Текст книги "Генералы шального азарта"
Автор книги: Евгений Сухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Часть II
Огонь-Догановский И «граф» Давыдовский
Глава 6
Хандра и как ее лечить
– Минутку, минутку. – Алексей Васильевич взял юношу за кисть и повернул ее. Веер карт, что молодой человек держал в руке, повернулся лицевой стороной наружу. – У вас же пять козырей!
– Да-а, – протянул юноша, – пять. А что вам не нравится?
– А почему вы пошли с масти?
– Ну…
– Я же не далее как на прошлом занятии говорил вам: «Когда вы имеете пять козырей, непременно ходите с них, пусть даже остальные восемь карт не принесут вам ни одной верной взятки»! Говорил или не говорил?
– Говорили.
– Почему же вы не послушались?
– Я думал…
– Не надо вам думать, – Огонь-Догановский устало вздохнул и принялся тасовать карты. – Пока не надо, конечно. Сейчас вы должны только соблюдать основные правила виста. Без знания этих правил, будете вы думать или не будете, вам и вашему товарищу никогда не выиграть. А стало быть, вы профукаете все денежки…
Алексей Васильевич знал, о чем говорит. Если можно так выразиться, он был потомственным картежным игроком, так как приходился родным сыном того самого Василия Семеновича Огонь-Догановского, столбового смоленского дворянина и профессионального игрока, которому светоч российской поэзии Александр Пушкин проиграл почти двадцать пять тысяч рублей, сумму более чем внушительную. В имении Алексея Васильевича, в ящичке бюро, обычно закрытом на замок, и по сию пору хранилось в бархатной папочке письмо Александра Сергеевича со следующим содержанием:
Милостивый государь, Василий Семенович!
Я с охотою взялся бы выкупить Ваши долги, но срок оным векселям, по словам Вашим, два года, а следующие Вам 24 800 рублей обязан я выплатить в течение 4 лет. Я никак не в состоянии, по причине дурных оборотов, заплатить вдруг 25 тысяч. Всё, что могу за Ваш 25-тысячный вексель выдать, это 20 тысяч с вычетом 10 процентов за год – т. е. 18 тысяч рублей. В таковом случае извольте отписать ко мне, и я не премину чрез Вас или чрез кого Вам будет угодно доставить Вам означенную сумму.
А. ПушкинМая 13 числа 1830 года, Москва
– Итак, продолжим. – Огонь-Догановский раздал по тринадцать карт. – У кого пять козырей?
– У меня, – отозвался молодой человек с едва намечавшимися усиками.
– Хорошо, – промолвил Алексей Васильевич. – Что за козыри?
– Дама, валет, шестерка, тройка и двойка.
– Если пять козырей, то надобно ходить… – Огонь-Догановский замолчал и уставился на парня.
– С козырей, – неуверенно сказал молодой человек с пробивающимися усиками.
– Верно. С какого начнете?
– С двойки.
– Снова верно. При таком раскладе: дама, валет и три мелких козыря следует ходить с самого мелкого. А если бы были туз, король и три малых?
– Я бы сходил с малого, – сказал молодой человек постарше.
– Почему? – поднял на него взор Огонь-Догановский.
– Потому что, возможно, мой партнер имеет даму, валета или десятку.
– Так, – кивнул головой Алексей Васильевич. – А ежели у вас на руках туз, король, валет и два малых?
– Надобно начинать с туза или короля, – ответил тот, что постарше.
– Хорошо, – констатировал игрок. – А если дама, валет, девятка и два малых козыря?
