Текст книги "Я обещала, и я уйду"
Автор книги: Евгений Козловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Козловский Евгений
Я обещала, и я уйду
Евгений Козловский
Я обещала, и я уйду...
история любви и смерти
02.11.90 Снега намело немного, и поверх его ветер со скоростью и визгом полунощного рокерагнал мелкую пыль. Здесь это называлось хакас.
Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен – только оконные стекламерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной – в пять часов дня – наружи.
Вертелись кассеты настареньком ЫРепортереы. Девушкав наушниках одну руку держаланаоконном стекле, другую – с микрофоном – у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.
– Но согласитесь, Антон Сергеевич, по нынешним временам совсем не обычно, когдаученый навзлете бросает московскую клинику, медицинскую академиюю
– Трехкомнатную наСадовом, – в тон, хоть и не без пародийности, вставил ученый навзлете – девушкаметнулась микрофоном в его сторону, отпустив поневоле стекло, которое тут же зазудело особенно противно, пронзительно.
– Хакас, – улыбнулась, как бы извиняясь заприроду, и сновауняларукою звон, перекрутилаиспорченный хакасом кусочек записи и продолжила, пытаясь по возможности восстановить ту, репортерскую, интонацию:
– Ничего смешного, и квартиру тожею Чтобы в глухом сибирском городкею
– И-роч-каю – перебил Антон Сергеевич и медленно пошел надевушку. -Просто я сдуру женился набляди. Набляди из провинциию Даеще прописал у себя. НаСадовомю
– Антон! ну что вы! опять! – девушкадосадливо выключилазапись.
Нудно зазвенел хакас.
– Мне ваше интервью – позарез. Музыкальная школавот уже где! не педагог. А получится хороший материал – возьмут в штат нарадио. Вы ж обещалию
Антон Сергеевич не слушал, надвигался, бормотал:
– Неразборчив, сам виноват. Вот и определил себе наказание: двагодассылки. Не разменяет квартиру – выгоню и все. С чистой совестью. Но увидев здесь, Ирочка, васю
– Интервью, Антон!
– Иди ты со своим интервью!
Девушкапыталась высвободиться из цепких, опытных рук, но так, чтобы по возможности не испортить отношений:
– Войдут!
– Кто войдет-то?! Половинашестого!
Тут Антону удалось заглушить девушкин рот собственным, рукапошлапод тонкий черный свитер к и впрямь притягательной большой груди.
– Господи! – высвободиладевушкалицо. – Разве не чувствуете: я в другом состоянии?!
– Постой-постой, – продолжал, сопя, доктор и влек Ирину к покрытому клеенкой деревянному топчану. – Приляг, давай-кавот тут расстегнем, наспинкею
– Антон же!!
– Дурочкаю Я и не пристаю вовсею Осмотрю просто, – асам пытался выпутать лифчик из-под задранного свитерка. – Осмотрю, понимаешь?! Осмотрю! Как врач!
– Погодите, Антон Сергеевич, – сказалаИринахолодно: ей, кажется, уже наплевать стало насохранение отношений. – Если как врач – я сама, – и принялась раздеваться. – До поясаили совсем?
Антон смутился. Иринаограничилась до поясаи улеглась натопчан:
– Ну, давайте-давайте, осматривайте.
Доктор подошел, явно сбитый с настроения, все же тронул – не удержался молочную железу. Тронул ещею
– А ну вставай!
– Что, осмотр окончен? – иронически осведомилась Ирина. – Можно одеться?
– Нельзя! – почему-то вдруг заорал Антон Сергеевич. – Нельзя! – асам уже мыл руки в углу, над раковиной, находу накидывал белый халат. – Так, -принялся безжалостно мять нежную полусферу. – Что-нибудь чувствуешь? Вот здесью Здесь? Здесь? Ч-чертовапровинция! Сейчас бы томограф! Ну ничего. Главное, чтобы наверняка.
Иринаоцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едвазаметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху – Иринане ойкнуладаже, губку не прикусила: словно бесчувственная! – высасывает нечто, начто и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то – Иринаи отвернулась, чтоб не смотреть.
– Рак? – спросилакак бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавилас вызовом: – Ну и отлично!
– Кудауж лучше! – подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприцатаинственные манипуляции.
– Интервью закончим? – принялась распутывать дрожащими пальцами проводаполураздетая девушка.
– У тебя есть любовник?
– А что?
– Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше -забеременеть.
