Текст книги "Цилиндр без кролика"

Автор книги: Евгений Бережной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

XII

Последний снег лежал под ногами, это была уже тонкая корочка ледяной пыли на лиственном покрове, зимние снегопады уже позади, но на ней еще можно было оставлять четкие следы. Паренек обернулся, словно почувствовав прикосновение к спине, и увидел, как тянется за ним цепочка лодочек-следов по глади тонкого снежного слоя, будто караван невидимых кораблей отправился в погоню за ним. Поднять взгляд выше мешал яркий свет. Показавшиеся из-за поворота фары ослепляли его, и он быстро отпрянул на обочину. Секунда-другая и шины раздавят его следы, но затем он снова пойдет, и снова поплывет караван каравелл. Но машина, медленно подъехав, вдруг встала, словно ищейка, потерявшая след. Двери выпустили из салона припев очень знакомой песни. Из-за того, наверное, что сконцентрировался, на узнавании песни, он совершенно не узнал, кто же его окликнул, а Ревницкий его узнал и ждал, пока Юра решится и, перепрыгнув лужу, сядет на переднее пассажирское сиденье.

Юра Дарнов, совсем еще юноша, безусый юнец, хоть и был намного моложе своего отца, когда Михаил Ревницкий много лет назад увидел его впервые, но в то же время был так по-сыновьи похож на него, что оставалось всего несколько лет, когда станет и вовсе отражением исчезнувшего человека.

Ревницкий подгадывал момент, когда заговорить с мальцом, что сидел рядом и исподлобья поглядывал на дорогу. Такой и отец у него был, если был не в духе, что было редко, но метко, то не подступишься, не заведешь беседу. Ревницкий так сильно и давно хотел поговорить с сыном друга, но сейчас мысли были заняты совершенно иным, а не назиданиями осиротевшему парню. Фары, вырывая из обычного сельского пейзажа лишь его куски, тут же исчезающие на скорости в полутьме, придавали таинственности кривым веткам, теням. «Твой отец, твой отец…» – вертелось на языке, но начинать с банальности, с сочувствия не хотелось.

Сумерки сменились густой темнотой за окном, фары белой кисточкой погружались в краску ночи, но нанести ее было некуда, ведь одна краска разлилась везде, словно вытекла из огромной разбитой чернильницы. Ревницкий выкурил одну сигарету в приоткрытое окно, потом другую. Было непонятно, обдумывает ли он, что же сказать, или просто занят дорогой, он точно куда-то спешил. Автомобиль выскочил на заасфальтированную трассу, вдоль нее потянулись незнакомые лесопосадки, они все дальше и дальше уезжали от города. Парню, который сидел рядом, казалось, так стало вдруг легко и радостно, словно он смог покинуть место заражения, земли, захваченные эпидемией. Может, и не нужно ничего сегодня говорить?

Проехав железнодорожную станцию, они свернули к мосту.

– Посиди пока здесь, – сказал Ревницкий и включил музыку громче, достаточно, чтобы она могла заглушить шум снаружи.

Через секунду он уже отгородился от парня внутри салона железным занавесом открытого багажника, взвалил на плечо громадный мешок и перевалил его через ограждение, тот полетел прямо в реку. Раздался негромкий глухой удар вместо всплеска. Ревницкий перегнулся и посмотрел вниз: мешок чернел на твердой пластине льда. Ревницкий залез в машину и повернул ключ в замке зажигания, музыка тут же оборвалась. В машине стали слышны звуки ночи. Лай собаки на краю села, ветер, треск камыша, вмерзшего в лед.

– Идиотская, конечно, ситуация, – пробормотал сам себе Ревницкий.

Как еще ее можно было назвать? Но было и положительное во всем этом: растерянность вдруг сменил внутренний смех, который его буквально распирал, пришлось сжать зубы с силой до скрежета, и эта безумная радость вытеснила и развеяла накопленный пыл, с которым он так хотел все объяснить парню, непременно все и очень подробно. Ревницкого вдруг и самого изумило, для чего он завез неизвестно куда сына своего умершего друга!? Выходит, только для того, чтобы нарушить давнее правило – о покойниках хорошо или ничего. Что бы он говорил сейчас, если бы не каверзный лед, защитивший реку от еще одних нечистот, порожденных человеком? Ревницкий высказал бы личную обиду парню на его отца, на его упрямство и даже глупость. Но, возможно, что тот был в какой-то мере и прав. Вот во что Ревницкий ввязался? Кем сейчас стал он, окунувшись с головой в этот славный новый мир? Могильщиком? Его, офицера советской армии, военного инженера, очень быстро перемолола новая среда «коммерсов», бандитов, проституток, валютчиков, торгашей. Никому не нужен был его послужной список, какая-то там честь, какой-никакой интеллект, только дерзость и рискованность. Деньги ведь достаются только самым отчаянным, никакой талант не мог заменить наглость. Вот и сейчас он с уже привычным для себя нахальством творит свои делишки чуть ли не на глазах у по сути мальчишки, а тот и не понимает ничего.

– Сколько тебе сказать хотел, но тебя ведь будет мама ругать, если поздно приедем, так ведь? – и Ревницкий бряцнул часами на запястье.

– Не будет. Она сегодня в ночную. А куда мы приехали?

– Понятия не имею. Мост. Река. Впервые сюда приехал, даже на указатели не смотрел, – одумавшись, Ревницкий тут же попытался успокоить: – Не волнуйся, дорогу я запомнил. Назад мы вернемся. К самому дому тебя привезу.

– Я и не беспокоюсь. Раньше, если бы я узнал, что вы едете, сами не зная куда, то ни в жизнь не сел бы, не понимал таких людей, а сейчас меня это даже не удивляет. Убедился, что в жизни только так и бывает, люди поступают так, что другой не поймет их никогда.

– Ну, ты знаешь, у меня так очень редко. В основном маршрут проложен четко: из-за бугра – домой, из дома – за бугор. Те, кто сейчас на коне в нынешние времена, те поступают, может, и жестоко, эгоистично, но всегда осмысленно. Не все, правда, смогли освоиться, вот те, действительно, блуждают в потемках…

– Я тоже так думал, что вот у таких, как вы, – Юра замолк, думая, не стоит ли извиниться, не прозвучало ли это чересчур грубо, но потом продолжил: – все четко, ценности определены и все действия определены жесткой логикой, но вот удостоверился, что это не так, что часто творите сами не осознавая что, защищаете не пойми что, может, больше на показуху работаете, но вот смысла в действиях нет и у вас.

– Это ты сейчас о… – Михаил и сам понял, что Юра не об отце. – Ты сейчас вообще о ком говорил?

– Да так… вспомнил… боевик недавно смотрел, – соврал Юра, что было сразу слишком заметно.

– А ну это же фильм, в фильмах все не как в жизни!

Он посмотрел на сидящего рядом с ним парня, который, казалось, был счастлив просто от того, что уехал далеко, что, возможно, сейчас ничего не напоминает ему об отце. И Ревницкий не смог начать разговор, посчитал, что еще не время, что еще будет возможность поговорить с Юрой. Во всяком случае не здесь, не на мосту, когда на весеннем льду все еще лежит… А может, мальца привлечь сейчас? Утянуть на кривую дорожку, от которой отказался его отец? Привязать и спустить вниз на тросе, чтобы он вдавил под лед чертов мешок, умостившийся предательски на льду. Как бы это было логично, даже не рассказывать ему, как его отец был неправ, когда отказался от всех предложений нового времени, отказался признавать, что вокруг все иное, а просто предложить сыну пойти по пути, который отверг его отец. Не ученым же становиться пацану?! Он полон сил, скоро будет совершеннолетним и сможет выполнять кое-какие поручения, сколько мальчишек мечтают сейчас именно об этом? Так что же – помочь сыну своего друга стать таким же, как и сам?

Докурив, Ревницкий вышел из машины без всякой надежды и посмотрел вниз на чернеющее пятно на льду, запустил обреченно в него окурок, чтобы прикинуть приблизительное расстояние до него и понять, найдется ли у него такая веревка, но окурок внезапно был поглощен темной прорехой во льду. Ревницкий подобрал камень и швырнул туда, и он тоже исчез в открывшейся под тяжестью мешка весенней ране реки. Самые странные похороны в его жизни. Ждать пока труп сам провалится, скроется с глаз долой – что может быть необычнее?

Он уткнулся лицом в руки, чуть ли не молитвенно сложенные на ограждении, ноги еле держали его, еще немного, и он бы и вовсе преклонил колени здесь посредине моста. Кого сейчас благодарить за толщину льда, что не выдержала тяжести? Бога? Или призрак Алеши, который уберег своим вмешательством своего сына от мерзких планов такого подлого друга? Ревницкий вдруг понял, что если бы не удача, случайность, то ничего бы не остановило его, чтобы не заставить парня себе помочь, ничто. И что же, он все еще не понимает, кем он стал? Не понимает? Неужели? Уж он-то поступил бы логично!

Совсем отключится ему не дали часы на запястье, холодившие щеку. Совершенно новые электронные часы с множеством функций, подсветкой, секундомером, будильником и таймером, вместо щелкающих ножниц-стрелок, отрезающих секунды-щетинки от мотка времени, бесшумные пунктирные цифры. Ревницкий посмотрел на нержавеющий блестящий браслет с приборной доской космического корабля в окошке вместо циферблата, пока рукав не сполз к кисти руки и не закрыл часы. Здесь и сейчас. Все что он может, так это жить здесь и сейчас! Вот и все. Не думать, не загадывать. Он поступал и поступает так, как требует того время, как вынуждает его ситуация. А что ему еще остается? Выжил, продолжает жить – и уже хорошо, если живет весьма неплохо, не существует, не побирается, не голодает. И какая собственно разница, прав он или нет, если тех, у кого иная точка зрения, кто мог бы ему возразить, нет уже? Какая?

На обратном пути у самого города за ним и Юрой потянулась из мрака с лязгом стальная рука, но вместо того, чтобы схватить и расплющить автомобиль, простерлась дальше, продолжая разрывать весеннюю ночь мощным прожектором. Электропоезд, спешащий из Молотовграда в Двухозерск.

XIII

Дома Ревницкий мучительно взвешивал все «за» и «против», решая, возможно ли отказаться от еще одного разговора, теперь уже с таинственным анонимом, так тщательно замаскировавшим свое послание, что был сразу же раскрыт, едва Михаил развернул смятый лист из тетрадки в клетку. И, в конце концов, он осознал, что без озвученного предупреждения не сможет полностью уберечь автора записки от опасности, ведь спрятать тело было всего лишь полдела, полумера.

Когда он вошел в квартиру, то услышал, как Марина поспешно отбежала от окна, так и не успев рассмотреть там ничего, и прыгнула в кровать. Он зашел в ее комнату и в свете уличного фонаря, что проникал сюда, увидел, как она с силой сжимает веки, словно он сейчас примется ей раскрывать их. Он включил свет и прекратил эту игру.

– Тебе больше нечего боятся. Можешь ходить туда – не знаю, что ты там делаешь, все-таки, это закрытый объект, был когда-то во всяком случае, – но теперь все… я решил проблему.

Решил проблему. Это было почти что чистосердечное признание вслух ей в том, кем он стал отныне: решающий проблемы, проблеморешатель. И она открыла глаза, села на кровати. А он, ее отец, с важностью, пряча так свою неуверенность, повторил:

– Я обо всем позаботился. Там больше никого нет. Не знаю, зачем ты туда пробираешься, курить, выпивать тайком пиво с кампанией. Я не буду тебя сейчас отсчитывать или ругать. Ты уже достаточно взрослая, просто надеюсь, ты не будешь совершать глупостей и перебесишься без последствий, так сказать, да и не это сейчас важно. Повторяю, я обо всем позаботился, там больше никого нет, можешь и дальше… Трупа нет! Река обо всем позаботилась. Но есть один важный момент. Я не нашел черный кейс. Где он?

Марина замерла перед ним испуганная, нахмурившись, молча вперив в него взгляд исподлобья.

Он переспросил:

– Марина, кейс у тебя?

Она с трудом разлепила слипшиеся губы:

– Кейс? Какой еще кейс?

– Я знаю, что записку написала ты. Не надо отпираться.

– Я написала, я и не отпираюсь, но про кейс понятия не имею! О чем ты вообще?

– Тот, у кого кейс, в большой опасности! Очень плохие люди его ищут, так что…

– Никакого кейса у меня нет, если хочешь, то обыщи мою комнату.

– Не буду я ничего обыскивать. Просто знай, что бы там ценное не находилось, хоть миллион долларов, хоть слитки чистого золота. Это того не стоит, жизнь ценнее. Люди, которым принадлежит кейс и его содержимое, очень серьезные, шутить не станут, а наоборот, будут заметать следы. Понимаешь, о чем я? Подумай еще раз и ответь мне всего на один вопрос: ты знаешь, где кейс?

Юношеский пыл прошел, страсть во что бы то ни было противоречить тоже угасла, к Марине, похоже, наконец-то дошла вся нешуточность ситуации и она сказала:

– Я ничего не знаю ни о каком кейсе и никогда его не видела …ну там… Честно-честно!

– Хорошо, я тебе верю. Иначе нам не сдобровать. Эти люди уже пол области подняли на уши, ища того парня со склада, но действительно нужен им только кейс, как я думаю.

Хоть разговор и вышел напряженный, и не до конца было понятно, правдивый ли он, ведь ничего Михаил толком так и не добился, но ему все же хотелось верить, что его предупреждения услышаны, и к ним дочка отнеслась серьезно, а о судьбе кейса она, действительно, ничего не знала.

XIV

Итак, последний привал, дальше по дороге не предвидится ни одной остановки, если все будет благополучно, да и вспоминать осталось почти нечего, только то, что произошло совсем недавно, пару недель назад. Ревницкий избегал телефонного автомата до последней минуты, включился в разговоры с попутчиками, пил одну за одной чашки кофе, потому что глаза уже смыкались, курил, смеялся над приколами, шуточками и подначиваниями друг друга, а потом, когда уже начали рассаживаться по машинам, подбежал к кабинке и снял трубку. И снова раздались длинные гудки – аллилуйя! – и снова никто не брал трубку, но на это раз Ревницкий этому обрадовался, как дитя малое. Теперь-то ему понятно, это уже наверняка, что дома кто-то есть. Пусть он не хочет говорить с ним, этот кто-то – так все-таки Маринка или Лена? – то снимал трубку и молчал, то выдергивал шнур или снимал все трубки во всех комнатах – у него ведь в каждой комнате есть по телефону и телевизору (это ли не признак достатка?), – главное, что его кто-то дожидается, всеми своими действиями показывает свое недовольство, обиду на него, но остается дома, дожидается его.

Одно только его настораживало: а какой номер он набирал все это время и какой набрал сейчас? Не перепутал ли он, не набирал ли он все время номер не того дома, а?

Отъехав следом за колонной, Ревницкий проехал мимо голосующих и, повинуясь убаюкивающим дворникам, снова погрузился в воспоминания.

XV

Подумать только, это было прошлой весной, еще и года не прошло с тех пор. Весна вышла ранней, очень солнечной и теплой, это был конец детства, беззаботных деньков его дочери, но он все пропустил, он снова был в постоянных разъездах, пригонял и пригонял авто.

На выпускной он не экономил. У Марины было самое лучшее платье, заранее было уже договорено о месте в престижном вузе (тогда это словечко только вошло в обиход: «престижная» специальность, «престижный» факультет). Она не тряслась в последнее лето над выпускными экзаменами, а проводила лето перед отъездом с подружками, на вылазках возле речки. У Юры же, с которым он лишь изредка сталкивался в подъезде, были круги под глазами от ночей за учебниками. Последний раз он видел дочь, когда они с Еленой отвезли ее на машине в общежитие вместе с чемоданами и сумками, полными одежды и утвари. С тех пор только телефонные звонки.

Он не видел дочку с конца лета до зимних каникул. По телефону ее голос с каждым звонком становился взрослее и звучнее, смелее, она уже цыкала на его банальные советы, обрывала на полуслове: «Ну да, ну да! Обязательно так и сделаю! Все чмоки-поки». Они с Леной аккуратно раз в две недели посылали денежные переводы, рвались поехать, проведать ребенка, но это можно было сделать только с ее разрешения. Она противилась, чтобы они нагрянули с бухты барахты. Никаких сюрпризов – жесткое условие выдвинула Марина родителям и оттягивала отмашку на такую поездку, пеняя на занятость. Но. в конце концов, подошло время, когда она уже сама могла приехать к ним на каникулы. Так даже лучше было, по ее заверениям, ведь она очень сильно соскучилась по дому.

XVI

Надо сказать, что семейная жизнь у Михаила и Елены, едва дочь отправилась на учебу, разладилась напрочь, они, конечно же, не дошли до последней черты, но стали совершенно чужими друг другу людьми. Разболтались все заклепки, развинтились все гайки в механизме их сожительства и он работал вхолостую.

Все стало вдруг даже не бессмысленным, а таким ненужным и несрочным, необязательным одним словом. Отныне все супружеские обязанности и формальности можно было делать одной левой, не напрягаясь. Здороваться, например, заботиться о том, чтобы для другого осталось, чем поужинать, чтобы в чайнике осталась горячая вода на еще одну чашку чая, больше не надо. Этого ведь никто не оценит. По обоюдному негласному уговору они максимально избегали друг друга.

Ревницкий отдался с удвоенной силой своему заветному делу, за которое взялся после смерти Дарнова. Денег на это теперь было вдоволь. Да чего там, денег было завались, у него даже скопилась неполная обувная коробка на антресолях (а где еще хранить?) с пачками баксов. Часто она, правда, оставалась чуть ли не полупустой, ведь все заработанное постоянно шло, прежде всего, на осуществление его замысла. Пока ему даже удавалось держать все это в секрете.

Его идея фикс состояла в том, чтобы не только тайно все сделать, но и удивить их невероятным сюрпризом. Между перегонами он все так же пропадал, практически не бывая дома, но теперь не где-то отрываясь ночами, а днем, весь в заботах. И он считал, что того простого факта, что он спит ночью в квартире, дома, пусть и в другой комнате, жене будет достаточно, чтобы не бесноваться, не ревновать его понапрасну, ведь он ничего плохого не делал, а даже наоборот. Елена же воспринимала все иначе и однажды, не сдержавшись, фыркнула, глядя ему в спину, когда он обувался в прихожей:

– Опять к своей, может быть, ты туда уже переедешь?

Ревницкий четко расслышал только конец фразы и побледнел, забеспокоился, что раскрыт, все тайное стало явным, промямлил, что да, мол, переедем, все переедем, как только…

– Какая мерзость прямо в глаза мне нагло признаешься, даже отбрехиваться не попробовал, старый ты козел! Предупреди хоть меня, чтобы мы пошли все законно оформили… – убежать Елене с уже нависшими на ее длинных ресницах слезами он не дал, перехватив ее локоть, выворачивавшийся, ускользающий.

– Да ты чего вообще?

– Это я-то чего? Я? Старый ты козел…

Михаилу пришлось усадить Елену в кресло, удерживая ее истерические попытки запереться в спальне, и раскрыть карты, с расстановкой спокойно обо всем, что он делал, рассказать. Она восприняла услышанное странно, походила по гостиной, о чем-то думая, и все такая же, погруженная в свои мысли, вдруг произнесла:

– Хорошо, я тебе помогу. У меня тоже есть накопления.

– Ничего себе! Да мы ведь вдвоем знаешь, как быстро управимся… – Ревницкий обрадовался. Хотел даже приобнять ее в честь заключения, так сказать, такой взаимовыгодной сделки, но на лице Елены не было радости, она даже отшатнулась от него и его бурного проявления эмоций. Между ними вроде бы и пробежала какая-то искра, но искра чего, что из нее должно было разгореться, было для Михаила непонятно в тот момент. Да, они принялись за совместное дело, такое важное и сложное, но изменило ли к лучшему это что-то в их взаимоотношениях? Нет, ни на йоту.

В конце концов, дошло уже даже до смешных, а может, и до совсем нерадостных и абсурдных коллизий. В день приезда Марины он не знал, что и делать, плакать или смеяться. Ему нужно было всего-то позвать, произнести: «Лена!» Может быть, повторить дважды: «Лена, Лена!», чтобы обсудить, кто встретит дочь. Но он так давно этого не делал, так давно ее не звал, они в прятки играли последнее время, и пытались, чтобы один не нашел другого. Надо позвать, но он не решается. Как? Как это сделать? У него ведь вырвется ее имя с той самой старой интонацией, с той самой, он понятия не имеет какой, как он звал ее все то время, что они были не то, чтобы счастливы, но и не знали проблем, но он точно так же сейчас повторит, избежать воспроизведения тех былых простых ноток не удастся, ведь пока он их не услышит, то не сможет вспомнить. Михаил чувствовал, как между ними с некоторого времени стала нарастать напряженность от того, что вроде бы нельзя будет при дочке конфликтовать, хотя они и не ссорились до этого долго. Но вот что, если сейчас он скажет ее имя грубовато, стыдясь повторить прежнюю интонацию, и заденет какую-то струну в ней, и тогда они сразу сцепятся? Не надо, не стоит, от греха подальше, так ничего не сказав, он украдкой оделся и тихо затворил за собой дверь. Вдруг что, у него есть отговорка – у Лены в духовке допекается какое-то лакомство для дочери, так что…