Текст книги "Гувернантка"

Автор книги: Евгений Козловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Жюли навсякий случай кивнула.

– Мы ж вроде назавтрадагаварывалыс?

Жюли пожалаплечами.

– Ладно, давай бистренко, – и достал из столапачку сторублевок. – Из Парыша, что ли?

– Oui, oui, – обрадовалась Жюли. – Paris!

– Ну давай, – протянул восточный гость руку. – У миня тут встрэча. Дэловая. Так что ти ызвины. А если каняку хочиш – захады черыз час, -перехватил взгляд Жюли, брошенный, впрочем, мимо коньяканателефон. – А арыгыналы давай. Вот, – выставил сторублевки. – Десат тисач.

– Нет! – отказалась Жюли. – Не надо денег! Я позвоню, аты потом заплатишь по счету. Договорились? – и пошланателефон. – Между прочим, в Париже я зарабатываю – надесять разговоров хватило бы.

Насельник Востокапреградил Жюли путь:

– Ну харашо, ладно. Вазмы ыщо и каняк, – и полез в холодильник. Достал бутылку, всучил Жюли, повлек ее к выходу. – И чышы. Давай арыгыналы, -ненавязчиво и ловко полез в сумочку.

Взору его открылось удостоверение с золотым гербом накрасной обложке.

– Убедился, что нету денег? Все у них осталось – и деньги, и документы, и билетю – началабыло Жюли, но осеклась, ибо восточный гость, странно присвистнув, упал в кресло, машинально налил и опрокинул внутрь полстаканаи простонал:

– При-э-ха-лию

– Бедненький, – профессиональным тоном посочувствовалаЖюли. – Тебя уже пораприласкать? – и запустиларуку под майку низкорослого насельника.

– Нэ надо! – взвился он как ужаленный. – Только нэ надо питат! Сам все пакажу. Вот валюта, – и стал выбрасывать настол пачки франков, долларов, марок, фунтов. – Можиш каныфисковыват. Пажалуста. И расписки нэ пиши, – и погреб кучу денег в сторону Жюли.

Таотпихиваланазад:

– Не надо! Ты только зазвонок заплати!

– Какая взатка?! Пачэму сразу взатка?! Каныфискуй наздаровье. А расписка – зачэм мнэ твая расписка? Что мне с нэй дэлат?! – и сновапихал деньги.

Тут отворилась дверь и явилачерненькую из бара.

– Ти что?! – замахал нанее хозяин-гость. – Пашла! Зачэм прихадыла?! Номером ошиблас! Я тут нэ живу.

Жюли взглянуланапроститутку с некоторой ревностью:

– Если дашь позвонить, можешь, конечно, и с этой. Только в нашей профессии главное – опыт, – и едвали не обиженно скрылась завнутренней дверью.

Низкорослый насельник Востокарванулся вослед.

– Стаю-сматру, – оправдывался по дороге. – Дэвушкабэдная, худая. Вдруг, думаю, кюшат хочэт: пазаву-накармлюю

Там, во второй комнате, стояли ксероксы, брошюровальные машинки, стопками лежали порнографические открытки, календари всех размеров и разное прочее.

– Ну и что? – уже уличенный, ткнул восточный гость в нос Жюли образец продукции. – Гдэ ти тут увидэламэжнационалную розн? Чистая парнаграфыя. Двагода, – и, заискивающе взглянув в глазаЖюли, добавил с вопросцем: -Условно, а? Вот, мэжду прочэм, – продемонстрировал открытку, накоторой негр занимался любовью с блондинкою скандинавского типа. – Этот вот, прэдпаложим – армянин. А онаиз Азербайджана. Наабарот – дружьбанародов! Пралетарии всех стран!

Жюли критически осмотрелаоткрытку и скривилась.

– Харашё, – согласился насельник, сделал таинственное лицо и поманил Жюли пальчиком; тапоневоле склонилаухо. – Танки, – прошептал, – украл Ашот Мелконяню

Над Красной площадью сеялся мелкий колючий снежок, особенно контрастно высвечиваясь в лучах прожекторов, направленных наю как это? наседые стены древнего Кремля. Двое солдат, сопровождаемые разводящим, печатали шаг по направлению к мавзолею. Начали бить куранты и произошлачеткая, словно куклы двигались в механических часах, сменакараула.

КузьмаЕгорович с непокрытой головою стоял заогородочкою в двух-трех метрах от колумбария и сосредоточенно глядел напустое место между двумя замурованными урнами.

Взвизгнув тормозами по брусчатке, остановилась равилеваЫВолгаы -КузьмаЕгорович не услышал, не обернулся. Равиль подошел, мужественно и сдержанно извлек из-под мышки пистолет, протянул. КузьмаЕгорович взял машинально. Из внутреннего карманаРавиль извлек партийный билет и протянул тоже.

– Сбежала? – спросил КузьмаЕгорович откуда-то оттуда. Издалека. Извысока. Из Вечности.

Равиль подтверждающе и вместе – скорбно, склонил повинную голову.

КузьмаЕгорович слишком был погружен в Высокие Мысли, чтобы вынырнуть из них вдруг.

– Но ложитьсяю – сказал раздумчиво и бросил прощальный взгляд напраздный кусочек стены, – ложиться надо сегодня.

– Слушаюсь, – отозвался Равиль.

– Дане тебе! Мнею – и добавил: – Большая тревогаю

И тут же, минуту-другую всего спустя, задвгались мощные телеобъективы, закрутились кольцарезкости наплывущем над полузатененной чашею Земли спутнике, ав огромном, до отказазабитом электроникою зале, заметались зеленые лучи по экранам радаров, прерывисто загудел тревожный зуммер, замигали красные лампы и большой трафарет с надписью по-английски: БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ № 1, заставив офицеров вооруженных сил США напрячь напультах руки.

Металлический голос вещал из-под потолка:

– Боевая готовность номер один. Боевая готовность номер один. ВойскаМВД, КГБ и части Советской Армии заняли и прочесывают Москву. В воздух подняты все летательные аппараты Московского военного округа. Боевая готовность номер одиню

– Профессией надо было заниматься, ане политикой! – кричал в телефон раздраженный Секретарь французского ЦК. – Вот теперь и возвращайтесь!

– Чтоб надо мною смеялся весь Париж? – возмущалась Жюли насвоем конце провода, анасельник Востокаопрокидывал в себя очередные полстакана. – Жюли Лекупэ не сумелаудовлетворить старую русскую обезьяну! Ха-ха!

Секретарь отставил наотлет трубку, которая выкрикивалаеще менее лестные определения Кузьмы Егоровича, и укоризненно посмотрел насвоего секретаря. Тот взял орущую трубку, словно змею, и пропел вкрадчиво:

– Но подумайте, дорогаяю Что? Не расслышал. Кудаидти?

– В жопу! – артикулировалаЖюли. – В жо-о-пу!

Восточный гость сидел у столаеле живой (однабутылкаконьякаопустеласовершенно, другая – наполовину) и, вырывая из записной книжки листок залистком, разжевывал их и проглатывалю

Последнюю сцену представил нам экран монитора, один из доброй полусотни, находящийся в специальном подвале ЫИнтуристаы; вместе с нами наблюдал картину и сидящий у самого экранаКузьмаЕгорович; заним, стыдливо полуотвернувшись, чтобы как бы не видеть экрана, но самого Кузьму Егоровичакак бы видеть, стоял Равиль, азаРавилем, стыдливо отвернувшись совсем, – несколько человек интуристовского начальства.

ЗаКузьмою же Егоровичем и затем, как он наблюдает заЖюли, наблюдал Седовласый по своему телевизору и мурлыкал:

– Л-любовь нечаянно нагрянетю

Жюли в сердцах бросилатрубку, взглянуланахозяинаномера.

– Уже едут? – спросил тот, вставая Жюли навстречу – руки вперед, под наручники, и свалился.

Жюли подошла, попыталась поднять.

– Я тыбэ русским языиком гаварю, – провещал насельник Востока. – Луче жит стоя, чэм умэрет накалэняхю

КузьмаЕгорович поигрывал скулами и наливался кровью, глядя, как волочит Жюли восточного гостя к кровати; когда, устроив беднягу, Жюли принялась стаскивать с него ботинки, КузьмаЕгорович не вытерпел: встал, нервно слазил в карман, откудаизвлек, не разобрав что это, равилев пистолет, потом кивнул головою, как полководец перед атакою, и направился к выходу.

– КузьмаЕгорович! – ринулся заним Равиль. – Осторожно! Заряжено!

ЕдваЖюли дотронулась до замочной ручки, чтобы запереть, как дверь распахнулась и явиларазгневанного Кузьму Егоровича. Вдохнув и не находя сил выдохнуть, он стоял, набирая налице колер от розового до темно-багрового. Свитамаячилапозади, не смея поднять глаз.

Насельник Востоказадрал руки. Жюли презрительно приподнялаплечо и двинулась уйти. КузьмаЕгорович удержал ее, развернул к себе, удивился собственной вооруженности, передал пистолет пришедшему от этого в сдержанный восторг Равилю и неумело, по-детски как-то замахнувшись, ударил Жюли ладошкою по щекею

ЫЗИЛы Кузьмы Егоровичаехал по ночной Москве.

Впереди, как обычно, сидел Равиль и, подыхивая напистолет, полировал его рукавом. Сзади – в одном углу – КузьмаЕгорович, в другом – Жюли: отвернувшись, безразлично глядя в окно. Наоткидном сиденьи зажато, с прямой спиною, примостился переводчик. Глазаего были завязаны.

Какое-то время все молчали, потом КузьмаЕгорович произнес:

– Скажи ей: я был неправ.

Переводчик повторил по-французски:

– Он был неправ.

Жюли не отреагировала: только шины шуршали по асфальту дачуть слышно урчал мотор.

– Я ее оставляю, – нарушил паузу КузьмаЕгорович.

– Он вас оставляет, – сказал переводчик.

– Не в смысле оставляю, ав смысле – оставляю, – поправился КузьмаЕгорович.

– Не в смысле оставляет, ав смысле – оставляет, – перевел переводчик, не вдаваясь в языковые тонкости.

Жюли все равно молчала.

ТогдаКузьмаЕгорович собрался духом и выдал:

– Каждый мужчинав нашей стране имеет право наревность.

– Каждый мужчинав ихней стране имеет право наревность, – бесстрастно перевел переводчик.

Жюли кивнулазаокно, чуть улыбнулась и спросиласовершенно по-русски:

– Otchakovo?

Лирическая мелодия песни о любви насовременном этапе сопровождалане менее лирическую прогулку по огромному пустынному пляжу трех фигурок: взрослого ростадвоих и – заруки между ними – маленькой.

Мощный артиллерийский бинокль зафиксировал пару невозмутимых рыбаков, стоящих со спиннингами у кромки зимнего штормового прибоя. Быстрая, смазанная панорама, скользнув по гуляющим троим, уперлась в еще одну рыбачащую -напротивоположной оконечности пляжа – пару и сопроводилась голосом:

– Второй, второй, как слышите?

Один из рыбаков поднес ко рту спиннинг, и возникло искаженное электроникою бормотание:

– Слышу нормально, слышу нормально.

– Проверкасвязи, – сказал в уоки-токи Равиль, одетый лесничим и примостившийся наплащ-палатке в сырой горной расселине, сказал и бинокль отложил.

– Я так хочу быть с тобой и я буду с тобо-ой, – спелаМашенька, апотом повторилате же словапо-французски.

– Не так, Маша! Не совсем так, – мягко поправилаЖюли и вместе с девочкою спеласладостные слова.

КузьмаЕгорович, гордый и счастливый, хоть ни бельмесаи не понимающий, скосился надам.

Коглапроходили мимо торчащей из пескащелястой раздевальной кабинки, оттудавдруг высунулась таинственная рукаи втащилаЖюли вовнутрь. Тавзвизгнулабыло, но звук не успел разнестись, удержанный запирающей рот крепкой ладонью.

Жюли посмотреланапохитителя:

– Ты??! Здесь??! Этого еще не хваталою

Похититель, вернее – =тельница, которою оказалась Вероника, отпустиламать:

– Проституткадля Кремля! Эксклюзивное интервью. Дорого, – быстро, очень по-деловому, выпалилаВероника. – Встречаемся в восемь, возле церквию

– Дедушка, дедушка! – дергалаМашаКузьму Егоровича. – А где тетя Жюли?

КузьмаЕгорович скосил глазанаодинокую кабинку, оставшуюся метрах в двадцати позади, и сказал укоризненно:

– Ай-ай-ай, Маша! Тетя Жюли делает пи-пи, – и, сноваоглянувшись беззаботно, вдруг настороженно приостановился.

– Я не допущу, – кипятилась меж тем в кабинке Жюли, – чтобы ты компрометировалаКузьму Егоровича! Настоящим коммунистам в России и без того туго!..

– Ну чего, дед? – тянулаМашенькаКузьму Егоровича, пристально глядящего накабинку. – Пошли-и. Нехорошо подглядывать.

– Там, кажется, штаны, – невнятно пробормотал КузьмаЕгорович.

– Ты никогда, никогдане проникнешь в этот дом! – шипелаЖюли.

– Думаешь? – усомнилась Вероника.

– И думать нечего: я тебя простою в Сибири сгною!

КузьмаЕгорович по мере того, как приближался к кабинке, все ускорял шаги, все круче нагибался, все невероятнее выворачивал голову:

– Штаны-ыю

– Ориентир В-2ю Ориентир В-2ю – бормотал в уоки-токи Равиль, раком скарабкивающийся из расщелины.

Рыбаки со всех ног чесали к кабинке, утопая в пескею

КузьмаЕгорович рванул дверцу, как оперативник в кино.

– Интервью, господин Кропачев! – мгновенно сориентировалась Вероникаи протянулаКузьме Егоровичу под нос диктофончик.

Жюли оттеснилаВеронику, закрылаКузьму Егоровичасобою и авторитетно произнесла:

– Господин Кропачев в отпуске интервью не дает!

– Ну отчего жею – довольный тем, что обладателем штанов оказалась обладательница, ответил КузьмаЕгорович. – Если газетадостаточно прогрессивнаяю

– Progressive?? – возмутилась Жюли. – Reaction! Reaction! – и, взяв Кузьму Егоровичапод руку, потащиланаружу.

Вероникою, впрочем, уже занималась четверкарыбаков.

Большой теплоход, усеянный редкими огнями, медленно разворачивался близ берега.

КузьмаЕгорович стоял наверхней палубе – пальто внакидку – и вдыхал ветер перемен. Потом спустился в каюты. Дверь ванной, закоторою слышался шум душа, былаприоткрыта, бросая длинный косой луч наковер коридора. КузьмаЕгорович подошел к щели, приложился глазом: заполупрозрачной занавескою Жюли принималадуш.

Чем дольше смотрел КузьмаЕгорович, тем больше воодушевлялся. Жюли почувствовалапостороннее присутствие, выглянулаиз-зазанавески:

– Это вы, Кузьма?

КузьмаЕгорович вздрогнул и поспешил дверь прикрыть.

– Ничего-ничего! – крикнулаЖюли. – Мне не дует.

КузьмаЕгорович улыбнулся тоже и даже сделал довольно решительный шаг внутрь, какю характерным, требовательным образом зазуммерилакремлевская вертушка. КузьмаЕгорович сорвался с местаи припустил назвук.

Жюли, накинув халатик, плавно прошествовалав спальню. Дверь засобою закрыларовно настолько, чтобы, проходя по коридору, можно было увидеть пространство перед зеркалом. В это как раз пространство поместилась, снялахалатик, не спешанаделатончайший, весь в кружевной пене, пеньюар и принялась расчесывать волосы, через зеркало поглядывая надверь.

В щели тенью, нацыпочках, промелькнул КузьмаЕгорович.

– Вы, кажется, что-то хотели сказать, Кузьма? – окликнулаЖюли.

КузьмаЕгорович воровато появился напороге и, стараясь не смотреть наЖюли, понуро произнес:

– Спокойной ночи.

После чего прикрыл дверь и бесповоротно скрылся.

В черное окно билась рождественская метель. В детской Жюли, одетая маркизою Помпадур, сделаладвапоследних стежканакорсаже Маши – Красной Шапочки, откусиланитку и, хлопнув девочку по попке, послала:

– Беги!

Машенькавпорхнулав огромную залу, посреди которой стоял торжественно и красиво накрытый рождественский стол: елочкасо свечами, подарки натарелках под салфетками, великолепие вин и закусок. И, конечно, традиционный гусь.

Вслед заМашенькою вплылаЖюли, ловя восхищенные взгляды. По обеим сторонам столасидели Равиль и КузьмаЕгорович: последний в ослепительно белом смокинге, первый – одетый оперным татарином: шаровары, поясной платок, широкий музейный ятаган. Еще один прибор был покане задействован.

– По случаю маскарада, – торжественно произнеслаЖюли, – говорим только по-французски! – и уселась застол.

– Чего-чего? – спросил Седовласый у молодого своего ассистента.

– Собираются говорить только по-французски, – перевел ассистент.

– Это кто? – зашелся мрачным смехом Седовласый. – Кузьма?!.

– А почему нету папы? – спросилапо-французски Машенька.

– Как это нету? – раздалось от дверей, и появившийся в комнате Никитасделал что-то вроде циркового антрэ.

– Только по-французски! – шутливо поправилаЖюли, оборачиваясь, и остолбенела: рядом с Никитою стоялаВероника.

– Ну! – взглянулаВерониканаНикиту.

– Знакомься, папа, – решился тот. – Моя невеста.

– Добрый вечер, господин Кропачев, – пропелаВероника, делая несколько пародийный книксен. – Привет, мама.

Жюли стоялакак каменная. КузьмаЕгорович стрельнул глазами нанее, потом набудущую невестку и поправил бабочку, с непривычки давящую нагорло.

– Вы, кажется, не вполне точно информированы относительно нашихю отношенийю Это – гувернанткамоей внучки. Так что называть ее мамойю -объяснил, смущенно краснея.

– Но вас-то, господин Кропачев, я могу называть папою? – дерзко улыбнулась Вероника.

– А я даже очень рада! – сказалаМашенькачересчур громко и твердо, с эдаким вызовом, и потащилаВеронику застол. – Тебя как звать?

– Вероника, – ответилаВероника.

Возникланеловкая пауза, разбавленная восьмикратным боем часов.

– Мент родился, – прокомментировал Никитатишину, но онавдруг снованарушилась: насей раз посторонним шумом с улицы.

КузьмаЕгорович привстал, приник к окну.

– Народ обретает права, – пояснил Никитаназидательно.

Зазуммерилавнутренняя связь. Равиль вскочил, послушал:

– Фургон с продуктами не пропускают. Пикетчики сраные!

– Только по-французски! – произнеславстревоженная Жюли, как бы заклиная праздничную атмосферу вернуться.

– Постой! – остановил КузьмаЕгорович Равиля. – Сам выйду. – И посетовал: – Вот народ! Только заграницей и уважают!

– А зачем нам еще продукты? – спросиланаломаном русском Жюли вдогонку мужчинам.

– Про запас, – пояснил Никита. – Наслучай осады.

Заворотами, возле вахты, в сумятице метели, волновался не пикет, ацелый небольшой митинг. Лозунги типа: КРОПАЧЕВ, УЙДИ ПО-ХОРОШЕМУ!, ДАЕШЬ СОЦИАЛЬНУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!, КПСС – РЯД ГЛУХИХ СОГЛАСНЫХ! и аналогичные, которых много можно набрать из архивов рубежадевяностых, колыхались над толпою, облепившей большой грузовик-фургон с красными надписями АВАРИЙНАЯ набортах. Народ волновался, барабанил кулаками и древками плакатов по стенам фургона.

– Разойдись! – безуспешно пыталась охранарасчистить дорогу грузовику. -Пропустите аварийную!

– Знаем мы ваши аварийные! – кричали из пикета. – Кто ж это КРАСНАЯ ИКРА напишет?!

– Отдай продукт, Кузьма! Дети голодают!

– Добром отдай!

КузьмаЕгорович в шутовском своем белом смокинге, в короткой внакидку дошке явился напороге-ступенечке вахты.

– Товарищи! – прокричал. – Товарищи!

Толпакак-то вдруг пересталашевелиться, притихла.

– Заткнись! – шипел один насоседа.

– Гляди, гляди, Сам вышел, – комментировал другой с уважением.

– Тамбовский волкю – только отдельные возгласы из прежних пыжились вырваться насвободу, но, неуместные в напряженной тишине, гасли, недоговоренные, недокрикнутые.

– Товарищи! – сказал КузьмаЕгорович спокойнее, почувствовав, что его слушают. – В резиденции прогнили трубы. Водопровод заливает подвал. Это же, – кивнул навеликолепный особняк прошлого, если не позапрошлого, века, -народное достояние. Ваше!

– Ежели наше – чего ж т тут живешь? – спросил кто-то ехидный, и репликапрозвучалауже не так неуместно.

– Вы хотите, чтобы дело рук ваших дедов, ваших прадедов погибло ни загрош?!

– Заботливый какой, – понеслось в ответ.

– Вот и отдай дедово!

Толпауже почувствовала, что нормального, искреннего разговоране будет, и зашумела, загалделапо-прежнему:

– Хватит наё..вать!

– Фургон открывай!

– Показывай водопроводчиков!

– Товарищи! – пытался перекрыть КузьмаЕгорович галдеж. – У нас же правовое государство!

– Прав до х.. – жрать нечего! – выкрикнул из толпы басю

Равиль стоял позади, поигрывая ятаганом. Вероникас крыльцаналадилась снимать происходящее, но Жюли, заметив, бросилась, как орлицаназащиту птенца. Завязалась нешуточная борьба, победительницей из которой вышлавсе-таки мать. Завладев аппаратом, вскрылаего, вырвалапленку.

– Ему и так тяжело! – сказала. – Шлюхавонючая.

– Это я шлюха?! – изумилась Вероника. – Я?!

Висящий назаборе пикетчик орал тем временем:

– Неделя до Нового Года, ау них елкагорит!

– И гусь настоле! – добавил прилипший к щели другой.

– С яблоками? – поинтересовался из толпы кто-то веселый.

– Масонам продались.

– Рождество празднуют.

– Католическое!

– Товарищи, товарищи! – все пытался унять КузьмаЕгорович вой, но, кажется, только подливал в огонь масла. – Мне что, спецназ вызвать? Сами же провоцируете.

– Ага! Мы и виноватые!

– Всех не перевешаешь! – отвечали ему.

– Открывай фургон, Кузьма! Показывай трубы!

Толпаволновалась уже сильнее критического: вот-вот, чувствовалось, начнет ломать и крушить. Мент в будке вытащил пистолет, снял с предохранителя.

– А! – сказал вдруг КузьмаЕгорович и жестом, каким бросают настойку в кабаке последний рубль или – по национальным преданиям – бросали купцы под ноги цыганке последние десять тысяч, швырнул шубейку. – Ну-ка, Равиль, быстренько! Отворяй фургоню

Равиль спрятал ятаган в ножны и пошел к машине. Вновь притихшая толпауважительно даваладорогу. Никитанаблюдал серьезно, приподняв Веронику; тавтихую перезаряжалааппарат.

Равиль сорвал пломбу. Ключиком, висевшим нашее, отпер замок. КузьмаЕгорович и сам уже был тут как тут, помогал, отодвигал тяжелые металлические шпингалеты. Народ смотрел завсем этим с некоторой боязливой оторопью.

Мент спрятал пистолет в кобуру. Напорожек-крыльцо подтянулась Жюли. КузьмаЕгорович, едвадвери фургонараспахнулись, ловким пируэтом взлетел внутрь и тут же появился со свиным окороком в руке:

– Ну! налетай, ребята! угощаю! – и протянул копченую ногу в толпу, которая испуганно отступила, образовав перед фургоном пустой полукруг.

Вилась, посвистываламетель.

– Ну, кто смелый?!

Смелых не оказалось.

КузьмаЕгорович размахнулся окороком как спортивным снарядом и метнул его прямо в толпу:

– Кушайте наздоровье!

– Виртуоз! – шепнулаНиките восхищенная Вероника.

КузьмаЕгорович то скрывался в недрах, то появлялся в проеме и швырял в толпу связки колбас и гирлянды сосисок, огромные рыбины и баночки с икрою, бутылки коньяку и шампанскогою Народ постепенно приходил в себя, подтягивался к фургону. Вот кто-то понахальнее залез к Кузьме Егоровичу – помогать, вот еще одиню КузьмаЕгорович оценил, что дело пойдет и без него, выпрыгнул наружу.

Толпасильно поредела. Плакатиков видно не было. Однатень, другая, третья – сквозь снежную пелену – мелькали с ношами под мышками.

КузьмаЕгорович взошел накрыльцо.

– А ну, ребята! – сказал. – У кого есть время – заходи! Отметим Христовое Рождество, – и обнял Жюли эдаким чисто российским манером (вспыхнул вероникин блиц). – Принимай гостей, хозяюшка!

Но желающих не нашлось. Или, может, просто со временем у них у всех было туго: последние пикетчики, нагрузившись, чем осталось, покидали поле боя, оставляя по себе истоптанный снег, пустой фургон даваляющиеся наземле гневные плакаты, заметаемые метельюю

Милиционер, достававший давечапистолет, обратился к Равилю, который провожал взглядом остаточные молекулы разгневанного народа:

– Товарищ майор, можно уйти пораньше? Мне позвонили: в двадцать часов, ровно, женасынародила. Тоже в милицию парень пойдетю

Нестарая женщина(хоть и в штатском, аявно военная) и аналогичный молодой человек мыли накухне посуду. Двое других парней, доубирающие разоренный пиром стол, попутно успевали перехватить то рюмочку, то кусочек провизии.

КузьмаЕгорович в пижаме шел полутемным коридором. Перед поворотом воровато огляделся и шагнул к двери, из-под которой выбивалась полоскасвета, чуть приоткрыл: Жюли лежалав постели, по складам разбирая передовицу ЫПравдыы.

КузьмаЕгорович скользнул в комнату и накинул изнутри крючок. Жюли оценила.

– Кузьма, – сказалапо-русски, коверкая слова. – Вы же поставили условием воспитывать девочку.

КузьмаЕгорович как бы не слышал, агромко дышал и шел наЖюли страстно, сосредоточенно.

– В вашем положении опасно заводить сомнительные связи, – защебеталаЖюли по-французски, но интонация явно расходилась с буквальным смыслом произносимого.

КузьмаЕгорович столь же страстно и решительно, как шел, взял из рук гувернантки ЫПравдуы и бросил напол, потом выключил свет, примостился.

– Но право же, – лопоталаЖюли по-французски и нежно. – Я так давно этого не пробовала! должно быть, разучилась, – асамаКузьму Егоровичаласкала.

Метель билась заокном, яркая в пламени ртутного дворового фонаря. КузьмаЕгорович напрягался изо всех сил, но по лицу было видно, что ничего не получается. Скупая мужская слезавыкатилась из левого глазаКузьмы Егоровичаи замерла, подрагивая, нащеке.

Для Жюли все это в каком-то смысле было испытанием профессиональной чести, но через минуту и онапоняла, что дело швах: ласки из эротических стали постепенно жалостливыми, сочувствующими, и из глазатоже выкатилась слеза.

– Уйдут, – тихо прокомментировал КузьмаЕгорович неудачу. – Теперь отчетливо вижу: уйдутю

Назакрытом теннисном корте сияло искусственное солнышко над искусственной травкою. КузьмаЕгорович, хоть и выглядел, мягко скажем, странно в спортивном одеянии, играл удовлетворительно.

Партнер, знакомый нам Седовласый, паснул мяч с репликой:

– Значит, трудно, говоришь, сегодня в России настоящему коммунисту?

– В каком это смысле? – опустил КузьмаЕгорович ракетку.

Молодой человек, тот, кто обычно ассистировал Седовласому при просмотрах, поднес Кузьме Егоровичу мяч нагазетке ЫФигароы с фотографией Кузьмы Егоровичав обнимку с Жюли: накрыльце, в рождественскую ночь.

КузьмаЕгорович взял газетку.

– Выучился уже, или дать перевод? – спросил Седовласый.

– Играйте, Борис Николаевич, – обратился КузьмаЕгорович к сидящему рядом Ельцину и вышел вон.

Никитас ансамблем намаленькой ресторанной эстрадке пели мрачную свадебную песню.

Несколько официантов, уборщицы посуды, буфетчицасгрудились в кухонном закутке возле портативного телевизора, по которому передавалось какое-то важное кремлевское заседание.

– Ну? – агрессивно подскочил к группке оторвавшийся наминутку от плиты повар с длинным ножом.

Никитадопел. Публикавзорвалась аплодисментами и восторгами несколько, может быть, пьяноватыми. Никитаснял гитару, направился застол, нажениховское свое место, рядом с которым, одетая в белое и в фату, поджидалаВероника.

– Горько! – закричал гость со значком Ыветеран партииы.

– Горько! Горько! – подхватили остальные.

– Варвары, – прокомментировалаВероникаи поцеловалась с Никитою.

– Раз, два, три, четыре, пятью – считали варвары хоромю

В этот как раз момент тяжелый лимузин Кузьмы Егоровичаподкатил к ресторанным дверям.

КузьмаЕгорович сидел, не трогаясь с места, и не то что бы плакалю словом, это было Прощальное Сидение. Потом полез в подлокотный тайничок, достал коньячную фляжку. Разведя руками, улыбнувшись как-то виновато, пояснил водителю и Равилю:

– Вот, значитю

– Данечто мы, КузьмаЕгорович, не знали? – ответил немолодой водитель, растроганный тоже едване до слез. – Вы ж выпиваете, выпиваете, аонаж не порожнеет. Кто ж вам тудаи доливает, как не мы?..

Чтобы не разрыдаться, КузьмаЕгорович вышел из автомобиля, Равиль с водителем тоже оказались наулице. Возникланекоторая пауза.

– Ну, ребятки, прощайте, – сказал КузьмаЕгорович и расцеловался с одним и с другим. – Спасибо, что довезли, – и двинулся в ресторан.

У дверей толклось человек пятнадцать. Застеклом виселатабличка: МЕСТ НЕТ. КузьмаЕгорович пошел сквозь толпу.

– Кудалезешь, папаша?

– Э, щакак дам!

– Дасвадьбау меня, ребята! Свадьба! – КузьмаЕгорович ловил, казалось, кайф от столь полного унижения.

– Отец! А чем ты жениться собрался?

КузьмаЕгорович покраснел, кто-то захохотал.

Добравшись все-таки до дверей, КузьмаЕгорович принялся стучать, но швейцар делал вид, будто не слышит.

Возник Равиль.

– Иди, Равиль, иди, – отправил его КузьмаЕгорович. – Надо ж начинать привыкатью

– Как шутка? – спросил меж тем Никита, склоняясь к вероникину уху.

– Шутка?

– Ну, все это, – обвел рукою свадебный стол. – Отца-то могут снять в любую минуту, – и попытался оценить впечатление жены от открытой тайны. -Здорово попала?

– Мечтаиметь наивного мужасбылась! – отозвалась Вероника. – Запомни: завсю жизнь я еще не ошиблась ни разу. Даже наипподроме. – И, глянув в сторону вестибюля, добавила: – Уже сняли.

Дело было заполночь. Все успели так или иначе разбрестись-разъехаться кто куда. У подъездаресторанаостались только КузьмаЕгорович и Жюли, наруках которой виселасонная Машенька.

КузьмаЕгорович неумело ловил такси. Машин было мало, но и те не останавливались. Однавсе же притормозила.

– НаРублевку, – сказал КузьмаЕгорович.

Водитель, оценив парочку, отрицательно мотнул головою и показал табличку В ПАРК.

– Ах, в парк?! – зловеще переспросил КузьмаЕгорович. – А я вот номер сейчас запишую – и полез нетвердой рукою во внутренний карман пиджака.

– Дапошел ты, папашаю – не договорил таксист кудаи врубил передачу.

Жюли вынуладвадцатифранковый билет и показалатаксисту.

– Так бы сразу и говорили, – полюбезнел тот и сам открыл дверцу.

– Вот с-сволоч-чи! – выругался КузьмаЕгорович сквозь зубы, усаживаясь. – До чего страну довели!

Аглая стоялау входав освещенную дачу и смотрелагорько-иронически, как бригадагрузчиков-ментов человек в пятнадцать выносит с дачи мебель, ковры, картины, посудую

– Че пялиссься? – приостановился совестливый сержант, проходя мимо с огромными часами наплече. – Вещи казенныею

– А дача? – спросилаАглая.

– Дача? – не понял аглаиной логики мент. – Дачатоже казенная. Детскому дому, наверное, передадутю

Навстречу грузчикам по аллее шагали КузьмаЕгорович и Жюли со спящею Машенькой наплече.

– Злорадствуешь? – бросил КузьмаЕгорович Аглае, проходя мимо. – Вовремя смылась? – ата, вдогонку, потянулась к Машеньке, вошлав домю

– Не трогайте! – неприязненно произнеслаЖюли по-русски. – Разбдите.

Аглая приостановилась:

– Vous pouvez parlez franзais, si vous voulez bien.

– Вот еще, по-французски! – передернулаЖюли плечами и понеслаМашеньку в детскую.

– Я, КузьмаЕгоровичю – опустилаАглая глаза. – Если вам негде пожитью Кутузовскую тоже, наверное, отберут. Я надвамесяцауезжаю, так чтою

КузьмаЕгорович подошел к Аглае, нежно, благодарно поцеловал:

– Извини. Завсе.

Жюли выглянулаиз детской, ревниво сверкнулаглазками:

– Кузьма, можно вас? Помогитею Эти антикоммунисты унесли кроватку.

КузьмаЕгорович развел руками и пошел к Жюли.

– Я твоей ёюой партии, – закричал Никитас порога, – иск напятьдесят тысяч предъявлю! Долларов! Кутузовскую опечатали, аппаратуру налестницу вышвырнули!

– Ты вон ей предъявляй! – высунулся КузьмаЕгорович и кивнул наВеронику. – Не ее бы статьяю

– А нечего проституток из Парижавыписывать! – хмыкнулаВероника.

– Это кто проститутка? – осведомилась Жюли и тут же самаи ответила: -Это ты – проститутка!

– Твоя мачехаутверждает, – с удовольствием перевелаАглая Никите, – что твоя новая супруга – проститутка.

– Как вам не стыдно! – появилась напороге пробудившаяся Машенька. -Такие словапри ребенке!

Вероника, хоть и в подвенечном, хоть и в пылу скандала, ане упускаласверкать блицем своей Ымыльницыы.

– Снимай-снимай! – заорал КузьмаЕгорович. – Тебе партия все дала, аты!..

– Мне??!

Перепалкаперерасталав настоящий итальянский скандал: все орали, чуть не вцеплялись друг другу в волосы; таскающие мебель менты ходили мимо, деликатно стараясь не видеть – не слышатью как вдруг КузьмаЕгорович как бы выпал из ситуации: прислушался, поднял указательный палец.

Состояние и жест оказались заразительными: замолчали все, и тогдаявственно стал внятен специфический зуммер вертушки-кремлевки из верхнего кабинета.

Тихо, ступая почему-то чуть не нацыпочках, КузьмаЕгорович пошел назвук и все остальные – так же тихо – заним.

В кабинете КузьмаЕгорович замедлил шаг.

– А если это уже не тебя, папа? – шепотом спросил Никита.

– Меня! – ответил КузьмаЕгорович, и по тону его было совершенно понятно, что он точно знает: его. – Меня!!