Текст книги "Странный человек Валька Сорокин"

Автор книги: Евгений Спиридонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Светлая гребенка

А может, учительница ошиблась, сказав ему сегодня:

– Удивительный ты человек, Сорокин. Читать любишь, а книги не бережешь. Убегут они от тебя, поверь мне. Читал «Мойдодыр?»

Валька кивнул и домой убежал.

Сейчас он лежит в кровати и смотрит в папину спину.

Вот папа у Вальки, тот действительно удивительный. Его мама бросила, а он все равно учится. И работает. И Вальку воспитывает. Все говорят, что удивительный.

Вот он, папа: склонился над столом, переписывает в тонкую тетрадь толстую книгу, а настольную лампу загородил другой книгой. Все книги, книги.

– Слушай, пап! – говорит Валька. – Слушай. А что будет, если книги вдруг возьмут и убегут. Что тогда?

– Пустяки, – гудит папа. – Книги, брат, не могут убежать.

– Права не имеют, да?

– Ну, не то чтобы права, а просто не могут. Разве что понарошке.

– Нет, всерьез-всерьез! – Валька приподнимается. – Вот так: возьмут и – рраз! – и нету. Насовсем. Что тогда?

Папа карандаш положил и сказал не то Вальке, не то себе:

– Да-а, дела-а… – Он зачем-то занавеску в окне отдернул и в ночь посмотрел. – Темень, глухота…

– Это без книг, да?

– Что? Ах да!.. А теперь – спать и никаких вопросов!

Положил Валька голову на подушку, и сразу стало, как папа сказал. Темно и глухо стало, и Вальке страшно захотелось почитать. Он протянул руку за книгой, а она – скок! – подпрыгнула, взмахнула обложкой и улетела. Валька замер: вот так штука! Глаза протер, а книги нет. Валька нерешительно потянулся к другой, к третьей… Скок! Скок! Скок! Стоит Валька – и книги стоят. Валька руку протянет – прыг-скок! Потеха. Тогда Валька решил поймать папину книгу и нацелился на самую толстую, неповоротливую, в кожаном переплете. Книга насторожилась. Но и Валька теперь стал хитрый. Он чуть прикрыл глаза, будто задремал от скуки, и когда книга успокоилась, стремглав кинулся на нее. Скок! – книга исчезла.

Валька захлопнул шкаф. Через стекло было видно, как книги попрыгали на свои места и, весело перемигиваясь, смотрели на озадаченного Вальку. Он показал им язык и побежал к Борьке Гусеву. Борька – настоящий друг и живет совсем рядом. А сейчас Борька был какой-то странный.

– Понимаешь… – начал Валька.

Борька кивнул.

– Значит, и от тебя?

Борька снова кивнул. Затем достал из-под шифоньера свой портфель и сунул его Вальке:

– Гляди…

Валька посмотрел. Портфель был тощий, поцарапанный и пустой.

– Бегу вчера, – рассказывал Борька, – из школы бегу. А тут горка. Знаешь, та, наша. Дай, думаю, прокачусь. Сел на портфель – вжжик! И книги – вжжик! Только это осталось. – Борька потряс пустым портфелем. – Пенал – и тот тю-тю!

– Уроки сделал? – спросил Валька.

Борька отрицательно замотал головой:

– Не-е… Как же делать? Учебников нет, почитать нечего. Скукота. И радио не работает. Хотел, понимаешь, с котенком поиграть, так он прячется, боится чего-то.

Из-под дивана выглянул котенок, настороженно прищурился на Борьку, на Вальку… и попятился обратно.

– Достанем? – предложил Валька.

И мальчики приникли к полу.

Под диваном, в самом дальнем углу, зеленые фонари освещали белые усы и темную переносицу.

– Не… Так его не достанешь, – остановил Борька Валькину руку. – Исцарапает еще. Свирепый, знаешь!.. Мясо у мамки спер – едва отняли. Рычит, кусается… Кис-кис-кис… Пусик-Пусик-Пусик Пу-у-усичка. Хоро-о-ший мой.

