Текст книги "Арбайт. Широкое полотно"

Автор книги: Евгений Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава XXXXI
РОДОВАЯ МЕТА «СОВКА»

Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно, где главным персонажем будет он сам. Ведь он уже не молод, прожил долгую поучительную жизнь. Лично видел Медведева, Путина, Ельцина, Горбачева, Черненко, Андропова, Брежнева, Хрущева. А вот Сталина не видел даже в гробу, хотя имел такой шанс в 1955 году, когда покойный папаша привез его из города К. показать Москву. Сталин тогда еще прекрасно полеживал в Мавзолее бок о бок с Лениным, который всю эту кашу заварил, «all that Jazz».Ленина по собственному желанию Гдов тоже никогда не видел, хоть даже и в состоянии мумифицированного трупа. А ведь до сих пор имеет такой шанс, ведь этот бес до сих пор квартирует, притаившись, на Красной площади, потому что (а может, и поэтому) у России всегда есть и будет особый путь.

И заключается он в том, что с периодичностью, достойной лучшего применения, нормальная жизнь российских людей всех национальностей вдруг ни с того ни с сего сменяется пакостью какой-нибудь неимоверной, а то и просто убогой. Ну, например, октябрьский переворот (он же – Революция Шпаны) заканчивается новой экономической политикой, про которую будущий обитатель Мавзолея утверждал, будто она пришла «всерьез и надолго». Вроде бы ничего, жить можно, однако большевики сворачивают НЭП, распихивают граждан по концлагерям, а ведь люди-то многие думали, что – всё! Конец зверствам! Что взялись наконец эти красные черти за ум, чтобы самим не подохнуть!

Да уж куда там, и это подтверждается всей дальнейшей нашей историей, включая новейшую, когда дефолт-98 съел весь жирок, только-только накопленный ко всему привыкшим населением. А сейчас вон и кризис уже мировой опять, как до войны с Гитлером, и власть оборзела практически во всех странах. Ну, да наши, как всегда, впереди прогресса, о чем свидетельствует результат недавних наглых выборов-2010. А ведь буквально через год уже другие выборы спешат наметиться, а в 2012-м – третьи. Аж самого президента выбирать будем! Интересно, кто им станет в 2012 году? А ну-ка угадайте, друзья, с трех раз. Да смотрите не ошибитесь!

И вот ведь опять непонятно, как жить. Неужели счастье – это действительно та морковка, за которой черепаха ползет с целью пропитания?

И вообще – может, лучше погрузиться в частную жизнь, если кругом – и в пространстве, и во времени – сплошь почти одно негодяйство. Царя Николая II, разумеется, зря прикончили красные мерзавцы, так он ведь тоже вряд ли являлся ангелом с крыльями и государственным умом. Разве не понятно было вам, гр-н Романов, что взорвется котел, ставший скороваркой с задраенной крышкой?

Не станем сыпать соль на раны, вспоминая нравы и повадки других августейших российских особ вроде приятельницы Вольтера Екатерины II, не будем говорить о склонности русских кесарей к внебрачным половым связям с использованием своего служебного царского положения. Профукали страну, так чего уж там чирикать!

И все-таки молодец Джеймс Джойс! Каждый нормальный человек, особенно литератор, должен брать с него пример. Как здорово пишущий ирландец огрызнулся на вопрос, не желает ли он умереть за родину? «Пусть лучше родина умрет за меня». А как он женился на рыжей горничной Норе Барнакль и занимался с ней заочным сексом «путем взаимной переписки»! Личная жизнь – всё, общественная – ничто!

Гдов вдруг с умилением подумал о своей жене, которую тоже очень любил, уж не меньше, чем Джеймс Джойс.

– Вечная труженица! Сколько полезных дел успевают переделать за день эти маленькие натруженные ручки, – растрогался Гдов, вспомнив ушедшую на работу жену.

И тут же нахмурился. «Дел переделать» – стилистически очень неряшливо. Но если вместо «дел» вписать «забот», то получится еще хуже. «Забот переделать» – чушь. И вообще – высокопарная, глупая ерунда все эти противопоставления общественного личному, родовая мета «совка», которым, как бы это ему ни хотелось, все же является и будет являться Гдов, пока не помрет.

Так и не нашел он правильного писательского выхода из сложившейся ситуации.

