Текст книги "Загон"

Автор книги: Евгений Прошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Послезавтра, подумал Андрей. Подумал, и почувствовал что-то похожее на вибрацию. Он представил, как внутри, в голове или в животе – неважно, заводится некий моторчик. Скоро моторчик разгонится и понесет его в центр. Пусть медленно. Лишь бы из блока. Послезавтра…

* * *

– Выкобениваешься, Царапин?

Вопрос прозвучал так близко, что Илья принял его за фразу из сериала.

– Вы чего, овчарки лишайные, мозгами попутались?! – прошипел он. – Только недавно вызывали, и опять… Ни минуты покоя!

Выключив монитор, Илья придавил микрокнопку в часах и сказал:

– На связи… Не выкобениваюсь я. Лежу, никому не мешаю. Телик смотрю.

– Телемонитор надо было обычный брать, как у всех соседей, а ты самый модный хапнул. Хуже ребенка!

Голос звенел в районе левого уха и резонансом разносился по всему черепу.

– Через Сеть определили? Вы мой монитор не трогайте. Имею право. Лимит по карте я рассматриваю как командировочные.

– Рассматривай, как хочешь. Тебя не для этого вызвали.

– Догадываюсь, – буркнул Илья в браслет. – Что-то срочное?

– Во-первых, мы решили облегчить тебе задачу. Завтра организуем подставочку – будет возможность сойтись с объектом поближе. И попробуй ее упустить!

– Завтра я иду на конвертер, – возразил он. – Дерьмо в чан заливать. Сами же велели…

– Опоздаешь немножко. Подробности получишь позже, это не главное. Главное – то, что во-вторых. Тебе поручается акция устранения.

– Как-как? Устрашения?

– Ты все понял, Царапин. Прекрасно понял. И незачем переспрашивать. Лучше, если это будет несчастный случай, правда, на такой класс я не рассчитываю. Сойдет и бытовуха. Адрес запоминай сразу…

– Погодите! Вы что же, палача из меня делаете?!

– Универсала, – веско произнесли в динамике. – Надо уметь не только щупать, но и за горло брать. Все надо уметь.

– Нет.

– Да, гражданин Царапин, да, – сказал голос, особо выделив слово «гражданин».

Намек был ясен: выбора ему не оставляли. Как и в тот раз, в самом начале. Тогда он тоже не выбирал. Ему просто объяснили, чего от него хотят, и он согласился. Никто не ожидал, что он откажется, – потому, что отказаться Илья не мог.

– Адрес… – раздалось за ухом.

– Да… – выдавил он. – Говорите, я слушаю.

Ему назвали блок, дом и квартиру. И пожелали удачи. Кто называл, кто желал – об этом Илья не имел ни малейшего представления.

За все время сотрудничества с неотложкой он видел лишь двоих, и то в сумерках, без лиц. Его перевозили в закрытой кабине, водили по глухим коридорам, всегда – с завязанными глазами. Он даже оправлялся, не снимая повязки. Это было противно, но все же не так, как тридцать лет каторги. Тридцать лет за то, что всегда оценивалось не выше трех.

Илья воскресил в памяти роковую строку из выставочного каталога: «М.Куркина. ЖИРАФ ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ. Середина XXI века Новой Эры. 20х18 см. Холст, масло».

Многие считали этот случай курьезом. По какому-то идиотскому совпадению, в ту самую минуту, когда Илья взламывал охранную систему Пражского музея, в Южно-Сахалинске состоялась конференция Юнеско, объявившая «Жирафа» достоянием мировой культуры. Когда Илья упаковывал картину в пенал, она уже не принадлежала частному коллекционеру Солу Вайсбергу, она являлась собственностью Тотальной Демократической Республики.

Если б Илья отложил поход в музей на пару часов, все было бы иначе. Старое воровское правило «крадешь у Республики – крадешь у себя» он соблюдал не из кокетства. Покушений на государственное имущество правосудие не прощало. Тридцать лет каторги – за картинку размером двадцать на восемнадцать. Аккурат по месяцу за квадратный сантиметр.

Илья сидел в камере и плакал от отчаяния. И тут появились эти двое. Точнее, сперва погас свет.

В полной темноте ему рассказали про эпидемию среди черов и про неотложную психиатрическую помощь – не то, чтобы очень секретную, но как бы слегка негласную. Илья еще не знал, чего от него хотят, но заранее был готов на все. Другой возможности избежать каторги ему бы не представилось.