Котенок отодвинулся еще дальше и фыркнул пренебрежительно:

– Не хочу!

– Почему? – в один голос удивились Валька и Борька.

– Потому. – Котенок лапкой погладил пушистый хвостик. – Я с неграмотными не играю. Дикие они, кусачие.

– Сам ты кусачий! – возмутился Валька.

– Попадешься! – пригрозил Борька.

Котенок только лапкой отмахнулся:

– Как-нибудь!..

Мальчики посмотрели друг на друга и закричали вместе:

– Мы же учимся!

Котенок рассмеялся и руками всплеснул:

– «Учимся»!.. Разве так должны октябрята учиться. – Он приосанился и заговорил, как старшая пионервожатая. – Октябрята – наша надежда, они во всем должны следовать примеру своих старших товарищей – пионеров. В нашей школе четыреста двадцать пять пионеров, из них отличников сто тридцать семь, хорошистов – двести четыре, остальные взяли обязательства исправиться во второй четверти. На высоком уровне в школе проведены следующие мероприятия: неделя высокой успеваемости, месячник дружбы между учащимися младших классов, а также прочитана лекция…

Мальчики сидели перед диваном, как на школьном собрании: чинно сложив руки на коленях, глядя в пол. Жутко хотелось спать. А котенок выпил воды из графина, сказал:

– Прошу еще двадцать минут.

…Валька проснулся, но тут же снова закрыл глаза: очень хотелось спать. И в нахлынувшей дремоте он услышал где-то далеко прозвучавший голос отца:

– Уснул… Проходи, не бойся.

И Вальке показалось, будто кто-то засмеялся и сказал:

– Погаси свет. А то вдруг проснется…

Валька силился вспомнить, где он слышал этот голос, но тут свет погасили и зажгли другой. Валька сидел теперь в классе, а учительница Вера Ильинична рассказывала, как люди жили раньше, как жили их дети и что такое «отдать мальчика в мальчики». В классе было тихо, а когда Вера Ильинична проходила между рядами, все головы поворачивались за ней.

Вдруг в класс вошла завуч и сказала:

– Извините, Вера Ильинична, я на минутку… Дети, – обратилась она ко всем, – вы любите новогоднюю елку?

– Любим!!! – вместе со всеми закричал Валька.

– И подарки от деда-мороза ждете?

– Ждем!!!

Валька очень радовался, что скоро Новый год и елка, и не какая-нибудь обыкновенная, а школьная. Потом каникулы – целые две недели, почти как отпуск у папы. И Валька кричал: «Ждем!»

Завуч улыбнулась:

– Я так и знала. Знала, что любите, знала, что ждете. Тогда передайте своим мамам, чтобы они пришли в школу завтра к семи часам. Мы сообща что-то поделаем, о чем-то поговорим. Не забудете передать?

– Нет!!!

Валька тоже крикнул «нет» и засмеялся, как все. Но замолчал первым, замолчал сразу, вдруг, словно поперхнулся. А завуч строго брови сдвинула и досказала:

– Тот, кто забудет, или чья мама не придет, тот на елку допущен не будет и останется без праздника. Понятно?

– Поня-ятно!!!

Валька больше не кричал и не смеялся вместе со всеми. Воздух в классе сделался сухим и рыхлым, как вата. Он в рот набился и в горле застрял. И все вокруг стало другим: стены в классе не голубыми, а серыми, окна мутными, скособочившимися… Завуч говорит что-то, а Валька не слышит: вата, вата, вата… Душит она, глаза застилает, тяжело на плечи наваливается. Убежать бы куда, спрятаться…

– У кого мама занята или прийти не может, – пробился через вату голос учительницы, – пусть бабушка придет или папа. Без бабушек и пап настоящего праздника у нас не получится. Не так ли, Александра Григорьевна?

– Ммм… – Завуч оглянулась на учительницу. – Да, да, разумеется! И бабушки! И папы! Пусть все приходят!

