Текст книги "Душный театр"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Читает.
Отпечатки горнего паренья = и земные ласки под-ле-цов! = Я измучилась! О, дайте же мне роли! – это я не про себя! Никогдав жизни не побиралась и не дождетесь! Это вообще! Про Актрису... С большой буквы! Я измучилась! (Многозначительная пауза.) О, дайте же мне роли! = Дайте же мне сильных ощущений! = Я любить могу до дикой боли, = я страдать умею – без сомнений!
Пауза.
Ну как? Прошлая вашу пробу или не прошла? Сцену я вам сыграла? Сыграла. "Ворону и Лисицу" прочла? Прочла! И еще и поговорили. Только я вам, синьор Энрико, так скажу: глупость все это и ни к чему. (Шепотом.) Меня ведь все равно сниматься к вам не-вы-пус-тят. Муж-то мой, Эдик, знаете... у-е-хал. Через Израиль. У нас ведь только через Израиль выпускают, по другому нельзя. А с Израилем нет дипломатических отношений. Санитарный день. Он мне из Америки вызов прислал, гостевой, с девочкою повидаться. (Открывая страшную тайну.) Девочка-то моя не от Арсения, от этого, от Эдика. Арсений потому и папою не разрешает себя звать. Он, правда, любит ее как родную, но папою звать -ни-ни! Я документы все собрала, амне полгода – ни ответа, ни привета. Ну и пошлав ОВИР. Очередь там – до вечера. А публика! Вот бы вам кого в кино вашем снять! Сразу бы Оскаразаработали! В общем, нет, говорят, не выпустим. Никогдамы вас к нему не выпустим. Он, говорят, изменник родины, он через Израиль уехал, ас такими гражданами у нас разговор простой. Мать вот, говорят, умирать у него будет – авсе равно не выпустим. Ни ее не выпустим, ни его к ней не впустим. Так что даже не надейтесь. И ведь кто говорит? Баба! Моих лет! Симпатичная такая, румяная. И дети, наверное, есть. Капитан Голубчик. Сами-то ведь, говорю, тоже когда-то умирать будете. А онакак заорет: я вам не позволю оскорблять при исполнении! – и выгнала. Вы мне, говорю, хоть бумажку дайте, что отказываете, аона: вон отсюда, напятнадцать суток захотела, хулиганка! Ты, орет, пьяная! А сколько я там выпила?!. И что я, дура, сразу с ним не поехала? Думала, мол: актриса! Чт, мол, мне, думала, в чужой стране делать, в чужом языке? А какая я актриса? У меня завосемь лет – ни одной роли. Санитарный день.
Смеется. Идет зазанавеску, допивает коньяк. Бросает пустую бутылку.
В кино меня тоже не снимают. Так. Массовка. Или подружкаподружки героини. Или член бригады коммунистического труда. Была-а, правда, однакартина, которую специально наменя делали. Так она-то ведь наполке. А может, и не наполке уже, может, смыли давно. А что? Очень даже свободно. Как дерьмо с унитаза. Экономия серебра. Санитарный день. Даже странно, что вы узнали обо мне...
Пауза.
А действительно, откудавы про меня знаете? Ну, я понимаю. Те кто помнили меня... Кто мою Жанну смотрели. Сейчас, впрочем, и эти не узнат. А вы-то откуда? Вы ведь не видели меня никогда! Не-ви-де-ли!
Пауза.
А-а-а... Я-а-асно-о... Это он вас уговорил, чтобы меня отсюдавытащить! Эдик! Эдичка! Он по девочке соскучился и вас уговорил! И денег вам дал, наверное. Я ведь знаю: у вас там кого хочешь купить можно. А я-то думаю: откудаэто он про меня узнал? Очки! белый костюм!.. Только просчитались вы с ним, оба! (Хохочет.) Ничего не выйдет у вас! Девочку-то мою все равно не выпустят, если б даже меня вы вдруг и купили. Девочку-то заложницею оставят. А одну меня, как вы думаете, синьор Энрико? – одну меня станет Эдичкамой покупать? (Демонстрирует себя.) После того, как люстры поснимал? Станет? Дая, может, и самане поеду! Никогдани перед кем не унижалась и настарости лет начинать не собираюсь!
Поднимает бутылку, выкапывает наязык последние капли.
Кончилась? Жа-алко. А мой-то, Арсений, болван, прибежал: ах, ты понравилась самому синьору Энрико! Ах, он собирается тебя снимать! (Кривляется.) Ах, моя страсть к нему! Если б вы только знали мою страсть! Дашли бы вы вместе с ним... Он меня, видите ли, снимать собрался в своем сраном кино! Ах, какая честь, какая радость! Буон джиорно, синьор Энрико! (Раскланивается.) Буон маттино. Буонанотта, каро синьорэ! (В объектив.) Ну, чего? Чего уставился? А хочешь – я тебе секрет скажу? Х– хочешь?
Нагибается забутылкой, подносит к камере.
Во, видишь, что это такое? Успокаивающее, да? Лекарство?
Пауза.
Коньяк это, ане лекарство! Что, не нравится? А мне – нравится! Хочу и пью. И ни у кого спрашиваться не буду. А если мне страшно, когдане пью? Если мне повеситься хочется? Такую вот – будешь снимать? Тогда – снимай. Я тебе веселенькие съемки устрою.
Хохочет.
Деньги от Эдикаполучил – вот и снимай. У тебя ж выходадругого нету! А то: ах, дорогой синьор Энрико! ах, я вам сейчас сыграю отрывок! ах, я вам "Ворону и Лисицу" расскажу! Дасрать я хотеланаваш отрывок и навашего Пиранделло! Я, может, Жанну д'Арк играла! Одна, может, без замен, тристадваспектакля! Вся Москва, может, с умасходила! Ростропович цветы закулисы приносил! Я б у вас затакую роль давно бы миллионершею была, ане сто тридцать в месяц получала! И залишней десяткою по массовкам бы не таскалась! Ты думаешь, это моя юбка? Моя?! Дау меня ни одной тряпки приличной нету! Это я у суки, у Нельки Барановой взяла, для записи вашей сраной! Не нужнамне вашаюбка, срать я нанее хотела...
Сдирает юбку, топчет, опускается напол, наюбку, плачет.
А где моя шляпка? Талисман. Г-где ш-шляп-пка?
Шляпкананей, но Веране помнит этого, оглядывается. Пауза.
(Тихо, почти трезво.) Простите меня, синьор Энрико. Вы – гений. Правда-правда, вы настоящий гений. А я дрянь и алкоголичка. Я – пустое место. Вы только позовите меня, пальцем только поманите. Я завами башмаки носить буду.
Пауза. Всхлипывает.
У нас ведь с театром очень плохо. Санитарный день. Сергея Николаевичавыгнали к чертовой матери, он в больницу попал. Пятеро главных сменилось, двое из провинции. А он сейчас в академическом бульварные пьески ставит для народных артисток. Пиранделло. А как здорово было двадцать пять лет назад! Вся шваль в углы забилась, будто ее и не было никогда. Мы по ночам репетировали. Молодые драматурги пьесы нам носили. А сейчас кто у вас, наЗападе, кто в психушке, акто – еще хуже. Но тс-с-с... не будем называть фамилий, синьор Энрико. Арсений мне так говорит: нам, говорит, всегдакажется, что в молодости лучше было – это, говорит, потому, что мы сами тогдалучше были. И верили, что все из нас получиться может. А сейчас уже видим, что получилось именно. А ты, говорит, делай свое дело и не обращай внимания. Ты, говорит, программу "Сказки Андерсена" готовь. А накой мне сказки этого вашего сраного Андерсена? Он бы мне еще Пиранделло предложил! Я ведь знаю: это чтоб я не пила. Он, видите ли, не выносит, когдая пьяная. Я ему, видите ли, не нравлюсь.
Пауза.
А он мне – нравится, он меня спросил? Он мне нравится? Он сам, бля, такой чистенький! Такой благородненький! Шепот, легкое дыханье, трели, бля, соловья... Блевать хочется! Не-на-ви-жу! Ты, говорит, посмотри, что ты с девочкою делаешь! А я говорю: ая ничего, я в порядке. Мы с нею как-нибудь сами разберемся. Ты-то, говорю, кудалезешь? Девочка-то не-тво-я!
Хохочет.
Я, может, задевочку наСтрашном Суде отвечу, аты-то тут при чем?
Пауза.
А Виктошенька... Виктошенькапод самый Новый год умерла. Мне Арсений, жмот, сволочь, только двабокалашампанского разрешил, авыпить – хочется. Новый год все-таки. И вот – гости ушли, он спать завалился, храпит. А я потихонечку: p-pаз – в дверь...
Вспоминает про дверь, вскакивает, открывает.
(С облегчением.) Ф-фу... СлаваБогу. Не заперто... Ну, в общем, я: р-раз в дверь, потихонечку, и натакси. Приеду сейчас, думаю, к Виктошеньке, выпьем, поплачем. Захожу – аонамертвая. Думала: выпьем, аона – мертвая. Ее хоть и отпевали в церкви, ая так считаю (переходит нашепот) ...я считаю, что она... отравилась. (Громко.) А муж ее, этот сукин сын, этот, бля, нар-родный! Тоже, чистенький! Гипертонический криз, говорит, повышенное мозговое давление. Муд-дак! Он у нее сначаларебеночкаотобрал, апотом: гипертонический криз. Она, дескать, сумасшедшая; не воспитывает, дескать; пьет, мужиков водит! А что ж он, сука, блядун, сам ее бросил? Как у нее роли были, как премия Ленинского Комсомола – так пожалуйста. А как все кончилось... Я ведь вам честно скажу: просто так пить не начинают. И мужиков водить тоже. Арсений вот говорит: ты посмотри, говорит, сколько талантливых людей непьющих – и так и сыплет фамилиями. А когдаумер Володя – пить, говорит, меньше надо! Я ему даже по морде дала. Слово в слово как этот... Мокрта... из Управления Культуры. Тот тоже все: пить меньше надо, пить меньше надо! Я ж его, говнюка, помню, мы ж с ним вместе в ГИТИСе учились, назаочном. Его все Мокротой звали. Прыщавый такой, губы жирные. Контрольные всё передувал. По мастерству тройки у преподавателей выклянчивал. Он и с бабами так унижался. У меня, говорит, полгоданикого не было, я, говорит, по ночам не сплю. Пожалей, говорит, меня, пожалуйста: дай разочек, ну чего тебе стоит? Одно слово – Мокрота. А сейчас всей культурой в Москве заведует!
Пауза.
Так вы ответьте мне, синьор Энрико! Какое право имели ее бросить? А онавзяладаи отравилась. И прекрасно себя чувствует.
Пауза.
А у меня коньяк кончился. Бутылкапустая, и я – пус-та-я! Даже и не забеременелас тех пор ни разу. Детей я рожать, конечно, больше не собираюсь, не такая я дура, – но вот для интересу хотя бы. И – ни разу. Пус-та-я. Сорвешь занавесочку, атам – ни-ко-го...
Пауза.
Покане поздно, синьор Эдуардо... тьфу! Эн-ри-ко! Конечно же, Энрико, вы не обижайтесь, пожалуйста! Синьор Энрико! Покане поздно – откажитесь от меня. Я принесу вам только горе, только несчастье. Я всем приношу только несчастье. Я Арсению говорю: я, говорю, старая, ты ведь все равно меня бросишь! Так бросай лучше сейчас! А то я принесу тебе несчастье. А он отвечает: не ищи, отвечает, виноватых. Бог, говорит, с ними: с твоим главным, с твоим Сергеем Николаевичем, не в них, говорит, дело! Когдав мир приходит художник, ему обязательно должно быть плохо. Это закон природы, трагизм бытия. Это было и будет во все времена, при любом строе! (Кричит.) А мне что, легче, что трагизм бытия?! Мне что, легче, что при любом строе?! Я, может, покоя хочу! Я, может, всю жизнь работала, атеперь хочу по-ко-я!
Плачет. Поднимает бутылку, переворачивает ее.
У вас выпить не найдется? А!.. я забыла... вы там, у себя... В Италии... Ну и хрен с вами. У вас там вокруг итальянточки, ассистенточки. Которых мой Арсений по Третьяковкам водит. Хо-хо-хо! Хы-хы-хы! Ну как? Третьяковкаей нашапонравилась? Третьяковская галерея? Поглянулась?
Пауза.
А ведь Третьяковкаже тогдане работала. Они как раз проводку меняли. У нас же там соседкаслужит, экскурсоводом. Я в экспедицию уезжала, наплощадке ее встретила. Онаговорит: у нас, говорит, санитарный день. Проводку меняют. Три недели гулять, говорит, будем. В счет отпуска. Так как же он мог ее в Третьяковку водить? Если проводку меняли? То-то я и гляжу: ни письма, ни сценария! "Золушка"! Сказки Андерсена! Пиранделло! Вас просто нету ни в какой Италии! Ни ассистенточки вашей, ни вас! Пус-то-та! Ну, где она, вашаИталия? Где? Покажите?! А-а-а... Так-то! Не такая я уж и дурочка, я все-о понимаю. Вы рассчитывали: я забуду, – ая по-о-омню. Третьяковка-то наремонте была. Ловко я вас начистую воду вывела? А я тут, идиотка, рассыпаюсь перед ним, песенки пою! Нету вас, нету! И белого костюманету, и очков! Вас Арсений выдумал, сучий кот! Поманю ее, дескать, синьором Энрико, она, блядища, губенки раскатает, ая пленочку наэкспертизу, аее – в дурдом. Материнских прав, дескать, лишу и блядей водить буду. А может, ты еще и девочку мою получить хочешь? Мамочкастарая, так девочку? Во-о-от почему ты не разрешал, чтоб онатебя папою звала! А что? Самый возраст! Одиннадцатый год! Грудки как раз набухают. Мамочку мы в дурдом засадим, адоченьку накроватку, ножки в стороны и – пошл! (Показывает.)
Пауза. Крестится.
Чур, чур меня! Боже мой, Боже! (Колет руку булавкою.) Ася, Асенька! Какая же я дрянь, дрянь, дрянь! С-сукапоследняя!
Пауза.
Что же это вы со мною сделали?! С-сволочи! Сво-ло-чи!
Бежит к дверям, те не открываются. Колотит в них.
Выпустите меня!
Став спиною, бьет в двери ногами.
Откройте! Откройте! Откройте, я вам говорю! Вы меня еще не знаете! Я кричать буду! (Кричит.) А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..
Постепенно затихает, вместо криков – всхлипывания.
Выпустите меня, пожалуйста. Я никому не скажу. Правда-правда: никому. Я боюсь одна. Я не могу, когдазапирают. Мне страшно.
Пауза.
Я в туалет хочу.
Плачет.
Я ведь женщина! Как вам не стыдно?
Постепенно успокаивается.
Ладно. Ни у кого ничего никогдане просила. Выйду сама. Я ведь уже не маленькая. Подумаешь, напугали: двери заперли.
Идет к окну, напевая.
Синенький скромный платочек = падал с опущенных плеч. = Ты говорила, что не забыла...
Открывает шпингалеты, дергает раму. Заокном – пустота. Веравзбирается наподоконник.
(Громко.) Последний раз спрашиваю: вы откроете или нет?
Пауза.
Пусть тогдавам будет хуже. Так есть так. А пленку я оставляю напамять. Наней ведь все равно не я. Настоящей-то меня давно не существует. Вы все есть, аменя – не существует. И синьор Энрико, и ассистенточка, и Арсений, и Эдуард Аркадьевич... Эдичка... Эдик. Две проволочки торчат. И Сергей Николаевич есть, и Виктоша... А меня... Девочкапоходит наЭдика. Еврейская девочка. "Р" не выговаривает. "Жаворонок" не идет. Картину смыли. (Изображает смыв унитаза.) Ведь это же (сновадемонстрирует себя) не я. Это же – санитарный день. А от меня осталось что-нибудь? Где оно осталось? Покажите, где? Шляпкаосталась.
Снимает шляпку, бросает в окно, следит заполетом. Отшатывается.
Нет. Слишком высоко. Четырнадцатый этаж. Или пятнадцатый? Если бы капельку пониже. Хоть (смеется) сантиметров надесять. Мои ноги... они ведь совсем поломаются... жа-алко... кости будут торчать... Суповой набор... Мясо по-суворовски. Надгробные речи пойдут – как над Виктошенькою... От местного комитета. От Мокроты...
Спрыгивает в комнату.
Не дождетесь. Я лучше по-другому уйду. Кра-си-во. Не доставлю вам удовольствия. Меня Сергей Николаевич научил. Стану зазанавесочку, дерну – и нет меня. Тю-тю. Пус-то-та. Санитарный день. Вечный санитарный день. А пустоту в темную комнату не запрете! (Напевает.) Ты говорила, что не забыла...
Становится зазанавеску.
Только надо, чтоб тень.
Оглядывается, зажигает настольную лампу, направляет, чтобы назанавеске появилась тень.
Вот сейчас хорошо. От-лич-но! Итак: не-су-ще-ству– ю! Один силуэт в середине полиэтилена.
К этому моменту у зрителей должно создаться впечатление, что Вера, едвадернет занавеску, и впрямь исчезнет. Поэтому, когдаонаостается засорванным полиэтиленом, ее удивленное осматривание себя, ощупывание – должны показаться естественными..
Стало быть, я все-таки есть? Не получилось? Не дошладо кондиции? Тем грустнее. Тогда... тогда – отдавайте пленку. А то, видите ли, он с Кокошей и с Тотошей по аллее проходил! Сказки, бля, Андерсена. Ни к чему онавам, поняли? Ни к чему! Выманили у меня обманом: синьор Энрико! ассистенточка! – вот теперь и отдавайте. Две проволочки у них торчат, аребеночек все равно -мертвенький! Не хочу, чтоб смотрели! Хочу, чтоб свечи, чтоб ладаном! А экспертизы никакой не хочу. Не позволяю! Вэр из найт лайф ин тхиз сити?
Идет к видеомагнитофону, нажимает клавиши, бобины начинают вертеться в обратную сторону с большой скоростью.
Вы меня заперли? Вы обедаете? Вы в Третьяковку пошли? В Третьяковскую галерею? Так есть так! Потому что все мы – изменники родины. Все! Без исключения! И голыми руками нас не возьмешь! Думаете, один лопух намогиле вырастет? Отнюдь! Ангелы нанебо заберут. В белом костюме, в очках...
Ни остановить, ни извлечь пленку Вере не удается, и онапринимается откручивать гайки-барашки, снимает какую-то панельку, лезет внутрь видеомагнитофона. Сильный электрический удар швыряет ее, кажется, что мертвую, напол. В аппарате что-то срабатывает, щелкают реле, наэкранах появляется изображение: "Буон джиорно, синьор Энрико. Хотя, когдавы будете смотреть эту пленку, у вас вполне могут быть утро или ночь. Такой фразы я, естественно, не нашла, зато вот, навсякий случай: буон маттино, синьор Энрико. Буонанотта, каро синьорэ. Впрочем, буон маттино у вас, кажется, не говорят, абуонаноттаэто пожелание спокойного сна, что несколько, я бы сказала, комично в данной ситуации, так что все равно получается: буон джиорно, синьор Энрико. Буон джиорно, соно мольто лиэтади фарэ ласуаконошенца. Датемпо дезидераво..." и так далее. Вераприподнимает голову – становится ясно, что онапросто вдребезину пьяна.
Н-ну что? Вз-зяли м-меня голыми руками? Вз-зяли? Богу я отвечу завсе. А с вами р-разговаривать... н-не... ж-желаю...
Засыпает, свернувшись калачиком. Бобины крутятся. Идет изображение.
Занавес.
Москва, 1981 г. БОКС. фольклорная мелодрамав одном действии лица:
Галчуша
Витёк
Прапорщик
место:
тюрьма; бокс: в такие запирают подследственных по пути надопрос или назад: выждать ли очередь, чтоб не столкнулись ли с товарищами по несчастью
время:
тревога
В углу сжалась Галчуша. Дверь резко открывается, пропускает Витькав робе смертникаи наручниках, захлопывается с железным лязгом. Галчушавскрикивает.
Витёк. Тише! Тише ты! Кто такая? Из обслуги? Подследственная?
Галчуша. Подследственная.
Витёк. Во, понял, подарочки делает судьба! Живую бабу перед смертью показывает. И даже, кажется, подержаться дает. (Напевает.) Гы-рянул высытрел, и рухнулся парень...
Галчуша. Не подходи! Заору! Глазавыткну!
Витёк. Кто тебя тут услышит? Шухер-то какой! Сирены! Побег... Хотя отсюдасбежишь, как же! Разве сильно уж кто отчаянный. Начальства, наверное, ждут. Так перетрухали, что в одном, понял, боксе с бабою заперли.
Галчуша. Я сказала: не подходи!
Витёк. Или ты здесь не случайно? Может, у ментов положено смертникам такие подарки делать? Тогдаб условия могли устроить поприличнее: кровать, понял, простыночку.
Галчуша. Не подходи, говорю!
Витёк. А то во, понял, – диванчик: ни сшить, ни сварить, ни украсть, ни покараулить.
Витёк двигается наГалчушу. Тавскакивает, пытается проскользнуть, чтоб постучать в дверь. Но Витёк сильным, согласованным движением скованных рук отшвыривает Галчушу.
Дане трону я тебя, дура! Не бзди... И вообще – закованный. (Садится накрай диванчика. Поет.) Парень в кепи и зу-бы золотой... Сколько сидишь?
Галчуша. Восьмой месяц.
Витёк. Это, понял, семечки. А статья какая?
Галчуша. Все равно не поверишь. Через соучастие. Сто вторая.
Витёк. О-го, понял! Не слабо! Очень даже поверю. Своя, значит. И чего орать?
Галчуша. Какая я тебе своя?! говорю ж – через соучастие. Я саманикого не убивала.
Витёк. Ах, не убива-а-ла! А убивать, значит, нехорошо. Бяки, значит, кто убивает. Редиски. Брезгуешь, значит! Моральный выносишь этот... вердик. В войну убивать, значит, хорошо, героически; расстреливать – нормально; авот так вот убивать – плохо, значит. Интересное кино...
Галчуша. А ты что, вот так вот убивал?
Витёк. Я-то? (Улыбается.) Я-то, понял, и так убивал, и эдак, и по-третьему. Только больше уж, наверное, не буду. Исправили. Перевоспитали. K вышке, понял, приговорили. Ой, сирены как воют! Сейчас вот таскали приятную новость сказать: кассация, мол, отклонена. Помилвкато есть. По натуре, другими словами, шлепнут. Без понта. И никуда, выходит, не денешься.
Галчушапристально смотрит наВитька. Пауза.
Слышь, аты не знаешь, как они шлепают?
Галчуша. Вообще-то... вообще-то слыхала. По-разному говорят. Что вот по коридору, например, ведут, ну, как надопрос или там насвиданку. Ведут, ведут, руки заспину, апотом р-раз – и все. Или намедосмотр, знаешь, вызывают. Разденут, взвесят, под ростомер поставят. Эту крышечку, с ростомера, в макушку тебе упрут, аствол автоматически против затылкаокажется. Ну и тоже – выстрел и все. А еще вот в камере у нас вчераговорили, будто в душ тебя заводят, помыться...
Витёк. Дакак в камерах травят – это я и без тебя слышал. А вот наделе-то как?
Пауза.
Галчуша(трогая Витьказаплечо). Чего? Неужто правда? Неужто расстреляют? Такого вот живого? Красивого?
Витёк. Ох и дураже ты, ох и дура! (Раскачивается из стороны в сторону, воет.)
Галчуша(гладя Витькапо голове). Ну ладно, ну чего ты. Ну, замолчи, замолчи, ладно?..
Витёк. Услышат, да? Разведут, да? Ты ж вон, понял, визжала! Не подходи, орала. Глаза, орала, выколю! Тебе ж хорошо должно быть, что разведут...
Галчуша. Ну ладно, ладно, обиделся. Я ж не знала... Я ж не знала, что тебя... Ну иди сюда, иди... (Обнимает Витька.)
Витёк (вырываясь). Пожалеть решила? Такого красивого? Такого несчастного? Дрянь дешевая! Обойдусь как-нибудь! У меня вас столько зажизнь перебывало, что как-нибудь обойдусь!
Галчуша. Ну и подыхай наздоровье!
Витёк. Неизвестно еще! Еще, понял, неизвестно!
Галчуша. Чего уж там неизвестно-то? Сам же сказал – отклонили.
Витёк. А у меня, может, секрет есть! Они меня, может, и не шлепнут, покая им секрет свой не скажу! А я не скажу, я его волкм этим рваным назло не скажу!
Галчуша. Кому твой секрет нужен!
Витёк. А у меня, может, такой секрет, что нужен! Они знаешь как бабки любят?!
Галчуша. Какие бабки?
Витёк. Железные. А тебе что задело? Ты-то чего выпытываешь? Подсадили что ли? Срок что ли пообещали скостить? Если расколешь. (Поет.) Он не зы-нал, что любимая О-ле-га= в уголрозыске тайный агент. И сколько скостить пообещали? Год? Два? Или всего, понял, пару месяцев?
Галчуша. Ох, и паскудаже ты. Какая сам паскуда, так и обо всех думаешь. Нужны им твои секреты! А были б нужны – взяли б в серпы нарастормозку – как миленький бы все выложил. Еще спасибо бы говорил, что слушают. Самого, небось, подсадили, и напонт меня берешь. И вообще, пошел ты знаешь куда!
Галчушасновавстает, идет к двери, стучит. Витёк наблюдает, не трогаясь с места. Пауза. Суматохав коридоре.
Витёк. Хорош! Не психуй. Садись, посиди немного. Так и так сейчас разведут. (Поет.) И при-ды-винулся парень к ней ближе = парень в кепи и зуб-ы... Тебя как звать?
Галчуша. Галчуша. (Возвращается надиванчик.)
Витёк. А меня – Витёк. Виктор то есть, но вообще-то – Витёк. В декабре, понял, три годабудет, как сижу. Шестого декабря. Если, конечно, будет. Не дожить, наверное. Ты как думаешь, доживу? Может, это они только так говорят, для понта: расстрел, анаделе и не расстреливают вовсе? Никто ведь не видел! У меня одного корешавроде как расстреляли, матери одежду прислали, справочку медицинскую, с печатью. Кореш, понятно, исчез, но стреляли – не стреляли не видел-то никто! Даи какой им смысл? Невыгодно. Может, нарудники пошлют, наурановые?
Галчуша. А нарудники лучше? Медленно-то подыхать.
Витёк. Лучше! Там еще неизвестно.
Галчуша. Известно, неизвестно. Что ж ты так смерти боишься, если сам убивал? Если, я думаю, кто сам убивает – бояться не должен.
Витёк. А кто тебе, понял, сказал, что боюсь? Ни хреная не боюсь. Непривычно только. К мысли привыкнуть не могу. Жил, жил – и вдруг!.. И потом: мамка, сеструха. У меня сеструхазнаешь какая девочка?! В университете работает, в лаболатории. Чистая.
Галчуша. Сеструха! Чего ж ты тогдалюдей убивал, сеструха?
Витёк. А ты чего целочку строишь? Самаведь по сто второй. Соучастие – не соучастие, сто вторая, онасто вторая и есть! А я, между прочим, я между прочим специально никого не убил. Так получалось. Выходане было. И не люди мне попадались – одна, понял, мразь. Брал я раз хату наВойковской: рыжьё, камешки, манты норковые висят. Только дипломат упаковал, линять собираюсь, атут, понял, она, хозяйка, заваливает. Я ей тише говорю, посиди, мол, спокойненько, не рыпайся. Не трону, понял. Я в черных очках работал, в галстучке, бородканакладная, – не очень боялся, что опознают. А она, вишь, нет – онавопить. Ей, вишь, мантажальчее, чем жизни. Сама, в общем, выбрала. И потом, знаешь – нахатах, что я брал, – там барахластолько, что по-честному хрен заработаешь. Волк – они волк и есть!
Галчуша. А-а-а... Ты, значит, идейный! Экспроприаторов, значит, экспроприируешь!
Витёк. Чего?
Галчуша. Грабь, говорю, награбленное, так что ли? Устанавливай справедливость! А кто тебе право давал их судить, волкв этих? Кто тебе право давал ценности перераспределять?
Витёк. А им кто, понял, давал?
Галчуша. Ты про них не думай, ты про себя. Про них они сами подумают.
Витёк. Ага, подумают!
Галчуша. Не подумают – им же хуже.
Витёк. Где хуже – натом свете?
Галчуша. Хоть бы и натом.
Витёк. Слушай, не дави мне насовесть. Не надо! Считай: нету ее у меня, совести. Нету! И не было никогда! Вот ведь кино интересное получается: с кем, понял, в камеру ни посадят – каждый насовесть начинает давить. Хоть, вроде, и сами в тюрьме. В тюрьму ведь так просто редко попадают, больше задело. Не, точно кино! Подсадили, подсадили тебя, девочка, гадом буду! А может, и ментовкадаже. И не стану я с тобой разговаривать. Себе, понял, дороже.
Галчуша. Кудауж дороже, если вышка? А что разговаривать не станешь – это ты меня напугал. Смотри: дрожу вся! Ум тебе, видать, страхом отшибло. Былаб подсадная – тк бы с тобой говорила? Молодец бы, сказала, правильно: убивал их, волков, и хорошо делал. И сама, дескать, убивалаи убивать буду!
Витёк. А! Мы все эти выверты ментовске знаем. Так сказала, эдак сказала. Сказать, понял, чего хочешь можно. Я уж ученый, не дурачок. Я, понял, школу кончил. И во (показывает вокруг) – три курсауниверситета. Даподсадили – не подсадили, ментовка – не ментовка, какая мне в самом деле разница. Сиди, если сидится. Только не страшно? мне ведь, понял, терять нечего. Наручники наручниками, азадушу, понял – не пикнешь. И хрен кто услышит: вон сирены врубили по новой. Или ты приемчики знаешь: самбо, каратэ? Так ведь накаждую хитрую жопу найдется винт с левой резьбой. Так что смотри.
Гаснет свет. Пауза.
Галчуша(визгливо). Не подходи! Не двигайся, гад! Глазавыткну!
Витёк. Нужнаты мне больно! Я вон затри годатемноту первый раз вижу. Аж головакругом пошла. А то сутки напролет горит этастервапод потолком, и нет от нее спасения. А чего горит? Зачем наблюдать? Чтоб я вены себе не вскрыл? Так если все равно к стенке – какая вам, понял, разница? Вам же легче. Меньше хлопот. Дая и при свете, если мне надо, вену вскрою, под одеялом, наноге. И без моечки обойдусь. Фильтр, понял, насигарете подпалю дарастопчу об пол. Не пробовала? (Пауза.) Ну, чего замолкла? Боишься когдастрашно? А вот ты расскажи, расскажи-камне, какой у вас, у ментов, резон целыми сутками свет не гасить?
Пауза.
Галчуша. Вить... (Пауза.) Витёк! А мне сколько дать могут? Через соучастие. Ты как считаешь? Меня-то не расстреляют?
Витёк (саркастически). Тебя?
Галчуша. Я вообще этого расстрелане понимаю. Если они от меня общество избавить хотят – присудили бы, что ли, к червонцу, асами по-тихому: хлоп! -чтоб я не знала, не мучилась. А если меня наказывают – какое ж это наказание, если я все равно мертвая буду?
Витёк. А для примера!
Галчуша. Тогдапублично надо, наплощади.
Витёк. Ага, наКрасной. И по первой, понял, программе.
Галчуша. Дакого когдапример испугал! Такие уж примеры происходили...
Пауза.
Я, знаешь... давно это было... я с девочками в кабак как-то пошла. Я не в Москве живу, в Болшеве. И как раз летчики заваливают: там космический городок рядом. Ничего ребята, веселые. Капустой сорят. Сначаланам шампанское настол посылали, потом сами подсели. Ну, погуляли мы хорошо, ничего не скажу, – один меня, значит, провожать идет. И такой симпатичный из себя, мне понравился.
Витёк (саркастически). Понравился, говоришь?
Галчуша. И молодой довольно. Ну, завел в парк, приставать начал. Я б ему, конечно, и самадала, мне даже хотелось. Красивый. Глянешь – между ног мокро и жарко становится. Ты извини, что я такие подробности, вот темно, так я уж... А в камере девкам разве чего расскажешь? Все ржут, из себя прожженных корчат. Ну вот, значит, он пристает, ая так, для виду, скорее, для порядку...
Витёк. Для понту, в общем...
Галчуша. Ага. Сопротивляюсь, короче.
Витёк. Какие вы, бабы!
Галчуша. А, Витя! Бабы как бабы! Люди.
Витёк. Ну и?
Галчуша. Ну, он тут же отстраняется, глазахолодные, голос стальной. Что, говорит, динамо крутить собралась? Ты, говорит, намои деньги пила? Я говорю -пила. Икру жрала? Я говорю – жрала. Ты что ж, не знала, чем это обычно кончается? Я говорю: знала, – и такая наменя вместо любви ненависть к нему накатила, ты представить не можешь. Леглая натравку, трусики сняла, аглазане закрываю: давай, говорю, давай! Заикру, завыпивку! Давай! Все в порядке! Никакого динама! Ну, думаю – постесняется. Человек все же. А он – ничего. Ложится наменя, пристраивается, пыхтит... А я глазавсё не закрываю и лицо его навеки фотографирую. Знаешь, как напапочках с делами менты пишут: ХРАНИТЬ ВЕЧНО. И понимаю, что все: не жить нам двоим наодной земле, – мне и подонку этому, летчику...
Вспыхивает свет. Галчушасмолкает, как спотыкается. Пауза.
Витёк. И чего дальше?
Галчуша. А ничего! Какая тебе разница, чего дальше? Ты же мне все равно не веришь!
Витёк. А я никому, понял, не верю. Это у меня леригия такая – не верить никому. Другие вон православные, мусульманы, католики. Баптисты разные. А у меня леригия: никому не верить. Я вот тебе не верю, аты все одно трави. Байка-то смешная, независимо правдаили нет.
Галчуша. Ох, и сучараже ты, ох, и сучара! Ох, правильно тебя к стенке поставят!
Витёк (поет). Получает-ы же-сы-токий приказ: = убить парня в ты-рина-ды-цатой камере, = аиначе погуби-ты он нас... Попросись, чтоб тебе такой приказ жестокий дали. Самаи поставишь к стенке. Кайф словишь. Или не доверят? Такое не каждой доверяют? Заслужить надо? (Сновапоет.) Гы-рянул вы-сы-трел, и ру-хы-нулся парень...
Галчушаначинает плакать.
Парень в кепи и зу-бы... золотой...
Галчуша(сквозь слезы). Волк, волк! Сплошные волк! Случайная минуточка... Перед смертью... Подарок! Одни, никого! Любовь, любовь бы моглабыть... Любовь – онаведь длины, продолжительности не имеет! Онаи секундной может случиться, ачем вся жизнь – длиннее. И главнее. От любви дети родятся. И вместо этого злобиться, собачиться... (Плачет.)
Витёк. Ну ты... Ну чего ты! Ну не плачь! Слышь, не плачь, не надо. Ну ты самапосуди: как, как я тебе поверю?!
Галчуша. Поверю, проверю! Не надо мне верить, не надо! Надо, если у тебя душаеще осталась, – надо просто любить! Я ведь тебя ни о чем не спрашиваю, условий не ставлю!
Витёк. А если ты сука? если ты ментовка? как я тебя полюблю, как?
Галчуша. Датак вот: телом, пальцами, просто, не думая! Кто бы я там ни была. Хоть трижды ментовка-разментовка! Сейчас ведь я обыкновенная баба!
Витёк приближается к Галчуше и, пожалуй, обнял бы ее, когдаб не наручники; пристально вглядывается в глаза, из которых все текут медленные слезы. Вдруг резко, по-волчьи, оборачивается, застывает во внимательной, настороженной позе. Пауза.