Илье завязали глаза и куда-то отвезли.

Через месяц, после короткой подготовки, его отпустили – с новыми документами и первым заданием. Задание было легким, почти смехотворным. Ему поручили какую-то мелочь: встретиться, познакомиться, выспросить…

Голос во вшитом динамике обещал когда-нибудь отпустить его по-настоящему, насовсем. Временами ему казалось, что этот миг уже близко. Теперь Илья понял: ему врали. У хозяев не было причин мазать его кровью, чтобы привязать крепче. Его просто двигали по службе – из простых наблюдателей в… исполнители?.. В «универсалы», так ему сказали.

Илья дошел до кухни и налил в чашку воды. Жадно выпил и налил вторую – это позволяло отложить решение еще на несколько секунд.

Выполнить работу качественно – значит убивать и дальше. Провалить дело – значит поехать на каторгу. Можно удрать, но кто поручится, что вместе с динамиком ему не вшили маячок? Можно достать терминал и учинить скандал на всю Сеть. Только что он поведает миру? Лиц не видел, имен не знает… И даже если люди поверят, каторги ему не избежать. Такие приговоры не обжалуют.

У Ильи снова не было выбора – как и в тот день, когда в камере погас свет и открылась дверь…

Он достал из выдвижного ящика здоровый хозяйственный нож и попробовал лезвие на ноготь. Совершенно тупое. Илья поискал в шкафчике точилку. Загадал: найдет или не найдет?

Точилки в доме не было, и это значило… это значило, что…

– Значит, чер умрет больно, – сказал Илья вслух.

На улице творилось что-то странное. Женщины щеголяли в одинаковых кофтах – зрелище было и смешным, и жутким. Илья провел в окраинных блоках уже достаточно, но такого единообразия в одежде еще не видел.

«Черы глупеют, – отметил он брезгливо. – Однако неотложке надо подумать о методах более гуманных. Черы – пусть безмозглые, но все же люди, и резать их, как скот, не годится».

Илья вышел на площадке семнадцатого этажа и остановился у двери с рукописной табличкой: «Тарасов В.А. ЧЕР».

– Ох ты, боже ж мой… – пробормотал он. – Оскорбленное самолюбие, да?

Он врезал ногой по металлической накладке. Дверь, вместо того чтобы затрещать, легко распахнулась и ударилась о какие-то коробки в прихожей.

– Открыто! – крикнули из комнаты.

– Еще бы…

Илья неслышно сдвинул ручку замка и, расстегнув на рубашке среднюю пуговицу, достал завернутый в газету нож.

– Открыто, что вы там стоите?

– Уже нет… – Он бросил газету на пол и, заглянув для порядка на кухню, протиснулся между шкафом и кроватью.

Посторонних в квартире не было. Чер Тарасов занимался не то уборкой, не то переездом – повсюду лежали какие-то тряпки, перевязанные бечевкой книжки и прочее барахло. У стены возвышалась стопка ящиков из овощной лавки.

Чер оторвался от полупустой коробки и посмотрел на Илью – иронично, поверх допотопных очков в роговой оправе. Тарасову было около шестидесяти, но он был еще крепок – с крупным лицом, большими руками и довольно мощным торсом. Очки его только портили.

– Вот такие вы, да? Неотложка…

Ножа Тарасов не испугался, и это было неприятно.

– А я вас завтра ждал, – сказал он. – Ошибся.

Тарасов снял очки и покусал толстую дужку. Без очков он выглядел серьезней.

– Мы с тобой нигде не встречались? – спросил Илья. – Погоди… Ты вчера на конвертере не был?

– Был.

– Ты работаешь? Ну вот, статус приличный. И что тебе неймется, чер Тарасов? Не жизнь – красота! Линейка – бесплатно: сел и поехал. В лавке тоже все бесплатно. Харчи, шмотки – чего душе угодно! Хочешь – ходи на работу, не хочешь – на кровати валяйся, кино смотри с утра до ночи. А ты мешаешь…

– Кому же я мешаю?

– Всем! Всем мешаешь, чер.

– И тебе?

