Текст книги "Гувернантка"

Автор книги: Евгений Козловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Все замерли перед телефоном, который звонил – не уставал. КузьмаЕгорович протянул руку, но, как в последний момент оказалось, вовсе не чтобы ответить, ачтобы отмерить ее от локтя ребром другой ладони.

– Только я – не возьму! – и засмеялся.

Присутствующие переглянулись и заулыбались тоже, аКузьмаЕгорович уже хохотал:

– Не возьму! Пускай сами теперь выкручиваются!

И все хохотали до слез, точно КузьмаЕгорович и впрямь сказал что-то уморительное, и сквозь спазмы проговаривали только кусочки, отрывочки его фразы:

– Пускайю

– Самию

– Выкрую

– Выкрую

– Выкручиваютсяю

Мебельный грузовик-фургон, натужно пыхтя и накаждой кочке переваливаясь чуть не до переворота, пилил по Москве.

Напереднем сиденьи, рядом с водителем, ужались Никитаи Вероника, анаколени умудрились примостить еще и Машеньку. Внутри же, в самм фургоне, полутемном, ибо свет проникал только в щелочку неплотно сомкнутых задних ворот-дверей, расположились в разных углах, натюках с одеждою, КузьмаЕгорович и Жюли.

Кроме десятказнакомых нам ленинов, вещей, в общем-то, было чуть, и особо среди них выделялись чемоданы и картонки, с которыми три месяцатому ступилаЖюли намосковскую землю.

– В общем, так! – сказал КузьмаЕгорович, не без трудаобретая равновесие после очередного ухаба. – Заезжаем наКутузовский заникитиным барахлом. Потом – в Черемушки. А уж потом отвезем ваши вещи в Шереметьево. Лады?

Жюли, пошатываясь, как юнгав шторм, перебралась к Кузьме Егоровичу поближе.

– Я еще плохо понимаю по-русски, – сказала. – Но, кажется, Кузьма, вы меня сновагоните? Надоела?

– Я подозреваю, – объяснил тот, – что твои лягушатники сегодня же перестанут тебе платить.

– Nye v dyengach chchastye, – нежно проворковалаЖюли и прикоснулась к Кузьме Егоровичу.

– Ты не знаешь, что такое хрущобав Черемушках!

– S milym i v chalache ray, – парировалаЖюли и приластилась.

– Так это с милым, – буркнул закомплексованный КузьмаЕгорович и красноречиво покосился долу. – Постой-ка! – вдруг встрепенулся. – Ого! -прислушался к низу животас восторженным изумлением. – Ого! О-го-го! – и, не в силах сдержать темперамент, бросился наЖюли.

И московские ухабы нежно повалили парочку прямо между ленинами, между тюками с одеждою, между чемоданами и картонками Жюли, агрузовик все переваливался и переваливался по очередной столичной улицею

КузьмаЕгорович, Жюли и Машенька, напевающая французскую песенку, сидели в обшарпанной, с низким потолком комнате и играли в подкидного.

– Фу, Маша! – сказалаЖюли и покосилась наприоткрытую дверь, закоторою видны были склонившиеся над столом Вероникас Никитою, – это песня совсем непристойная!

– Веронику боишься? – ехидно спросилаМашенькаи продолжилапеть.

– Фу, стыдно!

Но тут как раз Вероникапоявилась самаи, смешав карты, выложиланастол макет предвыборного плаката: МОЛОДЕЖНАЯ РОК-ПАРТИЯ: ГОЛОСУЙТЕ ЗА НИКИТУ КРОПАЧЕВА, – ниже фото, еще ниже – СЫНА КУЗЬМЫ КРОПАЧЕВА.

– Ничего, папа, – возник Никитаиз-заспины супруги и положил отцу наплечо руку, как наизвестной картине. – Но мы пойдем другим путем.

КузьмаЕгорович поизучал бумагу, буркнул иронически:

– Партияю Ты, что ли, придумаламеня приплести?

– Все должно передаваться по наследству, папочка, – ответилаВероника. -Особенно власть. Но нам нужны деньги. Много денег.

КузьмаЕгорович продемонстрировал более чем скромную обстановку и развел руками: вот, дескать, все, что я стяжал зажизнь в аппарате. Верониканезаметно ткнуламужав бок.

– Знаем-знаем, – сказал Никита. – Идейный коммунист. Бессребреник, -и, хитро подмигнув, кивнул навыстроившихся в рядок вождей.

– Что? – передразнил-подмигнул КузьмаЕгорович.

Никитавзял одного из лениных и подкинул разок-другой, пробуя навес:

– Неужто ж они такие простые, твои подчиненные, что дарили тебе из годав год вождей без внутреннего, так сказать, содержания?

– Дакак ты посмел?! Как посмел оскорблять честных, порядочных людей?! А ну поставь наместо! Не пачкай своимию – КузьмаЕгорович аж зашелся в праведном гневе.

– У папочки руки чистые! – вступилась Машенька. – Я самавидела – он недавно мыл. С мыломю

Никитасостроил гримасу восхищения:

– Ну, отец!

Нагруженная тяжелыми сумками, видно – из магазинаили с рынка, Жюли вошлав квартиру и услышалав комнате гром, треск, звон.

Тихонько приоткрыв дверь, увидела, как КузьмаЕгорович крушит ржавым молотком уже, пожалуй, восьмого ленинапосреди осколков семи предыдущих, как со вниманием старателя осматривает осколки, как принимается задевятого. Жюли наблюдаламолча, в некотором ужасе.

Надесятом КузьмаЕгорович заметил Жюли и пояснил смущенно:

– Чистый, бля, гипс!..

Подземный переход выплюнул очередную порцию толпы.

КузьмаЕгорович огляделся. Отметил Памятник. Отметил Здание. Достал взором, кажется, и до Старой площади. И – ринулся в следующую толпу, ту, что вечно копилась у Детского Мира.

– Какой вы упрямый, Кузьма! – пыталась поспеть засожителем бедняжкаЖюли. – У меня осталось еще франков двести. Поехали в ЫБерезкуы. Я виделатам вчеракостюмчик прямо наМашеньку.

– Пусть намедные деньги, – ответил КузьмаЕгорович, продолжая проталкиваться, – зато насоветские!

– Все равно, – возразилаЖюли, – ничего здесь не купим.

– Купим-купим, – злобился КузьмаЕгорович. – Может, мы и развалили страну. Но не до такой же степени!

Наконец, толпавынеслаих в центральный зал и заметно поредела: как по причинам гидродинамическим, так и потому, что товара, в сущности, не было.

КузьмаЕгорович остановился посередине и оглядывался растерянно.

– А я тебе говорю – он! – убежденно шепнулапровинциальная дамасвоему не менее провинциальному мужу.

Другой провинциал с двумя авоськами, под завязку набитыми рулонами туалетной бумаги, подкрался к Кузьме Егоровичу сзади и робко тронул заплечо:

– Научите, КузьмаЕгорович, как жить дальше?.. Вы зря нанас обижаетесь: простой народ – он всегдабыл завас!

А с третьей стороны кто-то уже тянул шариковый карандашик и командировочное удостоверение:

– Распишитесь, КузьмаЕгорович! Внукам завещаю!

Жюли победно оглядывалась по сторонам, как юбиляршанаторжественном вечере.

– Не сдавайся, Егорыч! – неслось из толпы, которая собралась уже вокруг нашего героя.

– Мы им еще покажем!

– Чуть что – сразу снимать! А сами народ накормить не могут!

– Тихо, друзья, тихо! – подняв сжатые кулаки и едване сквозь слезы, говорил КузьмаЕгоровичю

В директорский кабинет ворвалась юная администраторша:

– Там, Вадим Васильевич, – Кропачев! Народ баламутит! Того и гляди, наКремль пойдут! – и выскочила, сверкнув безумным глазом.

Директор – руканасердце – занею: в предбаннике работал десяток мониторов, и вот, к центральному и бросился.

Островок под Чебурашкою, где стояли КузьмаЕгорович и Жюли, был окружен народом. Директор откинул напульте крышку-ящичек: там оказался прозрачный стеклянный колпак. Прямо кулаком, не боясь ни крови, ни боли, саданул по нему и нажал наогромную, как грибок для штопки, красную кнопкую

И тут же вылетели из разных подъездов соседнего Здания десяткадвамолодых людей в штатском и трусцой двинулись к магазиную

– Микрофон! – крикнул Равиль, появившись в директорском предбаннике, и над огромным, полным народазалом разнесся многократно усиленный равилев голос: – Товарищи! В секции номер шестнадцать, начетвертом этаже, имеются в продаже колготы, производство Франция. Имеются в продаже колготы, производство Францияю

В то же мгновенье толпасталарассасываться и буквально через десяток секунд КузьмаЕгорович и Жюли сновастояли в одиночестве.

– Ну, народ! – качнул головою КузьмаЕгорович.

Седовласый, расхаживая по кабинету, диктовал помощнику, который отстукивал намашинке:

– Написал? Запредотвращение попытки государственного переворота. Точкаю

Пожилая женщинанамгновенье оторвалась от стеклас тем, чтобы приподнять к подоконнику внучку, – и вот, указывалаей куда-то.

А это – в драном, внакидку, пальто, в тренировочных, с пузырями в области колен брюках возвращался КузьмаЕгорович от помойки, помахивая пустым ведром. Задержался возле дворовой горки.

– Слаб, дед?! – крикнулаМашенькаи лихо, наногах, съехалавниз.

Бабушки и нянюшки, призирающие запитомцами изнеподалека, бросали наКузьму Егоровичатактичные взгляды.

– А вот и не слаб! – ответил КузьмаЕгорович, скатился тоже и попал прямо в объятия некоего старичка.

– Между прочим, – выговаривающим тоном произнес старичок, – в ЖЭКе вчерабыло партсобрание. Нехорошою

Где-то там, напроспекте, у въездаво двор, собралась кучкалюдей и тоже заКузьмою Егоровичем наблюдала. Мимо прошел слесарь-водопроводчик, пьяный, в экипировке, с чемоданчиком, и, несмотря напятидневную слесареву щетину, пристальный взгляд обнаружил бы в водопроводчике Равиля.

У входав подъезд КузьмаЕгорович нос к носу столкнулся с участковым: пожилым ментом в капитанских погонах. Мент не ответил накивок, отвел глаза, и Кузьме Егоровичу стало тревожно. Не обращая внимания навозраст, он буквально полетел по лестнице напятый этаж. Правда, наплощадке четвертого пришлось поневоле приостановиться, борясь с задышкою, – но очень ненадолго.

Жюли плакалаи укладывалавещи.

– Я не преступница, – сказала, завидя Кузьму Егоровича. – Я свободная женщинаи не хочу быть ни к кому приписанаю

– Прописана, – поправил КузьмаЕгорович.

Жюли всхлипнулаи сталанадевать шубку.

– А ну прекратить! – прикрикнул КузьмаЕгорович несколько по-командирски, из былой своей жизни.

– Что? – возмущенно отреагировалаЖюли натон.

– Я постараюсь уладитью – примирительно ответил КузьмаЕгорович.

– Не надо мне ничего улаживать! Я не виноватани в чем, чтобы улаживать!.. – и, подхватив чемоданы, отпихнулаКузьму Егоровича, побежалавниз.

– Дура! – заорал тот вдогонку. – Истеричка! – и, схватившись засердце, осел по стене.

Жюли стояланапаперти вечернего ЫИнтуристаы. Заотчетный период ничего возле него не переменилось ни в атмосфере, ни в публике – разве что прежнего швейцаразаменил Равиль в униформе с лампасами и в сивой бороде до поясаи, впуская-выпуская людей, не забывал время от времени скашивать глаз наЖюли.

Лицо ее вдруг озарилось: оназаметилав толпе Кузьму Егоровича, направляющегося к ней.

– Ты почему здесь?! – спросил он более чем недовольно. – Кого поджидаешь?! – и стыдливо спрятал заспину букетик цветов.

– Но вас же, Кузьма! – скромно потупилась Жюли.

– Неправда! – уличил КузьмаЕгорович. – Ты не моглазнать, что я появлюсь здесь!

Какой-то иностранец, заинтересовавшись Кузьмой Егоровичем, щелкнул блицем и тут же был перехвачен Равилем.

– Как же вы могли не появиться здесь, если наэтом самом месте вы впервыею признались мне в любви?..

– Слушай, дарагая! Таварищ майор! – прорезал вдруг шумовой фон знакомый голос с сильным восточным акцентом: двое молодых людей тащили к ГАЗику-воронку давнего нашего знакомцав наручниках. Он вырывался, чтобы успеть договорить все что хотел, покадверцас решеткою не захлопнется: – Миня, канэшно, расстреляют, но напращанье я должен сказат: как женшинати мне очен панравиласю

Седовласый, разгоряченный после теннисной партии, вошел в душевую раздевалку, где поджидал его смиренный Кропачев.

– А, Кузьма, – сказал Седовласый. – Как поживаешь? Проблемы?

– Я бы уехал во Францию, а? – робко спросил КузьмаЕгорович. – Зачем я вам тут? Только людей от делаотрываетею

Седовласый пристально глянул наКузьму Егоровича, невозмутимо закончил раздеваться и пошел в душевую.

– Тоже – Троцкий выискался, – буркнул находу. – Мы здесь в говне купайся, аоню – и пустил струю.

КузьмаЕгорович стоял без вызова, старался только, чтобы водабрызгалананего поменьше.

– Вот ответь мне, – произнес Седовласый, отфыркавшись. – Вот сам бы ты себя, будь напосту, – выпустил? Ну? Выпустил бы или нет?

КузьмаЕгорович справедливо понурился.

– То-то же, – резюмировал Седовласый.

– Венчается рабаБожия Юлия рабу Божьему Кузьме, – пел батюшкав небольшой церкви, нельзя сказать, чтобы переполненной.

Молодые стояли перед аналоем. Никитадержал венец над отцом, Вероника -над матерью. Равиль в одеянии дьяконакадил ладаном.

– Согласен ли ты, – вопросил священник Кузьму Егоровича, – поять в жены рабу Божию Юлию?

– Согласен, – ответил КузьмаЕгорович, краснея.

– Согласнали ты поять в мужья рабаБожьего Кузьму?

– Mais oui, – ответилаЖюли игриво, с чисто французскою грацией. -Certainementю

Народу в небольшом зальце кишело многие сотни. Над одной дверью былавывескаСША, над другой – ИЗРАИЛЬ, над третьей – ФРАНЦИЯ, над четвертой – ПРОЧИЕ СТРАНЫ.

КузьмаЕгорович растерянно озирался в гудящей толпе, потом, обнаружив дверь, ведущую во Францию, направился к ней, но тут же был остановлен:

– Куда, папаша?

– Даяю – встрепенулся было КузьмаЕгорович, но тут же и осекся. – Мне только спросить, – сказал таким тоном, словно приучался к нему всю жизнь.

– Всем только спросить! – понеслось из очереди.

– У всех дети!

– У всех через час самолет!

– А ктою – поинтересовался КузьмаЕгорович. – Как этою Кто последний во Францию?

– Вон, папаша, – показали ему. – Видишь?

КузьмаЕгорович подошел к длинному, надесяток листов, списку, проставил очередную цифру 946 и рядом дописал: Кропачев. Потом вернулся ко французскому хвосту, спросил у того, кто насписок указывал:

– А у вас какой?

Тот раскрыл перед Кузьмой Егоровичем ладонь, накоторой изображенабылацифра72:

– С позавчерашнего утра!..

Но я хочу быть с тобой!

Я хочу быть с тобой!

Я так хочу быть с тобой

и я буду с тобойю -

пели Никитаи его ансамбль надеревянном митинговом помосте рядом с аэропортом Шереметьево-2 лирическую песню, которую мы услышали впервые напустынном зимнем пляже. Вероникастояларядышком и дирижировалавниз, где большая толпанароду, в основном – людей молодых, слушалапесню с должным восторгом. То здесь, то там из толпы торчали плакаты: ТОЛЬКО НИКИТА КРОПАЧЕВ СПАСЕТ РОССИЮ!, РОК – ЭТО СВОБОДА!, ДОЛОЙ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТНИХ!, ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОК-ПАРТИЮ КРОПАЧЕВА-МЛАДШЕГО! – и несколько особенно трогательных: ДО СВИДАНЬЯ, ПАПОЧКА! Самолеты, садясь и взлетая, перекрывали намгновенья песню гулом, но, когдане перекрывали, онадоносилась и в шумный, суетящийся зал отлетаю

Аглая издали гляделанаочередь к таможне, включающую Кузьму Егоровича, Машеньку, Жюли. Туда-сюдатаскал тележку с чемоданами носильщик Равиль.

– Но что я там буду делать?! – прямо-таки ужасался КузьмаЕгорович, готовый, кажется, сбежать, как Подколесин.

– Скажи дедушке, – обратилась Жюли по-французски к Машеньке, – что многие истинные коммунисты продолжали борьбу в эмиграции.

– Бабушкаговорит, – перевелаМаша, – что многие истинные коммунистыю

Никитас товарищами пел, Вероникадирижировала, поклонники кричали, свистели, хлопали, махали плакатами и фотографиями ребенка-Никиты в матроске наколенях тридцатилетнего отцаю

Аглая смотреланаМашеньку, Машенька – исподтишка – намать взрослым печальным взглядом.

– Начто жить, начто жить! – передразнилаЖюли по-русски. – Спроси у деда, сколько он получал, покаего не выгнали.

– Дед, асколько ты получал, покатебя не выгнали?

– Полторы тысячи, – ответил КузьмаЕгорович ностальгически.

– Сколько ж это выходит? – полувслух по-французски прикинулаЖюли. -Один к одному, что ли? Переведи дедушке, что самая средняя проститутказарабатывает у нас больше завечер.

– У нас, кажется, тоже, – вздохнул КузьмаЕгорович, и тут их позвали заперегородку.

Никитавлетел в зал.

– Эй, отец! – крикнул. – Жди в Париже в составе правительственной делегации. Вероникагарантирует! – и помахал прощально.

Вещи ползли сквозь рентген-аппарат. Таможенник выдернул большую сумку:

– Что у вас тут?

– Как что?! – возмутилась Жюли. – Белье, одежда!

– Нет, вот это! – и таможенник, запустив в сумку безошибочную руку, извлек склеенный из осколков бюст Ленина.

– Этою – засмущался КузьмаЕгорович. – Это сувенир.

– Не положено к вывозу, – отрезал таможенник и бюст отставил.

– Как не положено?! – возмутился КузьмаЕгорович. – Почему не положено?! Этавещь не представляет художественной ценности. Вот – справкаиз Министерствакультуры!

– Потому чтою – не нашелся что ответить таможенник. – Потомую

Седовласый, наблюдая намониторе прощальную сцену, раздраженно сказал:

– Потому, осёл, что мы отказались от экспортареволюции!