И так, естественно, разволновался, что в этот день и уже не мог больше работать.

ЖИВОТРЕПЕЩУЩИЕ ВОПРОСЫ К ГЛАВЕ XXXХI

1. Почему у России всегда «особый путь»? В чем заключается этот особый путь, если не брать в расчет сомнительную гипотезу Гдова о том, что нормальная жизнь российских людей всегда вдруг сменяется какой-либо пакостью?

2. Профукали ль страну окончательно или она возродится, как птица феникс? Если возродится, то когда, при каких условиях?

3. Может, действительно лучше погрузиться в частную жизнь, раз кругом – и в пространстве, и во времени – сплошь почти одно негодяйство? Но чем это может закончиться, если все пока еще мыслящие люди погрузятся в частную жизнь?

4. Советский ли человек Гдов? Является ли он «совком»? Если да, то насколько типичен он? Дорогие читатели, из которых многие писатели или просто люди с развитым воображением, как вы думаете, что станется с Гдовым в финале этой книги?

5. И что, счастье – это действительно морковка, за которой ползет черепаха?

Глава XXXXII
ЕСТЬ, ЕСТЬ ЛЮДИ В РОССИИ

Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно на тему того, что жизнь вечна, хочет этого отдельный индивидуум или нет, верит он в это или наоборот. «Не ищи в вечной жизни плюсов или минусов. Вечная жизнь – это факт», – громко сказал Гдов.

Под Москвой есть одно село, которое называется Лужки. Село, а не деревня, потому что там церковь всегда была с 1431 года. Сначала деревянная, потом каменная. Француз в 1812-м сильно рыскал в округе, дома крестьянские частию пожег, но храм не тронул.

Ну а потом, как всем известно, пришли большевики и церковь эту, понятно, закрыли – боится черт ладана! Разрушили до основания, колокольня там только и торчала на высоком берегу речки Истры, гранитные плиты на могилах знатных прихожан заросли дикой травою.

И однажды, во времена «оттепели» и нового витка идеологической борьбы коммунистов с Богом, эти плиты привлекли пьяное внимание квартировавших в разоренном храме рабочих-мелиораторов, осушавших подмосковные болота. Те решили гранитные надгробия в речке утопить и тут же с блеском выполнили задуманное с помощью трактора и стальных тросов.

А в 1996 году здесь появился отец Василий, по прежней своей специальности художник-реставратор, 1948 года рождения, высокий, могучий, бородатый, он в юные годы работал оформителем на мебельной фабрике и был исключен из комсомола – святил на Пасху куличи, за этим страшным преступлением его застукал парторг. Которого, кстати, неизвестно какая дорога привела в тот день в храм, где святили куличи да яйца.

Исключенный отец Василий целиком посвятил себя церкви, расписал тридцать три храма в Москве, Рязани, Твери, в 1992-м был рукоположен, в 2008-м умер. «Тридцать три – это по числу земных лет Христа», – благоговейно говорили потом люди.

Церковь в Лужках восстанавливал героически, с нуля, на гроши – сам золотил кресты, купола, лютой зимою обитал в промерзшем строительном вагончике. Себя с ухмылкой именовал «грешным попишкой».

Подвигнул местных спасти из воды поруганные надгробия. В день спасательных работ Истра вдруг дивно обмелела, гранитные плиты обнажились, всплыли, мужики тянули трос, бабы молились на высоком косогоре, пав на колени.

В 1998 году во время крестного хода вдруг остановил процессию у разрушенной колокольни, ветер вдруг зашумел в листве вековых лип, и в сером подмосковном небе ВСЕ прихожане вдруг узрели лик Божьей Матери и надпись белым по серому: «ДЕРЖАВНАЯ».

Он людей любил, и они пастырем своим его признали – что «новые русские», владельцы коттеджей и черных джипов, что русские старые, доживающие свой век в деревянных развалюхах, что хулиганистая молодежь, которой такой поп был по крайней мере любопытен. Все они помогали ему, чем могли, и теперь уверены: после его физической смерти у них на небесах появился личный заступник.

Одна из прихожанок написала о нем в Интернете, каждый, кто хочет, может найти. Гдов нашел:

«Где просто, там ангелов со сто – наверное, многие, знавшие батюшку, нередко вспоминали эти слова великого старца преподобного Амвросия Оптинского. Всё в отце Василии было просто, без мудрствования, но шло из самых глубин его светлой души, сострадающей, любящей, такой теплой и родной. Каждое батюшкино слово, простое и понятное, проникало в самые темные закоулки душ человеческих и оставалось там, как маленький светлячок. И вспоминалось в свое время, и приносило плод. С батюшкой было тепло, просто и легко. Всегда. Он мог пригрозить, поругать, строго обличить. Но сейчас более вспоминаются его улыбка и глаза, а в них синее радостное небо…»

– Податься к Богу. Больше идти некуда, – внезапно понял Гдов. И так разволновался, что в этот и день уже не мог больше работать.

ВОПРОСЫ, КОТОРЫЕ ВДРУГ МОГУТ ВОЗНИКНУТЬ ПРИ ЧТЕНИИ ГЛАВЫ XXXXII

1. Является ли наличие вечной жизни непреложным фактом бытия?

2. Способны ль коммунисты или еще какая-нибудь сволочь победить Бога?

3. Какая дорога привела в храм художника Василия? А парторга-атеиста?

4. Много ли на Руси таких людей, как отец Василий? Стал ли отец Василий небесным заступником за жителей села Лужки во время недавних лесных и торфяных пожаров, вызванных среди всего прочего и осушением подмосковных болот? Отец Василий уникум или нормальный человек? Знакомы ль вам другие подобные отцу Василию светлые российские люди? Много ли их?

5. В чем смысл жизни? Что означает выражение «Хорошо прожить свою жизнь», которое неоднократно употреблял Лев Толстой? Есть ли еще куда идти, кроме как к Богу? Куда?

Глава XXXXIII
ГДЕ ОНИ ВСЕ СЕЙЧАС?

Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно на тему «Ночь, бессонница, старость, с кухни пахнет луком, жизнь кончена».

Он неизвестно зачем вспоминал имена умерших литераторов, с которыми был ЛИЧНО знаком в этой уходящей неизвестно куда жизни. Ну почему неизвестно? Ведь жизнь вечна, да?

Абдулина Лира Султановна (астма), Абрамов Федор Александрович (похоронен в Архангельской губернии), Азольский Анатолий Алексеевич (1930–2008), Айги Геннадий Николаевич (чуваш, сюрреалист), Аксенов Василий Павлович (вот только что, в прошлом году помер золотой человек), Алшутов Александр Яковлевич (автор некогда модной ностальгической песни «Проходит кавалерия»), Астафьев Виктор Петрович (весь Красноярск вышел хоронить), Бакланов Григорий Яковлевич (светлая память, тяжело жил), Берестов Валентин Дмитриевич (писал детские стихи, знал Ахматову), Борисова Майя Ивановна (юные годы провела в Красноярске, потом вернулась в Питер), Бродский Иосиф Александрович (ищите в Венеции), Вайль Петр Львович (русский пишущий, американский гражданин), Вампилов Александр Валентинович (в Байкале, 1972), Вегин Петр Викторович (помер в Америке, зачем?), Величанский Александр Леонидович (при жизни почти не печатался, тяготился тем, что известен публике лишь как автор слов песни «Под музыку Вивальди»), Владимов Георгий Николаевич (умер во Франкфурте), Вознесенский Андрей Андреевич (кумир поколения), Высоцкий Владимир Семенович (во время Олимпиады, всенародное горе, даже коммунисты смутились), Галич Александр Аркадьевич (плюс гитара), Генделев Михаил Самуэлевич (считается одним из основателей русскоязычной литературы в Израиле), Глазков Николай Иванович (родоначальник понятия «самиздат»), Горенштейн Фридрих Наумович (в Берлине тяготился непризнанием), Горич Роман Владиславович (правоверный православный), Губанов Леонид Георгиевич (поэт, основатель легендарного СМОГа), Давыдов Юрий Владимирович (исторические романы, сидел), Даниэль Юлий Маркович (сидел пять лет), Дворецкий Игнатий Моисеевич (тоже сидел), Домбровский Юрий Осипович (уж столько сидел, что и представить невозможно), Довлатов Сергей Донатович (не сидел, но зато охранял, когда в армию угодил), Дрофенко Сергей Петрович (работал в журнале «Юность», умер в ресторане Дома литераторов), Дудинцев Владимир Дмитриевич («Не хлебом единым»), Евдокимов Николай Семенович (старый прозаик, опекал Гдова в юности), Ерофеев Венедикт Васильевич (тайный гений шестидесятых), Заурих Алексей Александрович («Алеша-почтальон»), Каверин Вениамин Александрович (которому Гдов безуспешно пытался доказать, что это не он написал поэму в прозе «Москва-Петушки»), Казак Вольфганг (составил такой словарь русских писателей, какого и до сих пор нет), Казаков Юрий Павлович («автор нежных дымчатых рассказов»), Казакова Римма Федоровна (много хорошего сделала в жизни, а также сочинила народную песню «Ненаглядный мой»), Катаев Валентин Петрович (циник и романтик грязной страны большевиков), Кобенков Анатолий Иванович (иркутянин, зачем ты приехал в Москву, где тебя никто не ждал, Толя?), Кормер Владимир Федорович (первый в мире лауреат парижской эмигрантской премии имени В.Даля, родился в ссыльном Нижнем Ингаше Красноярского, естественно, края), Кривулин Виктор Борисович (питерский гений на костылях), Кучаев Андрей Леонидович (писатель-юморист, а умер в Германии), Левитанский Юрий Давыдович (поэт такой хороший очень), Лещёв Александр (Таран Лев Николаевич, автор до сих пор не опубликованного великого лирического романа в стихах из советской жизни «Алик плюс Алена», изобилующего ненормативной лексикой и шокирующими сценами), Липкин Семен Израилевич (великий), Мамин Николай Иванович (служил на крейсере «Аврора», потом сидел, потом замерз на Чукотке), Машкин Геннадий Николаевич («Белое море, синий пароход» скрылся за горизонтом), Можаев Борис Андреевич (самый веселый из «деревенщиков»), Нагибин Юрий Маркович (как-то обмолвился в частном разговоре, что построил от большевиков забор из денег), Назаров Вячеслав Алексеевич (сибирский поэт), Назаров Иван Михайлович (сибирский прозаик, капитан-речник), Некрасов Всеволод Николаевич (профессор соцарта), Немтушкин Алитет Николаевич (образованнейший, отнюдь не дикий тунгус), Нешумов Владимир Вячеславович (метафизик, космический инженер, лишенный космоса за антисоветчину), Нонин Эдуард Владимирович (до сих пор помнят в Норильске), Озолин Вильям Янович (замечательный морячок с гитарой), Окуджава Булат Шалвович (смерть в Париже), Паламарчук Петр Георгиевич (просвещенный русский патриот, тайно составивший при коммунистах книгу «Сорок сороков. Краткая энциклопедия московских церквей»), Парщиков Алексей Максимович (считали его метаметафористом, а что это значит – никто не знает), Поженян Григорий Михайлович (поэт-краснофлотец), Поздняев Михаил Константинович (новопреставленный, добрый, честный), Преловский Анатолий Васильевич (рус. – сов. поэт родом из Иркутска), Пригов Дмитрий Александрович (король концептуалистов), Радов Егор Георгиевич (бедный, нервный, талантливый мальчик), Рождественский Игнатий Дмитриевич (учитель литературы и Виктора Астафьева), Рождественский Роберт Иванович (друг Аксенова), Роб-Грийе Ален (великий стилист и провокатор), Рубцов Николай Михайлович (ранняя смерть не по делу), Рыбаков Анатолий Наумович (автор книги «Кортик», любимой Гдовым с детства), Рябеченков Николай Минаевич (поэт, романтик, жил в Дивногорске, где Красноярская ГЭС всё еще стоит), Сабуров Евгений Федорович (поэт, политик, одно время даже был заместителем председателя Совмина и министром экономики РФ, после чего написал умную книгу «Власть отвратительна»), Самойлов Давид Самуилович (цитата: «Дезик, как называли его друзья, всегда находился в состоянии влюбленности»), Самохин Николай Яковлевич (юморист, закончивший жизнь самоубийством), Сапгир Генрих Вениаминович (и андеграунд, и мультики про зверят, и детские стишки), Семенов Георгий Витальевич (недооценен своим поколением, не говоря уже о последующих), Сергеев Марк Давидович (поэт, прозаик, переводчик, литературный и театральный критик, детский писатель, историк, краевед, драматург, поэт-песенник, почетный гражданин города Иркутска), Синявский Андрей Донатович (легенда русской литературы), Слуцкий Борис Абрамович (хороший сломанный человек), Соболь Марк Андреевич (сын Андрея Соболя, сидел, воевал, жил тихо), Соколов Владимир Николаевич (поэт, устал от ХХ века), Солженицын Александр Исаевич (великий, великий. Есть другие мнения?), Солнцев Роман Харисович (поэт, прозаик, драматург, культуртрегер, каковых теперь днем с огнем не сыщешь), Солоухин Владимир Алексеевич (барин из крестьян, кремлевский курсант, ненавидевший Ленина и Арк. Гайдара), Сопровский Александр Александрович (раньше времени пришедший и ушедший), Сучков Федот Федотович (юный друг великого Андрея Платонова, сидел, естественно), Тарковский Арсений Александрович (в шутку именовал исключенного из Союза писателей Гдова «погорельцем»), Тарковский Андрей Арсеньевич (хоть и кинорежиссер, но тоже литератор), Тендряков Владимир Федорович (не след и его забывать, хорошо писал), Ткаченко Александр Петрович (ПЕН-клуб, поэт, «мустанг горного Крыма»), Ткаченко Анатолий Сергеевич (прозаик, дальневосточник), Трифонов Юрий Валентинович (ухитрился сказать очень важные вещи в своей подцензурной советской прозе), Харитонов Евгений Владимирович (эстет нетрадиционного мира), Шагурин Николай Яковлевич (красноярский фантаст), Шастин Анатолий Михайлович (хороший мужик из Иркутска), Шварц Елена Андреевна (королева питерского андеграунда), Шугаев Вячеслав Максимович (подрался с ним Гдов по пьяни на Байкале, нехорошо, но бывает), Шукшин Василий Макарович (тоже золотой человек, каковых вообще-то считаные единицы), Эдлис Юлиу Филиппович (родился в Бесарабии, умер в Переделкине), Яхнин Зорий Яковлевич (поэт-шестидесятник, красивый был, как Жерар Филипп, на старости лет в знак протеста отпустил себе длинные волосы и записался в коммунисты).

