Текст книги "По законам Дикого поля (СИ)"

Автор книги: Евгений Бажанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Зверолов попробовал натяжение аркана и полез вверх, подтягиваясь на руках, где можно, толкаясь от ствола ногами. Добравшись до первой цели, зверолов повторил прием и закинул аркан с крючком на более высокую ветку. Вскоре он достиг вершины, где на развилке ветвей покоилось огромное тяжелое гнездо. Но добраться до него непросто.

Внизу, затаив дыхание, следили за рискованным подъемом зверолова. И не понимали, почему он медлит, приглядывается, почти достигнув цели. Они не знали, что самая опасная часть предприятия только начинается.

Беркуты строят гнездо из толстых опорных сухих сучьев, иногда достигающих толщины в руку ребенка. Потом шла кладка более тонких веток, защищавших от ветра. Сверху подстилка из травы, на которую и клали яйца. Гнездо старое и достигало в диаметре целой сажени. Края гнезда свисали над развилкой верхушки осокоря и образовали карниз, через который предстояло перебраться.

Зацепиться за гнездо рискованно. Сухие сучья, из которых сложена основа гнезда, могли подломиться и не выдержать тяжести взрослого человека, а надо забраться в гнездо и вернуться с грузом. К тому же паривший в вышине над гнездом беркут издавал яростные крики и мог в любой момент атаковать.

Не стоило забывать, что под ногами у зверолова более десяти саженей обвальной пустоты. В селениях Дикого поля встречались неосторожные ловцы орлов с изуродованными лицами и даже ослепленные. Брать птенцов в присутствии беркута смертельно опасно.

Вожа видел большой клюв сине-рогового цвета, способный вскрыть воловью шкуру, и желтые толстые лапы с когтями железной твердости. Он попробовал разобрать гнездо снизу, но быстро убедился в его прочности. Времени на раздумье не было, испуганный малыш мог выпасть из гнезда.

Тогда зверолов перекинул веревку через гнездо и сумел поймать раскачивающийся после броска крюк. Таким образом он накинул на гнездо петлю. Стянул ее. Обмотал свободную часть веревки вокруг ствола и, прихватив оставшийся свободный конец, полез в гнездо, хватаясь за петлю.

В гнезде среди костей находились два уже оперившихся птенца, еще не знавшие свободного полета, и дите, не понимающее, что происходит. Мальчуган сидел и с удивительным спокойствием таращил глаза на шипевших птенцов, тянул к ним ручонку.

Вожа в гнезде затянул потуже ремень-патронташ на пояснице и сунул мальчугана за пазуху. Затем быстрым выверенным движением схватил яростно шипевшего беркутенка и сунул в кожаный мешок.

Тут беркут, пугавший опасными заходами, решился на атаку. Вначале он падал почти вертикально, но перед целью раскрывал крылья и неожиданно резал угол и нападал сбоку. Обычное атакующее действие. Но выполнялось оно так быстро и мощно, что не всякому удавалось отбить первый удар.

Вожа видел атаку хищника. Единственным оружием на дереве у него оказался свободный кусок аркана. Он сложил веревку вдвое для тяжести и раскрутил ее над головой. Стоя в гнезде во весь рост, старался попасть хищнику в голову. Свободной рукой сжал в кулак войлочную шляпу, как рукавицу.

Вожа отбил несколько атак с разных сторон. Было похоже, что беркут пытался закружить зверолова. И впрямь зверолов однажды пошатнулся, уклоняясь от удара тяжелого крыла.

Стремительная, смертельная схватка видна далеко по степи. Только починки, сгрудившиеся у подножия ствола осокоря, сквозь раскидистую крону мало видели и ничем не могли помочь.

Меж тем на горизонте появилась еще более крупная самка беркута. Ее резкий воинственный вскрик заставил Васька повернуть голову. Положение зверолова становилось не просто угрожающим, а почти безнадежным.

В то время как Вожа отбил очередную атаку и с тревогой заметил быстро приближающегося второго беркута, прозвучал счастливый выстрел. Васек первым догадался отбежать от дерева и выстрелить из ружья. Паренек зацепил степного орла. Могучая птица, сбитая свинцом, медленно падала, делая судорожные полукружья, рвалась ввысь.

Не теряя ни мгновения, Вожа слез с гнезда и быстро спустился с мальчишкой за пазухой и прыгающим кожаным мешком. Устало повалился на траву.

Оказавшегося на земле беркута починки проворно добили палками. Хотя и здесь беркут опасен, ударом крыла мог перешибить ногу. Добив хищника, они окружили спасенного мальчугана – ощупывали, поднимали.

Вожа в изнеможении лежал на траве. Лицо его оставалось спокойным и уверенным, только в глазах таилась смертельная усталость.

– Устал, будто на мне весь день воду возили, – сказал он невидимому собеседнику. – Мать сыра земля, дай мне силы. И словно какое-то дуновение пошло из глубин земли. Через минутку Вожа встал. Движения его по-прежнему легки, а на лице легкая беззаботная улыбка.

– Вожа устал? Такого быть не может, – смеялся чернявый парень. – Андриян, помнишь, как прошлый год Вожа загнал необъезженного жеребца?

– Да-а, – сельчанин восхищенно кивнул головой.

Эту историю, как новую легенду, пересказывали в селениях переселенцев в радиусе ста пятидесяти верст.

– Как загнал? – спросил Васек.

– На спор, – сказал Андриян. – С раннего утра до полудня без остановки бежал за жеребцом и загнал его. Конь отбежит и встанет, а Вожа бежал без остановки. Бежал как сайгак. Сумел приблизиться к жеребцу на бросок аркана и поймал его.

– В ночь на конях сотню верст прошли. Запарились. Сиделку отсидел, – оправдывался Вожа. – Захотелось промяться. Мужики подначили. Побежал. А потом отступать стало совестно. Род человеческий только потому и жив, что терпеливее всякого зверя.

Починки радовались спасению мальчугана, у которого несильно кровоточило плечо от когтей беркута, но больших повреждений не оказалось. Они разглядывали мертвого беркута, благодарили зверолова.

Вожа чуть отпустил вперед возвращавшихся домой починков. Он подошел к Ваську и снял с себя нательный крестик с цепочкой.

– Ты спас мне жизнь. Из тебя выйдет хороший зверолов. Будь моим крестным братом.

Васек снял с шеи свой крестик, протянул его Воже и с надеждой предположил:

– Теперь мы никогда не расстанемся?

– Уж не забудем друг друга точно. Как самые близкие родственники.

На подходе к деревне Вожа порадовался:

– Одна изба уже тесом крыта. К пожару от искры устойчивее. Обживаются переселенцы.

В России достаточного хозяина определяли по крыше. Тесовые доски редкость. Из бревна делали все две-три толстые доски, распиливая особой пилой все бревно в длину. Крышу, крытую тесом, можно не перестилать десятилетия, тогда как соломенную меняли часто.

– А мне с соломенной привычнее, – сказал седобородый починок. – Зимой под ней теплее, в жару прохладнее. Свежая и глаз радует.

Женщины встречали всадников на подходе к деревне. Светлоголовый мальчуган стал предметом всеобщей радости. И можно было не сомневаться, что его до старости будут смущать и тешить воспоминаниями о чудесном вызволении. Позже он сам с доброй улыбкой расскажет своим внукам о происшествии, в общем-то, обычном для жизни первых переселенцев. А внуки расскажут своим внукам…

Заночевали звероловы в деревне. До зори собрались в дорогу. Провожать их вышло все население деревни.

Христина преподнесла гостям на память ходовые широко бытовавшие поддевки и кушаки, ставшие вместе с плащом-епанчем и овечьей островерхой шапкой, иногда заменяемой войлочной шляпой, народной национальной одеждой нескольких поколений звероловов, казаков, переселенцев-починков и табунщиков Дикого поля, всех жителей поля.

Чаще поддевки-безрукавки ладили из шерстяной ткани. Несколько удлиненные, ниже поясницы, но такие, что не мешали садиться на коня. Просторные. На груди полы немного не сходятся, точно подчеркивая могучий разлет плеч и ширину груди. Поддевка не стесняла, давала свободу движения.

Для красоты поддевку клали на несколько дней в кадку с настоем из еловой коры, и она делалась совершенно черной. На белой льняной или конопляной рубашке с длинным рукавом поддевка смотрелась очень нарядно. Особенно подпоясанная цветным кушаком.

Толстые кушаки длиной в четыре аршина[44]44
  Аршин – мера длины, равная семидесяти одному сантиметру.


[Закрыть] и более ткали из крашеной пряжи. Красили пряжу в настое травы сердолик вместе с квасцами и мукой в светло-желтый цвет. Мастерицы могли придать кушакам и другие цвета.

Рубахи носили навыпуск, подпоясавшись тонкой бечевой, но в грозные годы в Диком поле звероловы, казаки и переселенцы даже в жару подпоясывались кушаком, так как за него удобно засовывать длинноствольные пистолеты. Чехлы для пистолетов и ружей появлялись, но еще редко. Чехол-кобура вешался на ремешке через плечо или приторачивался к седлам для верховой езды. Но не зря говорят, что привычка – вторая натура. Большинство жителей Поля предпочитали носить пистолеты заткнутыми за поясной кушак.

Звероловы тут же примерили обновы и остались довольны, чем порадовали починков.

– У нас поддевки и кушаки покупают и зверобои, и переселенцы, и казаки, – рассказывала Христина, довольная и сияющая от того, что подарки дорогим гостям пришлись по нраву. – У нас в каждом доме молодицы по сто – двести поддевок за зиму шьют. Все Дико поле оденем.

Вслед уходящим всадникам поминки долго прощально махали руками.

14

Весь день звероловы ехали, периодически меняя шаг на галоп. Отмахали многие десятки верст. К вечеру оказались у довольно большого селения в три с лишним десятка изб. Избы стояли более тесно, чем в тех районах, где не имелось угрозы нападения.

Частокола вокруг селения не было. Зато его опоясали в два ряда рогатки, переплетенные между собой. Надежная преграда для конницы. Да и вдоль рогаток не поскачешь… Солдатская слобода. Кордон.

На Первой Закамской линии в семнадцатом веке в слободах селились стрельцы, и потому укрепленные поселения на старомосковский лад прозвали слободами. Но уже на Второй Закамской линии или, по местному, черте военные поселения назывались крепостями и станами, станицами, а еще редутами и кордонами.

На службу на Вторую Закамскую черту привлекали много волжских, яицких и донских казаков и даже украинских казаков-черкасов. Не меньше селилось отставных солдат-бобылей и пашенных солдат, вольных переселенцев. Потому и стали слободы станицами и крепостями. Чем они и являлись на самом деле.

Если Первая Закамская черта шли по реке Большой Черемшан, то Вторая Закамская черта шла от городка-крепости Самара-на-Волге по берегу реки Самара до крепости-пригорода Алексеевска, что встал у устья Кинеля, впадающего в реку Самара. Потом черта круто поворачивала на север в степь и шла до крепости Красный Яр, что на реке Сок, и опять круто повернув, тянулась левым берегом реки до далекой Сергиевской крепости, где переходила на правый берег Сока и, шла лесами и долами к Тиинску… У Шешминской крепости, пройдя реки Кичуя и Ика, Вторая Закамская черта соединялась одним концом с почти параллельной Первой Закамской чертой. Старые городки-крепости с Первой Закамской черты переводили на новую черту.

Между крепостями ставили кордоны или станицы, укрепления меньшие, чем крепости. В крепости гарнизон от роты до двух-трех рот. На кордоне несли службу казачий офицер, два урядника и тридцать рядовых конных казаков. Или такое же количество солдат. Возле кордонов селился люд вольный и беглый.

Между кордонами на возвышенных местах ставили пикеты.

На пикетах не жили, но использовали как временное пристанище, как смотровую площадку и сигнальный пункт.

Дозоры постоянно объезжали черту. Сама черта – это или ров с валом на сотни верст, или засека в лесу. В случае обнаружения опасности поднималась тревога. На пикетах стояли деревянные башни, а где-то в землю врывали высоченные шесты, на которые веревкой поднимали флаг как сигнал тревоги. Если нападение ночное, то на шесты поднимали зажженные пучки сена и хвороста. Так от пикета к пикету, от кордона к кордону до самой крепости, где стоял основной гарнизон в сто, а то и в пятьсот человек, шло сообщение. Весть о вторжении кочевников преодолеет многие десятки верст за считанные минуты.

Получив сообщение о набеге, отряды казаков или солдат из кордона и крепости спешили к месту прорыва или туда, где имелась опасность. В одежде казаки этого времени мало чем отличались от звероловов и табунщиков. Разве что всем головным уборам предпочитали шапки из овчины, да еще полюбили и ввели в обиход бурки. Длинные, широкие бурки, удобные на привале и на скаку полезные, развевались на ветру, взмахивая полами, словно гигантский орел крыльями, наводя страх на противника.

Отлично вооруженные – пикой, саблей, ружьем и парой пистолетов казаки вихрем летели вдоль черты. Они не тратили денег на гаремы и рабов, а полагались только на собственное оружие. С малолетства вырастали во фронтовых условиях. Неустрашимые и ловкие, они не знали поражений в стычках с кочевниками.

Образовалась новая военная каста, не похожая ни на какую другую. Потомки беглых русичей наследственно ценили свободу и независимость. Постоянное противоборство с иноплеменниками развило чувство дисциплины и стремление укрепить государственную власть. Такие на первый взгляд противоречивые устремления и сформировали казачество.

Но, несмотря на опасность, воровская жажда легкой поживы еще долго толкала ордынцев на рискованные набеги. Ночью и в туман небольшие отряды прорывались за черту и занимались кровавым грабежом.

На самых опасных участках, особенно там, где не устроены преграды из рвов и засек, для приметы ставили легкое заграждение из веток. В лесу рубили ветки и молодые побеги. Прутья обоими концами втыкали в землю. Создавали сплошной частокол. Если ордынцы во тьме или по другому недосмотру прошли, повалив легкие прутья, то дозор обнаруживал набег. Поднималась тревога.

Переселенцы на окраинных землях часто утеснялись кочевниками. У переселенцев, поселившихся перед чертой, риска еще больше.

Освоение Заволжья сочетало в себе вольно-народное переселение и военно– государственное. Решение правительства России по защите своих непокорных сыновей тоже имело двоякое значение. С одной стороны, правительство хотело оградить своих подданных и тем самым себя от разорительных набегов кочевников. С другой стороны правительство боялось укрепления вольных независимых поселений на востоке даже больше, чем кочевых орд. Страшила возможность потерять контроль над переселенцами и подать пример к непокорности…

Волею судеб помыслы переселенцев и правительства в большей части удачно соединились. Продвижение в Дикое поле медленно, но неуклонно нарастало.

Уже полтора столетия непокорные и неслуживые волжские атаманы Богдан Барбоша, Якуня Павлов, Матвей Мещеряк, Иван Кольцо… укрепились в Диком поле. В 1571 году атаманы взяли ногайскую столицу город Сарайчик. В 1586 году построили Кош-Яицкий городок. А витязи Ивана Грозного освободили Волгу до самой Астрахани. Но гигантское пространство от Волги до Яика все еще оставалось пустынно, непахано и таило нешуточную угрозу.

Правительство России на границах отлавливало беглых крепостных и сектантов, а порой закрывало глаза на их поселения, приглашало, заманивало льготами и даже понуждало сомнительный люд, включая ссыльных разбойников, к переселению в Дикое поле. Надеялись, что дикие орды с востока и бунтари из России, столкнувшись, уравновесят друг друга и дадут дорогу другим…

Заметным отрядом в освоении Дикого поля стали и военные поселения вдоль укрепленной черты. Здесь они особенные. Основатели поселений отставные солдаты-бобыли – пушкари, рейтары, драгуны, гренадеры.

В двадцать-двадцать два года их брали на военную службу. По рекрутской повинности каждая деревня должна поставить определенное число новобранцев. Служба Отечеству – дело почетное, но провожали рекрутов из дома, как хоронили, со слезами. Срок службы – до гробовой доски. В родные селения мало кто возвращался. Одни погибали в сражениях, другие по ранению или старости заканчивали дни в инвалидных домах.

Они, солдаты, умели все, что надо делать на войне. Отличались невероятной стойкостью, какую вряд ли явят позднейшие армии. На поле боя под ружейными пулями и градом пушечной картечи, часами не шелохнувшись, стояли во весь рост, не имея права спрятаться в окоп или за редут. Презрев смерть, выполняли долг.

Если казаков называли рыцарями степей, то солдат императорской армии не по уставу величали рыцарями сражений, а еще монахами войны. Они не имели ни семьи, ни хозяйства. Только один удел – служение Отечеству. Каково время – таковы и судьбы.

Желая облегчить участь солдат, изрядно послуживших, а заодно сэкономить средства на содержание регулярной армии, правительство перевело на поселение по реке Сок более двенадцати сотен солдат-бобылей.

Им выделили по восемнадцать десятин[45]45
  Десятина – русская мера земельной площади, равная 1,09 гектара.


[Закрыть] земли на пешего солдата и пятьдесят пять десятин на каждого конного. Податей с пашенных солдат не брали, но в случае опасности они должны были без промедления выступить в поход и попадали в распоряжение военного начальства.

Вот к такому поселению на оборонительной черте и подъехали звероловы.

– Не спеши, – сказал Вожа крестному брату. – Езжай следом за мной. В траве разбросан чеснок[46]46
  Чеснок – металлические рогульки с четырьмя-пятью острыми шипами, один шип втыкается в землю, другие торчат вверх. Если лошадь наступит на чеснок, то выходит из строя.


[Закрыть]. Возле кордона дурью не поскачешь, на кордон наскоком не ворвешься.

Проехав поле с чесноком и свободный проход без рогаток, всадники въехали в селение пашенных солдат. У них без суеты приняли лошадей.

Из домов выходили бородачи в рубахах с поддевками, схваченными кушаками, и усатые солдаты в мундирах, оставшихся от прежней службы.

С Вожей здоровались, похлопывали по плечу. Посматривали и на красавца скакуна. Тополь, не привычный к большому стечению людей, мотал головой, недоверчиво косил большим глазом. Последовали обычные вопросы о житье-бытье, об охоте, спокойствии степи…

Черноусый солдат с посеребренными сединой висками на правах старого приятеля зазвал Вожу, а заодно и его крестного брата к себе в гости.

Избы в деревне пашенных солдат небольшие, но добротные, рубленые из дубового леса. Такие стоят по двести лет, а если хозяин следит за крышей, то и еще столько же могут простоять. Окна в избах, как и у всех первых поселенцев, столь маленькие, что человек не пролезет. Где рыбьим пузырем затянуты, но большинство застеклены, с рамой без форточек. Если избу хотели проветрить, то открывали дверь. Двери делали небольшие, так что в горницу входили низко наклоняясь. С наружной стороны толстую дубовую дверь обивали войлоком, спасаясь от свирепых зимних морозов и вьюг.

Однако ж у хозяина, приветившего звероловов, окна в избе относительно большие, а в углу окна, на городской манер, треугольник из жести и жестяная трубка с крышечкой – слуховое окошко от угара. Солдат ездил в Самару и там подсмотрел новомодную придумку.

У крыльца на веревке висел кувшин с водой для мытья рук. Умывшись, хозяин и гости вошли в избу.

– Как живешь, Мамон? – спросил Вожа, усаживаясь за стол перед иконой в красном углу и оглядывая комнату. Убранство в избе обычное крестьянское. Широкие лавки вдоль стен. Лубочная картина с эпизодом войны. Портрет уже почившего царя. Большая беленая русская печь, украшенная росписью. Разноцелевое русское изобретение занимало чуть не четверть передней комнаты. В печи готовили пищу, томили такие блюда, что в другой печи и не сделать; если рядом не было бани, то в печи мылись, на печи можно спать и сушить одежду. Между печью и стеной полати, но спать на них некому, и хозяин свалил там пожитки. В углу сундук для платья. Перед печью закуток с горшками, кувшинами и тарелками.

Для крестьянской избы здесь не хватало ткацкого станка и прялки. Зато на стене на гвоздях висели два ружья, не лишенных изящества, сабля и пистолет в чехле.

– Привычно живем, – не спеша ответил Мамон.

Солдат кипятил чай в самоваре и что-то разогревал в печи.

– Острог вокруг кордона так и не поставили, – вспомнил Вожа.

– На кой? – Мамон не отвлекался от печи. – Кордон защищен. Проход рогатками закроем и все. В позапрошлом году соседи пятерых впустили, загородили проход и крышка. Куда им деваться. Нас, пашенных солдат, вместе с прибылыми переселенцами без малого пять десятков. Все стрелки неплохие и в рукопашном бою не последние. Ворья азиатского и российского не пужаемся. Рогатки и то для осторожности ставлены. Если большая орда подойдет, тогда за подмогой идти или в крепость отступать. При мне на линиях за десять лет только однажды большой набег случился. Наши дозоры стерегут хищника.

– Что за прибылые? – спросил Вожа.

– У нас всякого якова много. И пашенные солдаты из пушкарей и драгун. Нас тут малолетками кличут. Малолетки и малолетки. По двадцать пять – двадцать семь годов отслужили. Не до конца выслужили. Послабление получили. На военное поселение вышли. Есть крестьяне-переселенцы, неслуживые, сразу в пашенные солдаты записанные. Эти уже семейные к нам пришли. Есть тяглые крестьяне. Есть пашенные солдаты, которые взяли на себя казачью службу. Казаки опять же.

– Можно так?

– Отчего ж, – Мамон отвлекся от печи. – Сдавай бобыльский оброк белопашенному казаку, а казачью службу бери себе. Кто земли не имеет, тот государева тягла не несет. Многие так поступают.

– Ты-то как? – допытывался Вожа.

– Как видишь. По правую руку за дубравой мое поле. К земле есть охота, да чего уж там… нет большого рвения. Отвык. Но земля скажу тебе… На моей рязанщине и равнять не с чем. Чудо земля.

Солдат поставил на стол чугунок с клецками. В большую миску навалил вареной молодой сайгачатины, нежной, но с запахом горькой полыни. Поклал больших зеленых огурцов. Свежих и соленых. Принес золотистых луковиц и каравай хлеба. Вожа принялся резать хлеб ломтями.

– Хлеб сам печешь? – Вожа рукой сдавил пышный каравай рукой. – Хороший.

– Солдат должен все уметь. У меня одна госпожа-невестушка Россиюшка. Бывало около казенного набегаешься, а вечером себе чего помастерить уж в радость. – Мамон неожиданно понизил голос. – Вожа, нет ли у тебя на примете какой, м-м, согласной ко мне пойти. Все ж с бабой веселей.

– Приезжают из России. Пускайте к себе на поселение. По весне часто просят показать хорошие земли. Только баб мало идет. Несемейных и того меньше.

– Да это я так. Пойдет ли кто за меня. Вот двадцати годов резвый был. В деревне девки вокруг хороводились. Еще щиталку помню: «Сидит Яша в ореховой чаще, грызет Яша Ореховы ядры, Яша ты Яша, хочешь ли жениться? Выбирай невесту из любых любую». У нас некоторые до службы успели ожениться, так и те про деревенскую жизнь забыли. Отцы– командиры стали нашей семьей. Многому они нас научили.

– Трудная у тебя доля, – сказал Вожа. – По жребию в рекруты попал или мать с отцом назначили?

– Парубком малярией заболел. Все думали кончусь. Слышал, другие терпели подобно да зареклись на службу и тяготы и выздоровели. Перед иконой зарекся идти на цареву службу вместо брата, если поправлюсь. Вот обет держу. На судьбу не в обиде. Только хочется на старости лет своих мальцов завести.

– Может и устроится, – сказал Вожа. – Пособи оружия прикупить. Пяток ружей и столько же пистолетов. Еще пороха и свинца. Товар для мена есть. Или продам, денег соберу.

– Что удумал? – спросил Мамон. – Зачем тебе столько?

– Полонникам помочь обязался. За ради сирых постараюсь.

– Мало ли полонников. Каждого не выручишь.

– Считай почти на моих глазах увели. Давши слово – держать надо. Растрогался слезам родителей несчастных. Скажи, чтобы соседи обошли кордон, поспрашивали про товар.

На кордоне Вожа купил три ружья и пять пистолетов. Но пороху и свинца досталось мало. Припасы оказались скромные. Вожа принял решение:

– Заедем в крепость, прикупим пороха у торговцев или обменяем у служивых. Завтра в дорогу.

Утром Мамон пригласил гостей к столу. День был постный, и на столе стояла исконно русская пища – чугун с вареными бобами, приправленными конопляным маслом, дольки редьки, тертый хрен и ломоть хлеба. По средам и пятницам так кормилась вся православная Россия.

Для беркутенка сделали исключение. Молодой птице, выпущенной из мешка, бросили кусок мяса. Но гордый беркут к мясу не притронулся, забился в темный угол.

В дорогу звероловы собрались в пять минут. У колодца Вожу окликнул высокий бородач.

– Вожа, если сможешь, исполни просьбу. Надобен дикий камень. На двадцать верст округу объехал, нигде не нашел. Один известняк. Хочу мельницу на реке поставить, а камня на жернова нет. И никто не знает, где есть. Разведай. Слышал, ружья покупаешь. Прими от меня как задаток.

– Годится, – Вожа взял ружье. – Жерновой камень добывают далече. Да может и ближе сыщу. Привоз на твоей подводе.

Перед самым отъездом и Мамон решил ехать с Вожей:

– Засиделся на кордоне. Двину-ка с вами. Посмотрю, как в крепости дела.

– Опытный стрелок нам пригодится, – довольно кивнул Вожа.

– Только обождите, побреюсь, поскоблюсь в дорогу.

– Отчего такие хлопоты? – Вожа провел ладонью по своей короткой, на скорую руку стриженой бороде. – С бородой и комар-мошка не так грызут.

– Hа поле еду в рубахе, на стану и небритому вольно. Одену мундир, сразу с бородой неловко чую себя. Хоть тресни, не могу по-другому.