Тарасов говорил, как нормальный человек, и вел себя тоже – как нормальный, но Илья знал: это фикция. Ему еще на первом инструктаже объяснили, что настоящее сумасшествие умеет маскироваться. Тот, кто гуляет по улице без трусов или мнит себя Наполеоном, практически безвреден. Хуже с такими вот «нормальными». Пока они не начнут действовать, их не определишь. А когда начнут, бывает уже поздно.

– Ты обществу мешаешь, – нашелся Илья.

– А общество – это кто?

– Вообще… – он широко повел рукой. – Люди.

– А я – кто?

Илье захотелось ответить позаковыристей, но на ум ничего не пришло.

Пора кончать, понял он. Этот восьмидесятибалльный дебил нарочно голову дурит, отвлекает.

– Мне не избежать… – сказал Тарасов. – Судьба человека не может отличаться от судьбы человечества. Я к твоим услугам, палач.

Илья кончиком ножа почесал себе спину.

– Я не палач.

– Тогда санитар. Любая мотивация хороша, если она действенна.

– Тарасов… сколько у тебя баллов?

– Ты в курсе. – Он медленно надел очки и расправил плечи. – Давай, санитар. Спасай свое общество.

Что-то было не так. На месте врача Илья без сомнений поставил бы диагноз «болен мозгами». Но сейчас диагноз приравнивался к смертному приговору. Тарасовым, конечно, надо было заниматься – лечить, лечить и лечить. Но не убивать. Если казнить всех странных людей на Земле, то кто же останется?..

– Царапин! – проскрежетало в динамике. – Ты сделал?

– Нет…

– Связь!

Илья выругался и, нажав кнопку, ответил:

– Нет еще. Но я на месте. Кое-что выясню…

– Царапин, не трепись с ним. Выполняй и уходи. Быстро!

– Начальство беспокоит? – улыбнулся Тарасов, снова снимая очки.

– Что ты молчишь, Царапин? – гаркнули за ухом.

Тарасов, глядя на Илью, затрясся от безмолвного смеха и потянулся к карману, из которого торчал белоснежный платок.

– Царапин! Вопросов объекту не задавать! – надрывался динамик, тревожа какой-то хилый нерв возле уха. – Объект опасен. Предупреждаю тебя, Царапин!..

– Да все, все!.. Все! – повторил Илья, прижимая часы к подбородку.

Он на секунду выпустил чера из поля зрения, а когда повернулся, увидел, что тот находится гораздо ближе, чем раньше. Тарасов завершал длинное движение правой кистью, в которой вдруг что-то блеснуло. Не позволяя себе анализировать, Илья выбросил вперед руку с ножом, выбросил так резко и далеко, как только мог.

Рефлексов за четыре года спокойной жизни он не утратил. Илье приходилось сидеть не только на западе Европы, но и в местах менее комфортных, например, в Африке или на юге Камчатки, где слово «юг» кажется издевательством. Правильно вести себя в тюрьме Илья научился еще в первый срок, и особых проблем у него не возникало, но кроме проблем особых были и рядовые, каждодневные – они-то и дали ему множество полезных навыков.

За ухом все говорили и говорили, но Илья уже не слушал. Голова кружилась от зуда, и чтобы как-то занять руку, он продолжал колоть тело – сначала сползающее, а потом и лежащее. Силы в этих ударах было меньше, тупой нож не входил и на половину, но прежде чем Илья выдохся и упал в кресло, вся комната покрылась бордовыми брызгами.

– Заткнитесь вы там… – прошептал он.

– Выполнил? Как?

– «С особой жестокостью», – безразлично произнес Илья.

– Результат гарантирован?

– Да уж…

– Хорошо, уходи. Не забудь о следах!

– Не забуду. – Он осмотрел заляпанные ладони. – Следы уберу. Вот отмоюсь ли…

– Что?! Царапин, что у тебя?

– Ладно… отбой.

Тарасов, распластавшись, занял все свободное пространство, и чтобы выйти из комнаты, Илье пришлось оттаскивать его в сторону. Правый кулак мертвого чера задел за ножку кровати, и из него что-то выскользнуло. Илья присел на корточки и подцепил предмет ножом. Одна из дужек отломилась, а стекла были измазаны кровью, и уже не блестели.

На кухне Илья пустил воду и нагнулся над раковиной. Поплескавшись минут десять, он еще раз посмотрел на свои руки. Чистые. Не очень-то и замарался…

Глава 4
Среда

Андрей со вздохом закрутил вентиль. Пена в баке бурлила, но не так задорно, как раньше, – работала всего одна труба, да и та не в полную силу. Переваривать быстрее сегодня Барсик не мог.