– Уж не вы ль собираетесь помочь?
– Прекрати истерику!
– Истерику? – расхохоталась Ирина. – И перестаньте наменя орать!
– Ты, главное, не волнуйсяю скорее всего, и не подтвердится.
– Еще как подтвердится, – шепнулаИрина.
– С чего ты взяла?! – Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
Иринаподставилаладошку под грудь, как бы взвесила:
– Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
– Видывал я храбрых! – констатировал доктор. – А потом, когдапоздно -в ногах валяются.
– Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, аИрина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон – вылетелаиз кабинета, из больничного здания, рванула, едваодолев напор хакаса, дверку Ыжигуленкаы, запустиламотор и взялас местатак, что машину аж развернуло.
Погналапо улицам набешеной – в контексте – скорости, тормозилас заносом, вызывалапоходя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, покавдруг – вырвало из рук баранку – не удариламашину задком об угол бетонного забораю
Спряталав ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу -осмотреть повреждения. Потрогаласмятое крыло, непонятно зачем подобрала, датут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
Вернулась заруль и уже спокойненько тронулась с места.
Театральная вахтершакивнулаИрине как знакомой, и тапошлапыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. Запультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами налоктях.
– А, Ириша! Привет. Заходи, – обернулся намгновенье и сновауставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, надальнем конце которого, насцене, репетировали ЫДаму с камелиямиы.
Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший наподмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
– Музыку, Толя! – заорал вдруг истошно. – Дай этим бесчувственным ослам музыку!
– Чувственный осел, – буркнул бородач и нажал накнопку. В зал понеслась трогательная темаиз ЫТравиатыы. – Что с тобой? – глянул, наконец, наИрину внимательнее.
– Я, Толенька, уезжаю.
– Куда? когда?
– Насовсем.
– Стоп, стоп! – донесся голос со сцены. – Толя, дай сначала!
Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
– Холодно здесь, – поежилась Ирина. – Ветер. Наюг, наюг, наюгю
– А и правильно, – отозвался Толя, пустив скрипочки. – С твоими даннымию Это мы прибываем сюдаю наконечную. А тебею Благословляюю – и сделал соответствующий жест.
– Почемую наконечную?
– Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, – продемонстрировал Толя себя. – Автор симфонии ЫСлово о полку Игоревеы. Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобнацветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел – и нет цветка.
Иринавстала, пошла. Но задержалась в дверях:
– Послушай, Толя. Анатолий Ивановичю
Тот обернулся.
– Я тебе что, совсем не нравлюсь?
– Ты?
– Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не нашею вешалась.
– Ирочка, деточка!.. – состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. – Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше – чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, – развел руками, – дует хакас.
– Я не жениться зову – в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе завсех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
– О-го! – выразил Толя восхищение. – Злая! И не подумал бы!
– Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
– Толя, Толя! ты чего, оглох?! – неслось истеричное режиссерово из зала. – Стоп! выруби!
Анатолий Иванович, буркнув под нос:
– Мейерхольд! – остановил скрипочки.
Режиссер сноваполез насцену: показывать. Покрикивал, помахивал рукамию
– Так ты еще и девственница? – полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. – Как интересно! Или этою метафорически?
– Фактически! – выкрикнулаИрина. – Тьфу! шут гороховый! – и побежалавон.
Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
– Опять? – спросилаИрина.
– Чо ты тут делала?
– А что, Васечка, нельзя?
– Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
– Эх, был бы мой! Убьешь?
– А мне не страшно: я уже там побывал.
– Может, лучше меня убей?..
– Не-а. Натебе я женюсь.
– Точно знаешь?
– Точно.
– Ну и славаБогу.
– Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь – не гоняй. Крылышко отрихтуем, авот фонарью
– А ты б, когдаучил, меньше лапал, – я б, может, уже и моглаю Ладно, инструктор, садись! Садись заруль и вези кудахочешью
– В смысле? – недопонял Васечка.
– В том самом, – вздохнулаИрина.
– Ну ты даешь!
– Ага, – кивнулаи занялапассажирское сиденье.
ЫЖигуленокы взвыл, вильнул задом, рванул заугол.
Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади прудау подножья таинственного замка.
– Уйди, Васечка. Мне надо одеться, – сказала, не открывая глаз, лежащая наспине Ирина.
– Ты чо, не останешься?
Ириначуть качнулаголовою.
– Чо ж я мать тогдаотправлял?
Помолчали.