Она почему-то покраснела, заторопилась и ушла, а Вера Ильинична стала рассказывать, как в прошлом году бабушки убирали елку, и как один папа нарядился дедом морозом и как его никто не узнал, а когда узнали, стало на празднике еще веселее…

Комок в горле размяк, проглотился, и неожиданно для себя Валька сказал громко:

– У меня папа умеет дедом морозом! Он за это приз получал!

Все засмеялись. И Вера Ильинична смеялась тоже, и Валька. В классе опять стало уютно и хорошо.

– А у меня бабушка придет, – тихо сказала девочка Горяева. – Только она старенькая, она только командовать умеет.

И в классе опять засмеялись, и все закричали: «А у меня!.. А у меня!..» Вера Ильинична в ладоши хлопнула, и все исчезло.

…Стало тихо, и кто-то сказал:

– Светает. Мне пора.

– Подожди, – сказал отец. – Ты и так редко ходишь.

– Знаешь… – медленно проговорил первый голос, – если бы у тебя… если бы не было мальчугана…

– Что тогда? – спросил отец.

– Ничего. Это я так…

Когда Валька открыл глаза, папы в комнате не было, настольная лампа не горела, а в окно били лучи утреннего солнца. Валька соскочил с кровати и босиком побежал в спальню отца. Кроме солнца – никого. Измятая постель, у кровати горка окурков. Раз, два, три… семь. Семь окурков. Всю ночь курил отец, с боку на бок ворочался. На подоконнике светлая гребенка лежит. Солнце падает на нее, зубчики светятся, вытягиваются, втыкаются в пол. Красиво. Валька взял гребенку: погасло все. Положил… Косым дождем брызнули лучики с подоконника в комнату. Взял – положил, взял – положил… Здорово. Красиво. И еще приколки на подоконнике. Одна, две… три приколки. Такими волосы закалывают, чтобы не рассыпались, чтобы на плечи не падали. Когда мама причесывается, причесывалась то-есть когда, она приколки во рту держала и вынимала по одной. Вот так: раз – и прикололась, раз – и прикололась…

Валька вздрогнул: это же мама положила гребенку на подоконник! И лишние приколки – тоже положила. Она всегда так делала… делает.

Конечно, это мама положила и ушла.

– Мама!

Дрогнули лучики, засветились ярче, и опять в спальне тишина.

– Мама!!!

И опять тишина.

Валька схватил гребенку, кинулся в комнату… на кухню… Оттуда в коридор… Дверь закрыта. Заперта.

– Папа! – крикнул Валька, прижимая гребенку к себе. Подождал и крикнул громче: – Па-апа!!!

Эхо раскатилось в пустой квартире и затерялось в углах.

«Разве это обязательно»?

Если старый трехколесный велосипед поставить вверх ногами, получится электростанция. Чтобы ток был, надо изо всех сил крутить педалями. И еще динамка нужна и фонарь.

– Ты никуда вечером ехать не собираешься? – спросил Валька, когда отец уходил на работу.

– Вечером? – Вальке показалось, что отец смутился. – Не собираюсь. – Вечером я, брат, буду дома и, это самое… возможно, не один.

– Как хочешь, – согласился Валька. – Велосипед тебе не потребуется?

– Думаю, что нет.

– Вот и хорошо, – сказал Валька и, когда отец ушел, снял с его велосипеда динамику и фару.

Фару Валька приколотил к стене между календарем и часами. Славно получилось. Вот велосипед только по полу ерзает, когда педали крутишь… Пришлось закрепить его гвоздями. И еще динамка не хотела прижиматься к велосипедному колесу. Валька и тут выход нашел – привязал динамку веревкой к кровати.

К обеду электростанция дала ток. Когда вернулся с работы отец, Валька сидел и без передыху крутил педали. Вместе с отцом пришла красивая высокая женщина, от которой сильно пахло духами.

– Та-ак, – сказал отец и переглянулся с красивой женщиной. – Вот мы и дома… Мой рационализатор, кажется, опять что-то изобрел.