«Небось, не тем накормили,” – озаботился Андрей. И хотя он помнил, что Барсик поглощает все, кроме камней и железа, он продолжал развивать эту мысль. Думать о чем-то другом он был не в состоянии.

– Ясно, отравили, – пробормотал Андрей. – Дрянь какую-нибудь подсунули, а ты, глупенький, стрескал. Им-то что, им главное производительность, объемы. А ты и веришь. А придет какой-нибудь Царапин – ему же наплевать. Он только о себе… Или не отравили – слово плохое сказали. Ты же понимаешь. Ты такой, да… Все понимаешь.

Андрей погладил стеклянный колпак и взял из шкафа позавчерашнюю бутылку лимонада.

– Белкин, как дела? – крикнула в ухе радиотаблетка.

– Худо ему.

– Да что ж вы все?.. – обозлился крикнул Чумаков. – Какая смена уже талдычит: «больной, больной!..» Ты второй вентиль не пробовал?

– Закрыл я его. Столько он не ест.

– Ну, черт с ним. До вечера подождем, а там решим. Если не очухается, будем резать.

– Оперировать? – уточнил Андрей.

– Как хочешь, так и называй. Молись, чтоб не в твою смену.

– Это страшно?

– Да. Вонища страшная. Крышку же снимать придется.

– Ветеринары придут?

– Сами управимся. Опустим в бак мясорубку, и…

– Мясорубку?!

Андрей надеялся, что бригадир, как всегда, глумится.

– Не настоящую, конечно, – сказал Чумаков. – Но они похожи. Винт огромный, по диаметру бака, и лопасти у него острые, как бритва. И с зубцами. Порубим твоего монстра и запустим в емкость нового.

Чумаков не скрывал, что разговор доставляет ему удовольствие.

– Естественная ротация, – пояснил он. – Новый монстрик сначала подрастет, наберет массу, а потом включится в наше грязное дело.

– Вы хотите его убить?! – воскликнул Андрей. – Но его можно вылечить! Те, кто его создал…

– Ты рехнулся, Белкин. Все, мне некогда. Отбой.

Андрей судорожно глотнул из бутылки и сел на стульчик. Такой жути он еще не слышал. Сунуть в живое существо пропеллер!.. и скормить останки его родственнику! Какая-то «ротация»… Не иначе, от слова «рот». Но почему естественная? Что, жрать друг друга – это естественно?!

– Барсик… – робко позвал Андрей. – Барсик! Неужели и ты?.. ты тоже ел кого-то из своих? Нет. Ты бы не стал. Ты на такое не способен.

Существо в баке молчало.

Андрей допил лимонад и кинул бутылку в ведро. Бутылка пролетела мимо, и он, крякнув, пошел ее поднимать. Обходя круглую емкость, он заметил, что на ней чего-то не хватает. Кепка, прикрывавшая бирку, пропала.

Вот в чем дело! Кепку кто-то убрал, и номер с позорным кодом «НР» – «неразумный» оказался на всеобщем обозрении. И Барсик… он так этого стеснялся… вот, от чего он болеет. Черствые люди… Рубить живое! Он же просто обиделся. За это не убивают.

Андрей проверил все шкафы – кепки нигде не было. Ценности она не представляла, в гуманитарке таких навалом, а с карточки за нее спишут не больше, чем за шнурки. Позариться на нее никто не мог, значит, убрали специально. Чумаков?.. Нет, он сюда заходит редко. Из своих кто-то? Но зачем?

Андрей снова поискал – тщательно, на каждой полке, и, ничего не найдя, снял с себя халат.

– Не печалься, Барсик, мы все прикроем. Пока будет так, а потом я что-нибудь из дома принесу. Или, хочешь, краску в лавке возьмем? Замажем твою бирку в несколько слоев, чтобы никто и никогда…

Убедившись, что халат держится на винте крепко, Андрей вгляделся в бурлящую пену.