– С дамы…
– Таким образом, при подобном раскладе и козырке вы выиграете семь партий из десяти и останетесь в несомненном выигрыше. – Огонь-Догановский помолчал, так как эта учеба начинающих игроков ему порядком надоела. – Еще вы останетесь в выигрыше, ежели будете соблюдать следующие правила: имея секанс – играйте старшую карту. Не ходите никогда с короля, если он у вас один. Не радуйтесь явно хорошим картам и не морщитесь от худых, ибо противник будет считывать это у вас с лица. Не ходите никогда, – произнес он с нажимом, – с тринадцатой карты. В противном случае вам гарантирован неуспех. Постоянно меняйте расположение мастей, но придерживайтесь системы. Этим вы запутаете противника и не дадите сбиться себе. И еще запомните, – Алексей Васильевич оглядел всех своих учеников и сделал серьезное лицо, – если вы проиграете подряд три роберта, не продолжайте игры с теми же игроками. В крайнем случае, пересядьте за другой стул или потребуйте переменить колоду. Если вы проиграли три раза подряд по двадцать пять рублей, не садитесь играть дешевле, иначе никогда не вернете проигрыш. Если вы выиграли троекратно по двадцать пять рублей, сыграйте в четвертый, и в случае выигрыша можете играть потом гораздо дешевле. Скажем, по красненькой. И никогда, – Огонь-Догановский выдержал значительную паузу и повторился: – Никогда не говорите о своих ошибках вслух…
* * *
– У-уф! Я больше так не могу. – Алексей Васильевич в сердцах бросил карты, и они веером легли на ломберный стол. – Тоска же смертная.
– И что ты предлагаешь? – спросил «граф». Он зашел к другу уже под вечер, когда ученики разошлись по своим и чужим гостиным усваивать уроки мастера.
– Что угодно, но только что-то делать, понимаешь? Обрыдло учить сопляков картежной игре, к которой у них нет никакого таланта. Игра, брат, это как писать стихи или музыку сочинять… Дар нужен, вдохновение. Или хотя бы душевный порыв…
Огонь-Догановский посмотрел на «графа» Давыдовского, как собака, которую только что побили или обварили кипятком из ближайшего кабака. Такого затравленного взгляда Павел Иванович не видел у «старика» ни во время суда над «Червонными валетами», ни во время долгой и нудной сибирской ссылки. Вот уж где была тоска, а ничего, держался старик. А теперь вот что-то затосковал…
* * *
Вот уже полтора года, как закончилась ссылка, и «валеты» разъехались кто куда. Кроме фальшивомонетчика Яши Верещагина, который получил много больше других – аж восемь лет…
Первым освободился Юрка Каустов. Гений наводок и переговоров Феоктист Протопопов освободился следом и двинул в Москву. Ему каким-то образом удалось добиться разрешения проживать в Белокаменной. Этого не удалось добиться даже Давыдовскому, а ведь у того папенька не кто иной, как тайный советник, который вот-вот станет действительнымтайным советником. А что есть действительный тайный советник? А это чин, старше которого разве что канцлер, а потом идет сам государь император. И более никого. Впрочем, черт его знает? Может, не захотел тайный советник Давыдовский хлопотать за своего непутевого сына. Уж очень он, сказывают, был на него рассержен за самовольное присвоение титула «графа». Сам Давыдовский-старший ожидал такого титула указом государя-императора, да не дождался. Во дворе сказывали, что именно оттого и не дают заслуженного титула Давыдовскому-старшему, что таковой самовольно присвоил себе Давыдовский-младший, как оказалось, один из видных членов клуба «Червонные валеты». Поговаривали, что государь император даже однажды высказался, что негоже давать графский титул отцу, коли им уже владеет сын.
Великолепный и неотразимый Эдмонд Массари, придумавший одну из самых блестящих афер – «невостребованный груз», – остался в Тобольске. Он женился на вдовствующей купчихе Евдокии Мансуровне Крашенинниковой, с которой его познакомил, кстати, Огонь-Догановский. Вернее, женился на ее двух миллионах и сытой благополучной жизни.
Тогда ситуацию разрешил по-мирному Феоктист Протопопов. Этот «валет» всегда отличался большой рассудительностью и спокойствием, и ему поручалось в клубе вести тайные и явные переговоры, в том числе и могущие вылиться в конфликт. И он всегда выправлял по-мирному. Так случилось и при «прощании» с Эдмондом Массари. Все поняли, что Массари ломоть уже отрезанный, и окончательно от него отстали. В конце концов, каждый имеет право выбирать, как жить. И никто никому не указ…
Потом состоялось венчание. Вдовушка-купчиха снова стала замужней женщиной и начала именоваться Евдокией де Массари, а Эдмонд Себастьян сделался миллионщиком. Зажили они душа в душу, и светский лев и ловелас, раздобрев и потолстев, стал вполне добропорядочным семьянином, редко выходящим из дома без особой нужды…
Вслед за Феоктистом Протопоповым получили свободу отставной гусарский поручик Сергей Аполлонович Дмитриев, двинувший на Кавказ рядовым возвращать офицерское звание, что у него вскорости получилось, и бывший чиновник Плеханов, за которого крепко хлопотали влиятельные люди в Санкт-Петербурге.
В восемьдесят первом году покинул сибирскую ссылку Африканыч-Неофитов. Он подался в Казань, куда его пригласил «князь» Вольдемар Долгоруков, один из самых масштабных «валетов», исключая разве что Пашу Шпейера, известного многими аферами, в том числе и самой знаменитой – продажей губернаторского дворца на Тверской заезжему английскому лорду. Вольдемар и Африканыч были короткими приятелями еще в клубе, провернули вместе не одну аферу и махинацию, и можно было не сомневаться в том, что им друг с другом не будет скучно…
«Граф» же Давыдовский, которому было запрещено проживать во многих губернских городах империи, как, впрочем, и Огонь-Догановскому, принял предложение «старика», и они отбыли в Поречье на Каспле, бывшую дворцовую волость царя Алексея Михайловича, а после специального указа Екатерины Великой – городок, где у смоленского помещика Алексея Васильевича Огонь-Догановского было именьице. В нем они и коротали зиму одна тысяча восемьсот восемьдесят второго года.
Надо признать, что они, конечно же, не сидели сложа руки. Поиграли прошлым летом на пару в пароходах в баккара, вист и фараон, обчистили два десятка простофиль из купцов и мещан, любивших перекинуться в картишки, чтобы скрасить долгий путь. Осенью и в начале этой зимы затеяли игру в штос и банк в поездах, однако их довольно скоро вычислили, и после посещения полицейской управы в Смоленске и разговора с полицеймейстером и вице-губернатором с игрой в поездах пришлось «завязать».
Огонь-Догановский, правда, пробавлялся еще обучением игре в разные карточные игры юнцов, но все это было скучно, совершенно не азартно и малодоходно. Деятельная натура «старика», хоть ему и стукнуло нынче уже пятьдесят пять годочков, требовала настоящего дела.
И оно вскоре нашлось…
* * *
В начале марта в «Смоленских губернских ведомостях» появилось объявление, что вновь открытое частное акционерное общество «Друг коннозаводства» объявляет прием служащих для открываемых Обществом десяти кабинетов коннозаводства в разных частях города. «Требуются конторщики и артельщики с опытом работы не менее двух лет и с залогом от 700 до 1300 рублей в зависимости от будущей исправляемой должности», – говорилось в объявлении.
Набор служащих для кабинетов коннозаводства ЧАО «Друг коннозаводства» осуществлялся в только что открывшейся конторе на Левобережье близ церкви Михаила Архангела. Заведовал конторой по трудоустройству Алексей Васильевич Огонь-Догановский. Он же, как и «граф» Давыдовский, были акционерами общества, двумя из десяти, с долей всего-то в шесть процентов от всего собранного капитала. Остальным восьми акционерам, ввязавшимся в эту авантюру (правда, они не знали покуда, что общество «Друг коннозаводства» вместе с десятью его кабинетами является чистейшей воды аферой), принадлежали 94 % акций общества. Естественно, из их среды (при непосредственном содействии Огонь-Догановского и Давыдовского) был избран Председатель общества, некто Иван Трофимович Громовержцев – старик восьмидесяти двух лет от роду – и Совет директоров, куда вошли акционеры, имеющие в предприятии долю не менее десяти процентов. Таким образом, ни Алексей Васильевич, ни «граф» Давыдовский в Совет не вошли, чего делать и не собирались.
Пока Давыдовский выступал на Совете директоров в качестве приглашенного пайщика и призывал акционеров ЧАО сделаться истинными друзьями коннозаводства и коннозаводчиков и вкладывать деньги в это «богоугодное, благороднейшее, выгодное и полезное для родного отечества предприятие», Огонь-Догановский стриг купоны. Вернее, собирал живую залоговую наличность от 700 до 1300 рублей ассигнациями с каждого из желающих сделаться артельными и конторскими служащими в кабинетах коннозаводства.
Получив деньги, Алексей Васильевич писал официальную бумагу, рекомендующую членам Совета директоров ЧАО «Друг коннозаводства» принять означенного господина в качестве помощника столоначальника Первого кабинета коннозаводства, а то и его заместителя. Совет директоров означенного господина (коль существовала рекомендация их конторы по найму) принимал на указанную должность, и Огонь-Догановский составлял, к примеру, с помощником столоначальника договор, по которому тот принимался на службу в ЧАО «Друг коннозаводства» и обязался выплачивать Огонь-Догановскому 3 % от полного годового жалованья, причем одноразово и немедленно. Также в карман Алексея Васильевича оседало восемь рублей серебром за заключение каждого договора.
Десять кабинетов коннозаводства появилось в самых разных частях города, как в левой, так и в правой его сторонах, разделенных великой рекой. В этих кабинетах завели кассы, счетные книги, изготовили печати и штемпели, купили столы, стулья, чернильные принадлежности, нарукавники и писчую бумагу. В общем, все, как полагается. Посадили служащих и велели… штудировать так называемую «Лошадиную энциклопедию» и все восемь томов «Племенных книг». Иной работы покуда не существовало.
Не было у служащих другого занятия и через месяц.
Через месяц и две недели иные служащие стали роптать и высказывать мнение о том, что неплохо бы им уж чего-нибудь и поручить: какое-нибудь дело, помимо «штудирования» «лошадиных книг». И пора бы, наверное, выплатить жалованье, которого они еще не видели и в глаза.
– Не извольте беспокоиться, – самым убедительным образом заверил их Алексей Васильевич, – жалованье на днях вам будет выплачено. – И помахал перед носом служащих билетом Купеческого банка достоинством в восемьдесят две тысячи пятьсот рублей. Фальшивым, разумеется. – Что же касается работы, – Огонь-Догановский улыбнулся, – завалим! По грудь… По шею… По самое темечко… Но, господа, чуть позже. Вы же знаете, наше предприятие находится, так сказать, в процессе становления, на что требуется некоторое время…
«Процесс становления» тянулся еще три месяца. Наконец, даже не самые ретивые из конторщиков и артельщиков, понявшие, что «дело тут нечисто», потребовали выплатить причитавшееся им жалованье и вернуть залоговые деньги.
– Какие деньги? – искренне удивился Огонь-Догановский. – Все деньги находятся в кассе головной конторы ЧАО «Друг коннозаводства». Туда и обращайтесь. Мы же – простая контора по найму. Наше дело было нанять вас на службу, и все…
Обратились. Не только в Совет директоров и к председателю общества, но и в полицию.
Судебный следователь, что вел дело ЧАО «Друг коннозаводства», только разводил руками: и правда, контора Огонь-Догановского лишь нанимала людей на службу, и в ее обязанность не входила выдача жалованья и обеспечение служащих работой. Со своими обязанностями Огонь-Догановский справился блестяще: нанял более сорока человек, получил с них сорок четыре тысячи рублей залога, по три процента от годовой суммы дохода с каждого и 336 рублей серебром за составление 42 договоров по найму, причем все это было вполне законно и подкреплено бумагами и финансовыми ведомостями. К Алексею Васильевичу Огонь-Догановскому и его конторе, расположенной на левобережье Днепра близ церкви Михаила Архангела, не было никаких претензий. Залоговые же суммы, по документам, лежали на счету ЧАО. Так что все претензии были обращены к Председателю общества господину Громовержцеву и Совету директоров ЧАО «Друг коннозаводства».