– Ладно, я терпеливый, понимаю, – татуированный Васечкавстал, собрал одежду, скрылся заситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
Иринаселанапостели.
– Вот я и женщина, – выдохнулаедваслышно. Отвернулалоскутное одеяло, посмотреланарасплывающееся по простыне кровавое пятнышко. – Фу, гадость. -Помялаладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
ПодружкаТамарка, одноклассница, девицапрыщавая и вообще некрасивая, работаланаместной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого векаеще, купеческого дома. Иринаподошлас задворок, прильнулак стеклу, присев накорточки – тамаркинасмена! – и постучала.
Тамаркаобернулась, узналаподругу, обрадовалась, отперлачерный ход.
– Случилось чо?
– Заметно?
– Ничо не заметно.
– А чо спрашиваешь? – и Иринаповесиладолгую паузу. – Ладно, Тамарка, беги.
– Ага. Постой, ачо приходила?
– Завтразаскочу, завтра, – и Иринаисчезла.
Тамаркастояла, недоумевающая, встревоженная, ав зальчике бухало, внушительно и невнятно:
– Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
ПокаИринаотпиралаи открывалаворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
– Хватит, Пиратка, хватитю Н вот, – порылась в кармане, бросиласигарету. – Наркоман!
Пират поймал лакомство налету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
Ириназавеламашину во двор, вошлав сени, едване опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломилаковшиком лед, глотнулаводы.
В доме стоял храп и несло сивухой. Иринабрезгливо скосилась накомнатку, где спал зять. Сестрадемонстративно не поднялаголовы от стопки тетрадок.
– Полунощничаешь? – бросилаИринакак можно нейтральнее, проходя к себе. – Твой опять нажрался?
– Сама-то где шляешься?
– Так, – пожалаИринаплечами и скрылась задверью, повалилась, не сняв пальто, накровать, обернулась к стенке, накоторой висел немецкий трофейный гобелен: шестеркабелых лошадей несет во весь опор карету – роскошная дамав окошке – ашевалье аla д'Артаньян навороном скакуне пытается догнатью
В дверь постучали. Иринавскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
– Войди!
– Доктор твой приходил. Часадвадожидал.
Иринавнимательно глянуланасестру: знает – не знает, сказал доктор – не сказал? Поняла: знает.
– Подтвердилось?
– Вот, – сестрадосталаиз карманалабораторное стеклышко.
– Убери, – заоралаИрина. – Не хочу видеть!
– Он тебя завтрас десяти ждет.
Иринавзглянуланадве фотографии набольшом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отцаи матери: обе – в траурных рамках, перед обеими -вазочки с искусственными гвоздиками.
– Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько онапрожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химияю А толку? Самарассказывала, что из их палаты ни однадольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
– Ей тогдабольше сорокабылою
– Акселерация, – грустно улыбнулась Ирина. – А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживалию Судьба, Алька, судьба! Наследственностью
– Это, – сестрасуеверно умолчаланазвание болезни, – по наследству не передается.
– Доктор сказал? – в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
– Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
– Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
– Дая ж тебяю
– Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
Алевтинанамгновенье застылав обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
– Все гордые: умирают, умирают!.. A я – дом тащи!
Иринаже водилапальчиком по гобелену и шептала:
– Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?.. 03.11.90 К утру хакас стих. Повалил мягкий, крупный снег. Иринаупихивалав багажник последние сумки. Пират носился возле.
– Ну-ну, Пиратка, – потрепалаИринасобаку. – Вот тебе, сухой паек, -полезлав карман, досталанепочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложиласигареты в будке. Пошлав дом.
Прощально-внимательно огляделась. Взялас комодаотцовскую фотографию, спряталав сумочку. Сорвалалисток с календаря, написаланаискосок: пианино можешь продать. Уезжаю наюг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняласо стены гобелен с каретою.
Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
– Раненько, – сказалаИрина.
– Молодая – учить-то! Кудазагрузилась? – кивнул назаднее сиденье, набарахло.
– Развеяться. Погреться. Наюг.
– В ноябре?
– В ноябре, – ответилаи уселась в машину.
Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
Иринавысунулась:
– Отвали!
– Тачку оставь и ехай кудахочешь. Наюг онасобралась. Разобьешь аппарат.
– Машинамоя! – крикнулаИрина, едване плача. – Мне ее папаоставил.
– Ага, твоя! Мы наей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
Иринащелкнулашпеньком-замочком, включилапередачу.