– Надо, Барсик, пойми, – ласково проговорил он. – Надо кушать больше. От этого и тебе будет хорошо, и остальным. И Чумакову тоже. Простим его, Барсик, правда? Он как бы инвалид, Чумаков этот. Так, вроде, незаметно, а поближе его узнаешь, и жалко становится. У него нет чего-то важного. Может, половину души отрезали, или в сердце что-то нарушено. И еще… они ведь, не черы, тоже со своими проблемами… Им за все платить надо. Вот я тебе краску задаром возьму, а Чумакову пришлось бы за деньги…

Андрей прижался щекой к теплому стеклу и продолжал нашептывать. Он рассказывал Барсику о странном поведении Никиты Николаевича, о своей бывшей наставнице Эльзе Васильевне, о Сергее Сергеевиче и его замечательном приборчике, и о повышении интеллект-статуса, и о покупке терминала…

Когда Андрей оторвался от колпака, то обнаружил, что пены в емкости стало чуть меньше. Уровень падал, Барсик начал есть активней.

– Какой ты молодец!

Андрей вызвал бригадира и победно сообщил, что операция Барсику уже не требуется. Чумаков что-то пролаял и отключился – он был занят.

До вечера Андрей так и не присел. У Барсика еще случались кризисы – он то взбрыкивал и отказывался есть совсем, то опять брался за ум, заставляя Андрея бежать к трубе и раскручивать вентили. Андрей даже подумывал, не остаться ли ему на следующую смену – естественно, бесплатно. Раньше, когда его менял профессор, он уходил с конвертера со спокойной душой, но на новенького, Царапина, полагаться было нельзя.

– Угробит он моего Барсика, – бормотал Андрей. – Окончательно угробит, ему же наплевать.

– Белкин, как дела? – проревело в ухе.

– Два канала, – доложил он с гордостью.

– Два?.. – задумался бригадир. – Штатный минимум… Добро, пускай пока поживет. Да, вот что! После тебя сегодня Новиков заступит.

– Новиков?! – Андрей подпрыгнул от радости.

– Царапин опаздывает, просил подменить. Он, видишь ли, плохо себя чувствует. Трудяга!.. – хмыкнул Чумаков. – Еще раз почувствует себя плохо – будет себя чувствовать безработным. Нам тут хворые не нужны. Верно говорю, Белкин?

– Верно!

Новиков пришел минут через десять. Андрей обрисовал ему ситуацию и молча показал на висящий поверх таблички халат. Сменщик так же молча покачал головой. Кепку снял не он, конечно. Андрей на него и не думал. Новиков, с виду неприступный и вечно злой, был человеком неплохим.

На улице еще не стемнело, и у помойки Андрей решил не останавливаться. В следующий раз смена закончится позже, вот тогда можно будет полюбоваться, а сегодня он что-то уморился. Барсик, стервец, совсем его загонял.

На полпути к линейке, когда Андрей проходил мимо лесопосадок, ему вдруг показалось, что из деревьев доносятся какие-то вопли. Он нерешительно оглянулся – по территории конвертера ползало четыре комбайна, у станции виднелась чья-то спина; больше поблизости никого не было.

Крик послышался снова, уже отчетливо. Кто-то звал на помощь.

Если Андрея о чем-то просили, то он, как правило, откликался. Но сейчас он почему-то вспомнил слова профессора про незнакомку в кустах. Сойдя с дорожки, он остановился и закусил губу. Хоть Никита Николаевич и ослаб рассудком, до полного маразма ему было далеко.

– Убива-ают!! – завопили из рощи.

Срывающийся в хрип голос принадлежал мужчине, и Андрей, обругав себя трусом, помчался к деревьям.

Дрались трое, точнее, драка уже закончилась, и началось дикое, жесточайшее избиение. Молодые парни в разодранных майках молотили ногами едва шевелящееся тело. Человек на земле тихо мычал. Все, на что у него осталось сил, – это подтянуть колени в животу и закрыть лицо.

Андрей на ходу подобрал толстую палку и врезал одному из подонков по спине. Дубина с чавканьем разломилась, и у него в руках остался огрызок, из которого посыпалась рыжая труха.

Парень прекратил пинать лежачего и недоуменно обернулся.

– Ты кто?..

– Я… дознаватель! – выпалил Андрей. – Что вы тут делаете?

Вопрос прозвучал настолько глупо, что второй тоже отвлекся и, сплюнув, заморгал.

– Гоша, это кто?

– Хрен знает…

– А чё он тут?..

– Щас спросим. Вообще-то, он меня стукнул, – с картинным спокойствием произнес Гоша.