Зачем? Где они все сейчас? Сколько писателей было! Список вообще-то открыт. Смерть продолжается. [1]1
  Действительно. За то время, когда эта книга готовилась к печати, сей вещный мир покинули также хорошо знакомые Гдову Ахмадулина Изабелла Ахатовна (великая навсегда), Ваксберг Аркадий Иосифович (честный публицист), Карякин Юрий Федорович (философ), Костюковский Яков Аронович («Бриллиантовая рука», «Кавказская пленница», «Операция „Ы“»).


[Закрыть]

– Нет, ну куда же, куда все-таки уходит эта, та или иная жизнь? – задал Гдов свой главный (на сегодняшний день) вопрос.

И, в который раз не зная ответа, так разволновался, что и в этот день уже не мог больше работать.

ВОПРОСЫ, С ПОМОЩЬЮ КОТОРЫХ ЕСТЬ ШАНС ПРОЯВИТЬ СМЫСЛ ГЛАВЫ ХХХХШ

1. Зачем, на ваш взгляд, и почему возник этот скорбный поминальный список знакомых Гдова?

2. Знакомы ль вам имена ВСЕХ литераторов из этого списка?

3. Кто из них вам особенно мил? Или неприятен? Любопытно ль вам было бы узнать еще что-нибудь о тех из них, кто вам совершенно неизвестен?

4. Как вы полагаете, кто из них является автором этих двух совершенно уместных в контексте данной главы строчек?

 
Пей вино и ешь мацу,
Дело близится к концу.
 

5. И все-таки, куда уходит эта, та или иная жизнь? И что от нее остается?

Глава XXXXIV
ИНФАРКТ

Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно хоть на какую-нибудь тему, но у него, увы, и в этот день временно ничего не получилось опять.

Мало того, именно в этот день Гдова хлопнул инфаркт. Дело в том, что сердце Гдова, как и у всех других, кто пока еще живет на земле, снабжается кровью через венечную артерию. А тут вдруг что-то он или слишком разволновался в очередной раз, или просто очередь его настала, но атеросклеротическая бляшка, возникшая внутри Гдова, закупорила эту артерию, сердце-то у Гдова и порвалось начисто! Бывает, знаете ли…

Порвалось, но не до конца, хранил, видать, Бог. Гдова хлопнул инфаркт, он долго лежал в больнице, но это, как говорится, уже совсем другая история.