К «графу» Давыдовскому, как и Огонь-Догановскому, претензий тоже не имелось никаких. За несколько месяцев существования общества Догановский исправно получал жалованье, выезжал по заданию Председателя или Совета директоров на периферию и отчитывался о проделанной работе словесно и документально, о чем имелись бумаги, приобщенные следователем к делу.
Стали проводить банковскую ревизию, и оказалось, что залоговых сумм на счете ЧАО нет. Куда они делись, знал лишь один Всеведущий (Господь Бог) и еще два человека: «граф» Павел Иванович Давыдовский и Алексей Васильевич Огонь-Догановский. Но все трое молчали.
Не было на счету у Общества и денег акционеров. Они были почти полностью потрачены на разные организационные деяния и мероприятия, наем помещений для кабинетов ЧАО «Друг коннозаводства» и приобретение необходимого оборудования; содержание конторы по найму Огонь-Догановского близ церкви Михаила Архангела и выплату ему и «графу» Давыдовскому содержания, квартирных и командировочных.
Отдуваться пришлось членам Совета директоров и Председателю Громовержцеву. Старик, не выдержав объявленного во всех газетах банкротства предприятия, впал в депрессию, после чего его хватил удар, и он сделался «малоподвижен», как было написано во врачебном заключении. Это значило, что двигаться он не мог (мог только ворочать глазами и мигать), одинаково как и выплачивать нанятым служащим их месячное содержание из арестованного имущества.
Вся тяжесть задолженности ЧАО «Друг коннозаводства» перед своими служащими легла на плечи акционеров, в первую очередь на членов Совета директоров. Все акционеры лишились своих долей в данном предприятии, причем чем большим числом акций владел тот или иной член Совета, тем большую сумму он потерял.
Бывшие же «червонные валеты» Огонь-Догановский и Давыдовский, не только предвидевшие, но и спланировавшие данную ситуацию, потеряли акций на сумму семь тысяч рублей, зато дохода от этой авантюры заполучили в чистом виде около тридцати восьми тысяч рублей, что было «весьма недурно» (именно так выразился Алексей Васильевич, когда все успокоилось и они с «графом» сели за стол и подсчитали полученные барыши). Хандра у Огонь-Догановского помалу прошла, да и навар, полученный после аферы «Друг коннозаводства», значительно поднял настроение. У полиции на них ничего не было, вернее, было – в дознаниях по тому или иному эпизоду деятельности ЧАО то и дело всплывали их фамилии, – да предъявить к ним ничего не имелось. Так что жить они могли пока спокойно.
Однако спокойствие это было относительным…
Глава 7
Клятва полицеймейстера
Франц пришел к нему в слезах. Буквально. На нем не было лица, а из глаз ручьем текли слезы.
– Что с тобой? – не на шутку переполошился Якоб Карлович. Таким брата он не видел с самого детства, когда тот в шестилетнем возрасте неловко упал с яблони и сломал ногу.
– Я пропал, – с трудом произнес Франц и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал. – Что будет? Что будет?! Даже не представляю! Все свое состояние и даже деньги жены я вложил в это дело. И ничего!.. Ничего уже не вернуть. Все пропало… Я банкрот, брат. Я оставил жену и дочерей нищими…
…Смоленский полицеймейстер Якоб Карлович Данзас примерно предполагал, о чем идет речь. Несколько месяцев назад Франц решил вложиться в общество «Друг коннозаводства», однако, как впоследствии выяснилось, акционеры оказались одурачены. Делом заинтересовались фискальные органы, а затем его передали в ведение судебного ведомства, отстранив при этом полицию.
И угораздило же брата поддаться на уговоры этих мошенников Огонь-Догановского и Давыдовского и сделаться акционером ЧАО! Ведь они даже не пожелали становиться членами Совета директоров. Знали, шельмецы, чем все кончится. Теперь их не ухватишь, а такие вот простодырые, как его брат, страдают и несут ответственность как финансовую, так и уголовную.
Якоб Карлович вздохнул.
Огонь-Догановским и Давыдовским полиция заинтересовалась с год назад, когда они вздумали обыгрывать в поездах дальнего следования случайных попутчиков. Тогда он едва не упрятал их в кутузку (жаль, что этого не произошло!). Надо же, чего удумали: разыгрывали перед пассажирами настоящий спектакль, изображая не знакомых друг с другом мужчин. Огонь-Догановский взял на себя роль недалекого богатого помещика, любящего скоротать время за картами. Давыдовский же прикидывался аристократом, подверженным крайней степени азарта. Как правило, они начинали игру вдвоем сначала по маленькой, а когда вокруг них появлялись желающие поиграть, понемногу повышали ставки. Играли в «банк» или «штос», и часто за их столом звучал голос Огонь-Догановского:
– Ваша дама (валет, десятка) бита!
Давыдовский сильно нервничал (на публику), часто проигрывал (Огонь-Догановскому), путал карты, ошибался – словом, изображал из себя легкую добычу. На это и «клевали» потенциальные игроки, становящиеся игроками реальными, в надежде заполучить от Давыдовского легкий куш. А когда в недоумении вставали из-за стола, оказывалось, что в их карманах и портмоне вместо полутора (двух, трех) тысяч осталась единственная красненькая (синенькая, зелененькая), чего едва хватит, чтобы разок перекусить в дороге что-нибудь пресное, да по приезде на вокзал доехать до дома на извозчике.
Однако за лукавством их никто не поймал. Тем более за руку. Просто один игрок, изрядно разобидевшись, продувший всего-то восемь сотен рублей ассигнациями, приехав в Смоленск, заявился в полицейскую управу и заявил помощнику полицеймейстера, что играл с двумя господами, которые явно известны друг другу, но изображают незнакомцев. Потому как по приезде в Смоленск они сели в одну бричку и велели извозчику везти их в Поречье.
– Отсюда, – заявил в заключение своего рассказа продувший господин, – можно сделать вывод, что эта пара профессиональные карточные игроки, что они явно шельмуют и полиции к ним стоит присмотреться.
Помощник полицеймейстера доложил об этом разговоре с проигравшимся своему непосредственному начальнику Данзасу, и Якоб Карлович решил последовать совету проигравшегося доносителя и приглядеться к подозрительной парочке попристальней. Пригляделся. Оказалось, что эти двое – бывшие осужденные по нашумевшему делу клуба «Червонные валеты» и совсем недавно отбывали наказание в сибирской ссылке.
* * *
– …Ладно, не реви, – заявил брату Якоб Карлович. – Я с этими двумя разберусь.
– А мне, мне что делать?! – в отчаянии возвел руки к небу Франц.
– Не хныкать, – просто ответил старший брат.
– Но как же я теперь смогу смотреть в глаза Матильде и Катеньке с Яночкой?
– А никак! – отрезал полицеймейстер Данзас.
– В смысле? – не понял Франц.
– Просто не смотри им в глаза, – пояснил с некоторым раздражением Якоб Карлович. – И копи ум. Ты уже большой мальчик…
– Это все, что ты мне можешь сказать? – обиделся младший.
– Нет, – ответил Якоб Карлович. – Еще я обещаю тебе, что выведу этих двоих субчиков на чистую воду.
– Клянешься? – посмотрел на брата Франц.
– Клянусь, – серьезно ответил Якоб.
* * *
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый,
Последним я, иль Брольо, иль Данзас.
Строки, написанные великим Пушкиным. А «Данзас», о котором шла речь в стихе поэта, был лицейским приятелем Александра Пушкина – братом Франца и Якоба – Константином Карловичем Данзасом.
Он был гордостью их отца, Карла Карловича, генерал-майора.
Константин был гордостью младших сводных братьев (он родился от первой жены отца) не только потому, что также дослужился до чина генерал-майора; не только потому, что был участником Персидской кампании 1827 года и отличился в ней личным геройством, получив в награду от командующего армией золотую полушпагу с надписью «За храбрость», а от государя императора – бриллиантовый перстень, редкую по тем временам награду, даваемую от высочайшего имени. А еще потому, что он был секундантом у Пушкина и великий русский поэт умер буквально у него на руках…
Выпущенный из лицея по последнему разряду – прапорщиком в армию, и даже не в гвардию, а в инженерные войска, – Константин Карлович Данзас имел уже чин подполковника, когда случилась та злосчастная дуэль. После смертельного ранения Александра Пушкина и последующей вслед за этим гибели поэта Константина Карловича упрятали в Петропавловскую крепость. Суд, состоявшийся через два месяца, вынес вердикт: Константина Карловича Данзаса за ослушание и участие в дуэли повесить в назидание каждому, ибо еще манифестом Великой Екатерины от 1787 года секунданты приравнивались к дуэлянтам и как участники дуэли должны были быть повешенными.
Затем император Николай Первый отменил столь строгий приговор, и Данзаса разжаловали в рядовые. После чего Николай Павлович снова отменил свое же столь суровое решение и вынес приговор: два месяца в крепости.
Потом был Кавказ, служба в корпусе отчаянного генерала Граббе и неоправданное геройство в восьми чеченских походах – будто Константин Карлович нарочно искал смерти.
В 1840 году у подполковника Данзаса появился новый офицер – Михаил Лермонтов; как раз в это время родился Якоб, а Франца даже не было в проекте.
Константин Карлович вышел в отставку в одна тысяча восемьсот пятьдесят шестом году в чине генерал-майора и с полным пенсионом «за службу и раны». Он чинно прожил до февраля 1870 года в северной столице, когда однажды ночью заснул и более не проснулся. Похоронили его на католическом кладбище Выборгской стороны. Так умирают лишь чистые душой и совестью люди.
А может, душа и совесть – два имени одной сути?
Якоб Карлович в восемьсот семидесятом служил в драгунах в чине штабс-капитана. Потом вышла нехорошая история с супругой полкового командира, и штабс-капитан был вынужден выйти в отставку и поселиться в Курляндии. Без дела он сидеть не мог, поэтому принял предложение своего армейского товарища, также вышедшего в отставку из-за любовной истории, сделаться полициантом.
Службу он начал помощником частного пристава. Потом сделался исправляющим должность пристава полицейского участка. После задержания (лично) известного громилы Яшки Шнифера, прогремевшего на всю российскую империю двойным убийством с расчленением тел и упакованием их в дорожные саквояжи, Якобу Карловичу было предложено возглавить полицейскую часть в Смоленске, где с недавнего времени в имении супруги проживал его брат Франц, самый младший из всех Данзасов.
Якоб предложение принял, через два года дослужился до помощника полицеймейстера, и вот, три года назад, получив чин статского советника, стал смоленским полицеймейстером.
Столь значительная должность была почетна, однако и ко многому обязывала, потому что за порядок и за благочиние в городе с него спрашивал сам губернатор.
А город Смоленск был не простой. Ох, не простой…
* * *
Якоб Карлович начал с того, что установил за обоими бывшими «валетами» негласный надзор. Делать это разрешалось только по решению суда или с санкции прокурора, но Данзас решил проявить, так сказать, личную инициативу. Суд всегда дело весьма хлопотливое, а прокурор таковую санкцию мог и не дать.
Предположительно разговор мог разворачиваться следующим образом.
– И почему вы хотите за этими господами присматривать? – спросил бы он. – Вроде предъявить им покуда нечего?
– В качестве профилактических мер, господин прокурор, – попробовал бы настаивать Данзас.
– А что, разве у нас в губернии больше не за кем надзирать? – резонно парировал бы просьбу полицеймейстера его превосходительство действительный статский советник. – Все у нас в городе честные и кристально чистые?
– Не все, – согласился бы с ним Якоб Карлович. – Однако когда Огонь-Догановскому и Давыдовскому отыщется что предъявить, то станет уже поздно. Ведь это будет означать, что преступление или противузаконное деяние уже будет совершено…
– Нет, дорогой Якоб Карлович, не могу, – скажет прокурор и сделает печальные глаза. – За это ведь и с меня спросят…
За Огонь-Догановским и Давыдовским ходили два филера, лучшие в своем деле. Неприметные, как серые мышки, и совершенно незапоминающиеся, но при этом все видящие и все слышащие. Лучше этих двоих был только штатный филер Жандармского губернского управления Паша Синглер, бывший народоволец, знавший все конспиративные ухищрения политических и уголовных элементов. Но на то и Жандармское управление, чтобы иметь лучших знатоков.
Но эти двое были тоже хороши.
Первый, которого звали Самуил Яковлевич – по оперативным сводкам (а также по разного рода отчетам) он проходил под псевдонимом Раввин, – выследил и арестовал бежавшего из сибирской ссылки боевика-народовольца Мишу Сабунаева по кличке Лысый. В Смоленске тот пытался создать собственную боевую организацию для проведения террористических актов, направленных на устранение генерал-губернатора и начальника Жандармского управления генерал-лейтенанта фон Сиверса. Лысый снял в пригороде Смоленска частный домик, в котором происходили конспиративные встречи с «товарищами», а также изготавливались бомбы. Сабунаева по наводке Раввина взяли в тот самый момент, когда он мастерил очередную бомбу, закамуфлированную под банный сверток. Лысый получил еще десять лет каторжных работ в Якутске, а Раввин – премию из личного фонда полицеймейстера в размере трехсот рублей.
Второй филер был еще более опытным сотрудником. Настоящее его имя никто не знал (разумеется, кроме полицеймейстера и его помощника). Он являлся секретным агентом Якоба Карловича уже лет десять и докладывал о проделанной работе лично ему. Кличка секретного агента была Невидимый.
Именно этому агенту удалось выследить залегшего на дно маниака Саблезубого, прославившегося своими злодеяниями на всю Российскую империю. Саблезубым его обозвали в смоленской прессе пронырливые репортеры. Именно им через своих информаторов в полицейском управлении удалось выяснить, что помимо изнасилования своих жертв с последующим убийством – а среди них встречались как молоденькие барышни, так и дамы постбальзаковского возраста, – он откусывал у жертвы грудь, оставляя на их телах два глубоких следа от зубов. Это обстоятельство привело к заключению медиков, что у маниака-насильника и убивца весьма крупные и острые клыки, а газетчиков побудило дать ему столь ужасную кличку.
Невидимый выслеживал Саблезубого два месяца: днем и ночью, утром и вечером. Было совершенно непонятно, когда он почивал, ел и пил, потому что все двадцать четыре часа в сутки пребывал в работе.
След Саблезубого был обнаружен на девятую неделю поисков, когда маниак вышел в лавку купить продуктов. Дальше было просто.
Поставьте себя на месте маниака, которого ищут все сыщики Российской империи. Пойдете вы, к примеру, через несколько кварталов, а то и весь город, чтобы купить хлеба и молока? Вряд ли… Вы отправитесь в самую близлежащую лавку, чтобы вас видело как можно меньше народу. И, купив необходимое, снова схоронитесь в нору.
Маниак – в какой-то мере человек с психическими отклонениями, однако не лишенный ума. Именно таким и был Саблезубый. А это означало, что наведывался он в самую близлежащую к его лежбищу продуктовую лавку.
Затем пошли расспросы обывателей. Скоро Невидимый выяснил, где отлеживается Саблезубый, так как его приметы агенту были хорошо известны. После чего в одну из ночей полицианты окружили дом и взяли маниака, как говорится, тепленьким и прямо с постельки.
