Текст книги "Полоса отчуждения"

Автор книги: Евгений Кулькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

2

Во сне его ели мухи.

И он от них отбрыкивался, откивывался и даже отдувался.

Это когда они норовили сесть ему на губу.

Поскольку спать в одной постели у них не было заведено, Вера не попала под угнетенье его сонных жестов.

Проснувшись после очередного ляганья, он неожиданно вспомнил вчерашний разговор с женой.

Вернее, разговора как такового не было.

Существовал монолог.

Точнее, его рассказ.

А Вера держала на лице многоступенчатую ухмыль.

Очень похожую на ту, что бывает на голенище сапога, которым раздувают угли в самоваре.

Честно признаться, Максима, например, отчаянно злило, что Вера постоянно что-то читала.

Порой далекое от того, что может когда-либо пригодиться в жизни.

Например, «Раскопки древнего Вавилона».

Во-первых, он не знает, где этот самый Вавилон.

Да и если бы было совсем близко, чего там копаться, где уже все давно выгребено и просеяно?

А сегодня он увидел на прикроватной тумбочке Веры книгу «Психология отношений».

Раскрыл.

Начал читать: «Любой профессиональный скептик скорее поверит в спорные объекты в небе, чем в наше такое простое и доступное утверждение, что усердие не должно угнетать разум».

Почесал за ухом.

Поскреб в затылке.

Захлопнув книгу, глянул, кто же это так пытался взнуздать всех своей умностью.

Мишацкий и Каземирович.

Оба «М. Е.».

А по радио кто-то бубнит: «Не провоцируйте ситуацию и не вторгайтесь в чуждую вам сферу это приведет к растрате потенциала».

Сглотнул.

Ушел в другую комнату.

Неужели люди не могут говорить доступным языком понятные вещи?

Все умничают.

А ради чего?

Почему-то вспомнилась Подруга Жены.

Больше тем, что перед самой поездкой с ним переоделась в короткую юбку.

Чтобы сверкать коленками.

И, конечно, его завлекать.

На всякий случай.

Чтобы потом какой-то из подруг говорить, как она управляла машиной с помощью коленок.

Может, это и удивительно, но Максиму часто снится «Леспромхоз». Начиная с непонятного лозунга: «Технологическая революция – это гормон славы».

Кстати, инженер с фамилией Гормон на лесоповале был.

Выступал уж больно красолюбно.

Кстати, так выражалась Шурова-Касаткина.

А Гормон, перед тем как начинать речь, долго мялся, жался, даже топырился.

Потом начинал:

– У истории всегда слитный шаг.

– Неслыханное новшество, – подвторивал ему кто-то.

А некто из задиристов вопрошал:

– Это когда она на деляну идет али с нее возвращается?

– Ну дай ему дойти до развития свободы, – останавливают говоруна с трубкой, которую, кстати, он больше прочищает, чем курит.

И Гормон продолжает:

– Так вот, только слитность шага может спровоцировать реакцию не замечать огромные погрешности, которыми казнятся нерастраченные чувства миллионов.

У какого-то стукача морда становится тверже приклада винтовки.

– И тогда, – продолжает Гормон, – рабочие капиталистического мира начинают слышать голос эпохи, который призывает…

И тут его перебивает кто-то из тех, кто в свое время активно осваивал Соловки:

– А знаете, как у нас расшифровывалось ОГПУ? – И, торопясь, чтобы не перебили, давал такую расшифровку: – О, Господи, Помоги Убежать.

Сдержанный хохот с минуту.

– А ответ, – продолжал он, – в обратном порядке звучал так: «Убежишь, Поймаем, Голову Оторвем».

Как все было в «Леспромхозе» доступно и понятно!

С любого такого словопотешания мужики расходились в задумчивости, а бабы со слезой во взоре.

И разносили по всему поселку наверняка где-то слышанную умность.

– Надо соединить историю с географией, – говорил кто-то.

– У нас сейчас, – вторил ему второй, – невероятные возможности пережить пафос жизни.

А какой там пафос, когда вкалывать приходится до одури и дальше, как тут шутят почти все.

Тот же Гормон почему-то всегда встревает в спор об искусстве.

– Гениальный художник, – говорит он, – как правило, великий труженик, потому что он индивидуальный творец. А так мечты могут всю жизнь пролежать на полке.

Окончание этой фразы обычно сопровождается призывом к продолжению.

– Ну что, пойдем полежим на полке у истории?

Это был намек на баню.

Финскую, конечно.

А Гормон продолжал:

– В настоящей скульптуре всегда видна драматургия материала. – И назидал: – Вкус надо воспитывать.