– Да-а?! Во, народ свирепый пошел!

– Что же вы делаете, гады? – выдавил Андрей. – Вдвоем на одного!..

Кулак возле челюсти появился не сказать, чтобы внезапно, но совсем не оттуда и не в тот момент, когда Андрей ожидал. Он честно пропустил удар и завалился на утоптанную траву. В небе крутанулись светло-зеленые кроны. Андрей впал в какое-то неясное состояние, при котором лень не только двигаться, но и думать. Из этой неопределенности его вывел резкий тычок под ребра. Андрей запоздало прикрыл печень и получил еще один, слева.

«Сразу надо было вставать. Теперь уж не позволят…».

В подтверждение пришло еще четыре удара, и Андрей обреченно отметил, что после такой серии точно не поднимется.

Его били наотмашь – переменяя ноги легко и споро, будто в пляске. Боль возникала то тут, то там, и распространялась по телу так стремительно, что через несколько секунд была уже везде. Облака застыли, словно на фотографии, а шелест листьев стал отчетливым и нестерпимо громким. Андрея больше не трогали. Сбоку что-то трещало и пыхтело, но это относилось уже не к нему. Драка продолжалась – избиваемый очнулся и вызвал бой на себя. Парни нападали с двух сторон, но им редко удавалось достать его по-настоящему, и даже когда они прорывали оборону, незнакомец великолепно держал удар.

Поднявшись, Андрей до хруста сжал кулак и впечатал Гоше в ухо. Тот не упал, но отвлекся, и мужчина поймал его прямым в нос.

Второй перешел в защиту и начал потихоньку отступать. Споткнувшись о корень, он рухнул и по-собачьи, на четвереньках, побежал вглубь рощи.

– Спасибо, выручил…

Андрей посмотрел на мужчину и с удивлением узнал в нем Царапина.

– Как ты здесь оказался?

– Случайно. Позвонил бригадиру, отпросился, а потом все-таки решил выйти.

– Тебя уже заменили.

– Ну и хорошо. Какой из меня работник? – Илья доковылял до пенька. – Этого урода надо в полицию сдать, – показал он на Гошу.

– А что тут случилось?

– Шел от станции, увидел, как они в лес девчонку тащат. Та кричит, а вокруг нет никого. Пока их я догнал, они уже кофту ей разорвали.

– И ты ее… спасать?

– Нет, очередь занял! – раздраженно ответил Царапин. – Я надеялся, она полицию вызовет, до вот ни черта. Смылась куда-то. В следующий раз пусть сама отбрыкивается. Стерва!

– Красивая? – поинтересовался Андрей.

– Кто, баба? Так, средняя. Вся в розовом. Спасибо…

– За что?

– Пока тебя хайдакали, я отлежался немножко. А то насмерть забили бы. Ребята, кажись, под кайфом. Ладно, кайф уходит, статья остается. Слышь, эротоман? Покушение на изнасилование – это до десятки. За десять лет тебе такую шахту продолбят, что проктолог будет заходить, не нагибаясь.

– Ты откуда знаешь? – спросил Андрей.

– Сиживал, – спокойно сказал Илья. – Брезгуешь?

– Да я… нет… – смутился он.

– Все, что положено, я отбыл. Чист перед обществом.

– Да я ничего… А что с ним в тюрьме будут делать?

– Примерно то же, что он с этой девочкой собирался, – ответил Илья не без удовольствия. – Но гораздо дольше и разнообразней.

– Кошмар…

– Святая традиция, не я ее придумал.

– Мужики, отпустили бы… – оживая, пролепетал Гоша.

Он попытался встать, но Илья ударил его по лбу – несильно, для острастки.

– Не успели же, она только испугалась… – захныкал Гоша. – Гришаня все, скотина! Я отговаривал…

– А по-моему, ты первый ей в трусы полез. Следствие разберется.

– Илья… правда, – сказал Андрей. – И девушка эта, жертва… Где ее искать-то?

– Не переживай. Они завтра еще одну поймают. Если мы его отпустим.

– Не, мужики! – горячо воскликнул Гоша. – Чтоб я!.. когда-нибудь!.. Это Гришаня, он позарился. А я…

– Надо отпустить, – вздохнул Андрей. – Если впредь пообещает…

– Ты это серьезно? Он – пообещает?! И ты поверишь?..

– Иногда люди обманывают, но он получил хороший урок.

– Наивный ты человек, Андрюша… Пес с ним, пойдем. А ты чтоб лежал, ясно?

– Ну! – счастливо затряс головой Гоша.

Внутри у Андрея вроде все было цело, но едва он вышел из рощи, как в боках закололо. В животе что-то шевелилось и ёкало, а на подходе к станции его разобрал болезненный, непрекращающийся кашель.

Илья держался бодрее, о побоище напоминала лишь опухающая губа и вымазанная глиной рубашка. Он немного прихрамывал, но без него ступени тамбура Андрей не одолел бы.

В вагоне Илья наорал на какую-то бабку и заставил ее уступить место. Андрею было страшно неудобно, но от возможности сесть он отказаться не мог. Он опять куда-то уплывал – дурнота то исчезала, то накатывала с такой силой, что темнело в глазах. Илья всю дорогу стоял рядом и придерживал его за плечо.

От станции до дома он уже тащил Андрея на себе.

– У тебя же нога… – слабо протестовал Андрей.

Илья весело матерился, называл его захребетником и приказывал заткнуться. Андрей благодарно умолкал, но через пять шагов снова начинал сетовать.

Так они и плелись – мимо гуманитарки, мимо детской площадки и смеющихся женщин в розовых блузках.

Ввалившись в квартиру, Илья уложил Андрея на кровать и велел раздеваться. Сам он и пошел на кухню. Минут двадцать оттуда доносилось какое-то позвякивание. Андрей подумал, что время для обеда выбрано не слишком удачное, но спорить не стал.

Из кухни Илья вернулся с большой кастрюлей.

– Это что? – спросил Андрей.

– Народное средство. Чай, тертая картошка, сода и геркулесовые хлопья. И еще кой-чего. – Илья воткнул в черную массу любимую ложку Андрея и принялся перемешивать.

– Ты где этому научился?

– Там, – нехотя бросил он. – Не дергайся, щипать будет. А потом будет чесаться. Терпи. Когда совсем невмоготу станет, пойдешь мыться.

Илья зачерпнул народного средства и вывалил его Андрею на грудь.

– Поздно, уже в дерьме, – сказал он, опережая возражения.

Размазав по телу горячий ком, Илья зачерпнул еще и шмякнул ниже, на живот.

Андрей подставлял синяки и меланхолично следил за возносившимся к потолку паром.

– Ты точно соду туда добавил? – осведомился он. – Не соль? Ты из какой баночки брал? Та, что со слоном? Или с котятами?

– Щиплет, да? Хорошо, – умиротворенно произнес Илья. – Если щиплет, значит ты живой.

– «Щиплет!» – с сарказмом повторил Андрей. – Так дети говорят: «щиплет»… а это не щиплет, это… как будто меня жрет кто-то!..

Илья отнес кастрюлю и включил монитор. По четвертой программе показывали шестьсот седьмую серию исторического детектива «Герои». Андрей в этом фильме ничего не понимал, но его увлекали длинные планы городских пейзажей, в которых, по заверениям режиссера, каждый кирпичик был воссоздан в соответствии с оригиналом.

В «Героях» рассказывалось о каких-то странных, никому не нужных интригах. Андрей в них запутался еще на первых сериях, тем не менее продолжал смотреть. Ему нравилось любоваться домами – чудными, но разными. И людьми – ни капли не изменившимися. Единственное отличие было в том, что во времена «Героев» никому не приходило в голову определять интеллект-статус человека, поэтому многие на работе и в жизни занимали чужое место. Начальник часто оказывался глупее подчиненного, а жена умнее мужа, – ничего, кроме беды, это не сулило.

Илья устроился в кресле и не переключал программу, хотя сегодняшняя серия была скучной. Актеры вели нудные разговоры про деньги и про любовь.

Когда лысый человек в блестящей куртке достал автомат и крикнул «грохну, падла!», Андрей наконец-то уснул.

* * *

Проснулся он от невыносимого зуда. Черная корка подсохла и кое-где уже осыпалась круглыми чешуйками, но тело от этого чесалось не меньше.

Андрей вскочил с кровати и, не говоря ни слова, понесся в душ.

– Рано, рано! – крикнул Илья. – Потерпи еще.

– Все, не могу! – отозвался он, судорожно хватая краны.

Самочувствие было сносным. Гематомы почти пропали, словно смылись вместе с мазью. Андрей помахал руками – насколько позволяли габариты душевой – и пришел к выводу, что способен спасти кого-то еще.

– Илья! Что такое «гематомы»?

– Синяки. А зачем тебе?

– Так… Слышал где-то. Не помню…

Он вернулся из душа и начал одеваться. На штанах появились две новых дырки – не считая той, от кустов. Рубашка пострадала меньше, но тоже нуждалась в ремонте.

– Илья, ты-то как?..

– В норме. Мне бы рубаху… Одолжишь?

Андрей открыл дверцы шкафа и заглянул туда так, словно менял наряды по десять раз на дню. Парадные брюки и две рубашки – вот все, из чего он мог выбирать. Одну, ношеную, он взял себе, вторую, ненадеванную, положил перед Ильей.

– Что делать собираешься? – спросил тот.

– А чего делать-то?..

– Я тут мест не знаю. Я же у вас недавно, в тридцать седьмом. Развлечься бы как-нибудь.

– Какие у нас развлечения?.. Чаю попьем да телик посмотрим.

– Э, нет. Дома я торчать не могу.

– А где же нам торчать?

Илья оделся и расчесал волосы. Рубашка сидела сносно, хотя шили их настолько приблизительно, что даже не указывали размеров.

– Ужас… – молвил он, подворачивая рукава. – Нет, ты серьезно собрался в четырех стенах околачиваться? У тебя друзья-то есть? Лучше, конечно, подруги.

– Подруга у меня была, – кивнул Андрей. – Наставница, Эльза Васильевна.

– Тьфу ты! Ей, небось, лет шестьдесят?

– Нет, не шестьдесят. Но она уже улетела.

– А еще кто-нибудь?..

– Еще Вадик. Он художник.

– Худо-ожник… Давненько я с ними не общался. Что ж, веди.

Вадик жил в одном корпусе с Андреем, этажом выше. Иных знакомых у него и быть не могло – все, что находилось за пределами родного тридцать седьмого блока, Андрею казалось несусветной далью. Единственным островком посреди чужой земли он считал конвертер. Между блоком и конвертером простиралась та же чужая земля, которую он проезжал, не выходя из линейки.

– Здравствуй, Вадик. А я к тебе… с другом, – сказал Андрей, чуть запнувшись. Для него это было непросто.

– Привет, – Илья широко улыбнулся и, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату.

Вадик недоуменно изогнул брови. Он почти все делал так – одними бровями. Это была единственная выразительная часть его лица, остальное терялось в вечной щетине.

– Очень хороший человек, – отрекомендовал Андрей. – Благородный и смелый. И вообще…

– О-о-о! – протянул Илья, останавливаясь перед импровизированным мольбертом – двумя раскуроченными тумбочками. – Опыты с формой? Треугольник, зигзаг и еще маленький треугольничек… Свежо.

Было видно, что он и рад бы не издеваться, да не может. Действительно, картина получилась так себе.

Андрею стало неловко. Он верил, что Вадик настоящий художник. Да и как не верить? Вадик, обладая довольно высоким ИС, два раза в неделю мыл вагоны – на краски этого хватало. Он был либо талантлив, либо безумен. Большинство усматривало второе, но Андрей в него все-таки верил.

– Это не мое, – равнодушно сказал Вадик. – Соседка ходит заниматься. Наташенька, ей восемь лет.

Андрей почувствовал облегчение.

– Покажи что-нибудь из настоящего искусства, – шепнул он.

Вадик поскреб шею и вытащил из-за шкафа квадратное полотно. Укрепив картину на тумбочке, он отступил в сторону.

Андрей увидел дерущихся людей. Потасовка была порядочная: человек сто, и все – по колено в крови. Дрались люди как-то по-бабьи – таская друг друга за волосы. Впрочем, нарисованы они были хорошо.

– Оп-па… – растерянно произнес Илья. – Слушай, дружище… Это не ты писал.

– Я.

– Как назвал?

– Номер двадцать один.

– Двадцать первая работа? – спросил Илья уже без насмешек.

Кажется, он был шокирован, и удовольствия от этого Андрей испытывал больше, чем сам автор.

– Название ни к чему, – заметил Илья. – Название – это слова, а в живописи все должно быть здесь, на холсте. В пределах рамки. Верно?

– Абсолютно, – кивнул Вадик.