355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эвелин Энтони » Выстрелы в замке Маласпига » Текст книги (страница 3)
Выстрелы в замке Маласпига
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 20:47

Текст книги "Выстрелы в замке Маласпига"


Автор книги: Эвелин Энтони



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Любопытство заставило его обратиться к коллеге Фрэнка Карпентера.

– По пятницам он всегда пьет пиво в этой маленькой забегаловке за углом. Я спрашивал его, почему он не показывается, он сказал: занят. Чем он так занят?

Молодой человек, его собеседник, пожал плечами.

– Он обучает какого-то новичка. Ты же знаешь Фрэнка – уж если он вкалывает, то вкалывает, без дураков. Попробуй пригласи его сейчас: сегодня утром он был у нашего старика.

– Я уже приглашал его. И получил отказ. Скорчил унылую физиономию и слинял... Не его это дело – обучать новичков. Ранг вроде бы не тот.

– Это особый случай. Предстоит выполнить важное задание. Я мало что знаю об этом; слышал только, что это как-то связано с исчезновением Фирелли.

– Стало быть, они хотят направить в Италию кого-то другого? – предположил Натан. Он вытащил свою изжеванную трубку, небрежно набил ее табаком и закурил.

– Возможно.

Натан присел боком на стол молодого человека.

– Впервые слышу. И что это за важное задание? Направляют еще одного тайного агента?

– Похоже, что так.

На столе молодого человека зазвонил телефон, он снял трубку и назвал свое имя.

Натан, потирая отсиженную ягодицу, соскользнул на пол. Стало быть, особое задание; тайный агент, которого Фрэнк обучает по ускоренной программе? Приподняв одну бровь, он задымил трубкой. Затем посмотрел на часы: семь тридцать пять. Махнув рукой молодому человеку, он вышел из кабинета, спустился на лифте в вестибюль и проверил расписание дежурств. Он был свободен до девяти часов утра.

Из Бюро он отправился в бар, где они с Фрэнком Карпентером любили побаловаться пивком, и выпил пиво в одиночестве. Допив кружку, он вновь поглядел на часы. Итак, это задание как-то связано с исчезновением Фирелли. Его объявили пропавшим без вести, скорее всего он погиб. Еще одна жертва самого прибыльного в мире бизнеса. В прежние времена гангстеры не понимали потенциальных возможностей наркотиков. Они контролировали торговлю вином, игорные дома, бордели – и становились миллионерами. Затем они наложили свою лапу на профсоюзы и обнаружили новый источник дохода. Но фунт героина стоит полмиллиона долларов. Унция приносит шестьдесят тысяч долларов. Он сделал глубокую затяжку, и притухшая было трубка вновь разгорелась. Миллионы и миллионы долларов. Фунты, немецкие марки, франки и иены. Все мировые валюты за порошок, вызывающий дурман, или, как говорят наркоманы, «кайф». Многие из его прежних сослуживцев думали точно так же, как и он, и процесс развивался лишь в одну сторону. Старое Бюро было расформировано, потому что его ядро составляли продажные полицейские, которые крали конфискованные героин и кокаин и продавали их на рынке. Они брали взятки, утаивали вещественные доказательства, покрывали преступников. Он знал многих из них. И всех их завербовала мафия. Это были главным образом макаронники, самые отбросы... Шел уже девятый час. Он зашел в телефонную будку в самом углу бара и набрал бруклинский номер.

– Это я, киска. Да, да, конечно... Пью пиво... Скоро буду дома. Приготовь какой-нибудь жратвы... Ну-ну, не сердись. – Повесив трубку, он нашел немного мелочи и вновь позвонил. Послышались долгие гудки, но никто не снял трубку. «Дерьмо!» – тихо выругался он и повесил трубку. Восемь тридцать. Придется попробовать из дому. Он купил себе пачку трубочного табака и покинул бар.

Человек экономный, он ездил на метро. Сидя в вагоне, он читал газету, внутренне готовый ко всяким неприятностям. Даже ранним вечером в поездах грабили и убивали. Нападений Натан не боялся. Уж он-то сумеет за себя постоять. Пусть только сунется какой-нибудь щенок! Выйдя из метро, он прошел квартал, отделявший его от дома, и спрятал трубку в карман, потому что его жена не терпела табачного запаха. Вот уже три года, как они поженились. Он уже был однажды женат, много лет назад, но никогда не вспоминал о той женитьбе. Открыв переднюю дверь, он вошел. Учуяв запах жареных цыплят, он улыбнулся.

– Мари? Я пришел.

Она вышла навстречу ему, маленькая, худая, с темными, завязанными в конский хвост волосами. Она выглядела совсем подростком, но с лицом взрослой женщины. Он поцеловал ее и обнял одной рукой за талию.

– Как ты тут, моя девонька?

– Хорошо. Вполне хорошо. На ужин у нас цыплята. Ты голоден?

– Просто подыхаю от голода. – И Натан поцеловал ее вновь. Три года, три года семейной жизни с единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Если он и употреблял слово «любовь», то только когда говорил о Мари. Его отношения со своей семьей были не слишком-то теплыми. Это была бедная эмигрантская семья из России. Он не любил своих родителей, и его родной дом сильно отличался от сентиментального мифа о тесно сплоченном еврейском клане, где всем верховодит мать. Его отец был беден, беспокоен и раздражителен. Бил детей и грубо обращался с женой. Все трое сыновей не любили его, зато единственная дочь просто обожала; в конце концов она стала сожительницей закупщика товаров для одного из магазинов на Парк-авеню. Натан не признавал ее. Он предпочел бы, чтобы его сестра была потаскухой, чем девицей на содержании. Один из его братьев работал менеджером в бруклинском супермаркете; он был женат, имел троих детей, и Натан иногда встречался с ним семьями. Второй брат погиб в дорожном происшествии десять лет назад. Его родители уже умерли, а у Мари вообще не было близких. Натану нравилось, что они ни от кого не зависят. Свою личную жизнь он тщательно оберегал от посторонних глаз.

Он вынул банку пива из холодильника и выпил ее в кухне, наблюдая, как жена готовит ужин. В тридцать один год у нее была фигура семнадцатилетней девушки, и он очень этим гордился. Он любил показываться вместе с ней по воскресеньям, когда ходил играть в кегли, так молодо она выглядела. Она была самая ранимая женщина, которая когда-либо встречалась Натану, а за время своей долгой службы в качестве полицейского, а затем специалиста по борьбе с наркотиками он встречался со многими болезненно уязвимыми людьми. Лишь немногие вызывали у него сострадание; преступников он ненавидел; ненависть эта была вполне сознательная. Не будь Натан полицейским, он наверняка был бы преступником. Он смутно чувствовал это и преследовал воров, сутенеров, шантажистов и убийц с жестоким фанатизмом, ибо видел в них перевернутое зеркальное отображение самого себя. Со своей женой он познакомился во время полицейского рейда; она работала официанткой в кафе, излюбленном месте встреч наркоманов, расположенном в том районе Виллидж, который избрали для себя хиппи.

Было решено очистить это место, и Натан возглавил направленный туда полицейский отряд. Он запомнил худенькую, с пустым взглядом девушку, которая, дрожа и онемев от страха, стояла спиной к стене, пока производились аресты. Он почувствовал к ней неожиданную симпатию, чувство, давно уже ему незнакомое. И жалость. Достаточно сильную, чтобы он подошел к ней и сказал, что ей нечего бояться. Если, конечно, она ни в чем не виновата. Он сразу же понял, что она принимает наркотики. Только героин придает коже такой желтушный цвет, а глазам – такую прозрачность и блеск. Ее следовало задержать, отправить в участок, а оттуда в тюрьму. Но Натан не арестовал ее.

На следующий вечер он вернулся в это кафе, чтобы найти ее. Ее исчезновение его не удивило. Преследуемые страхом, кредиторами, полицией, люди вроде Мари всегда убегали. Найти ее оказалось нетрудно. Она устроилась уборщицей в захудалый бордель, хозяин которого сердито пожаловался Натану, что поборники свободной любви подрывают его бизнес. Натан и сам не знал, чего от нее хочет. Он только знал, что воспоминание о ней мучает его, как зубная боль. Он не чувствовал ни отвращения, ни презрения, которые вызывали у него почти все наркоманы. Он угостил ее ужином, к которому она не притронулась, и попытался завязать с ней разговор. Попытка оказалась безуспешной. Ведь он был копом; она только смотрела на него расширенными, испуганными глазами. Прошло много времени, прежде чем Натан сумел найти доступ к ее душе; в течение последующих нескольких недель он договорился с хозяином борделя и его женой, чтобы ей платили приличное жалованье и ограждали от неприятностей. Он пригрозил, что, если они не выполнят его условий, он тут же закроет их заведение, но они тщательно соблюдали заключенную с ним сделку и почти не выпускали Мари на улицу. Она регулярно встречалась с Натаном почти два месяца, после чего призналась, что принимает героин.

В одно из свободных воскресений они прогуливались по Центральному парку, когда она вдруг сказала:

– Ты не можешь видеться со мной. Я тебе не пара, потому что сижу на игле. Спасибо тебе за все – и прощай.

Она повернулась и побежала прочь. Натан нагнал ее в несколько секунд. Она горько плакала; тогда-то он и решил жениться на ней. Кто-то же должен помочь ей избавиться от этой пагубной привычки; кто-то должен позаботиться о ней. За ужином он смотрел на нее с глубокой нежностью. Она была исключением, той самой статистической единицей, которая и предопределяет общий успех. Под присмотром Натана она прошла курс лечения и, когда перестала принимать наркотики, вышла за него замуж. С тех пор она ни разу не поддалась искушению. Она гордилась своим домом, проявила себя экономной хозяйкой, и он любил ее мучительно-болезненной любовью. Она даже вызвалась принять иудейство, но он отклонил ее предложение, потому что еще в детстве отрекся от своей религии, но был растроган до слез. Она была обязана ему всем и не переставала его благодарить. Это, само собой, не мешало ей готовить вкусные кошерные блюда. За три года она ни разу не оступилась, ни разу не проявила слабости. На нее можно было положиться.

Он помог ей убрать со стола и вытереть вымытые тарелки. Все это время они разговаривали: она смешила его, рассказывая о всяких мелочах. Было уже почти десять, когда он подошел к телефону.

– Приготовь мне чашку кофе, киска. – Отослав ее в кухню, он набрал все тот же номер. На этот раз трубку, хоть и не сразу, но сняли.

– Мистер Тейлор?

– Да, это я.

Натан смотрел на дверь кухни: жена ничего не могла слышать. Он не стал расточать время на обычные любезности.

– Это Натан. У нас проходит тренировку еще один голубь... Да, да, как только выясню точнее... Но знайте, что что-то затевается.

Он повесил трубку еще до того, как Мари вошла с двумя чашками.

– Ты куда-то звонил?

– Да, к нам в офис, – улыбнулся он.

За пятнадцать лет этим гадам так и не удалось подобраться к нему, а уж как они пытались. Сулили горы денег, грозили. Но с того момента, как он женился на Мари, он оказался у них в руках. Им только стоило нажать на рычаг, и они на него нажали. Он даже не пробовал сопротивляться; в глубине души он сознавал, что так и должно было случиться, и принимал то, что последовало, как неизбежное. Теперь он сражался на их стороне. Его предупредили, что, если он будет артачиться, однажды, вернувшись домой, узнает, что у его жены были посетители и что ее посадили на иглу. И теперь он работал на Эдди Тейлора, владельца антикварного магазина на Парк-авеню. Это было все, что он знал, а большего он и сам не хотел знать.

Обняв одной рукой жену, он не спеша потягивал кофе.

– Не посмотреть ли нам телевизор, Джимми? Шоу Вэнса Патрика?

– О'кей. Мы как раз посмотрим первую половину. А потом, пожалуй, пойдем спать.

Она поцеловала его. Он улыбнулся и сжал ее в объятиях. К чертовой бабушке Эдди Тейлора. К чертовой бабушке Бюро. С его женой во всяком случае ничего не случится.

* * *

Без пяти час Катарина была уже внизу, в вестибюле гостиницы. Приготовилась она очень тщательно: нарядилась в легкое бледно-желтое платье и надела на палец маленькую, ненавистную ей печатку. Повесила на плечо большую сумку. В ней были спрятаны подслушивающие и записывающие устройства, которыми ее снабдил Карпентер в Нью-Йорке. Они с герцогом договорились, что она будет в библиотеке одна и сможет просмотреть семейные анналы. Герцог сказал, что библиотека – его любимая комната. Значит, это самое подходящее место для установки записывающего устройства, и времени для этого у нее будет достаточно.

Алессандро заехал за ней в час дня на роскошном, каких-то немыслимых очертаний «феррари», на дверях которого красовался неизменный фамильный герб. Одет он был с некоторой небрежностью: в канареечный свитер с шелковым шарфом. Он поцеловал ей руку, сказал, что она восхитительно выглядит. Пообедали они в ресторане «Лоджия» на Пьяцца-ле-Микеланджело, высоко на флорентийских холмах; здесь-то и стоит, взирая вниз на город, знаменитая статуя Давида, творение великого мастера.

Если бы потребовалось описать Алессандро ди Маласпига одним-единственным словом, это было бы «магнетизм». Катарина еще не встречала человека, который так щедро был бы наделен этим качеством. То, что он один из сильных мира сего, герцог, человек обаятельный и богатый, еще не могло объяснить всей силы его притяжения. Он производил неотразимое впечатление при любых обстоятельствах. Когда они вошли в ресторан, все как по команде повернулись в их сторону, несколько посетителей улыбнулись и помахали рукой. Он никому не представил ее, крепко, с обычной своей властностью взял ее под руку и пошел прямо к их столику, предшествуемый самим метрдотелем.

– Я уже заказал обед, – сказал он. – Это будет нечто особенное. С хорошим вином. – Он взглянул на нее и улыбнулся. – Сегодня у нас праздник.

Только очень смелая или очень глупая женщина рискнет завести с ним роман, отчужденно подумала она. Можно восхищаться ужасающей красотой тигра, но обнять его никому не придет в голову.

– О чем вы думаете?

– О вас, – ответила Катарина. – Я представляла вас совершенно не таким.

– Каким же? Этаким изнеженным, пресыщенным вырожденцем из фильма Феллини? Извините, если разочаровал вас.

– Как вы могли меня разочаровать?.. Вы не нуждаетесь в моих комплиментах. Но признаюсь, я не ожидала от вас такого дружеского расположения. Я ведь всего-навсего ваша дальняя родственница, очень дальняя. И как таковая могла надеяться лишь на то, что вы покажете мне Виллу.

– Скажу откровенно: большинству посетителей и в самом деле пришлось бы довольствоваться этим. Но ведь и вы тоже не нуждаетесь в комплиментах. На нашем фамильном дереве вырос прекрасный цветок. – Он громко рассмеялся. – У вас необыкновенно выразительное лицо – не хмурьтесь, пожалуйста, я пошутил. А вы знаете, итальянки никогда не делают гримас – боятся, как бы не образовались морщинки. Но я не люблю застывших лиц. И я люблю людей, знающих, что они чувствуют.

– Ничего не могу с собой поделать. Не потому ли ваша мать так хорошо сохранилась? Я никогда не видела такого молодого лица в ее возрасте.

– Ей восемьдесят два. Конечно, тело выдает ее годы. Но она все еще красива. Однажды маленьким мальчиком я видел, как она собирается на прием. Это было еще до войны, и она надела брильянты Маласпига. Она была похожа на небесное видение. Война отняла у нас брильянты и почти все, что мы имели. Мой отец, видите ли, сотрудничал с фашистами, и на некоторое время мы оказались изгоями. И все беднели и беднели. Не помогла даже женитьба на Франческе, ибо денег у нее оказалось недостаточно, чтобы компенсировать наши потери.

Он закурил одну из своих сигарет с монограммой. Солнце озаряло зеленые холмы, серебрило крыши Флоренции. Окна ресторана были притенены листьями плюща; здесь, на этой высоте, веял прохладный ветерок.

– Поэтому вы и женились на ней – ради денег? – спросила Катарина, которой его откровенность придала смелости. Прежде чем ответить, он метнул на нее быстрый взгляд.

– Вы в самом деле прямодушный человек, – сказал он, внезапно улыбаясь. – И мне это нравится. Да, конечно, я не мог не учитывать ее приданое. У нее было все, что требуется от хорошей жены. За исключением одного важного обстоятельства, которого в то время мы, к сожалению, не знали. У нее не может быть детей. С одной только этой точки зрения женитьба была катастрофически неудачной. Конечно же, это не ее вина, но сознание, что у нее не может быть детей, терзает ее. Я говорил ей, чтобы она не чувствовала себя виноватой. На все воля Божья.

– Но ведь она знает, как вы хотите продолжить свой род, и, должно быть, очень мучается. Извините.

– У вас доброе сердце, – сказал он. – Вы сострадаете женщине, которую видели всего один раз. И я думаю, что она вряд ли сказала вам хоть слово, кроме «хэлло». У нее на удивление спокойный характер. Она одна из тех женщин, что к старости обращаются к религии, надеясь найти в ней утешение после всех перенесенных разочарований. Но сейчас она так ожесточена, что даже не ходит на мессу. И все же, когда мы в Замке, я настаиваю, чтобы она непременно ее посещала. Этого от нее ожидают.

– Если вы так бедны, – сказала Катарина, – не понимаю, как вы можете содержать Виллу и Замок, – боюсь, что я вновь проявляю прямодушие, но ведь, согласитесь, ваш образ жизни требует много денег.

– А я и не говорил, что беден сейчас. Я говорил, что мы сильно обеднели после войны. Но на деньги жены я смог открыть свое дело. И весьма преуспел.

– Какое дело?

– Торговлю антиквариатом. Мебелью, фарфором, скульптурами, произведениями искусства. Я веду очень прибыльную экспортную торговлю, у меня много магазинов в разных столицах: в Париже, Нью-Йорке, Западном Берлине, Стокгольме. Этот, самый последний, мы открыли всего год назад. Не так-то просто заинтересовать шведов искусством юга. У них естественная тяга ко всему мрачному. Их мебель похожа на их женщин. Прекрасные, но строго функциональные линии. А теперь я отвезу вас домой и оставлю наедине с нашими семейными анналами. На три часа у меня назначено деловое свидание.

На Вилле она не встретила никого из хозяев. Дверь открыл все тот же заспанный лакей. Тишина стояла такая, что стук двери прозвучал как пушечный выстрел.

– Сиеста, – сказал Алессандро. – Весь дом спит. Но, по-моему, это глупая привычка, у меня, во всяком случае, нет лишнего времени. В библиотеке все уже приготовлено для вас.

Я вернусь к пяти. Мама пригласила вас к чаю. Чувствуйте себя как дома.

В библиотеке было прохладно, полуопущенные жалюзи преграждали путь солнцу. Осмотревшись, она направилась к центральному столу. Там лежала небольшая пачка писем, перехваченная коричневой ленточкой, альбом с фотографиями, большой конверт с поломанной печатью, полный каких-то документов. Она подсела к столу и развязала письма. Было без десяти три. «Куда пошел привратник? – подумала она. – Скорее всего в привратницкую – продолжать сон». Напряженно прислушиваясь, она делала вид, будто читает письма. Кругом царило полное безмолвие. Она подошла к окну и выглянула наружу. Библиотека помещалась в задней части Виллы; ее окна выходили в искусно разбитый большой сад, который мог бы украсить собой любой загородный особняк. Итальянские сады имеют свои особенности: для их украшения широко используется вода. Фонтаны, бассейны, скалы с искусственными водопадами, и везде – прекрасные мраморные статуи, мерцающие в темно-зеленых уголках, кое-где прикрытые плющом или выставленные в самом центре клумб или газонов. Она приспустила жалюзи. Сад был тоже пуст. Затем она тщательно осмотрела комнату. Большой камин, возле которого расставлены самые удобные кресла. Красивая мраморная столешница на резной подставке черного дерева, огромные безобразные часы в стиле барокко. Она вынула из своей сумки жучок, снабженный магнитным присоском. Записывающий механизм был с пачку сигарет. Чтобы жучок эффективно работал, его следует устанавливать не ниже, чем на пять футов над полом. Только такая высота обеспечивает достаточно отчетливую запись без применения дополнительного усилительного устройства.

Фрэнк Карпентер дал ей простой переносной аппарат, пригодный для ограниченного использования в комнате. Он реагирует только на человеческий голос. Это позволяет записывать все сказанное без каких-либо пропусков или перебоев. Она сунула пальцы под столешницу, они оказались все в черной пыли. Стало быть, никто не протирает мебель в сколько-нибудь труднодоступных местах. Она прикрепила маленькое записывающее устройство под столешницей, далеко сзади. Для этого у нее было два присоска. Спрятать жучок было труднее. Она посмотрела вверх: на стене висел великолепный пейзаж, можно было бы попробовать прикрепить жучок к раме, но оттуда его могли смахнуть тряпкой при уборке. По другую сторону камина стоял книжный шкаф, закрытый тонкой позолоченной решеткой. Приподнявшись на цыпочки, она осмотрела десятый ряд книг. Это было полное собрание орнитологических работ, и, когда она прикоснулась к ним пальцем, они оказались такими же запыленными, как и столешница внизу. Вряд ли кто-нибудь будет трогать их или чистить на такой высоте. Она просунула жучок сквозь решетку и прикрепила его к стене. Теперь всякий разговор в библиотеке, если, конечно, не будет никакого сильного шума, будет отчетливо записан на пленку. Установив жучок и устройство, она закурила сигарету; но у сигареты был какой-то неприятный привкус, и она отбросила ее. Курение в Италии отнюдь не такое удовольствие, как дома. Вероятно, здесь просто другая атмосфера. Она была сама удивлена, с какой легкостью сделала этот первый шаг. И все потому, что кузен доверяет ей. Он оставил ее одну в доме, она может заходить в любую комнату, осматривать даже то, что не предназначается для посторонних глаз. Между камином и телефоном стояла конторка. Катарина подошла к ней и попробовала, открывается ли крышка. Крышка сразу же открылась. Ни один из ящиков не был заперт. У нее не было причин колебаться или чувствовать угрызения совести, роясь в столе. Ведь для этого она сюда и приехала, и все же она испытывала нелогичное чувство неловкости, читая чужие бумаги и обыскивая чужие ящики.

Все в конторке свидетельствовало о невероятной аккуратности ее хозяина; бумаги, скрепки, чернила, большой выбор ручек – от шариковых до «паркеров» с золотыми перьями, адресная книга в кожаном переплете. Она просмотрела ее, ища сама не зная что. Книга читалась как Готский альманах[8]8
  Готский альманах – ежегодник, в котором публикуются списки наиболее известных европейских домов и высшего дворянства. Издается в Готе (Германия) с 1763 г., с 1767 г. выходит на английском и французском языках.


[Закрыть]
. Князья, графы, герцоги, английская аристократия, полдюжины знакомых ей имен из американской Голубой книги[9]9
  Голубая книга – календарь высшего света; перечень лиц, играющих заметную роль в обществе.


[Закрыть]
, а затем, отдельно, деловые адреса. Париж, Рим, Лондон, который он не упомянул, Стокгольм, Брюссель, Бейрут и Нью-Йорк. 1143, Парк-авеню, Э.Тейлор и номер телефона в Манхэттене.

Никогда ничего не записывайте, потому что можете потерять запись или же ваша комната может подвергнуться обыску. Запечатлевайте все в памяти. Э.Тейлор, 1143, Парк-авеню. Плаза 998 2790. Через минуту она запомнила все это наизусть. Затем она обратилась к деловым адресам. С.Массади, «Флорентийский антикварный магазин», улица Сент-Джордж, Бейрут.

Возможно, он и в самом деле разбогател, торгуя антиквариатом по всему миру. Возможно, он и в самом деле превосходный бизнесмен, который спас свою семью от разорения. Вполне возможно также, что он зарабатывает деньги не на продаже бронзовых изделий и предметов искусства эпохи Возрождения. Она закрыла конторку: в ящиках не было ничего, кроме альбомов с фотографиями, коробок с гербовой бумагой, блоков сделанных на заказ сигарет и пустой бархатной коробки из-под перуджийского шоколада, где теперь лежало битое стекло и огарки свеч. Она подошла к столу и взялась за письма. Было уже четыре. Об этих письмах, семейных документах ее непременно будут расспрашивать. Она стала читать их, пропуская большие куски и заучивая маленькие отрывки. Наставления прабабушки влюбленной Марии Джемме, отказы принять ее возлюбленного и угрозы лишить ее наследства. Семейство было не слишком дружелюбное, высокомерное и несдержанное в проявлениях чувств. Беспощадное даже к своим детям, если те осмеливались перечить его воле. Неумолимые упреки матери были лишь слабым отзвуком яростного голоса отца, оскорбленного в своих лучших чувствах тем, что его дочь осмелилась полюбить простолюдина. Читая их, Катарина глубоко сочувствовала своей бабушке. Она, во всяком случае, любила искренне и пылко; способностью любить обладали далеко не все Маласпига. «Женитьба была катастрофически неудачной». Так холодно, без малейшего сочувствия отмахнулся он от погубленной человеческой жизни, от ужаса ее бесплодия. Бедная Франческа ди Маласпига. Должно быть, она была страстно влюблена в него, ослеплена предстоящим замужеством. Он кратко охарактеризовал ее как молчаливую женщину, ожесточившуюся даже против Бога. Катарина вдруг подумала, что хуже ненависти к ее кузену может быть только любовь к нему.

К пяти часам она торопливо прочитала все и проглядывала альбом с фотографиями, когда постучался лакей и сказал, что старая герцогиня ожидает ее в салоне.

Как выяснилось, ее ожидали обе женщины: старая и молодая. Франческа слегка улыбнулась и уступила ей место около своей свекрови.

– Пожалуйста, сядьте сюда, рядом с мамой.

– Как вы сегодня хорошо выглядите, – сказала старая дама. На ней была соломенная шляпа и непременная бледная роза, пришпиленная брильянтовой заколкой. Одной рукой она поигрывала коричневым шифоновым шарфом. Ее невестка выглядела мрачной и суровой в своем черном платье, оживленном лишь огромными жемчужными подвесками и ожерельем. – Сандро нет дома, – сказала герцогиня. – В оставленной им записке он пишет, что вернется только вечером. И просит позаботиться о вас. Он так много работает, наш бедный Сандро. И столько сделал для нас всех... Подайте синьорине чаю, Бернардо... К сожалению, нет и моего Джона – он всегда заботится обо мне в отсутствие Сандро.

– Куда же он уехал? – спросила Катарина, только чтобы не молчать.

Герцогиня пила свой чай; невестка не произнесла ни слова; надо было как-то поддерживать разговор.

– Не знаю, – ответила старая дама. – Он просто уезжает, никого ни о чем не предупреждая... – Она вдруг повернулась к Франческе ди Маласпига. – Куда он уехал?

– Он поехал в Бельведер, чтобы осмотреть выставку. Он же сказал вам утром. – Молодая герцогиня помешивала чай, не глядя на свекровь.

– Зачем он теряет время на всю эту новомодную мазню, это же глупо, – вздохнула старая герцогиня. То, что ей сказали, казалось, немного ее смягчило. – Великое искусство кончилось с эпохой Возрождения, и он это знает. Вы должны осмотреть его работы.

– Алессандро сказал, что у него большой талант, – сказала Катарина. – Но не уточнил, какой именно. Он живописец?

На ее вопрос ответила Франческа:

– Он скульптор. Его открыл Сандро. Лично я думаю, что он величайший скульптор со времен Микеланджело.

– Ну, это уж ты чересчур, – со смешком сказала старая герцогиня. – Это сильное преувеличение. Он, конечно, неплох, но если сравнить его...

– Извините. – Франческа ди Маласпига встала. – Совсем забыла. Я должна выполнить одно поручение своего мужа. Надеюсь, мы еще увидимся. – Она вяло пожала руку Катарины. Глаза ее были пусты и холодны, как колодезная вода.

Когда она вышла из комнаты, герцогиня ди Маласпига вздохнула.

– О Боже! – ласково сказала она. – Боюсь, я ее огорчила, намекнув, что Джон все же не так велик, чтобы сравнивать его с Микеланджело. Теперь она будет дуться весь вечер. Не люблю напряженную атмосферу.

Катарина не знала, что и сказать. Весь этот разговор казался ей странно неестественным, даже нереальным, и она промолчала, чувствуя, что большие темные глаза старой женщины пристально за ней наблюдают.

– Я очень люблю Джона, – сказала герцогиня. – Он добрый человек, развлекает меня; в его компании я никогда не чувствую себя лишней, а для людей пожилых это очень важно. Но я не могу относиться к нему с тем же энтузиазмом, что мой сын и Франческа. Что до нее, то понять ее нетрудно: она не знает меры в своих симпатиях и антипатиях. Лично я считаю, что люди, склонные к преувеличениям, как правило, скучные люди, но тут уж она ничего не может с собой поделать. Она симпатизирует Джону и поэтому сравнивает его с одним из величайших художников, когда-либо живших. Труднее понять, почему так верит в него Сандро. Он и впрямь уверен, что Джон создаст что-нибудь великое. Может, он и прав, – снова вздохнула она. – Мне не следовало ей противоречить. Надо быть терпимее.

– Не огорчайтесь. Она уже наверняка забыла об этом. Опять воцарилось молчание.

– Я провела время за очень увлекательным занятием, – сказала Катарина. – Читала письма своей прабабушки. Алессандро был так любезен, что позволил мне познакомиться со всеми семейными анналами.

– Это доставило ему удовольствие, я знаю, – сказала герцогиня. – Все, что связано с нашим родом, так много для него значит. Все Маласпига – люди очень гордые. То, что его отцу пришлось покинуть Замок, убило его. Нам пришлось очень трудно в послевоенное время.

Катарина посмотрела на ее крепко, очень крепко сжатые руки.

– Просто поразительно, что ему удалось все восстановить, – медленно произнесла Катарина. – Да еще так быстро. Он сказал мне об этом за обедом.

– Он человек необычайный. Его не останавливают никакие препятствия. Он обещал отцу, что вернет все, что мы утратили, и выполнил свое обещание. Многие из моих друзей были разорены войной. – Герцогиня пожала плечами. – Политика – опасная игра, но мужчины так часто увлекаются ею. Я никогда не могла понять, что их так привлекает в политике. Наши друзья, как и мой муж, поддерживали фашистов. Большинство из них так и не оправились от разорения. Мы обязаны всем моему сыну. – Она улыбнулась своей собеседнице. – Надеюсь, я не наскучила вам своей болтовней о наших семейных делах. Все это, должно быть, кажется очень странным для американки.

– Немного.

Катарина смотрела на красивую старую женщину, накинувшую на себя шифоновый шарф; она сопровождала свои слова изящными жестами, постоянной улыбкой. «Вероятно, ей пришлись намеренно притупить свою проницательность, чтобы не выходить из рамок условностей, свойственных ее поколению», – вдруг подумала она. Изабелла ди Маласпига – отнюдь не дура; она, женщина с хорошим вкусом и здравыми суждениями, вынуждена была играть роль, навязанную ей обстоятельствами и ее редкой красотой. Ее судьба оказалась в руках мужа, а затем и в руках сына. «Необычайный человек» – так она его назвала. Человек, который не останавливается ни перед какими препятствиями, который выполнил обещание, данное отцу перед смертью. Вся эта история могла выглядеть дешевой мелодрамой, но почему-то не выглядела. В этой замечательной старой даме и в ее приятии всего, достигнутого ее сыном, было что-то холодно-расчетливое. Миром, где жила герцогиня, повелевали мужчины. Если судьба тебе благоприятствует, они правят разумно. Если же судьба тебе не благоприятствует, ты будешь страдать из-за их ошибок и заблуждений. Приходится безропотно принимать все происходящее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю