эти деньги Густав? Во благо чему-либо или кому-либо? Глядя на него, этого не скажешь. Значит, деньги, которые вернет Сева, будут использованы во зло. Вот и выходит, что благие намерения работают во зло. И ведут в ад…
– Ну, что вы замолчали? – сверлил его взглядом Густав. – Как вы собираетесь достать деньги?
– Есть план…
– План! – Густав даже привстал со своего кресла. – У него есть план… Забавно, право! Денег, значит, нет, а план – есть?
– Есть, – не обращая внимания на едкий сарказм, сказал Всеволод Аркадьевич.
– А на кой черт мне твой план? – Он снова уселся в кресло и уставился на Севу. – Мне нужны мои деньги…
– Это план, как добыть большие деньги, – как можно более убедительно произнес Долгоруков.
– Хочешь снова кого-то развести?
– Да, – спокойно ответил Сева.
– Не пойдет, – обрушил разговор Густав. И выжидающе посмотрел на Долгорукова.
– Я верну вам деньги ровно через две недели, – заверил его Всеволод Аркадьевич.
Густав долго и внимательно смотрел на него. О чем он думал и что именно высматривал в его глазах, знает, надо полагать, один Всевышний. Хотя вряд ли… Создатель давно уже отвел свой взор от этого человека и забыл о его существовании, ибо тот недостоин его внимания, а значит, господь не будет ни наказывать его, ни миловать.
Все дело в дьяволе! Вот кто знал, какие мысли кружат в его голове. А может, и направлял его мысли…
– Через десять дней, – отрезал Густав. – Ты вернешь мне деньги через десять дней. – Он отвел глава от Севы и уже почти равнодушно добавил: – Две украденных у меня суммы.
– Две? – переспросил Сева, хотя прекрасно все расслышал.
– Две, – повторил тот. – То есть триста шестьдесят тысяч. Набежали кое-какие проценты.
Все-таки этот раунд остался за Севой. Он выиграл. Правда, только по очкам…
Выслушав последнюю фразу, Всеволод Аркадьевич согласно кивнул. Потому как не согласиться означало тотчас подписать себе смертный приговор. Другого выхода не оставалось: не столь часто можно повстречать людей, подписывавших себе смертный приговор, тем более добровольно.
– Вот и славно, – уже благодушно произнес Густав. – А теперь расскажи мне свой план.
– Боюсь, это займет много времени, – попытался отказаться Всеволод Аркадьевич.
– А что, ты куда-то торопишься?
– Нет, – пожал плечами Долгоруков.
– И я не тороплюсь, – как-то даже удивленно произнес Густав. И вонзил взгляд в Севу: – Рассказывай.
Всеволод Аркадьевич немного помолчал и начал с вопроса. А поскольку напряжение между собеседниками достаточно разрядилось, они снова перешли на официальное «вы»:
– Вы знаете, как строилась Северо-Кавказская железная дорога?
– Нет, – ответил Густав.
– Ее строительство началось с того, – начал Сева, – что без малого тридцать лет назад атаман Войска Донского подал военному министру рапорт о необходимости сооружения железной дороги от Грушевских копей к пристани у станицы Мелеховской. Строительство железной дороги на донских территориях было вызвано необходимостью торгово-промышленного развития края, потому как в пятидесятых годах на территории, прилегающей к Дону, в районе реки Грушевки, были открыты богатые залежи каменного угля. Потребители этого угля – крупные промышленные предприятия – нуждались в том, чтобы сырье доставлялось стабильно и быстро. Министр снесся с императором, и тот высочайше соизволил дать таковое разрешение. Далее все пошло, как оно и было должно идти: появилось официальное «Положение о Комитете для строительства железной дороги», потом был разработан проект, который после некоторых поправок – главным образом, по финансовой части – был утвержден, и началось строительство. Через три года без одного месяца железная дорога была готова. Потом возникла необходимость соединить Кавказ с общей сетью железных дорог. Это было вполне логично… Концессию на сооружение дороги получил никому тогда не известный коллежский асессор барон Штейнгель. И он, как учредитель и директор, создал акционерное общество Владикавказской железной дороги и взял на себя обязательство построить за три года железнодорожную линию Ростов – Владикавказ в шестьсот пятьдесят две версты. И построил…
Долгоруков замолчал и посмотрел на Густава. Тот слушал внимательно, и когда Сева прервался, нетерпеливо посмотрел на него: что, дескать, дальше и к чему этот рассказ? Всеволод Аркадьевич взгляд понял и продолжил:
– Я в настоящее время проживаю в Казани. Этот город до сих пор не связан с Москвой и Петербургом железнодорожным сообщением. Он вообще не связан с общей сетью российских железных дорог. Для того чтобы попасть, к примеру, в Москву, до Нижнего Новгорода надо плыть на пароходе, а уж потом пересаживаться на поезд. А город Казань промышленный и торговый; необходимость в железнодорожных перевозках товаров и людей возникла острая и стоит уже давно. Денег же на строительство железнодорожной линии, которая бы связала Казань с общей сетью железных дорог, в империи нет – и не предвидится. Стало быть, надлежит помочь родному городу и построить частную железную дорогу. Я нахожу человека, который поднимет в городской Думе вопрос о сооружении железнодорожной ветки, скажем, Казань – Рязань, и организую акционерное общество Казанско-Рязанской железной дороги. Слава богу, на это теперь не требуется высочайшего соизволения. Потом решением городской Думы я получаю концессию на строительство железнодорожной ветки и беру в коммерческом банке крупный заем. Перевожу его в одну торгово-закупочную компанию, тоже нами организованную, которая якобы будет поставлять нам чугунные или стальные рельсы из Германии, и открываю аккредитив в Международном банке на все крупные города в Европе, в том числе и в Цюрихе. Назначаю вас бенефициаром, и вы преспокойненько снимаете у себя дома наличные. Всю требуемую вами сумму. Торгово-закупочная компания неожиданно исчезает, а наше акционерное предприятие, лишившись денег, объявляет себя банкротом. Все…
