Текст книги "Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн"

Автор книги: Евгений Кулькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

6

Пыхтя чревесами, прошла старая, во многих местах латаная маневрушка. Слоистые, а скорее, сквозистые облака чуть подзащищали высокое, но мерклое солнце.

Человек обходил опасливые тропинки с мозолями, выделенными на фоне их кореньев. Он приближался к вычурному дворцу, что стоял на высокой недоступи.

Сосна взбегала и не могла достичь того места, откуда у людей начинает кружиться голова. Высота словно отсасывала ее назад, а путника, наоборот, выпячивала на каменистость, на гладкопись, за которой шла шершавая низинными лесами бездна.

У подножья горы машины, дразнясь миганием, солидно входили в поворот.

Путник взбирался все выше и выше, и сухожилия лопин пластовались у ног.

И вот ему открылся фронтон дворца, и он в полудремоте побормотал:

– Мой Боже! Какое великолепие!

Он поднял голову выше и прочел слева от массивного входа: «Психиатр Жан-Марк Бейли». Справа же стояла такая фраза: «Да останься живой во времени, моя христианская тайна!»

Человек повернулся и пошел обратно.

Этим странником был не кто иной, как Дэвид Оутс, который приходил взглянуть на дворец, построенный в его долгое отсутствие. Ему рано еще становиться тем, кем он есть на самом деле, и поздно раскаиваться в том, что сумел натворить в далекой, но так не чуждой ему России.

Глава вторая

1

Скопцову стало казаться, что он вот этот дневник, который назвал «Сто дней в такси», вел всегда. Так и хотелось ему нырнуть в какие-либо воспоминания, чтобы ими оживить повествования. Но правила жанра не позволяли. Надо нажимать на сиюминутность.

И еще одно его стало забавлять. Он привык перечитывать то, что было написано ранее, и находил, что проза получалась приличной.

Не преминем же и мы заглянуть в эту его рукопись.

* * *

Этот мой седок, видимо, не расстается с чтивом ни на минуту. И когда я его об этом спросил, засмеялся.

– А вы знаете, я даже в туалете читаю. Только больше то, что невозможно читать в другой обстановке.

Я не стал уточнять, что именно, боясь, как бы он не назвал одну из книг моих друзей. Тут бы я не удержался, чтобы не поспорить.

– Привык, – тем временем продолжил он, – хватать информацию, где только она есть, и уже не могу остановиться.

И он опять увлекся какой-то заметкой.

И когда мне уже показалось, что ничего интересного он мне больше не сообщит, как седок, осторожно свернув газету и сунув ее в карман, проговорил:

– Вот это, еще до перестройки, встретил я как-то в поезде немца, который на каком-то из наших знатных заводов работал. Ну, естественно, на нашем – русском, значит. Разговорились. И когда бутылка, которую мы опорожнили, показала донышко, он неожиданно признался: «Удивительная страна Россия: все воруют, всё воруют и – всё есть».

– Сейчас бы его сюда! – воскликнул я.

– Вот именно! Только я, – сказал он на задумчивости, – не верю, что у нас все разворовано.

– А куда же оно делось?

– Как печально шутит мой друг врач, когда его спрашивают, правильно ли лечит своего пациента: «Вскрытие покажет».

И он не стал уточнять, что имел под этим ехидноватым понятием.

* * *

Нервный. С беспокойно играющими губами.

– Все беды, которые на нас свалились, – от жидов. Это они развалили страну, развратили наш народ.

– Каким образом?

– Да самым простым. Погляди, кто революцию сочинил, – евреи. А потом стали почти каждому видному человеку в жены жидовок подсовывать. У них целый инкубатор невест. Да и вообще Голда Мейер как-то сказала: «С нас все началось, нами кончится». Чувствуешь, на что намекает? Значит, и третью мировую войну, на этот раз ядерную, они затеют.

– Не много ли ты им понавесил?

– Какой там! Ведь они парализовали всю культуру, опутали своим кланом экономику. И в мафии сейчас – тоже они.

Он, наскоро закурив, задохнулся дымом и, прокашлявшись, продолжил:

– Недаром Адоша их преследовал.

– Кто это такой?

– Гитлер.

– Да, он их не любил.

– Так вот, послушай, что он в «Майн Кампф» писал: «Бойтесь оевреивания наций. Персы тоже были когда-то великой нацией, а теперь прозябают в жалком качестве армян».

– Ну тут уж совсем непонятно, – остановил я его цитату. – Причем тут персы и армяне? Да и евреи тоже?

– Значит, ты ихний! – заключает он. – Но ничего, коли не так, скоро ты о них свое мнение изменишь.

– Почему?

– Мы откроем вам глаза.

Он не уточнил, кто «мы», да я особо не дотошничал. А сидевший рядом с ним подсадок, после того как нервный вышел, грустновато продекламировал:

 
Если в кране нет воды,
Воду выпили жиды.
Если в кране есть вода,
Значит, жид нассал туда.
 

Он попридержал разгулявшиеся было ноздри своего вислого носа и добавил:

– Этот явно из «Памяти». Оголтелость уж больно выпирающая. А нам, если честно, без евреев не обойтись. Я был одним руководителем. Ну пришел в контору и первым делом новой метлой прошелся по штатам. Работало там несколько евреек в обслуге. Я их потихоньку поуволил. Набрал русских. Ну бабы как бабы. Кажется, даже и внешностью почти одинаковые и причуды у них общие. Но уже через месяц они мне так все позапутали, что я чуть не рехнулся. А у тех – с теми же чаями-кофиями все в аккурате было.

– Ну и что? – вклинился я с вопросом.

– Пришлось всех вернуть на прежнее место. И вот теперь скажи, подсунули мне их или нет?

У него запершило в горле, и он прокашлялся в кулак.

– И жена у меня, кстати, тоже еврейка.

* * *

Везу пожилого потомка донских казаков. И едет он со сборища, которое проходило в помещении бывшего райкома партии на Самарском разъезде.

– Не выдержала моя душа там больше находиться, – сказал он.

– Почему же?

– Потому что там половина подставных аукальщиков.

– Каких именно?

– Ну тех, которые и Свердлова, и Троцкого в казачьих вопросах оправдывают. Один даже кричал, что сами станичники виноваты, что их начали чуть ли не поголовно истреблять. И это в пору, когда они, собственно говоря, гражданскую войну выиграли.

Он неожиданно умолк, потом, махнув рукой, сказал:

– Да и теперешние казачки, которых мы в руководство понавыбирали, тоже хороши. Находятся в здании власти и клянут эту власть. Вертелось у меня желание рассказать им байку, которую когда-то слышал от деда.

– Что за байка?

– Приходят к мужику двое – казак и еврей – и просятся переночевать. Ну мужик, как это было раньше заведено, безо всякого якова принимает. Казак постелил себе на полý шинель, одну пóлу под бок пустил, а другой укрылся. А еврею хозяева койку свою уступили. Спит себе казак, посапывает. А еврей до утра уминал все, чем богат был мужик, и доказывал, что тот не так живет, как надобно, не то сеет, не по правилам жнет. Утром, когда собрались уходить, казак низко поклонился хозяевам: «Спасибо за приют!» – сказал. А еврей тем временем под порогом у хозяев кучу навалял, так как за катух ему пойти было лень. Говорит казак: «Кто же так за добро платит?» А еврей ему в ответ: «Так нам с ними все равно больше не встречаться».

Он помолчал и повел свою молвь дальше:

– Вот и наши атаманы сейчас ведут себя так, словно им больше ни с кем из тех, кто много лет руководил нами, не встречаться. А ведь казаки, как мне думается, не должны лезть в политические склоки. Надо возродить дух, спасти язык, не дать умереть культуре, наконец сохранить, пока они совсем не канули в бытие, традиции. А то от всех наших кругов и сходов попахивает той митинговщиной, которая, как мы теперь уверились, повыносила на гребень неизвестности далеко не тех, кого следовало бы.

Он минуты две молчал, потом признался:

– А ведь я внук двух атаманов. Мой дед по отцу в станице Староаннинской был главным, а по матери – в хуторе Будылки атаманствовал целых четыре срока. Бравые были казаки. Тот, чью фамилию я ношу, в семьдесят два года на джигитовке первые призы брал.

В его глазах переметнулись какие-то сполохи, и он неожиданно признался:

– Знаешь, к лошадям хочу. Вот создали бы у нас что-либо такое, и без денег бы за ними ходил.

А я про себя подумал: «Вот он, истинный казак. А его к политичке приторачивают. Нет, дайте казакам пожить без противостояния. И тогда они покажут, на что способны».

* * *

По радио дает интервью немец, на машине путешествующий по нашей стране. И журналист явно вымогает из него что-то этакое, чтобы могло стать гвоздем эфира. Но тот на все вопросы отвечает с пространной расплывчатостью, словно прошел у нас курс политграмоты.

Но вот журналист, видимо в заключение интервью, спрашивает:

– А что вас больше всего удивило?

Ну я, естественно, думал, что он сейчас скажет о дорогах. Ведь стыд головушки: недавно на нашей трассе Волгоград – Москва гробонулся, попав в колдобину на асфальте, какой-то государственный человек, чуть ли не министр. Но немец неожиданно сказал:

– Меня, во-первых, удивили ваши водители и пешеходы. Кажется, каждый шофер сел за руль затем, чтобы совершить аварию или наезд, а каждый пешеход вышел на дорогу, чтобы непременно попасть под колеса транспорта.

Что ж, очень верно подмечено. Но о дорогах он зря не сказал. Кто-то мне говорил, что за границей не то колдобину, лопины на асфальте не увидишь. А у нас дороги, как после Сталинградской битвы, все поклеваны, словно снарядами по ним стреляли. А про тот участок, что сходит с Дар-горы в город, один таксист мне рассказывал, японская делегация посчитала за полотно испытательного полигона.

А меня один африканец спросил: «Сколько вам доплачивает муниципалитет, что вы ездите по таким дорогам?»

Я усмехнулся, но ничего не ответил, притворившись, что не понял его вопроса. Мне было стыдно признаться, что еще втридорога лупят за то, что я езжу по дорогам, где не только гроблю машину, но и в любой момент могу смешать себе печенку с селезенкой.

* * *

Везу философа.

– Хорошо, что есть на свете смерть, – говорит он.

Безмолвно вопрошаю: «Почему же?»

Объясняет:

– Она не дает закорузнуть душой. В сухой сучок превратиться. Ведь жизненный опыт, помноженный на лень, который ее порождает, лишает любопытства. Ведь нового, увы, я уже ничего не узнаю. Вон, – он машет в сторону, – собрался народ, видно, кого-то сбила машина, а мне лень повернуть голову. Ну что прибавится, если я еще один труп увижу?

Не возражаю, хотя в его философии больше демагогии, нежели обыкновенного умоискания. Да Бог с ним.

А он продолжает:

– Телевизор – вот настоящий убийца. Поскольку он нас напичкивает больными впечатлениями, что всякий интерес не только к событиям, но и к жизни пропадает.

Пытаюсь мысленно затесать свои впечатления в рамки его суждений. Получается что-то уродливое. Наверно, я не рожден, чтобы философски осмыслить все то, что меня окружает и сокрушает.

* * *

Этот, что называется, вламывается в салон, обжигает ухо с заднего сиденья:

– Побыстрее куда-нибудь.

Я уже привык к таким седокам, потому медленно включаю скорость. Качу.

– Решил с нынешнего дня, – сказал седок, – ходить пешком.

– Ну и что же помешало?

– Не что, а кто. Пешеходы. Понимаешь, с ними невозможно разминуться. Каждый норовит сшибить тебя с ног.

Он посидел с минуту без движения, потом заворочался вновь и, естественно, заговорил:

– А я понял! – вскричал. – У них один план, как единственная извилина, переходящая в прямую кишку. Они же меня попросту не видят. Я для них – пустое место.

Он промурлыкал какую-то песенку, потом произнес:

– Вот что такое культура. За границей тебя сроду никто не толкнет. Потому как каждый думает не только о себе, но и о тех, кто рядом.

Седок тихо дотронулся до моего плеча:

– Останови! Раз меня осенило, чего дальше ехать. Пойду лавировать.

* * *

Опять садится на заднее сиденье. Гляжу в зеркальце обратного вида. Чего только не намешано на его лице – сплошная Евразия с Ближним Востоком в придачу.

Ловлю его дубоватую улыбку. Сейчас заговорит.

Так и есть:

– Что только не делает мужской горячник с бабами. Одни в разные цвета красятся, другие до пупка заголяются, третьи одёжу разную заморскую напяливают. А зачем? Да все затем, чтобы понравиться, произвести впечатление и в конечном счете оказаться на том самом «горячнике». А мы, дураки, мечтаем о какой-то любви и прочем там душевном проявлении. Откуда он у них? Сплошные самки. Сучки, пришедшие разом в охоту. Тьфу!

Он колупнул меня скрюченными пальцами.

– Останови! Смотреть тошно!

* * *

Происшествие на заправке.

К одиноко стоящей колонке, из которой когда-то, уже забыли когда, текло и капало, подкатывает черная «волга». За рулем усатый, зело раскормленный кавказец.

Он деловито отмотал заведенный вокруг колонки шланг, который, собственно, и давал понять, что бензина нету, воткнул пистолет в горловину бака и двинулся не к окошечку, возле которого чахли мы, грешные, и через какую заправщица высасывает из всех страждущих механического движения наличность, а прямо к ней, в святая святых – в чрево беззаправочного царства.

О чем он там говорил, нам ведомо не было. Но вышел из бендежки возмущенным, стал вскидывать вверх руки, клясть власть верховную и чуть ниже, бубнить, что в цивилизованном мире за подобные штучки если по головке гладят, то только против шерсти.

На этом запале он и сел в свою «волгу» и поехал, забыв вытащить из горловины своего бака заправочный пистолет. В сердцах газанув, он вырвал шланг, который и пошел хвостом мотыляться следом за ним.

Тут выскочила заправщица.

– Догоните его! – завопила.

Но как догонишь, когда мы без бензина.

Однако в ней произошел какой-то слом, сдвиг, как говорится, по фазе, потому как она подошла к другой колонке с девяносто третьим и, развернув шланг, сказала:

– Заправляйтесь!

У меня, правда, вертелся на языке вопрос: откуда же, мол, бензин-то взялся, ежели его несколько минут назад и в помине не было? Но я промолчал, потому как перспектива и дальше стоять с пустым баком не прельщала.

* * *

Перечитывая свои вирши, Виктор Николаевич открывал, что при этом имел распустившееся, как от выпитости, лицо. Куда-то в иной мир его творчество уводило. И – приходило успокоение. Хотя дома все продолжалось одно и то же. Жена завидовала соседке, муж которой свозил ее на Канары. «Ведь никто по образу и подобию!» – повторяла она где-то подхваченную фразу. А дочь изнуряла нытьем, что у нее нет таких нарядов, как у ее одноклассницы Руфи.

Но все это как бы проходило мимо него. Он был – там, то на улицах и трассе, то – за столом. И бессонность, на которую он себя обрек, ничуть не утомляла.

2

С тех пор как Аверьян Максимович Курепин был переведен из Светлого в уголовный розыск областного управления, он забыл, когда по-настоящему спал. Ибо разбои, убийства, разного рода кражи шли одно за другим. И эта масштабность угнетала.

Поскольку семья еще была в Светлом, он иногда вырывался туда на час или два и там вдруг открывал, что уже пришла весна, оглушенная пафосом грачей. Иногда их победоносный воплевый карк пытались пересвистеть скворцы, как бы давая понять о своей причастности к этому безумолочному действу. Но, ликуя, грачи не давали посторонним звукам главенствовать в чаще. Они были основной приметой весны.

Аверьян видел, что сынишка уже обгорел на солнце и начинала шелушиться яичная скорлупа его щек.

Луг же, возле которого он как-то случайно оказался, как всегда, расцвечивался медленно, с паузами. Сперва выходили из почвы желтоцветы. И потом только появлялась другая яркость.

А лес, кажется, оживленный птичьим гомоном, стремился залучить себе гостя.

Но уйти в его серые дебри не удалось – и тут нашли.

– Товарищ полковник! – откозырнул ему сержант. – В лесопосадке машина горит.

Он как бы покидает забалдевший от весенних запахов полдень и погружается в какое-то новое время суток, когда не замечаются ни восходы, ни закаты, ни ночная тьма, ни луна, ни солнце.

Курепин приехал в указанное сержантом место, когда пожарные уже залили огонь.

Новый начмил Ульбеков и начальник угро Озолов уже примеряли свои знания к тому, что произошло.

– Труп внутри машины есть? – спросил Курепин.

– В том-то и загвоздка, – ответил начальник милиции. – В салоне пусто.

– А в багажнике?

– Еще не открывали, – солидно ответил Артем Илларионович Озолов, кого Аверьян Максимович помнит парнишкой, приехавшим сюда на первую практику.

Гарь удушающе ела глаза и заползала в горло.

Неожиданно возле лесопосадки оказалась Радмила Пичакчи. С такой странной фамилией она уже несколько лет библиотекарила в Светлом. И отличалась от многих девок поселка, что имела свою собственную машину.

Говорили, что она переехала в Волгоград, и теперь тут, видимо, как и Курепин, гостевала.

В городе изменился ее колер – она попестрела.

– Кто это сделал? – сдавленно вопросила она.

– Это ваша машина? – догадался Ефим Тимофеевич Ульбеков.

– Да! – ответила Радмила. – Я оставила ее у библиотеки…

Тем временем Аверьян Максимович раскрыл закипевший по краям багажник и увидел в нем скрюченный труп.

– Что это? – закричала Радмила.

Ей никто не ответил.

– Что же вы молчите? – вдруг вырвалось у нее. – Как он сюда попал?

– Вот это и надлежит узнать у вас, – несколько холодновато произнес Курепин, и она закричала, брызжа слезами. Потом, сорвавшись, кинулась в сторону поселка.

Ее никто не задерживал.

Как бы рассуждая вслух, Аверьян Максимович спросил:

– Почему же не взорвался бак?

– Наверно, потому что был полон, – ответил Ульбеков, ногой затаптывая какие-то еще чадящие тряпки.

– А может, – высказал предположение пожарный, – мы вовремя оказались рядом.

Пожарку действительно никто не вызывал. Машина возвращалась с учебного выезда, и водитель увидел пылающую «шестерку».

Курепина, если честно, угнетало, что все преступления, которые были связаны с убийством, всегда с самого начала таят в себе какую-то безнадегу их расследования. Так было, когда оказалась убита Алевтина Мяжникова, да и Матрена Криклякова убралась в иной мир тоже каким-то загадочным способом. И, главное, убийцы так и не были найдены.

А тем временем съездили за медицинским экспертом.

И тут же вновь появилась Радмила. И – не одна. Чуть ли не за шиворот волокла она с собой узкоплечего, явно не упирающегося паренька.

– Вот он, – вскричала Пичакчи, – угнал мою машину.

– Чей ты? – спросил его Курепин.

– Это Велька Тонкачев, – произнес пожарный. – Мой сосед.

Паренек увертливо петлял глазами.

– Так как тебя зовут? – подступился к нему Аверьян Максимович, почему-то прислушиваясь к грачиному граю, что доносился из лесу. Если честно, у него несколько отлегло на сердце. Сейчас сразу же оказался найденным угонщик.

– Велимир, – угрюмо ответил парень.

– Зачем ты угнал машину? – с наступательным фальцетом подторопил второй вопрос бывшего начмила Артем Озолов.

Велька, однако, глядел на Курепина. Меньше всего именно он внушал опасение, что сейчас начнут, как идет молва про милицию, бить.

– Хотел покататься, – ответил Тонкачев.

Под его подошву попала полураздавленная консервная банка, и он тихо похрупывал ею.

– И куда ты сразу поехал? – вновь задал вопрос Курепин.

– Вот сюда, к посадке, – указал Велька на то место, где они стояли.

– Ну а что заставило тебя поджечь машину? – быстро спросил все тот же Озолов.

– Я ее не палил, – ответил парень.

– А кто же? – опять как можно мягче проговорил Аверьян Максимович.

– Вот тут, – указал он место, – меня нагнала «бээмвэшка» и перегородила дорогу.

Тут, кажется, замерли все. Никто не хотел спугнуть такое неожиданное признание парня.

– Ну и что было дальше?

Этот вопрос задал все время молчавший начальник милиции Ульбеков.

– Выскочили четверо…

– Что они сказали? – поинтересовался Курепин.

– Не знаю, – все так же угрюмо ответил парень. – Я убежал.

Он показал, как стояла машина в ту пору, когда он покинул ее.

Оказалось, что она была на дороге. Теперь же находилась загнанной в лесопосадку.

Судмедэксперт, суетливый сухопарый мужичок, понянчив в руках голову убитого, сказал:

– Удушен.

А когда труп вытащили из багажника и стали раздевать, то на теле оказалось несколько бескровных ножевых ран.

– Почему-то били уже мертвого, – произнес медик.

И вдруг Велимира стало рвать. Он отошел в сторонку, схватился на куст рукой и наклонился почти до самой земли.

Его, что называется, выворачивало наизнанку. Приехал разгоряченный гаишник.

– Товарищ подполковник, – обратился он к Ульбекову. – На дороге в сторону Дубового Оврага найдена изуродованная машина БМВ.

– Что значит изуродованная? – быстро спросил начальник милиции.

– Она свалилась в овраг, – пояснил майор, никак не нащупав уставного тона разговора с начальством.

– Пассажиры целы?

– В ней никого нет.

– Значит, – подытожил какие-то свои мысли Курепин, – иномарка была.

– Быстро узнай, – приказал Ульбеков гаишнику, – не числится ли она в угоне.

Тот укатил.

– Ну, что скажете? – спросил начальник у Курепина.

Тот не ответил, однако задал вопрос Пичакчи:

– Машина была у вас застрахована?

– К сожалению, – ответила та, – нет.

– Тогда примите мои соболезнования.

И он направился к «газику» начальника уголовного розыска.

– Ну, как жизнь? – словно они только что встретились, спросил он Озолова.

– Да вот видите? Никакого покоя…

– «Покой нам только снится», как сказал классик, – произнес Курепин, – и все же жизнь продолжается. У тебя, говорят, сын родился?

Капитан заулыбался.

– Хотел вас на крестины позвать. Ведь я его Аверьяном назвал.

– Неужто?

– В самом деле.

– Ну и будут дразнить, как меня: «Аверьян – с утра пьян!»

Оба засмеялись.

– Ну что вы думаете по поводу всего, что мы сейчас видели? – спросил Озолов, как бы продублировав вопрос своего начальника.

– Это должен я спросить у вас, – мягко ответил Курепин, – потому как вы хозяева. Я же парнишку этого не знаю, да и библиотекаршу едва помню. Может, это какая-либо подстройка.

Майор задумался.

– Недавно у нас женщина одна пропала.

– Кто такая?

– Клавдия Сигова.

– Бывшая жена Гнездухина?

– Так точно!

– Ну и как же это произошло?

Курепин хорошо помнил Клавдию. Она была самой видной женщиной в Светлом.

– Но в ту же пору исчез и Гера Клек.

– Лабух?

– Он самый.

– Так, может, они двоем и тунули? – простецки произнес Аверьян Максимович.

– В том-то и дело, что нет. Герку потом в Волгограде видели. Он понятия не имеет, где Клавдия.

Они приехали в отдел.

– Соедини меня с управлением, – попросил Курепин и уже через минуту диктовал кому-то, кого нужно прислать в Светлый в составе опергруппы и дать ориентировку на поиск Клавдии Федоровны Сиговой.

В это время в кабинет заглянул судмедэксперт.

– Ну что я вам должен сказать, – начал он от порога. – Убитый, по всему видно, или китаец, или кореец.

– Так, – подторопил его Курепин.

– Лет ему двадцать пять – тридцать. Во рту, видимо, перед самой смертью, обточены два зуба, чтобы на них надеть коронки.

Аверьян Максимович записал это себе в блокнот. А тем временем Ульбеков ввел в кабинет Пичакчи.

– Скажите, где ваша машина ночевала прошлые сутки?

– Как всегда, на стоянке.

Она метнула свой взор в сторону Курепина и спросила:

– Значит, вы думаете, что труп мне подложили еще в городе?

– Мы пытаемся разобраться, – за Аверьяна Максимовича ответил начальник милиции.

– А где вы были накануне?

Этот вопрос задал именно Курепин.

– С подругой ездили на толкучку.

– На Тракторный?

– Нет, на Качу.

– Когда последний раз заглядывали в багажник?

Радмила задумалась.

– Кажется, позавчера вечером, когда у меня спустило колесо.