Так уж случилось, что жесткие отношения с женой здесь, в городе, Максим умягчил ездой.

Не важно на чем.

То в трамвай заскочит.

То в троллейбус или автобус.

А один раз даже схватил такси.

И тогда-то у него навязалась мысль о собственной машине.

О какой-нибудь подержалице с не очень грустной родословной.

Но случай выпал неожиданный и, в своем роде, уникальный.

Полковник, что жил с ними по соседству, отмеченный многими своими не лучшими поступками – например, подкрашивал себе брови и после бритья, щурясь, высмыкивал из носа волосы, – внезапно овдовел.

Жена у него была несколько странноватой женщиной.

По вечерам только на небо и глядела.

И как-то сказала Максиму: «Звезды – это космический шифр».

И вот она умерла.

И полковник все необремененное службой время стал проводить во дворе.

С лопатой или тяпкой в руках.

Начал разбивать клумбы.

Сажать цветы.

И даже деревья.

И призывал выйти на субботник.

Он так и говорил: «Командуйте штурм!»

Помогали ему не очень ретиво.

Только Максим все время был под рукой, поскольку находился в общем-то не у дел.

И вот после очередной запарочной работы полковник сказал: «А что если я тебе на память подарок сделаю? В честь Веры».

Так Максим узнал, что соседку звали так же, как его жену.

Удивлялись сперва всем подъездом, потом целым домом и даже, есть сведения, чуть ли не всей улицей.

А все оттого что полковник подарил Максиму автомобиль.

Новехонький.

Который купил для своей жены.

Максим не помнит, сидела она когда за рулем или нет.

Фамилия полковника была Шнилько.

Так же прозвали и машину.

Поэтому часто можно было услышать такое вопрошение: «Ты на шнильке поедешь али как?»

Под «как» подразумевался общественный транспорт.

Оклумбил Шнилько двор, облагородил и – бац! – перевели его в другой город.

Вернее, сперва вызвали в Москву и там предложили закатиться чуть ли не в Биробиджан.

А может, еще в какой «джан», Максим точно не знает.

Любопытство не было его слабостью, а география – пристрастием.

Словом, сгинул полковник.

А машина осталась.

Правда – но это уже с Веры – взял полковник обязательство, что она будет приглядывать за могилой жены.

Вот так несчастье одного обернулось счастьем другому.

Имеется в виду обретение машины.

Сперва Максим на шнильке ездил только по самым необходимым делам.

Не хотелось, чтобы полковник увидел, что Максим гоняет машину как Сидорову козу.

Ну а когда тот уехал, руль, как говорится, разнуздался.

Его как бы зарядила некая постоянная энергия. Так и тянуло куда-либо ринуться.

Просто так.

Лишь бы на машине.

Своего рода наркотик.

А вокруг царила жизнь.

И происходили разные странные истории.

В которые Максим, как прирожденный скиталец, нет-нет да и влипал.

Однажды пожалел одного лишенного счастья на родине человека.

Который сказал: «Вы, русские, для нас, младших народов, больше, чем братья».

Словом, судьба не дремала.

Пока он помогал выгрузить цыгану его узлы и оклунки, у него из багажника украли запаску.

Миновав те забытые Богом места, он первый раз подхватил солидного пассажира.

Тот – по радиотелефону – говорил о каком-то промышленном сырье.

Упоминал о культурном империализме. И диктовал, какие страны пригодны для колонизации.

Подрулив к вокзалу, клиент попросил его подождать, назвав его машину «скромным кораблем».

Только после часа или двух ожидания Максим понял, что клиент отправился не на поиски фактов, как объявил, а разжигать дух отваги у таких же обманутых олухов. И теперь наверняка еще кому-нибудь имитирует разговор по радиотелефону, чтобы и здесь не упустить свой момент.

И Максим поехал домой.

И только в пути обрел гармонию.

Резонно учтя, что слабость и страдания пусть достанутся другому.

И к нему пришел покой, которого он не ведал прежде.

И всяк, кто был неподготовлен, некий щепетильный исследователь, посчитал бы, что он уже вписался в нашу ошеломляющую реальность, где обманы так же естественны, как отходы производства.

И вскоре после начала таксогонства он уже не мог жить без четкой программы освоить как можно больше модностей и даже отказаться от здоровья в пользу бесконечного обогащения.

Но существовал тормоз.

И имя ему было жена.

Она, как бы подслушав чужие тональности, говорила незнакомым голосом, которым, кажется, можно предвещать только гибель.

И вот в этом противостоянии Максим и длил свои дни.

3

«Лень – это первый этап освобождения от творчества».

Максим помнил эту фразу Подруги Жены, но не придавал ей особого внимания.

Ну сказала, и все.

Как бы между прочим.

И есть разумное продолжение: ни самим творчеством, равно как борьбой за его сохранность, ему заниматься не приспичит.

Хотя порой казалось, что его жизнь не оставляет на земле какой-то феерический след.

И вместе с тем в любой день, в любом ракурсе ему рисовались перспективы высокого полета.

Например, он, презрев потрясающий идиотизм, пытается понять, зачем все стремятся к жизни архироскошной, входят в конфликт с собственной совестью, уставшей заведовать чем-то чинным и благородным.

И вот в пору, когда он обо всем этом болезненно раздумался, опять появилась она, Подруга Жены.

Они о чем-то пошушукались с Верой, потом гостья сказала:

– Трудно у души вымогать то, чего в ней нет.

Он сделал любопытным лицо, и она пояснила:

– Мне почему-то тошно смотреть на весь род человеческий.

Он – летуче – попробовал опустить себя в такое состояние.

Но у него ничего не получилось.

А Подруга Жены продолжала:

– У каждого человека есть только относительная свобода. Но как увидеть в синхроне живопись и музыку, если одним заведует зрение, а вторым слух? – Она помолчала и добавила: – Вот почему нужно духовное прозрение, которое не вписывается в режим практической жизни.

И как бы заряженный пессимизмом, Максим подумал: «А к чему, собственно, приближается мир, если жизнь – это невероятный подарок, ценность которого, к сожалению, понять до конца не дано почти никому?»

Но эта мысль, коли признаться, принадлежит не ему.

Ею обладал один плешивец, которого он, не позднее вчерашнего вечера, вез в аэропорт.

И уже на полдороге понял, что тот полон глубинных страхов.

– Мой дед, – говорил он, – не слыл духовно насыщенным, но был озабочен радостью за моего отца.

– Кем же он был? – вяло, но поинтересовался Максим.

– Летчиком, – ответил лысак. – Причем пилот из него получился экстракласса.

– И вас никогда не тянуло… – начал было Максим, как плешивец его перебил:

– У меня даже бранная кличка была Летун. А мне жутко было признаться, что я боюсь любой, в том числе и незначительной высоты.

Додумать до конца свой следующий вопрос к сыну летчика Максим не успел. Заговорила Подруга Жены:

– Примитивная мораль – это боковой документ жизни. Ибо все честное и человеческое обретает высокий смысл только в экстремальной обстановке.

И Максим вспомнил, как кто-то ему говорил, что на войне и хорошее и плохое – все обретает остроту. Потому как это случается перед прощанием с самим собой.

И вдруг ему подумалось: а как бы он повел себя на войне?

Ведь в книгах о фронтовиках, хотя он их прочитал не очень много, трудно было правду отличить от вымысла.

А человек приспособлен к любой обстановке.

Даже ради естественного, хоть и не единственного развлечения.

Но один раз поэтическое откровение о подрывнике долго держало его в удивлении, как будто от только что увиденного:

 
И в рельсах, согнутых уткой,
Отражена его улыбка.
 

Улыбка антихриста.

Ведь веселило его то, что он убил людей!

Но тут логика была отправлена в сторону реальной жизни.

Ведь подрывник уничтожал врагов.

Тех, кто пришли на нашу землю, чтобы поработить ее.

А Подруга Жены тем временем засобиралась домой.

– Ну что, таксольчик, – ядовитенько обратилась она к нему, – домчишь или только дорогу покажешь?

И Максима чуть подранил этот ее тон.

Почему-то ему показалось, что она уже «переночевала» в его мыслях и, как шелудивая лошадь, повалялась и в чувствах. И теперь будет добивать его своей умнотой.

И, зацепившись за паузу как за некий отказ, Подруга Жены обратилась уже к Вере:

– Может, ты ему, Верунция, прикажешь?

И он вышел из дома первым.

4

Первый раз Подруга Жены, угнездившись рядом с Максимом, не стала малевать себя перед зеркалом обратного вида.

Она вообще не была накрашенной, а поэтому выглядела более чем блекло.

– К бабке? – спросил Максим.

– Нет! – ответила она. – На этот раз в церковь.

Всю дорогу она молчала, только один раз произнесла:

– У тебя не бывает ощущения, что ты что-то важное недоделал, а что именно, вспомнить никак не можешь?

– Газ, что ли, не выключила? – наобум напомнил он.

Она махнула рукой и опять замолчала.

К церкви она присматривалась так, словно в ее дворе поджидала засада. Сколько раз она порывалась зайти, потом внезапно останавливалась и вновь возвращалась к машине. Рядом гомонили вороны.

И тут на аллеистой дорожке появился священник.

– Он! – воскликнула Подруга Жены и устремилась ему навстречу.

– Святой отец! – обратилась она к нему. – Я недостойна находиться рядом с вами.

– Почему же? – спросил священник.

– Потому что не крещена. – И она заторопилась высказать то, что считала нужным в данную минуту. – И вообще я погрязла в грехах.

Священник смиренно-степенно ответил:

– Все мы грешны. А покреститься можете в любое время. Я сейчас скажу…

Но Подруга Жены взмоленно перебила его:

– Я хочу, чтобы меня крестили только вы!

Он недоуменно переглянулся, кажется, с куполом церкви.

Рядом шмякнулась воронья известка.

– Давайте уйдем из-под дерева, – предложил он.

И они сделали несколько шагов в глубь двора церкви. И о чем они там говорили, Максим не слышал.

Подруга Жены вернулась все в той же задумчивости.

Только порывшись в сумочке, достала сигарету и закурила.

Максим почти безучастно наблюдал за ней.

– Кого тебе бывает жальче убивать: муравья или паука? – вдруг спросила она.

– Я как-то об этом не думал, – ответил Максим. – А вот мух и комаров ненавижу.

– Почти как Пушкин, – констатировала она.

Затушив сигарету, села в машину.

– Ты что, в святые решила податься? – спросил он.

Она сбрила его ухмыль полым взглядом.

– Что ты понимаешь в человеческой сущности? – И добавила: – А в бабской тем более.

Подруга Жены, чуть перемолчав, начала:

– Ты хоть кого-нибудь когда-нибудь пробовал понять?

Эти дважды «-нибудь», кажется, давили ему на гланды.

И он закашлялся, прежде чем спросить:

– Зачем?

– А затем, чтобы хотя бы побыть соучастником сострадания.

Максим заметил, что слушает ее не дыша. Потому шумно вздохнул.

– Я об этом тоже никогда не думал.

– А зря, – произнесла она и, выйдя из машины, куда-то убрела.

5

Кажется, этот мужчина с ним уже ехал.

Во всяком случае, улыбнулся он ему как старому знакомому.

И спросил:

– Сколько у тебя час стоит?

Максим назвал.

Мужчина отсчитал нужную сумму и произнес:

– Только мы никуда не поедем.

– Как? – не понял Максим.

– Мне просто нужен собеседник, – и он уточнил: – из простого народа.

Где-то под ложечкой чуть-чуть подщекотало.

Если честно, то он уже считал себя даже далеко не середнячком.

– Так вот, – начал удивлялец, – у меня в руках то, что если не все, то многое объяснит.

И он достал из портфельчика какую-то бумагу.

И сразу бросил Максима в дивь.

Она была на английском языке.

– Это… – начал мужчина и вдруг представился: – Я – Борис Петрович. А у меня в руках документ, о котором много лет говорили, но в глаза его не видел никто.

Он достал из кармана приплюснутую бутылочку из-под коньяка и – прямо из горлышка – сделал несколько мелких глотков.

В машине запахло аптекой.

– Это директива Совета национальной безопасности Соединенных Штатов номер двадцать дробь один, датируемая аж восемнадцатым августа сорок восьмого года.

– Неужели тот самый план Аллена Даллеса? – вырвалось у Максима.

Нет, он понятия не имел о том плане. Его дважды упомянул лектор из Москвы, делая доклад в кинотеатре «Победа».

– Да, это как раз тот документ, – мотанул грузной бумагой Борис Петрович. Он, как фокусник, высмыкнул первый лист.

– Вот, слушай, – продолжил он. – Я буду переводить без подготовки, поэтому прости за заикание и запинки.

Но ни того, ни другого он не делал, а вел:

– «Наша цель – свержение Советской власти».

Он отник от текста и прокомментировал прочитанное:

– Ну, каковы союзнички? Ведь и трех лет не прошло после окончания войны!

И он стал вновь переводить:

– «Отправляясь от этой точки зрения, можно сказать, что эти цели недостижимы без войны, и, следовательно, мы тем самым признаем: наша конечная цель в отношении Советского Союза – война и свержение самой Советской власти».

Он отложил бумагу и произнес:

– Уинстон Черчилль был политической обезьяной. После смерти Рузвельта он сразу же стал повторять гримасы Трумэна. Поэтому я как сейчас помню статью в «Правде» под заголовком «Черчилль бряцает оружием». Теперь понятно, с чьей подачи он тогда так распоясался.

Борис Петрович достал трубку и попытался ее возжечь.

И Максим вспомнил, что действительно видел его когда-то.

Вот только точно не помнит, о чем у них тогда шла речь.

А Борис Петрович выхватил еще один лист и бегло начал читать:

– «Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства…»

Он несколько абзацев прочитал про себя, потом вновь выдал вслух:

– «Мы будем всячески поддерживать и подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом, всякой безнравственности».

Борис Петрович опять потерзал губами мундштук своей трубки.

– Ну что скажешь? – вопросил. – Кажется, они своего добились.

И он опять стал читать.

– «В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель».

Он еще сделал паузу и продолжил:

– «Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом, беззастенчивость, предательство…»

Борис Петрович закашлялся.

Слишком взволновала его эта часть документа.

А Максим вспомнил два случая, что произошли в доме по соседству. Один ветеран войны несколько месяцев ходил по инстанциям, выбивая себе что-то безусловно положенное. А чиновники издевались над ним как могли. И он бросился с девятого этажа.

А его сосед – пацан-наркоман убил собственную мать.

А тем временем Борис Петрович продолжил чтение:

– «Национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу – все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом…»

Он опять сделал паузу.

– Ну, каково? – спросил.

– Одно к одному! – воскликнул Максим.

– А вот чем кончается документ, – произнес Борис Петрович и прочел: – «Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем растаптывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов».

Борис Петрович изможденно умолк.

Потом, чуть отдохнув, проговорил:

– Вот тебе и мода на эмансипацию и на борьбу с женственностью.

Через минуту он стал прощаться.

– Подождите! – остановил его Максим. – Возьмите свои деньги.

– Но ведь ты вынужденно простоял, – пытался отвести руку с деньгами Борис Петрович.

Но Максим был непреклонен.

– Я считаю, – сказал, – брать плату за полезную беседу более чем безнравственно.

И Борис Петрович пожал ему два пальца.

6

Где-то за стеной надсадно идут старинные часы. На кухне радио призывает учиться жить по средствам. По телевизору показывают узкую семейную историю.

Все это или подобное тому раньше не мешало Максиму засыпать. А сейчас расплющивает в нем бессонницу.

И все как бы свидетельствует, что он в чем-то морально проиграл. Может, в том, что в свое время не мог освоить, как говорит Подруга Жены, «съедобные культуры»?

Но все, конечно, в нынешнем разговоре с Борисом Петровичем.

Он вдруг ощутил его, круг недоступности, за которым противоречивые истины содержат энергию высокого духа. И если открыть эти энергетические каналы, то откроется возможность более глубоко понять самого себя. Но как попасть за тот самый круг?

Максим, вращаясь среди людей, зацикленных не только на спокойном валютном курсе, ведя, собственно говоря, бездомную жизнь, начинает понимать свое если не ничтожество, то уж наверняка неполноценность.

Оттого и Подруга Жены все время демонстрирует работу некой энергии, направленную на целительную практику, где схема пропорций подчеркивает вроде бы дворцовый вид, где он и кроется, и творческий финал.

Поэтому с ним она себя ведет по заведомо упрощенной схеме, словно он имеет ко всему, что ей вздумается, прикладное отношение.

И вот уже воочию все это видя, Максим ощущает, что теряет терпение. Ибо его уже тянет вступить в пререкания с самим собой.

Он прислушался к тому, что происходит в комнате жены.

Там по телевизору, кажется, реализуется какой-то психологический сюжет.

Чего стоит кем-то оброненная фраза:

– Душа не всегда является местом для наслаждения.

А в ответ прозвучало что-то сугубо афористическое:

– Учиться у всех, учить себя.

Вот тут он согласен.

Ибо так и поступает.

И уже ощущает развитие внутренней силы.

Только многое не может еще выразить словами.

Вера же, как ему кажется, позволяет себе только энергетический массаж.

Она как бы бросает свою непонятность в упрощенный перевод, уверенная, что тупость мужа не способна хоть что-то из этого элементарного понять, не то что освоить.

А по радио среди универсальных истин вдруг пробилось такое: «Мы уже дошли до осознанного управления энергетического облика между мужчиной и женщиной. Но для этого нужна энергетическая тренировка». Он набрасывает на голову подушку и пытается уснуть, до конца уверенный, что все это надиктовано американцами, которые через наших посредников ведут глобальное оболванивание русского народа.