Текст книги "Requiem"

Автор книги: Евгений Елизаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Нет, векторное представление о времени никогда не объяснит нам ни тайны зарождения самой жизни, ни тайны зарождения бессмертной человеческой души, ни сводящей все это в своеобразный фокус – всей тайны зачатия. Лишь поток времени, замыкающегося в кольцо, способен объяснить многое. Начало и конец мира должны сливаться воедино, и последний итог обязан определять собой первоначало.

Да, причина строго однозначно предопределяет следствие. Но непреложность этого догмата справедлива лишь в сравнительно узком временном интервале, ведь известно, что действие любой причины не может распространяться неограниченно. Смерть моей жены не может детерминироваться гибелью кого-то из динозавров. К одному и тому же результату не только через века, но и через годы способны вести и прямо противоположные причины, могущие властвовать в какой-то условно исходной точке. Да, следствие полностью подчинено своей непосредственной причине. Но чем дальше отстояние, тем сильней обратная зависимость между ними, и – по меньшей мере – конечное следствие обязано всецело определять собой первоначало!

Причинно-следственная связь не может быть абсолютно односторонней – как и все в этом мире, причина и следствие должны взаимодействовать друг с другом. Но если обратная связь с непосредственной причиной может быть ограниченной, то конечный результат развития нашего мира полностью детерминирует и его первоимпульс, и все промежуточные стадии его восхождения. Пусть простое предопределяет структуру сложного – но именно высшее обязано определять тот непререкаемый закон, по которому надлежит развиваться всему простому... Да и что вообще в этом вихре времени, в кольцевой его структуре начало, а что конец?

Нет, это только на первый взгляд все здесь противоестественно и парадоксально. На самом деле глубоко противоречивы и парадоксальны именно те атавистические представления, что одолевают нас при попытке постичь самую суть и структуру времени, представления, согласно которым только прошлое способно предопределять будущее и только причина – следствие. Именно неспособность преодолеть этот идущий из древнекаменного века атавизм и кроется в нашей убежденности в том, что законы dbhfemh каких-то элементарных частиц должны диктовать способ бытия атома, свойства атомов – форму организации молекул, химизм молекул – предопределять структуру клетки, матричный белковый синтез – полагать начало становлению одушевленных организмов, ну, а уже потребности последних – выливаться в создание одержимых звездной экспансией цивилизаций. Но почему не наоборот, почему не воле человека подчинена определенность органохимических реакций, почему не нравственное его чувство диктует характеристики слагающих его плоть молекул, атомов, наконец, субнуклеарных структур? Разве не воля индивида обращает вспять развитие уже давшей метастазы раковой опухоли, разве не нравственное его чувство порождает кровоточащие стигматы?

Повторюсь: способность всех этих "кирпичиков" Вселенной подчиняться – всюду, где бы они ни находились – одним и тем же законам объясняется совсем не их собственной внутренней природой, но структурой всего Космоса. Между тем, Космос – это ведь не просто нагромождение каких-то масс и всякого рода полей, но и определенные формы организации всего того, из чего и складывается окружающая нас природа. И если без исключения весь Космос определяет имманентные свойства каждого атома, то и нравственные законы, которым подчинена разлитая в нем жизнь, обязаны накладывать какой-то свой отпечаток на самую способность атомов соединяться в молекулярные констелляции, молекул – образовывать органические формы бытия, последних – порождать сознание. А значит, и сама идея Бога, властвующая над этим сознанием, не может не формировать структуру всего мироздания.

А ведь это и есть иносказание того самого постулата, согласно которому в масштабе Вселенной соотношение причины и следствия не может быть односторонним.

Но ведь и сама жизнь – в той форме, с какой она предстает перед нами, – не может быть действительно высшей, последней, формой организации всего сущего. И стоит предположить, что есть формы, которые вправе смотреть на самого человека примерно так же, как он смотрит на сообщества муравьев, а то и вообще как на колонии одноклеточных, то духовный поиск, вершимый субъектом именно этих, более высоких, форм бытия обязан будет участвовать в определении основных принципов сложения элементарных начал мира в молекулы, организмы, цивилизации и так далее. Наконец, должна же быть и в самом деле наивысшая форма. В сущности даже неважно, как она будет называться; одни именуют ее Богом, другие – Материей, в действительности же – я уже говорил б этом – здесь теряет всякий смысл противопоставление этих начал. И даже если мы будем рассматривать эту высшую форму как конечный результат какого-то поступательного развития чего-то лежавшего в начале, то именно это – последнее – следствие и станет изначально определять собой как всю цепь причин в целом, так и самое первое ее звено. Впрочем, именно эта инстанция и окажется подлинной первопричиной всего бытия. Единая траектория восхождения замкнется в круг и ее вершинная точка станет не только неотличимым от начала, но и самим началом. Поэтому представление человека о сотворенной природе материального мира – это отнюдь не мифологема еще не знающего последней истины сознания, но предельно точное отражение самого существа вечной ли эволюции природы, или вечного же поиска совершенства какой-то последней Инстанцией нашего мира.

Именно эта, последняя Инстанция мира и должна продиктовать ему свой неукоснительный для всего и вся закон. А значит, как ни именуй, в конечном счете получается одно и то же: духовный ли катарсис этой Инстанции взрывается исходной сингулярностью qfhl`elni в точку материи, изначально ли содержащее в себе необходимость великой жертвы собственного Сына животворящее Слово Создателя предрекает пути его эволюции... да стоит ли, в самом деле, искать точную формулу имени творящего мир Начала?

Но если так, то и нравственный поиск земного смертного человека по-своему влияет на судьбы Вселенной. Ведь формируя императивы своей совести он в то же время создает и какие-то новые формы существования всех структурных элементов, слагающих его собственную плоть. Ведь и эти императивы в единой иерархии организационных форм бытия занимают, пусть и не тяготеющую к самой вершине, но все же значительно возвышающуюся над основанием всеобщей пирамиды, ступень. А значит, – хотя бы отчасти – и им должно подчиняться все низлежащее. Причем под всеми структурными элементами, законом для которых должна стать его воля, его совесть, его любовь, здесь надо понимать не только те, что замкнуты в границах эпителиального слоя его соматических тканей, но даже и те одноименные начала, что порождаются где-то на другом краю Вселенной...

Но если так, то энергия покаяния и в самом деле способна полностью изменить нравственную природу всего когда-то содеянного нами. А значит и тот Суд, который предстоит каждому из нас, должен кончаться совсем не оправданием – Ему не нужно удостоверений того, что нельзя было поступать иначе, но именно прощением – то есть окончательным удостоверением того, что природа принесенного нами зла наконец исцелена нами. Но если так, то только покаяние приносимое здесь, по эту сторону вечности, имеет какую-то силу. Иначе говоря, никакая апелляция к вечности не в состоянии дать надежду на утишение собственной боли, если нет его здесь, ибо если его нет здесь, его нет нигде. Но если нет его – нет вообще ничего.

Движимое любовью, только творчество человека сохраняет распадающиеся связи нашего мира. В конечном счете объяснение этому состоит в том, что созидательная деятельность смертного оказывается погружением в единый континуум Творения, а здесь индивид уже перестает быть исчезающей в своей малости песчинкой, ибо без остатка вбирая в себя всю радость и всю боль этого мира, принимая на себя полную ответственность за него, он сам становится обнимающим все сущее Универсумом. Иначе говоря, движимое совестью и любовью, земное творчество индивида и есть форма прикосновения к Богу, форма прямого слияния с Ним.

Но в рамках индивидуального бытия творчество – это всего лишь редкие на общем фоне суетного вспышки озарения мировой истиной. И только во втором потоке Времени с полным преобразованием нравственной природы всего истекшего земного существования человек – теперь уже навсегда – растворяется в единой субстанции любви. Все мы в конце концов растворяемся в структурах одного и того же начала, и все индивидуальное исчезает. Познание индивидов оказывается собственным познанием Создателя, и всеобщий наш опыт, исчерпавший собой и поиск добра и происк зла, – опытом наконец познавшего истину Творца.

Но нет никаких оснований утверждать, что понятый таким образом полный континуум Творения полагает предел существованию самого Создателя. (Как нет оснований думать, что обретение идеала полагает конец становлению того же художника.) Скорее, с завершением созидательной деятельности сотворенного Им человека заканчивается лишь какой-то определенный этап Его жизни, наступает своего рода промежуточный итог, когда принято подводить opedb`phrek|m{e результаты. (И не является ли тот Суд, который грядет в "конце времен", Его предварительным судом над самим Собой?..)

Но можно ли и на Его познание распространять все ту же, примитивную в своей прямолинейности, логику, которая со времени палеолита властвует над смертным земным человеком? Ведь абсолютное всемогущество Творца обязано означать собою, что семантическая структура уже самого первого Слова всецело определяется искомым Им идеалом. Ведь если творение человека Бог осуществляет душою самого человека, то только этим может быть разрешено противоречие между Его всеведением и вечным поиском смертных, между Его всемогуществом и неспособностью земных грешных людей одолеть зло. Но если вся полнота содержания уже первого Слова осиянна совершенством творимого Им итога, значит, в кольцо замыкается и тот таинственный вихрь Времени времени, в потоке которого развертывается Его познание.

Нет, древняя притча об алмазной горе решительно не способна объяснить всю тайну времени. Наивная и прекрасная, она подобна тому бесхитростному, но завораживающему, что ночами плетут своим несмышленым внукам пусть и познавшие все, но давно забывшие школьные премудрости старухи. Время не может быть сведено к одному единственному измерению, к какому-то линейному потоку, что безупречной прямой уходит куда-то в неизвестность за далекий горизонт событий. Оно столь же многомерно, сколь и пространство, тороидальный вихрь – вот, по-видимому, простейшая его модель, и лишь эта тороидальная его структура способна объяснить многие несуразицы нашего мира...

Всем нам в конце пути предстоит раствориться в своем Создателе, и что вынесет каждый из этого общего круговорота возвращений к духовной природе своего земного прошлого, что принесет он своему Господу? Что принесу Ему я?.. Не этот ли вопрос тревожно осветился в ее до смерти памятных глазах там, у бронзового памятника адмиралу на невской набережной далекой весной нашей жизни? Теперь, мне иногда начинает казаться, что я близок к ответу на него...

Но человек возвращается к Нему не только в качестве суверенного индивида, полностью завершившего весь круг преобразования своей когда-то пережитой на земле жизни, но и в ипостаси всего рода, исчерпавшего назначение своей земной истории. И если каждый индивид по выполнении свыше порученной ему миссии несет нашему Создателю крупицу своего нравственного опыта, счастливо вынесенного им, то что приносит Ему весь завершающий свой путь человеческий род? Чем закончится (повидимому знаменующий исход какого-то промежуточного этапа метаистории) Суд Создателя над самим Собой?

Ответ и на этот вопрос зависит все от того же: чем в его земном прошлом было наполнено творчество человека...

Природа человека двойственна и противоречива: обращенный к Небу, обеими ногами он стоит на земле. Собственно же человеческое в каждом из нас – только творчество, только в нем единственный и абсолютный критерий непогрешимого отличения человека от всего того, что обделено душой. Но не всякое творчество от Бога – об Бога только то в нем, что исполнено любовью. И совестью... Все прочее и в творчестве – лишь бездуховная комбинаторика каких-то мертвых знаков, выражающих собой все ту же низменность чего-то животного или механистического в нас. Ведь и само творчество во многом имеет своей целью комфорт и благополучие именно плотской qnqr`bk~yei нашей природы, но вовсе не потребности несмертной нашей души. ("Есть творчество навыворот, и он вспять исследил все звенья мирозданья, разъял Вселенную на вес и на число, пророс сознанием до недр природы, вник в вещество, впился, как паразит, в хребет земли неугасимой болью, к запретным тайнам подобрал ключи, освободил заклепанных титанов, построил их железные тела, запряг в неимоверную работу; преобразил весь мир, но не себя, и стал рабом своих же гнусных тварей.")

Бог вручает человеку полную власть над всем, что создано Им в предшествующие дни Творения: "наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте...". Но восприятие свыше вручаемой власти не может быть осознано как какой-то моментальный акт, мгновенно изменяющий правовое состояние человека в этом материальном мире. Никакая власть над миром немыслима без вечного труда его познания. И может быть, именно здесь кроются истоки того, что всегда и везде любая власть – это не столько состояние, сколько работа; где нет ее, неминуемо утрачивается и самый номинал власти. Поэтому нужно ли удивляться тому, что наш прародитель предпочитает соблазн дармовщины, не подлежащий обязательному размену на вечный труд духовного и нравственного строительства? И как знать, может быть, именно лишение бессмертия послужило счастливым толчком, в конечном счете породившим в душе человека такую острую жажду творчества, ради удовлетворения которой он соглашается отдать на вечную муку и собственную свою душу? Ведь при неизбежности смерти единственной формой приобщения маленького земного человека к вечному остается только оно. Фауст, ради обладания истиной готов взять на себя смертный грех и заложить свою душу дьяволу, но именно смертная природа философа, делающая невозможным достижение абсолютного знания в конечные сроки, служит ему оправданием. Адаму же с самого начала даровалось бессмертие – так могло ли существовать хоть какое-то оправдание для его отступничества, для его отказа от всего того, что, собственно, и есть человеческое в человеке?..

Но что суть власть человека над всем созданным в предшествующие дни Творения, как не право суда над миром, как не право определять пути развития всего, что уже познано им. И переятие власти означает собой, что эстафета Творения постепенно перенимается самим человеком. И если отдельный индивид вплетает в единую его ткань зачатие земной любовью новой жизни, то весь человеческий род – управляемое движение всего уже познанного им. В конечной же перспективе – управляемое движение всего нашего мира.

Но вовсе не доскональное знание непреложных законов вещественного позволяет микроскопическому атому все той же вещественности владычествовать над ним. В подобном знании одна лишь иллюзия верховенства и не больше того. И дело не только в какой-то относительности или вечной недостаточности любого нашего знания: даже абсолютная истинность и исчерпывающая его полнота не способны привести к полному повиновению человеку его предмета.

Беспомощная щепка, плывущая по течению причинно-следственных связей, человек, даже познав до конца всю тайну его извивов, не в состоянии продиктовать ему свою победительную волю – он сам вынужден беспрекословно подчиняться этому властному потоку. Человек в точно такой же степени повелевает ходом событий, в какой и сам является бесправным его рабом. И не случайно восторжествование над всем познанным нередко оборачивается катастрофой, сводящей к поражению едва ли не все его победы.

Полное торжество абсолютной власти человека над всей njpsf`~yei его действительностью может быть достигнуто лишь постижением какого-то надматериального измерения бытия, ибо только встав над чем-то можно получить право повелевать им. Поэтому не в силовом покорении природы, не в материальном преобразовании всего окружающего конечный смысл человеческого созидания. Конечной целью может быть только полное нравственное преображение всего природного: как извне противостоящего человеку, так и сокрытого в нем самом.

Нет, это не оговорка: тот факт, что неодушевленная естественная природа изначально лежит вне каких бы то ни было нравственных оценок, вовсе не означает собой того, что абсолютно безразличной к ним она продолжает оставаться и во веки веков. Ведь если человек по мере своего восхождения постепенно перенимает эстафету Творения у своего Создателя, если в конечном счете вся природа становится чем-то творчески преобразованным человеком, она перестает быть и нейтральной к тому, что движет самим Творением.

Творением же движет любовь... И только прямая прикосновенность смертного земного человека к этому вечному животворящему началу в конечном счете может дать ему верховную власть над всем миром материального. Только полное и безоговорочное подчинение ей может сделать человека всевластным, и только переделав все и вся по ее непреложным законам все мы, несущие Господу крупицу откровений нашего нравственного опыта, наконец услышим снова однажды уже звучавшее в тишине Рождественской ночи: "Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение", но теперь уже не как обетование, но как благословенный итог бытия, дающий каждому так долго жданное им исцеление вечной скорби несмертной его души...

Нерушимым залогом этому – бесчисленное умножение всего индивидуального. Абсолютным гарантом этому – та боль, которая свыше даруется каждому.

А значит, и моя доныне не проходящая боль...

А значит, и моя грядущая смерть...