Женщина сказала:

– Мальчишки, они такие! – и потрепала Вальку по щеке: – Ну-с… Давай будем знакомиться!

– Здравствуйте! – сказал Валька и вопросительно посмотрел на отца.

– Бука! – Рассмеялась красивая женщина, а отец, крепко растирая затылок ладонью, неловко забормотал:

– Это… Видишь ли, братец мой… Это, как бы тебе сказать… Зоя Михайловна…

– Оставь, Сережа, мы сами. – Зоя Михайловна присела возле электростанции и два раза повернула педаль. – Это что же у тебя?

– ГЭС.

– ГЭС. Что за ГЭС?

Зоя Михайловна улыбнулась, оторвала велосипед от пола, фару от стены, смотала провода высоковольтных линий. Все у нее получалось быстро и ловко.

– Вынеси, Сережа. – Она снова потрепала Вальку по щеке. – Мы не очень умеем играть. Папа у нас работает, ему некогда заняться с мальчиком… – Продолжая говорить, она поправила ковер на полу, одернула скатерть на столе, оторвала от календаря два листочка, один послюнявила и прилепила обратно.

Валька надул было губы, но отец из-за спины Зои Михайловны сделал гримасу и показал ему кулак. «Не возражай, мол, пусть хозяйничает».

Зоя Михайловна села на диван, положила на колени сумочку:

– А теперь подойди сюда!

Валька подошел.

– Закрой глаза.

Валька посмотрел на отца. Отец кивнул. Валька глаза закрыл.

– Та-ак, так-так-так… Открой!

Валька глаза открыл.

Конфеты. Шоколадные. Коробка большая, ленточка зеленая наискосок. На картинке собака с кошкой играет в красивый мяч. «Дружба» – конфеты называются.

– Ты хочешь со мной дружить?

– Хочу, – сказал Валька и покраснел.

– Тогда получай. Э-э, нет! – Зоя Михайловна отдернула руку с конфетами. – Сначала ты меня должен поцеловать и сказать «спасибо!»

Отец усиленно подмаргивал, делал какие-то знаки… Валька побагровел еще больше, поцеловал Зою Михайловну в душистую щечку и сказал «спасибо».

– Вот мы и подружились! – Она поцеловала Вальку в лоб и легко поднялась с дивана. – А теперь давайте наводить порядок!

Они передвигали мебель с одного места на другое, с другого на третье. Вытрясали ковры. Зоя Михайловна порхала из одной комнаты в другую, уверенно командовала отцом, Валькой…

– Принеси мне ножницы. Они в спальне, в тумбочке у кровати!

Валька принес.

– В шифоньере, на средней полке, старое полотенце – подай!

Валька подал.

Она отрезала половину…

– Что с тобой? Тебе жалко?

– Ничего и не жалко!

Валька насупился, отошел, постоял в прихожей и на ум ему пришло встречавшееся в сказках слово – мачеха! Вот кто она такая. Она и в доме не первый раз: знает, где что лежит, командует, будто хозяйка.

Значит, мамы нет и не будет.

Теперь будет мачеха.

Красивая мачеха…

«Женщина со скрипом». Так уличный сапожник называет красивых женщин. И при этом языком прищелкивает и молотком крепче стучит. Будьте Здоровы! – так сапожника зовут и ходят к нему за набойками. И Валька ходил. А теперь будет ходить мачеха. И в школу она будет приходить, и все будут кричать: «Мачеха! Мачеха пришла!» А может, она еще ничего. Может, хорошая.

Валька думал обо всем сразу. На него навалилось какое-то отупение, он словно провалился в яму, в которой тепло и темно и, если не шевелиться, удобно. Это как страшный сои под мягкой подушкой. Валька сделал отчаянную попытку проснуться. Он поймал отца в коридоре, схватил его за рукав:

– Пап! Скажи, пап! Разве это обязательно?

Отец оглянулся, не видит ли Зоя Михайловна:

– Чудак-человек! Тебе же лучше будет! – И, громыхая пустым ведром, побежал за водой.

Тогда Валька пошел к сараю и, ковыряя палочкой землю, сидел там, пока его не позвали к столу.

За ужином пили вино. Отец хотел капнуть в рюмку для Вальки.

– Ты что? – Зоя Михайловна остановила его руку. – Ребенку?! Вино?!. Я вижу, ты нисколько не разбираешься в педагогике. Мне самой придется заняться воспитанием.

Валька ковырял вилкой в ногтях. Зоя Михайловна отобрала вилку.

– Очевидно, это ее манеры, – сказала она отцу и снова повернулась к Вальке. – Ты хочешь, чтобы у тебя была мама?

– У меня есть! – хрипло сказал Валька.

Отец поперхнулся чаем. Зоя Михайловна рассмеялась:

– Глупый, глупый малыш! Теперь я буду тебе мамой. Мы с твоим папой поженились.

– Ну и пусть, – сказал Валька, – а мама у меня все равно есть. Она… она недавно приходила.

Отец скрипнул стулом.

– Что ты болтаешь, Валька!

– Понимаю! – мерзлым голосом проговорила Зоя Михайловна.

– Нет-нет, – заторопился отец, – ты не так подумала… Он вечно… он такой фантазер.

– Хорошо! – перебила Зоя Михайловна. – Пей чай, а я постараюсь подумать «так». – И она села ровно и прямо, не обращая больше внимания на Вальку. Лицо ее, чуть зарумянившееся, стало опять холодным, красивым и еще более чужим.

Наступило молчание. Отец выпил еще рюмку водки, подцепил огурец на вилку, уронил на скатерть и стал крошить его ножом. Валька вылез из-за стола и ушел на веранду. В столовой заговорили:

– Браво, Сережа! Оч-чень мило! А ведь ты говорил, что она ушла давно. А твой сын, оказывается, видится с ней.

Валька плотней прикрыл дверь и достал ящик с игрушками.

Значит, это не мама, а она приходила ночью. Значит, это ее гребенка, с зубчиками, как солнечные лучи. А Валька спрятал гребенку среди самых любимых игрушек. Она была, как ласка, как знак, что мама не забыла, помнит, любит его… У взрослых свои секреты. И у Вальки тогда тоже появился секрет. Он каждое утро пробирался в спальню отца. И мама не забывала его: она оставляла то брошку, то зеркальце, то губную помаду…

Оставаясь дома один, он перебирал, гладил их… И ждал, ждал… А пришла мачеха.

Валька сложил вещи в коробку из-под ботинок и понес их в гостиную.

Отец держал руку Зои Михайловны в своей и говорил что-то ласковое. Зоя Михайловна слушала с выражением снисходительной доброты, будто она прощала. Оглянувшись на скрипнувшую дверь, отец закашлялся, достал из кармана платок… Зоя Михайловна покачала головой, строго и вопросительно посмотрела на Вальку.

– Вот… – Валька подошел к столу, поставил коробку и заплакал.

Бабка Варвара

Сегодня воскресенье.

На улице ни души: трава да солнце. Лишь курица одинокая под лопухами копается. Пошаркает ножкой, покидает землицы, на небо взглянет и другой ножкой зашаркает: шурх-шурх!..

Валька бросил в курицу камнем. Она отбежала, оглянулась и снова принялась яму копать. Обеими ногами, без передыху: шурх-шурх! шурх-шурх! Только голова над лопухами мотается. Валька подождал немного и опять камнем бросил. Курица отбежала еще дальше – и там земля полетела.

Скукота!

Валька сел к забору, прислонился к нему спиной. Доски горячие, жар от них колючий, сухой. Будто репейника за шиворот насыпали. Валька отодвинулся.

Домашняя библиотечка теперь на замке: не разбежишься почитать. Зоя Михайловна сама книги выдает, следит, чтобы Валька «нерекомендованные» не читал.

Купила вчера книжку, велела Вальке прочесть. Он полистал-полистал: лобуда, скулы сводит. Бросил.

– Ты что? – Лицо у Зои Михайловны, когда она воспитательную работу проводит, ровное, чистое: ни морщинки на нем, ни облачка. Как молоко, когда с него пенки снимут.

– Ты не хочешь читать?

– Книга дребузневая.

– Как ты сказал?

– Дребузневая.

Когда мачеха сердится, у нее одна бровь кверху ползет, а другая книзу.

– Читай!

– Не хочу!

– Сядь на диван и читай!

– Сяду, а читать не буду!

После этого Валька два часа в углу простоял: с портфелем в одной руке и с книгой – в другой. Потеха! Потом Зоя Михайловна книгу взяла и стала вслух читать. Она – на диване, Валька – в углу, а по комнате слова катаются. Отдельные слова интересные попадались, и Валька стал подбирать их и в пирамиду складывать. Сложит-сложит – и прочитает. Один раз получилось: «Владимир Мономах набрал два десятка яиц и закричал: «Голенькие!» Валька стоял в углу и потихоньку смеялся. Потеха. Вторая пирамида получилась еще интересней: «Прасковья померла и выпустила изо рта облако махорочного дыма». Валька фыркнул от удовольствия и попросил:

– Я сам хочу читать.

Зоя Михайловна погладила его по голове, сказала:

– Вот видишь! Я же знала, что тебе понравится, – и ушла на кухню.

А Валька взял книгу и стал переставлять в ней слова.

Сегодня отец с Зоей Михайловной в парк пошел. Река там. Мостки наплавные, лежаки на них, вышка. На берегу песок. Лежишь: животу щекотно, спине горячо. Песчинки одна к одной, пересыпай их из ладошки в ладошку. Отец, конечно, лимонаду принес, бутылки закопал возле самой воды; горлышки торчат, волна пробки лижет… А Валька купаться не пошел. Неохота ему с Зоей Михайловной купаться. «Больше трех минут в воде не будь». «Не плавай». Сиди, ее сарафан карауль.

Прошелся Валька вдоль забора: туда-сюда… Сел – не сидится. Встал и во двор пошел.

Под крыльцом игровая – бойконур называется.

Валька доску секретную отодвинул, в щель просунулся, забрался под крыльцо, вытянул из совсекретного угла ящик, открыл… Так и есть! Порох отсырел, даже мешочек влажный. На таком порохе не взлетишь высоко. И контейнер с кабиной почернели-заржавели. Сушить все надо, чистить. В этом году, наверное, запуск не удастся: не все технические вопросы решены. А бутылке с керосином ничего не сделалось. Валька открыл бутылку, понюхал: даже не выдохся керосин. Мало, наверное, одной бутылки для запуска. Может шлепнуться ракета на полигон. Или, может быть, сделать наоборот: первая ступень чтобы на твердом топливе работала, а вторая – на жидком? Так, пожалуй, лучше. Трубу надо доставать хорошую. У водосточной стенки тонкие, разорвать может… И насчет подготовки космонавта пора как следует подумать… Кот Мурзик забастовал, тренажер-качели за версту обегает, шипит на них. Боится кот наземной подготовки. Словом, без дублера не обойтись… Кого назначить?

Перебирая детали ракеты-носителя, Валька озабоченно морщил лоб.

Скрипнула калитка. Валька к щелочке приник: бабка Варвара. Бабка Нашатырный Спирт. Вредоносная старуха. Только скажет она: «Разобьете окно, оглашенные!», как мяч сам собой поворачивается и – бух в стекло! Однажды Валька сам видел и слышал: зашумела-зашумела бабка на улице, в сторону огородов показывает. А там, в шалаше, мальчишки играли. Бабка руками машет, шумит: «Сожгут, окаянные! Беспременно сожгут!» Только она так сказала, шалаш вспыхнул и задымил. Все наперед бабка знает. До революции, наверное, колдуньей работала.

Бабка Варвара двор оглядела, на крылечко поднялась, в дверь поторкалась:

– И-э-э-эй! Хозя-ва-а! – И, не дождавшись ответа, зашмыгала: – Ишь ты! Скажи ж ты! Боже ж…

Поторкалась-поторкалась бабка в дверь, в окно поглядела, спустилась с крылечка, козырьком ладошку приставила… На сарай смотрит. Валька ждал, что она посмотрит, повернется и уйдет несолоно хлебавши, а бабка взяла скамеечку маленькую и, бормоча что-то, уселась себе. Как раз напротив лаза секретного. Надолго, видать, уселась.

Под крыльцом сразу неуютно стало. Сидеть, в три погибели согнувшись, мало удовольствия. Земля голая. Сыро, неприятно. А вылезать нельзя: узнают тогда про лаз секретный.

Бабка побормотала-побормотала и вроде носом клевать начала. Попробуй теперь ее с места стронуть.

– Гав! Гав! – осторожно потявкал Валька.

Бабка прислушалась.

– Рры-ы!.. Гав! Гав!

– Никак, собаку завели, – зашевелилась бабка. – Вот я тебя камнем сейчас, окаянную. – И в самом деле камень подняла.

– Не надо! – закричал Валька. – Это я! – И неловко пятясь, стал выбираться на свет.

– То-то голосок-то, слышу, знакомый, – сказала старуха. – Тявкает, слышу. Никак, думаю, тот самый малец, который ко мне за рябиной лазил.

Валька побагровел.

– Гулять ушли сами-то?

– Гулять.

– А ты садись, милый, садись, чем под крыльцом-то зябнуть. Хороша погодка-то больно. Жарынь!

Вблизи бабка Варвара нестрашная. Прокопченная она здорово, в узелках вся. А так ничего… Лицо, хоть и темное, в морщинках все, а не злое.

Валька сел. Бабка тоже поудобней устроилась, плечом к стволу груши притулилась, платочек поправила, повздыхала шумно.

– Я ведь чего… чего я, вижу, тоскует… Один, мол, дома. Беспременно, беспременно шалить начнет… беспременно. Поколачивает она тебя?

Валька покраснел, через губу сплюнул, сказал, нахмурившись:

– В угол вчера ставила.

– Ишь как, – пробормотала бабка. – А отец-то, чай, любит тебя?

– Любит, – сказал Валька. – Только он ее боится. А так он хороший.

Бабка потыкала костлявой рукой Вальке в голову – считай, погладила – и вздохнула:

– Учишься-то хорошо?

– Каникулы сейчас, – уклонился Валька от ответа.

– Ну ты поиграй, поиграй, малый, а я посижу на солнышке. Внук у меня… Бо-ольшой ученый стал. Письма теперь все шлет, к себе зовет. – Она помолчала. – Сына-то убили у меня… Один внук остался. А невестка все бегала-хлопотала, а потом, узнала когда, руки на себя наложила.

– Фашисты убили? – тихо спросил Валька.

– Фашисты… фашисты и есть… – В груди у бабки что-то забулькало-заклокотало. Она передохнула. – Уеду, правнуков нянчить уеду. Тоска мне здесь-то.

…Жара спадала. Тень от груши передвинулась к тропочке, дотянулась до забора, стала медленно вползать на него. Оживленно переговариваясь, протопала по улице группа людей. Люди семьями возвращались из парка. Кто-то протрещал по забору палкой: тра-та-та-та…

– Пойду, – поднялась бабка. – Скоро, чай, и твои придут… Ты, гляди, с огнем не балуй под крыльцом-то. Долго ли до греха!

– Не буду, – пообещал Валька.

Он проводил бабку за калитку, смотрел, как она переходит дорогу. Хатка ее стояла наискосок. Потемневшая, с покосившимися наличниками над ясными окнами, за похилившимся палисадничком хатка была похожа на бабку: маленькую, глазастую, в ситцевом передничке поверх темного платья. Только платочки на головах разные: крыша у хатки зеленая, облезлая, а косынка у бабки пестренькая, веселая.

– Бабушка! – нерешительно позвал Валька.

Бабка остановилась:

– Чего, милый?

– Вы приходите еще, – стесняясь чего-то, попросил Валька.

– Приду. Беспременно приду. Только уж с огнем-то не шали Христа ради.

– Я, честное пионерское, не буду.

Валька загляделся на бабку: вот она дорогу перешла, калитку открыла, вот ее косынка в окне промелькнула… Раздумался Валька и не заметил, как подошел отец с мачехой.

– Как ты провел день? – Зоя Михайловна во двор шагнула, соломенную шляпку за спину забросила. Платье на ней легкое, прозрачное, ветерок цветы шевелит-разбрасывает, Зоя Михайловна подол рукой поправляет. – Кто-то был?

– Никого не было.

– А это что?

Валька даже поперхнулся: секретная лазейка под крыльцо оставалась открытой.

– Что это?

– Это… это доска. Оторвалась доска! – Валька кинулся к доске, приладил ее, застучал по ней кулаком. – Я ее прибить хотел!

– Подожди! – Зоя Михайловна прищелкнула пальцами. – Сережа, будь добр, загляни под крылечко.

Доска упала.

Отец поставил сумку на землю, опустился на корточки, просунул голову в лазейку… Протиснулся дальше: Валька не сводил взгляда с его икр, туго обтянутых штанинами. Теперь ничего нельзя сделать. Сейчас отец вылезет и…

Утром Валька рано встал и на улицу вышел, потому что разговор в спальне услышал:

– Ты губишь его своей мягкотелостью! Он вырастает… Он стоит в углу, а по затылку видно, как он кривляется и смеется. Это ему потеха. Я для вас обоих – потеха!

– Но, Зоинька… я всегда считал телесные наказания…

– Он считал! Макаренко! Ты не видишь, куда он катится? Где твое мужское слово? Власть отца?

…Отец вылез, отряхнул ладони:

– Сырость. Когда крыльцо моешь, воды много льешь. – Он взял доску, поставил на место, пристукнул. – Ничего там нет.

Отец хмуро отвернулся, пошел к рукомойнику.

«…Прощай! – думал я об отце. – Сейчас мне двенадцать, через пять – будет семнадцать, детство пройдет, и в мальчишеские годы мы с тобой больше не встретимся.

Помнишь, как в глухом лесу звонко и печально куковала кукушка и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонек в поле и дружно распевали твои простые солдатские песни.

Помнишь, как из окна вагона ты показал мне однажды пустую поляну в желтых одуванчиках, стог сена, шалаш, бугор, березу? «А на этой березе, – сказал ты, – сидела тогда птица ворон и каркала отрывисто: карр… карр!» И вашего народу много полегло на той поляне. И ты лежал вон там, чуть правей бугра, – в серой полыни, где бродит сейчас пятнистый бычок-теленок и мычит: муу-муу! Должно быть, заблудился, толстый дурак, и теперь боится, что выйдут из лесу и сожрут его волки.

…Прощай! – засыпал я. – Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись…»

Валька отложил книгу и прикрыл глаза.

Теперь будет так: «Это что такое?» – спросит отец. Обольется Валька стыдом за него, голову виновато опустит. «Что это такое, – спрашиваю?» – повысит голос отец и шагнет ближе, дрожащими пальцами расправляя ремень. Захлебнется Валькино сердце… «Проси прощения!» – чужим голосом прикажет отец. «Сам проси!» – крикнет Валька, и тогда… Будет ночь впереди и горящая поясница. А за ужином изучающая улыбка мачехи и суровое покашливание трусливого человека. И горький хлеб вприкуску с молчанием. Теперь будет так…

Книга падает на пол.

За окном глухая ночь. Давно прекратился шепот в спальне. Тускло горит ночничок. Валяется на полу запретная книга. В книжном шкафу торчит забытый мачехой ключ. Пусть торчит, пусть валяется. Теперь будет так…

…Прощай! – засыпает Валька. – Бьют барабаны марш-поход. Каждому отряду своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись…