Текст книги "Я обещала, и я уйду"

Автор книги: Евгений Козловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Былаб хоть из Москвы, из хорошего дома, – сказала.

Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.

– И вдобавок ты – трус!

– Трус? – переспросил Тамаз.

– Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаю

Неимоверный вид насказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, давысокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, атут усугубленная тем, что хозяин -малознакомый возлюбленный, – напервых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.

Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыю

Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ириназавернулав спаленку, окинулахозяйским взглядом, пошлав прихожую, распаковалачемодан, и, отыскав накухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюю

– Зачем?! – рвал с шеи Тамаз золотой крестик, – зачем вы навесили его наменя?! Ейю ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!

– А если ребенок? – спросил отец. – Кому нужен внук с дурной наследственностью?

– Дане будет у нас детей! – выкрикнул едване сквозь слезы Тамаз. – Не будет! Онаобещалаю

– Онаю – передразнил отец. – Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?

– Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. – и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.

Мать припустиласледом.

– Натэла! – безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.

– Тамаз, мальчик, – подвывалапод нею НатэлаСерапионовна.

Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:

– Открой. Поговорим как мужчинас мужчиною.

Тамаз, видать, услышал в тоне отцакапитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну настул рядом. НатэлаСерапионовнастояланапороге.

– Уйди, мать! – прикрикнул Реваз Ираклиевич. – Значит, говоришь: больнанеизлечимо? – переспросил, когдаони остались одни.

– Конечно, папа!

– И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?

– Даже меньше! Скорее всего – меньше!

– И детей, клянешься, не будет?

НатэлаСерапионовнастоялау дверей, подслушивала, асквозь щель другой двери подсматривалазаНатэлой Серапионовною прислуга.

– Клянусь!

– Хочешь испытать себя, да, сынок? – Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глазаТамаза. – Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб онаумиралане в одиночестве?

– Н-ну да, папа, – замялся Тамаз. – Но дело не только в этом. Мнею Мне, знаешь, очень хорошо с неюю – и Тамаз покраснел. – Ну, ты понимаешью

– Понимаю-понимаю, – подтвердил Реваз Ираклиевич. – Есть женщины, накоторых у мужчины почему-то особенно стот.

Тамаз смутился.

– Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!

– Что ты, папа!

Повислапауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.

– Н-ную коль двагода, – прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. – Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!

– Спасибо, – пролепетал Тамаз.

– Но уж если взялся, – добавил отец строго, – не вздумай бросить, когдаонастанет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!

– Нет, папа. Не брошу! – отозвался Тамаз торжественно.

НатэлаСерапионовнаедвауспелаотскочить, чтобы не получить дверью по лбу.

юСказочный Тбилиси заокнами глубоко посинел, украсился огоньками. Иринасиделав кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажглаэлектричество, сталасдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажию Выдавиланапалитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взялакисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставилажирный восклицательный знак. Оделась. Взяласумочку. Вышлаиз мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.

Хоть и по-грузински было написано, Иринапоняла, что небольшая, консолью над улицей вывескаобозначает кафе, скорее всего – кооперативное, и вошлавнутрь. Лестница, которая несколькими ступенями велавниз, освещалась едва-едва: таинственно.

Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно наавансцену попав из-зазанавеса, Иринаоказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянулак себе автоматически, композиционно.

Иринас ходу умостилась навысокий насест:

– Не покрмите?

Бармен сделал круглые глазаи повел ими в сторону и назад. Иринаотследилавзгляд и наткнулась накрутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка – Иринапоинтересовалась – сторожилашестерых, стоящих, опершись нанее полуподнятыми руками, у задней стены.

Крутой мэн оценил Ирину и взглядом же, разве добавив легкий, нервный кивок – послал назад, к выходу. Тут Ириназаметила, что у портьеры, с внутренней ее стороны, стоит еще один мэн, не менее крутой, с коротким автоматом в руках -тоже направленным натех шестерых.

Иринаосторожно, как по льду, скользкому и тонкому, сделаланесколько шагов и, только очутившись налестнице, перевеладух.

– Что ж это такое? – подумала. – Захват? Грабеж?