– Не выпущу, – сказал зять и еще глубже врос в землю.
Иринасжалазубы, прижмурилась и потихоньку отпустиласцепление. Зятя ткнуло капотом. Иринапритормозила. Родственник накарачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Иринаударилапо газу, оставилапозади зятя, орущего набегу:
– Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
КогдаИринавыезжалаиз города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный ЫИкарусы: шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставилаЫжигуленкаы буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колесю 03.11.90 – 09.11.90 Долгого, с приключениями и встречами, поначалу – зимнего – пути: через пол-Сибири, через Урал и дальше: наюг, наюг, наюгю – достало б, пожалуй, и нацелую повесть, но нас ждут нетерпеливо главные перипетии сюжета, потому длину одной только мелодии, нежной и печальной, той самой, что зазвучалаиз магнитолы, кудаИрина, разминувшись с ЫИкарусомы, вставилакассету, – длину одной этой мелодии мы отмерим и нато, как затерянная, микроскопическая нафоне бесконечной тайги, ползла(Ирине казалось: летела) белая букашкапо белому же извилистому тракту; и нато, как у подножья изъеденной тысячелетиями каменной бабы сорвалась (Иринаменялаколесо) машинас домкратаи содралакожу с наманикюренного пальчика: горе, в сущности, пустячное, но не из-занего одного, видать, кричалаИриназвериным криком, билабессильными кулачками в холодную, равнодушную грудь земли; и нато, как в ночном коридоре грязной транзитной гостинички разбудил ее, тяжело спящую надиване, уголовного виданемытый жлоб и точно, больно – Иринаи самане ждалаот себя такой прыти – получил по яйцам; и нато, как бросал жгучие взгляды – через зеркальце, под которым покачивался Микки-Маус, – красавец-майор, алампочки наприборной доске не горели, ибо тащили Ыжигуленкаы не полстас небольшим собственных его лошадей, аполтыщи танковых, натросе, асзади-спереди гудели, ревели, чадили, рыли траками снег остальные машины дивизии; и нато, как накрупном, перекресточном посту остановил гаишник, дернул наверх, в стакан, и, поизучав документы, сообщил:
– Сестравашапо всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
– Это понимать так, что вы меня задерживаете? – испугалась, обрадовалась ли Ирина.
– Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, – пожал плечами мент. – Хотя сестра, тожею
– Тогдая поехала?..
и нато, как отмечаладень рождения налесной опушке, вечером, в свете подфарников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, двас небольшим десяткатоненьких свечек, утыкавших каравай; и нато, как вышла размяться у обелискаЫАзия-Европаы, рядом с которым высыпавшая из автобусастайкатуристов фотографировалась напамять и затянуласняться с ними, и Иринав миг щелканья затвораперекрестила, перечеркнула, похерилауказательными прелестное свое личико; и нато, как две семерки взяли ее в тиски: слеваи справа, и эскортировали, гудя, аиз окон высовывались с соответствующими репликами молодые жеребцы; и нато, наконец, как открылось вдруг: именно вдруг! -огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чашаморе, и дорогапошлапо-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились странно-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении пламенеющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; асправа, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по отношению к ней, к Ирине, почти недвижным, покудане отполз потихоньку назад, – длину одной этой мелодии.
Но оназакончилась. Кассетавыскочилаиз магнитофонного зева. Иринаподвернулак заправке с надписью Абензин, полезлазакошельком и, как ни считала, как ни собиралапо сусекам оставшиеся желтенькие дазелененькие, получалось литров надвадцать пять семьдесят шестого и – всёю 09.11.90 Иринамедленно ехалапо набережной, поглядывая по сторонам, но никто из тусующихся ей не казался, покане привлекли внимания дважгучих брюнета, прямо наулице, возле врытого в песок пустынного пляжашахматного столика, играющие огромными, по полметра, фигурами: один – страстно, другой – раздумчиво. То есть, внимание привлек именно раздумчивый. Онаостановилась, понаблюдалаи пропеламилым чалдонским говорком:
– Ребята, где тут у вас можно машину продать?
Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было двинулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля опередил.
– Какие проблемы?! – сказал с легким южным акцентом и уселся в машину столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться к доске. -Поехали, что ли?
Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, аэтот, но ничего не оставалось делать, – разве, врубая передачу, бросить прощальный взгляд наодинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
– С какого года? – спросил тот, который играл страстно.
– Я? – несколько удивилась Иринавопросу, возвращаясь сознанием с пляжав салон.
– Что вы, мадмуазель! У вас не может быть возраста. Вы – чистая женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
– Машина?
– Машина-машина.
– Папаее покупалю мы правильно едем?
Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
– Папаее купил, кажетсяю ну да: в семьдесят восьмом. У нас раньше старая ЫВолгаы была.
– В семьдесят восьмом, говорите? И задок побитю
– Это я напрошлой неделею – попыталась оправдаться Ирина, но парень прервал:
– Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати вам, мадмуазель, занее не дадут.
– Двенадцать?! – обрадовалась Ирина.
От парня не укрылась ее реакция.
– Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..
Несмотря назначительное расстройство чувств, Иринауспелапроголодаться забезумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с денежной пачкою настолике, елане без аппетитав уличной кабине ресторанчикаЫЗолотое руноы.
Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин напленэре, вытаскивалаиз дверей накрытый стол, чему пытались противодействовать две официантки. Ирину привлек шум, и онамгновенно узналасреди парней того, который утром напляже играл в шахматы раздумчиво.
Компания, усмирив официанток взяткою, утвердилась-таки во дворе и продолжилапировать, аИрине уже кусок не лез в горло. Онане выдержала, решилась: всталаиз-застолика, подошла, остановилась vis-а-vis к давешнему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
– Продали машину? Давы садитесь, садитесь, – уступил место. – Володя! стул быстро!..
Иринаударилашахматистапо щеке.
– Извините, – сказал тот, – но мне кажется: вы меня с кем-то спутали. Вот, – и достал из специального кожаного чехольчикавизитную карточку с золотым обрезом. – Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
– Спутала?! – изумилась Ирина. – Может, это не вы играли там в шахматы?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичеллию
– Дая егою я его, правда, первый раз в жизни видел.
– Ага, так я и поверила. Дурочкаиз провинции. Просте четырнадцать, -обиженно передразниладавешнего страстного. – Официально оценим, остальное сразу же наруки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же оценку подписалаю
– Мамой клянусь, я его не знаю, – апеллировал Тамаз к приятелям и приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по возможности весело. Иринаковырялавилкою в тарелке, приправляя котлету слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, приблизился к Ирине:
– Сколько он вам недоплатил?
– Разве в этом дело?! – ответилата. – Я б и завосемь! Я б и зашесть! Папаумирал – оставил. Только зачем обманывать?!
– Сколько?! – переспросил Тамаз тверже.
– Вот, – подвинулаИринаденежные пачки накрай стола. – Можете забрать и их!
Тамаз наглазок оценил сумму.
– А обещал? Четырнадцать?
Иринанехотя кивнула.
– Где вы остановились?
Иринапродемонстрироваласумки-чемоданы:
– Говорили: как оформим – довезут до гостиницы, помогут. А сами сели и укатилию
– Пойдемте. Я вас устрою.
– А как же ваши?.. – кивнулаИринанатамазов стол.
– Думаю: переживут. Не сразу, ною – и Тамаз взял с земли иринино барахло.
– А, – махнулаИринарукою. – Все равно, – и поднялась, повесиланаплечо оставшуюся сумку.
Когдаони шли к выходу, Тамаз наминутку подвернул к своей компании.
– А деньги, – сказал приятелям, – я с этого абхазавзыщу. Исключительно в интересах Справедливости. 10.11.90 Оттого, что большую тбилисскую квартиру мы ли впервые увидим, Иринали потом, позже вспомнит-вообразит в бликах прихотливого ночного освещения и в стремительном движении, сопровождающем проход Натэлы Серапионовны через две комнаты в третью, к особо пронзительно -из-занеурочности – трезвонящему телефону, дорогая обстановка, тусклое золото корешков книг, почерневшее серебро оружия наковрах, картины по стенам, – все это покажется еще сказочнее и роскошнее, чем есть насамом деле.
– Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! – биологическая материнская тревогазазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. – В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
– Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? – прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автоматанеподалеку от ночного шумящего моря. – Я насебя руки наложу, если не перестанешь бегать замной как замаленькимю
Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Иринакамешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и наРице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом налодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамазаприотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когдагруппаотойдет достаточно далеко и подсветкапогаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но тане дастся; и в пацхе, у стены-плетня, застолом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, покатот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капельканаирининой руке; и когдаю
– Никогда! – засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и натамазово:
– Ну, чаю просто попьем! – останется непреклонна, и архитектор сновасдастся: – Ладно, – скажет, – в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
– Мы там будем одни? – спросит Ирина. – Поздно уже!