ВОПРОСЫ К ГЛАВЕ XXXXIV

1. Почему у Гдова так ничего и не получилось, кроме инфаркта? Или получилось?

2. На какую все же тему мог бы Гдов создать свое «широкое полотно»?

3. Нужно ли кому-нибудь в нынешние времена «широкое полотно»?

4. Способствуют ли нынешние времена созданию «широко го полотна»?

5. Что такое «широкое полотно»?

ЭПИЛОГ
ОЗДОРОВИТЕЛЬНЫЙ, ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ

В больнице ему, кстати, очень понравилось. Гдову запомнились светлые колоритные личности больницы: поклонник Марселя Пруста доктор Марленыч, отставной прапорщик Вооруженных сил Фиюрин, во время службы на СССР укравший танк, а также дядя Миша из Смоленска, который ненавидел большевиков еще пуще, чем нынешних правителей, хотя в детстве был «сыном полка» у белорусских партизан, а у капиталистов уже ничьим «сыном» не был. И вообще, может быть, кстати, это даже и хорошо, что Гдова наконец-то хлопнул инфаркт, потому что во всякой мерзости следует искать рациональное зерно, а иначе логичнее сразу взять веревку да повеситься.

Ведь Гдов теперь исключительно оптимистически переменил весь свой нездоровый образ жизни, который он вел годами, месяцами и сутками.

Который заключался в том, что с утра Гдов если поднимется, то сразу же садится за стол и пытается работать, выкуривая одну сигарету за одной, второй и третьей. Ведь он, видите ли, писатель, сидеть за столом – его работа. Уж так и день проходит, наступают вечер, новая ночь, рассвет брезжит, пепельница окурками полна доверху, до двух пачек в сутки выдувал Гдов, пока его не хлопнул инфаркт.

В короткие или длинные промежутки бессмысленного или осмысленного бдения над чистым листом Гдов сидел уже не за столом, но за рулем собственного автомобиля, потому что вечно куда-нибудь ехал, часами изнывая в московских пробках. Учил, естественно, английский язык за рулем, неплохо, кстати, выучил, чтобы спросить где-нибудь за границей пива, да только пива ему теперь не надо, потому что пиво ему пить после инфаркта запрещено. Здесь, в машине, он тоже потреблял изрядное количество табачного зелья. «О, пепельница полная бычков!» – как писал один знакомый Гдову графоман, когда Гдов был еще студентом.

Плюс обжорство, конечно же, то явное, то латентное. Студень, водка и колбаска, хрен, соленый огурец… Ходить совсем разучился, в булочную на машине ездил Гдов…

Всё теперь в прошлом, товарищи граждане! Эти глаза не солгут! Сигарет больше не водится в карманах Гдова. Мясного он больше не жрет. Ближе стал писатель и к жизни, которой живет его народ, не являющийся писателем. Уж ходит наш Гдов теперь пешком по земле на длительные расстояния, потому что водить авто ему строжайше запрещено тоже. Не волнуется, поздно уж волноваться. Записывает в книжечку различные сюжеты, слова. Совершенно как в юности, когда его еще не знал никто, даже жена Светлана, подруга дней его разномастных, с которой он собирается достойно встретить старость и которой в этом сочинении уделено непропорционально мало места лишь потому, что этот интернет-роман скорее не о ней, а о том, что вообще происходит с человеком, когда он живет неправильно.

ВОПРОСЫ К ТАКОМУ СТРАННОМУ ЭПИЛОГУ

1. Действительно ли хорошо, что Гдова наконец-то хлопнул инфаркт? Послужило ли это для него суровым, но необходимым жизненным уроком?

2. Правда ли, что курение вредно? Что еще кроме курения вредно человеку? Что нас губит?

3. Есть ли еще хоть какой-нибудь смысл в художественной литературе? А в жизни?

4. Если действительно «Arbeit machtfrei»,как это было написано на воротах фашистского концлагеря Аушвиц-Биркенау, то почему «из этой местности нет пути к жизни», как утверждал Франц Кафка?

5. Правильно ли живут люди?