Черная ЫВолгаы неподалеку от входа– с госномерами и всякими там антеннками – подсказала, что скорее всего – захватю

Такси еле тащилось по поздневечернему, шумному и цветному, проспекту Руставели. Назаднем диванчике полусидел Тамаз, влипнув в окно, пристально вглядывался в сумятицу тротуарной жизни.

– Стой! – сказал водителю, аубедясь, что ошибся: – Поехали. Только потихоньку. Медленною Медленною

– Я из-затебя все сцепление пожгу, – вполголосаогрызнулся водитель.

Заскрипели тормоза. Тамаз ткнулся в переднее сиденье от резкой – даже намалой скорости – остановки.

– ***, – выругался по-грузински русский водитель. – Дурасумасшедшая! -они, оказывается, едване сбили именно Ирину, переходящую улицу с горячим хачапури в руке, засмотревшуюся начто-то особенно привлекательное в пульсирующей атмосфере центрагорода.

Тамаз открыл дверцу, выскочил, схватил Ирину заруку, повлек к такси.

– А если б у нас не было ПроспектаРуставели?! – улыбнулся. – Где б я искал тогдалюбимую жену, пропавшую без вести в день регистрации? – улыбнулся и попытался поцеловать.

Иринане сопротивлялась, но и не общалась с супругом.

– Поехали, – обиженно бросил Тамаз водителю и замолчал нанекоторое время. Потом спросил: – Поела?

– Спасибо, – холодно ответилаИрина.

– Я, между прочим, такую баталию выдержал! Ты знаешь, что мы венчаемся?

Иринамолчала.

– И свадьбабудет.

– Рассказал им, что я умру?

Водитель с любопытством поглядел в зеркало заднего вида. Тамаз смолчал, потупился. Иринаотодвинулась, вжалась в угол.

– Направо, – скомандовал Тамаз. – Здесь останови.

Машинаскрипнулатормозами. Тамаз расплатился. Вышел слева, обогнул перед капотом, открыл иринину дверцу. Взял жену заруку, потом под руку, повлек наверх, в мастерскую.

– Подожди минутку, – остановил перед входом, сам скрылся внутри.

Через мгновенье распахнул дверь: voila! – и несколько отступил в сторону, чтобы понаблюдать задействием подготовленного эффекта.

Общего светав мастерской не было, только несколько разноцветных прожекторов бросали узкие, мощные лучи напостаментец в центре, поддерживающий старинное резное кресло, накотором эффектно, играя складками и бисером, расположилось белое атласное платье. Работы – по первому ощущению -началавека. Стиль модерн.

– Подвенечное платье прабабушки.

Трудно было не оттаять Ирине.

А Тамаз, выждав, сколько – почувствовал – надо, подкрался сзади, обнял жену, принялся ласкать все ее телою

Одежды под ласками спадали как бы сами собою. Головау Ирины закружилась: платье, прожектора, храмы из полутьмы – все поплыло куда-то, ашевалье – хотя кони несли карету во весь опор – приближался неотвратимо, и вот уже поравнялся с каретою.

Иринаулыбнулась преследователю, аон взмахнул рукою с неизвестно откудавзявшейся плеткою и ударил красавицу по лицу. Онавскрикнула, растерянно схватилась защеку, накоторой вспухал красный рубец.

Крики, звериные, первозданные, подобные тем, недавним, в степи, хоть и подвели к ним вовсе, кажется, другие дорожки, понеслись, ничем не смягченные, ибо Тамаз удерживал иринины руки нежно, но цепко: ни палец не закусить, ни кулачок: аи понятно: что может быть приятнее мужчине, чем услышать это, разбуженное, вызванное вроде бы им самим?!.

– Господи! Тамазик, – выдохнулаИрина. – Как же я тебя люблю. Больше жизнию 15.11.90 Они стояли наМтацминде.

– Вон там, видишь? вон – пустое место, рядом с канатной дорогою. Здесь станет новый храм. Первый новый храм в Тбилиси завосемьдесят лет. И если мне повезет, если я выиграю конкурсю

– Ты победишь, Тамазик, – влюбленно подхватилаИрина.

– Если я выиграю конкурс – это будет мой храм.

– Твой храм? – раздумчиво протянулаженщина, словно легкий порыв переменившегося вдруг в направлении ветра, переменил и ее настроение. – А чью, интересно, кровь прольешь ты в фундаментю своего храма? 25.11.90 Сценарий и режиссурацерковного венчания придуманы давно и не нами – стоит ли дилетантскими ремарками описывать то, что тысячу раз видано каждым: не в натуре, так по телевизору или в кино, a не видано, так читано? Заметим разве, что народу собралось не так уж мало, хоть и не битком, что и НатэлаСерапионовна, и Реваз Ираклиевич держались с большим достоинством, апо отношению к невестке с некоторою даже приветливостью (чуть, может, надменной); что Иринабылабледнаи умопомрачительно хорошав платье модерн прабабушки Тамаза; что зажгли много свечей и выключили электрические люстрыю И еще: не рискнем умолчать (даже приведем его дословно) о коротеньком, шепотом, диалоге, случившемся прямо перед аналоем, замгновенье до собственно венчанья:

– А можно ли, Тамазик? ведь я некрещеная. Я пелав церковном хоре, a самаю

– Некрещеная? – обеспокоился Тамаз. – Что ж раньше молчала? – но, поведя быстрым смышленым взглядом вокруг и не рискнув даже представить, что заскандал разразится, огласи он вдруг свежую новость, шепнул: – Ничего. Не важно. В конце концов, все это ритуал, не больше. Бог простит.

Службашлапо-грузински. По-грузински же Иринаответилаи свое да – с подсказки Тамаза.

Может быть, из-завеликолепия квартиры родителей Тамаза, которое не могло не подавить Ирину (дау нее, скажем прямо, были и прочие причины для неважного настроения), и гости, и хозяева: кто в шумной суете заканчивая последние приготовления к застолью, кто – степенно беседуя-покуривая в его ожидании, -показались ей собравшимися скорее напохороны, и взгляды, которые она, виновницаторжества, насебе ловила, были (или воображались ей) полными столь скорбного сочувствия, что она(Тамаз, как назло, решал неотложные какие-то проблемы с вином) не выдержала, скрылась в ванной, где, пристально вглядываясь в отражение, пыталась угадать знак смерти, столь поразивший гостей, и молодую долго, наверное, разыскивали, прежде чем разыскали, наконец, и усадили в середину столарядом с молодымю

Уже стемнело, играли хрусталем люстры, и Иринаувиделароскошный этот пир как бы извне: словно картину в раме, словно сквозь уличное, без переплета, не пропускающее звукаокно, – и медленно отлеталадальше и дальше под давнюю музыку пицундских прогулок, покаокно не уменьшилось до неразличимости с другими светящимися тбилисскими окнамию 29.11.90 Наместе будущего храмарыл канаву бульдозер, оживленно копошились строители; неподалеку, через складку между холмами, весело играя под утренним солнцем, ползали вверх-вниз яркие вагончики канатной дороги.

Тамаз горячился, кричал налысого человечкас усиками под Микояна, прораба, что ли:

– Какой ресторан?! Какой может быть ресторан?!

– Итальянский, – хладнокровно отвечал что ли прораб.

– Я тебе уже объяснял: у нас национальная программа! Храм! Возрождение! Ты грузин или не грузин?! Ты, спрашиваю, грузин?! – тыкал Тамаз указательным в грудь лысого.

– А чего ты наменя орешь? Т, что ли, землю выделил? Мое вообще дело маленькоею

– А у нас у каждого – дело маленькое. Потому мы все и в дерьме!..

юИ вдруг перетянутая струнанесущего тросас глухим стуком – чеховская бадья в шахту – лопнула. Двавагончика, как раз поравнявшиеся во встречном движении, ухнули, смялись, ударясь друг о другаи об огромный валун, перевернулись раз-другой – из одного при перевороте вылетело, откатилось надесяток метров тело женщины в желтом иринином плаще – и замерли искореженной грудой металла, наткнувшись накаменное препятствие. А туда, вниз, к ним, катил кубарем верхний, переполненный, только-только отошедший от конечной.

Тамаз смотрел завсем этим несколько ошарашенно, покавдруг безумная мысль не посетилаего. Сорвавшись с местакак скаженный, через овраг, через какую-то свалку, обдирая одежду и кожу, ринулся он к месту катастрофы.

Завыли сиренами милицейские машины и Ыскорыеы, подкатив и к верхней площадке, и к нижней. Люди в халатах, в формах, в штатском – одни сыпались вниз, другие – карабкались наверх. А Тамаз: измазанный, запыхавшийся, в крови, – надвигался с фланга.

Милицейские все же опередили, стали заслоном. Тамаз пробивался сквозь них, бешеный, кричал:

– Пустите! Там моя жена! Слышите?!

И прорвался.

Грудатрупов и умирающих привлеклаего внимание – и то смазанное, поверхностное, – после того только, как он убедился, что таженщина – вовсе не Ирина. Даи странно: как он мог перепутать? – сходство, если и существовало – самое поверхностное, отдаленное.

Псевдоиринабыланепоправимо мертва, хотя внешне в ней ничего, кажется, не нарушилось: разве головавывернутакак-то не вполне естественно.

Тут уже суетились люди с носилками, вязко плыли стоны, летели короткие распоряжения. Тамазанесколько раз отталкивали с дороги: он всем мешал. Ноги были как ватные. Следовало собраться с силами.

Архитектор, тяжело дыша, опустился наземлю.

– Что с вами? – развернул его кто-то в белом. – Ранены?

– А? – дико спросил Тамаз. – Нетю нет, извинитею Яю Я проходил мимою Вот она, – кивнул заспину, – кровь в основании храмаю

– Что? – не понял медик.

– Извините, – ответил Тамаз, встал, побрел прочь, потом свернул, принялся карабкаться наверх.

По мере того, как утихало нервное потрясение, возвращалась тревога, придавалаэнергии несколько, может быть, даже неестественной. Выбравшись наулицу, Тамаз бросился к автомату. В карманах не оказалось двушки, но это было не так существенно: главное, чтоб натом конце проводасняли трубку.

Сигналы, однако, летели в пустоту, и тревогаусилилась почти до только что испытанной. Тамаз выскочил из будки, буквально бросился под колесагрузовика.

– Старик! – крикнул водителю. – Срочно! Женаумирает!

Грузовик прыгал по тбилисским мостовым, Тамаз сидел рядом с шофером: побелевший, закусивший губу. Наконец, остановились возле мастерской.

Тамаз взлетел по лестнице. Придавил кнопку звонка, адругой рукою лихорадочно шарил в кармане, откапывая ключи. Справился с замком. Влетел в прихожую.

– Это ты, Тамазик? – легкий, нежный, светлый, как-то даже оскорбительный применительно к тамазову состоянию голосок донесся из ванной. – Как кстатию иди сюдаю потри мне спинкую

Тамаз сбросил куртку прямо напол, разгладил ладонью лицо, вошел в ванную. Ирина, зажмурясь от удовольствия, нежилась, только что не мурлыкала, под одеялом теплой пены. Тамаз оперся об косяк и молчал.

Приоткрыв глаза, Иринавстревожилась:

– Что с тобой, миленький?

– Пустяки, – ответил Тамаз. – Упал. Н-ничего особенного, – и, надев нагрязную, в крови, руку бело-розовую банную варежку, сильно провел по ирининой спине.

– Тихо, сумасшедший! Обдерешь!..

– Ах, ты боли боишься? – сказал Тамаз с очень вдруг усилившимся акцентом. – А моей боли ты не боишься?! Ты подумала, как я теперь буду жить один?! Умирать онасобралась! Как красиво! как романтично! Дазнаешь ли ты, что такое смерть?!

– Чего бесишься? – прикрикнулав тон Ирина. – Может, я и не умру теперь вовсе. Может, любовь сильнее!

– Еще как умрешь! Как миленькая! Страшно! По-настоящему! Любовь сильнее, – передразнил. – Начиталась сюсюканийю – и, больно схватив Ирину заруку, выдернул ее из воды, вытолкал в комнату, бросил надиван -Иринаоставлялаклочья пены повсюду, словно Афродита.

– Одевайся! – стал швырять тряпки без разбора, кучею. – Одевайся! Едем к врачу!

– Конечно, милый, – сказалапритихшая Ирина, прикрываясь тряпками. -Только успокойся, – но Тамаз, имевший другую установку, продолжал, как если б Иринаответилане да, анет:

– Хочешь лежать в гробу куколкою!? Так вот того не допущу я!

– Но да, милый, да!

– В гробу куколок не бывает – только трупы!

– Да!

– И я тебе умереть не дам.

– Да!

– Ты распоряжалась собою, покане вышлазаменя!

– Милый, – взялаИринамужазаруку. – Принеси, пожалуйста, полотенце.

Тамаз очнулся, пошел в ванную.

– Что мне надеть? – спросилаИринавдогонку.

– Ничего, – ответил Тамаз после паузы. – Ты быласовершенно права, что не даласебя резать этим коновалам. Мы едем во Францию.

– Куда-куда? – рассмеялась Иринашутке мужа.

– В Нормандии живет дядя. Кинорежиссер. У него конный заводик ию прочее.

– Может, не надо, милый? Я слышала, там операции безумно дорогие. Кто я твоему дяде? Кто ему даже ты?!

– Ты не знаешь грузин! – почти обиделся Тамаз.

– Знаю, милый, знаю. Я загрузином замужем. Но давай как-нибудь уж здесью Своими силамию не одалживаясь!

– Почему одалживаясь? Почему сразу одалживаясь? Он приезжал недавно, взял пару моих проектов. Тебе в это трудно поверить, но твой муж действительно талантливый архитектор. Он мне предлагал деньги сразу, я не взял, атеперью Ну, что смотришь? Что смотришь? Даже среди грузинов я не встречал идиотов разбрасываться валютой просто так. Принеси-кателефон. Набери международную. -И назвал номер.

– Увидеть Лондон и умереть? – спросилаИрина.

– Что? – не понял Тамаз.

– Детективю Детектив так называется, – и Иринадосталаиз-под креслапотрепанную книжицу. 03.12.90 Машинабылатяжелая, дорогая, шикарная. Вел шофер в форменной фуражке. Иринаотодвинулась от мужа, забилась в угол заднего дивана, не гляделапо сторонам.

– Чего киснешь? – спросил Тамаз. – Франция!

Иринапожалаплечиками.

– Хчешь заруль?

– Я? – удивилась-загорелась Ирина. – Неужто позволит?

Тамаз выдал пулеметную очередь французских слов. Машинаостановилась. Водитель вышел, распахнул дверцу перед Ириною, потом, когдатазанялаего место, закрыл. Сам обошел капот, уселся рядом. Что-то Тамазу сказал.

– Спрашивает, имелали ты дело с автоматической коробкой? Надо просто перевести вперед этот рычаг.

– Не хочую – сноваскислаИрина. – Не надо. Мне не интересною 04.12.90 юВ сущности, это был бесконечный монолог о лошадях: о тонкостях разведения, о породах, о ценах, о чем-то там ещею А произносил его дядя то ранним серым зимним утром, нанормандском берегу, любуясь и впрямь безумно красивым табунком, скачущим по кромке прибоя; то наконной же прогулке – втроем – и странно даже было, как Ирине, впервые катающейся верхом, удается так ловко держаться в седле, ловко, но равнодушно; то во дворе конного заводика, навыездке; то заужином при свечах (мужчины в смокингах, Иринав декольте), внутри огромного дома, стилизованного под старинный нормандскийю

Ирина, слушавшая с подчеркнутой вежливостью, все ж, наконец, не выдержала, перебила:

– ШалваГеоргиевич, извините. Все это безумно интересно. Ною Тамаз рассказывал, зачем мы сюдаприехали?

ШалваГеоргиевич посмотрел нановую родственницу странным, холодноватым взглядом:

– Я дал ему денег. Мой доктор – не специалист. Не вызывать же из Парижа. Отдохнете и поезжайте.

– Дане устали мы вовсе! – выкрикнулаИрина. – От другого устали!

Дядя посмотрел еще холоднее:

– Поезжайте завтрас утра.

– Я сейчас хочу, сейчас же, сейчас! – выкрикнулаИрина.

– Сейчас? – повторил дядя и уставился наокно, закоторым бился ночной ветер, потом настаринные настенные часы. – Сейчас мой водитель ужею Но если вы готовы ехать сами, берите ЫЯгуары ию – и встал из-застола, вышел из комнаты.