– Что ты, дорогая! В этом доме всегдастолько народую Только мне надо по пути заскочить напочтую
и лишь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, под который архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании (иринино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно бьющей в ладоши;
– Кто такая? – поинтересуется Иринау соседа;
– Гостья, из Парижаю)
станет эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: вдруг, внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину заруку, потащит к выходу:
– Ты былакогда-нибудь ночью намаяке?
– Намаяке? – снованевпопад расхохочется Ирина.
– Эй! кудавы?! – понесется им вслед. 11.11.90 Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Иринастояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
– Пошли! – крикнул во тьму, договорившись. – Эй, Ирина!
Онавыпалаиз странного своего состояния.
– Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! – по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину заруку. Наверху, накруговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глазазанедолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
– Вот, – сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджакапачки десятирублевок. – Торжественно вручаю. Справедливость одержалапобеду.
– Не возьму, – ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
– Почему?
Онакачнулаголовою:
– Значит, ты все-таки связан с ними, – и пошлак выходу.
– Постой! – крикнул Тамаз. – Не веришь, да? Не веришь?! Ты же виделамои рисунки!..
Иринапризадержалась.
– Не знаю, – сказала, – я уже ни-че-го-не-зна-ю.
– Не возьмешь, значит?
Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь – чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез заследующейю
– Постой, – бросилась Ирина, удержалаего руки в своих. – Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
– Мужчинадолжен иметь свои маленькие секреты, – улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
Онаобмяклаю
Гобеленные кони стронулись вдруг с местаи понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья наего шляпе, и Иринав прерывистом свете заоконного маяказакусилауказательный: ей стыдно было кричать, аудержаться онане могла. Зубы вдруг стиснулись так, что напальце выступилакровь: красная капельканабелой кожею
Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Иринаприразжалазубы.
– Господи! что это было?! Что же это такое было?!
– Любовь, – ответил Тамаз, приподнявшись налокте, глядя наИрину с большой нежностью, хоть и не без довольствасобою. – Больше ничего. Просто любовь.
– Милый, единственныйю – принялась покрывать Ириналицо Тамазапоцелуями. – Счастье в гостинице. Как странною как нелепою
– И все-таки ты должназаменя выйти!
Мгновенно лицо Ирины стянуламаскастрадания.
– Нет, – сказалаженщинаочень твердо. – Это невозможно. Нет-нет-нет! Даи зачем тебе?
– Нет! нет! – передразнил Тамаз. – Опять – нет! По-чему?!
– Мелодрама, – ответилаИрина. – Я должнаумереть.
– Все должны умереть! – не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покудаполучать в этой жизни отказы.
– Вотю возьмию потрогайю – положилаИринаего руку назаряженную смертью грудь.
Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снованачало забирать, и, с трудом пересиливая себя, оназашептала:
– Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечкас горошину. Чувствуешь?
Тамаз почувствовал.
Сновапривстал налокте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
– Ты же грузин, – принялась убеждать онасебя, его ли. – Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Саматак рослаю И как взвалю натебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, – погладилаТамаза. – Теперь понимаешь? Полторагода. Или два. И яю уйду. Месяцев десять смогую жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе нею не неприятною слышишь? Я хочую яю хочую 12.11.90 Тратить вместе они начали нарынке: Ириназапрокидывалаголову, аТамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоаю
– Напои меня вином и освежи яблоком, – хохоталаИрина, – ибо я изнемогаю от любви!
находу осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапкию
По дороге с рынкастояладревняя церковь.
– Византийцы построилию – пояснил Тамаз. – Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогдасовсем дикимию
– А сегодня? – зачем-то пошутилаИрина.
– И у меня есть гипотеза, – подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, – что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
– А может, они правы? – вдруг погрустнела, посерьезнелаИрина. – Гляди: ведь стоитю 14.11.90 Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке наскатерть.
– Ты – князь! – провозгласил. – Единственный наследник родаАвхледиани.
– Тебя не поймешь, папа, – ответил Тамаз. – То ты член ЦК, то снова -князью
– Молчать! – стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
Тамаз притих. Вошлаприслугас десертом. Возниклапауза.
НатэлаСерапионовна, с некоторой опаскою поглядывая насупруга, потянулась через грязные тарелки засвидетельством, принялась изучать.