– Как ты себя ведешь?! – напустился нажену Тамаз. – Как ты себя ведешь?

– Как он себя ведет?! – возразилаИрина. – И где твоя независимость?!.

Ветер бесновался почище хакаса. Они проезжали курортный городок. Одно здание сияло огнями.

– Что здесь? – спросилаИрина.

– Казино, – буркнул Тамаз.

Иринарезко затормозила, сдаланазад, вышла, приказывающе-приглашающе кивнуламужую

– Назеро выпадает раз в тысячу лет! – ужаснулся Тамаз, глядя, как выгребает Иринаиз бумажникапоследние деньги и сует их в кассовое окошечко.

– Это твои деньги? Твои? А обратные билеты у нас, кажется, есть.

– Дапожалуйста, ставь начто хочешью Только ведью операцияю

– Вот пускай Бог и подскажет!

Крупье произнес положенные словаи пустил шарик. Он поскакал, попрыгал и, по законам жанра, остановился, естественно, назеро. Крупье погреб лопаточкою груды фишек в сторону Ирины.

– А теперь? – спросил оторопевший Тамаз. – Начто ставим теперь?

– А теперь – хватит, – отрезалаИрина, сгребая фишки в сумочку, -поехали!

– Так везет же! – изумился Тамаз.

– Это-то и печальною 05.12.90 НаМонмартре было холодно, дул ветер, что не мешало доброму полутору десятку художников со всего, казалось, светасидеть вокруг Ирины и рисовать ее.

Один из них, рыжий, отложив карандаш, сказал:

– Может, хоть улыбнешься? – и, видя, что Иринане понимает языка, продемонстрировал.

Иринапослушно растянуларот.

– Нет, – объяснил рыжий. – Глазами, – и, бросив в раздражении карандаш, обеими руками ткнул себя в глаза.

Глазами у Ирины не получилось, и рыжий свой рисунок разорвал.

Тамаз тем временем расплачивался с остальными, собирал портреты.

– Развесишь по мастерской, когдая?.. – спросилаИрина, не договорив: умрую

Они стояли во дворике приемного покоя L'Hotel Dieu, растерянные, не зная ли, не решаясь, кудаткнуться.

Вкатиласкорая. Санитары понесли носилки, накоторых, прикрытая простынею, лежаламертвенно-серая красавицамулатка. Из кабины выбралась женщина-врач, бросилапару слов дежурному и тут обратилавнимание нанашу парочку, улыбнулась и, подталкивая узнавание, ударилав ладоши раз-другой в характерном ритме того, пицундского, танца, притопнуланожкою.

– Какие встречи! – сказала, когдаи Тамаз, и Ирина, наконец, улыбнулись. – Меня звать Анни!.

Санитар катил по бесконечной древней галерее каталку с мулаткою, которую сопровождаладокторица, аТамаз и Иринасопровождали в свою очередь ее.

– Дура! – кивнуланакаталку Анни. – Не ценит жизни! Вогналав вену тройную дозу омнопона.

– Омнопон? – вылущилаИринаиз невнятной ей французской речи знакомое словцо.

– Mais oui, oui, – улыбнулась врачиха.

– Самоубийца, – пояснил Тамаз. – Грешница. А откудаты знаешь этотю ну как его?

– Омнопон? – напомнилаИрина. – Сильное обезболивающее. Я папу целый месяц колола. Перед смертью.

– Сама? – удивился Тамаз мужеству жены.

– А у нас покамедсестру дождешью

– Онаговорит, – перевел Тамаз для Анни, выказавшей налице заинтересованность, – что кололаотца, когдаон умирал.

– Mais oui, oui! – согласилась та. – Как и во всем насвете, тут главное – доза.

– Онаговорит, – сказал Тамаз, – что главное – доза.

– И все-таки удивительно, – кивнулафранцуженкав сторону мулатки. – С одной стороны, самообладание: надо ж в такой момент в вену попасть! С другой – непонятная в самоубийце страсть к комфорту.

– К комфорту? – переспросил Тамаз.

– Самая приятная смерть, – сказалаАнни. – Сладко засыпаешь. И -эстетичная.

– Оначто, уже умерла? – побледнелаИрина.

– Quoi?

Тамаз перевел.

– Поканет. Может, и вытащимю – качнулаврач головою с некоторым сомнением.

– Что онасказала? – напряглась Ирина.

– Что вытащат.

– Нет, перед этим.

– Что это самая приятная смерть. Как будто сладко засыпаешь. И самая эстетичная. Только это онаговорит чушь!

ЫРеноы Анни медленно ехал по главной улице Saint-Genevieve du Bois, Иринас Тамазом наЫягуареы следовали сзади.

– И чего мы к ней потащились? – ворчалаИрина. – Сидели б даждали результатов.

– Раз онасказала, что ей позвонятю Смотри как красиво!

Городок и впрямь был очень собою хорош, и в другой раз Ирина, конечно, заметилабы это. ЫРеноы свернул направо, наверх.

– Старый город, – перевел Тамаз надпись.

ЫРеноы остановился.

– Ну вот, – гордо сказалаАнни у двухэтажного коттеджакрасного кирпича. – Тут я и живу! – И добавилапо-русски: – Будьте как дома.

Ириналежалапоперек широченной кровати в гостевой комнате и переключалателевизионные программы туда-сюда. В дверях появился Тамаз:

– Ты точно не хочешь есть?

Иринатолько качнулаголовою.

– Ты б видела, что заужин приготовилаАнни! Оливки, фаршированные анчоусами! Форель с луком! Маринованная лососина! А какое вино! А у тебя как назло пропал аппетит!

– Ты издеваешься надо мною, Тамаз, да? – спросилаИрина.

– Почему издеваюсь? Ах! Я совсем забыл сказать: звонили из клиники. Ты совершенно здорова! Слышишь! Совершенно здорова! – и Тамаз бросился к Ирине, поднял ее наруки, закружил.

Улыбающаяся Анни стоялав дверях:

– Не так уж и совершенно! Ты забыл, что ей надо обратить серьезное внимание нагланды? 06.12.90 Преклонив колени, Иринапоставиласвечку перед ликом Богоматери.

У придела, недалеко от дверей, замерластарушкав черном, и, когдаИринавышланазалитую солнцем улицу предместья к поджидающим ее в Ыягуареы с открытым по случаю хорошей погоды верхом Анни и Тамазу, последовалазанею.

– Простите, барышня, – сказалапо-русски, но с легким каким-то налетом акцента. – Как там в Москве? Неспокойно, да? Не опасно съездить?

Рядом со старушкою стояладевушкалет двадцати: внучкали, правнучка, и жадно, напряженно вслушивалась в получужой язык.

– В Москве? – и Иринаулыбнулась. – А я, знаете, никогдав жизни в Москве не была. Мы из Тбилиси, правда, Тамазик?! – крикнулавдруг навсю улицу и расхохоталась.

– Так вот он какой, Париж!.. – Иринастоялау Триумфальной арки и смотреланазалитые ярким желтым светом, обдуваемые искусственным предрождественским снегом сказочные Елисейские Поля, надесятки стройных, высоких, в разные цветавыкрашенных еловых деревьев.

– Ты так говоришь, – отозвался Тамаз, – будто впервые его видишь.

– Конечно, впервые! Конечно, Тамазик, впервые!

В модном салоне Иринас помощью двух продавщиц примерялаодин туалет задругим: все шли ей, каждый менял до неузнаваемости, но только, кажется, прибавлял красоты и обаяния.

Иринины облики мелькали перед Тамазом калейдоскопом так, что аж головашлакругомю 09.12.90 Катиться вниз было страшно и весело; сильно, правда, бросало из стороны в сторону, и так вдруг бросило нанебольшой пригорок, что отвернуть, отклониться не получилось.

Лыжанаткнулась налыжу, ускакала, освобожденная автоматическим креплением, Иринаполетелакубарем, зарылась в снег.

Но Тамаз уже был тут как тут: лихо вспорол белую целину прямо перед женою.

А онаулыбалась, обметая варежкою выбившиеся из-под шапочки волосы. Тамаз повалился рядом, принялся целовать Ирину.

Онаотбрыкивалась, счастливо хохотала, покавдруг не попала, затихла: это были те же самые кони, только каретастоялауже наполозьях и вместо выгоревшего ковраосенней травы расстилалась кругом белая целина.

Шевалье насвоем вороном ускакал далеко вперед, и теперь уже дамапыталась его нагнать, покрикивая накучера. Шевалье даже не оборачивался.

– Herr Awchlediani! Herr Awchlediani! RuЯland! – голос отельного служителя не вдруг пробился в сознание Ирины сквозь топот коней: служитель стоял наверху, возле игрушечного шале, держал наотлете трубку-радиотелефон.

И, хотя звонок из России мог означать что угодно, самое приятное -тревогакольнулаИрину.

Тамаз тоже встревожился: бросил жене лыжи, закарабкался наверх. Иринане поспевала.

Когдаже выбралась к гостиничке, Тамаз уже переговорил: служитель с телефоном как раз исчезал в дверях.

– Маме очень плохо, – объяснил Тамаз. – И еще: проект наконкурсе провалилию 12.12.90 Такси остановилось возле тамазовародительского домапод вечер. Иринаналадилась выходить.

– Погоди, – сказал архитектор. – Видишь лию – и замялся. – Я очень надеюсь – ты не обидишься. Но давай я лучше схожу один. А? – и как-то заискивающе заглянул Ирине в лицо. – А ты поезжай в мастерскуюю Видишь лию -повторил. – Наши, грузинские дела. Не все тут так простою Ну?.. Я или заеду затобой, или позвоню. Или пришлю кого-нибудью

– Но, можетю – гордость боролась в Ирине с тревогою, обида – с любовью, – может, я подожду в машине?

– Не надо, – качнул головою Тамаз. – Все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Поезжай, – и слишком как-то резко выбрался из такси, скрылся в парадной.

– Тамаз! – крикнулаИринавдогонку отчаянно. – Тамаз! У меня даже денег нет – расплатиться.

Хлопнула, ухнулаподъздная тяжелая дверь.

– Он оставил, – сказал водитель, не оборачиваясь. – Поехали.

– Раз оставил – поехали, – согласилась Ирина.

Такси тронулось. Иринапокусывалапальчик: все равно ничего хорошего из этого не выйдетю 13.12.90 Тамаз появился под утро. Вошел в мастерскую крадучись, и Ирине, которая, конечно же, бодрствовала, показалось, что не потому крадучись, что заботится о ее покое, апотому, что чувствует себя виноватым.

Оналежалаякобы во сне, дышаларовно, покаТамаз беззвучно раздевался, а, когдаон осторожно, стараясь не задеть, не притронуться, устроился рядом, спокойно произнесла:

– Что мама?

Тамаз даже вздрогнул:

– Мама?

– Ну да, – пояснилас легкой издевкою в голосе. – Мама.

Тамаз заикался очень редко – и вот, это был как раз тот случай:

– П-п-по=м-м-моему в п-п-по-рядке.

– Ее сильно расстроило, что я выздоровела? – спросилаИрина.

Тамаз спрятал глаза, не нашелся что ответить. 17.12.90 НатэлаСерапионовнадавиланазвонковую кнопку: Иринапристально рассматриваласвекровь сквозь широкоугольный, искажающий мир глазок. Потом открыла.

– Здравствуй, милочка, – сказалаНатэлаСерапионовна, входя в мастерскую решительно и по-хозяйски, нисколько не беря во внимание отнюдь не пригласительную позу невестки. – Что не отпиралатак долго? Любовникапрятала?

Иринапроглотилаоскорбительную шутку, прошлазагостьей. Тапоправиласкособоченную картину, переставилацветочный горшок, смахнулас подчеркнутой брезгливостью невидимую пылинку со столаи, наконец, устроилась надиване. Иринас ногами, по-домашнему, селанапротив, в большое кожаное кресло:

– Как вы себя чувствуете?

– Как бы я себя ни чувствовала, умирать к сроку никому не обещала. А пообещаю – выполню.

Ирине страшно сделалось воспринять эти словазанамек.

– Я вам кофе сварю, НатэлаСерапионовнаю

Встала, пошланакухню, всыпалагорсть зерен в старинную деревянную мельницу, принялась методично, глядя в окно, вертеть ручку. Спиною почувствовалапристальный взгляд свекрови и, не обернувшись даже, спросила: