Текст книги "Молодые дикари"

Автор книги: Эван (Ивэн) Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

«Влюбленные», – подумал Хэнк, и моментально почувствовал сильное замешательство. Он разжал кулаки. Битвы не будет, только сцена у балкона. Он мрачно улыбнулся. Единственное, что ему сейчас следовало сделать – это как можно быстрее и тише выбраться отсюда…

– Приятное место, – сказал парень. – Приятное и прохладное. Сюда от реки дует ветерок.

– Я люблю реку, – ответила девушка. – Мне нравится смотреть на огни. Меня всегда интересует, куда плывут пароходы.

– Хочешь сигарету? – спросил парень.

– Вообще-то я не курю.

– Я видел, как ты курила, – заметил парень.

– Да, но вообще-то я не курю.

Парень рассмеялся. В темноте Хэнк едва различал фигуры парня и девушки, сидевших на земле. Парень чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете девушки Она сидела к Хэнку спиной, и все, что он мог заметить в неожиданном свете зажженной спички – это удивительной красоты светлые волосы. Спичка погасла.

– Я рад, что мы ушли оттуда, – сказал парень. – Самый скучный вечер, на котором я был за последние годы.

– Смертельная скука, – согласилась девушка.

Лежа на спине, Хэнк пытался найти путь к бегству. Ему не хотелось ни спугнуть, ни смутить эту парочку, и в то же время не хотелось быть невольным слушателем их юношеского щебетания. К несчастью, единственный путь, ведущий на улицу, проходил мимо пары, сидевшей под огромным деревом справа от тропинки. Вздохнув, Хэнк покорился своей судьбе.

– Между прочим, сколько тебе лет? – спросил парень.

– Тринадцать. В общем-то, почти четырнадцать. В конце месяца мне будет четырнадцать.

– Ты еще совсем ребенок, – сказал парень.

– Ну, не такой уж ребенок. А тебе сколько?

– Шестнадцать.

– Я была знакома с ребятами постарше.

– Да?

– Конечно.

– Хотя, должен признаться, ты выглядишь гораздо старше.

– Старше чем четырнадцать? Сколько бы ты дал мне лет?

Парень подумал, затем сказал:

– Я бы дал тебе по крайней мере лет пятнадцать.

– Так много!

– Не волнуйся.

– Приятно так беседовать, – сказала девушка. – Тебе трудно разговаривать с людьми?

– Иногда. Хотя с тобой мне легко говорить.

– Мне с тобой тоже приятно разговаривать. Особенно трудно со старшими, правда?

– Да. Я ненавижу говорить со старшими. От разговоров с ними у меня мороз по коже. Я имею в виду обычных стариков. Ты понимаешь. Что-нибудь лет сорок – сорок пять.

– Да. Сколько лет твоим родителям?

– Они слишком старые, – ответил парень и засмеялся.

– Мои не очень старые. – Девушка помолчала. – Но с ними ужасно трудно говорить, правда? Ты с ними делишься?

– Нет.

– Почему?

– Ну, помню, как-то стал рассказывать отцу о том, что я и еще двое ребят заключили трехстороннее соглашение накопить денег, чтобы купить автомашину, когда мы станем достаточно взрослыми: понимаешь? Я тебе скажу, это было очень сложно, так как мы собирались по субботам и воскресеньям чистить подвалы, продавать старье и все такое, понимаешь? Я потратил почти полчаса, объясняя ему это, а он только взглянул на меня и говорит: «Молодец, Лонни». Как тебе это нравится? Я полчаса выворачиваю себя наизнанку, стараясь объяснить ему это, а он даже и не слушал меня, можешь себе представить? Так что после этого я решил: черт с ними, с этими разговорами, и на этом все кончилось. Сейчас они зовут меня «Лонни-моллюск».

– Моя мама думает, что я ей все рассказываю, – сказала девушка, – но на самом деле это не так.

– Вообще, что им можно рассказывать? Если они понимают, о чем речь, то поднимают шум, а если не понимают, то зачем и рассказывать?

– Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.

– Но сейчас ты с ним не беседуешь?

– Редко. Он занят.

– О, боже, заняты! – воскликнул парень. – Они все время куда-то бегут.

– Кроме того, мне… мне нечего ему сказать…

– Да, – согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.

– Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, – продолжала девушка. – Но мне не о чем.

– Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?

– Думаю, что да.

– Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.

– Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.

– Нет ничего лучше жизни, – продолжал парень. – Разве ты не рада, что живешь?

– О, да, да, Лонни, ты… любишь кого-нибудь?

– Как свою мать? Своего отца?

– Ну…

– Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.

Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:

– Дженни… можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Извини. Я хотел… я подумал, что, может быть, ты не будешь против, если я…

– Не буду, Лонни, – ответила она, и в ее голосе прозвучала такая трогательная невинность, что Хэнк, лежавший на камне, был готов заплакать. – Но…

– Что, Дженни?

– Ты мог бы… Ты мог бы…

– Что, Дженни, что?

– Ты мог бы вначале сказать мне, что ты меня любишь, – попросила она.

У Хэнка на глаза навернулись слезы. В то время, как его дочь целовалась, он лежал в темноте на камне, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдания. Закусив губу, он качал головой снова и снова, охваченный своим неожиданным прозрением, чувствуя себя маленьким и ничтожным и в то же время необычайно сильным.

– Я люблю тебя, Дженни, – сказал парень.

– Я люблю тебя, Лонни.

Он слушал эти слова, и ему вдруг захотелось, чтобы сейчас был понедельник, ему вдруг захотелось, чтобы уже начался судебный процесс. Который час, Лонни?

Почти двенадцать.

– Ты не проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы они волновались.

– Можно поцеловать тебя еще раз?

Наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают и неуклюже пробираются через кусты на тропинку. Спустя некоторое время звуки их шагов замерли.

«Я ничем им не обязан, – подумал он. – Я ничем им не обязан: за исключением будущего».

ГЛАВА XII

Нью-йоркским юристам было известно, что судья Абрахам Самалсон не позволяет никаких вольностей в зале судебного заседания. В понедельник, когда начался процесс по делу Морреза, в зале уголовного суда, секция III, отделанном деревянными панелями и залитом солнечным светом, царила торжественная атмосфера, несмотря на то, что он был битком набит кандидатами в присяжные, зрителями и репортерами. Сидя в конце зала, Кэрин и Дженифа Белл слушали почтенного Абрахама Самалсона, производившего в своей судейской мантии внушительное впечатление. Он напомнил зрителям, что суд имеет дело с серьезным случаем и что всякие попытки превратить его в цирк закончатся тем, что он запретит доступ зрителям в зал суда. С терпением педагога детского сада он объяснил, каковы будут его функции в качестве судьи, и попросил вызвать первого кандидата в присяжные.

По всем внешним признакам отбор присяжных проходил обычным порядком и без каких-либо неожиданностей. Хэнк от имени обвинения задавал обычные в этих случаях вопросы. Защитники троих подсудимых (а их было двенадцать человек), назначенные судом, в свою очередь задавали обычные в этих случаях вопросы. Процедура была длительной и большей частью неинтересной. Майк Бартон, слушая вместе с другими репортерами процедуру отбора, много раз подавлял зевоту.

– Мистер Нельсон, если бы обвинитель бесспорно доказал, что эти трое молодых ребят виновны в предумышленном убийстве, были бы у вас какие-нибудь сомнения, чтобы проголосовать за решение о их виновности?

– Почему у меня должны были бы быть какие-либо сомнения?

– Потому что в отношении предумышленного убийства по закону предусматривается обязательный смертный приговор.

– Нет, у меня не было бы никаких сомнений.

– Вы послали бы их на электрический стул?

– Да. Если они виновны, послал бы.

– С другой стороны, если представленные факты дадут основание просить о смягчении приговора, соответствовало бы вашей морали и этике просить суд о снисхождении при вынесении обвинительного приговора этим ребятам?

– Да.

– А если мы сумеем доказать, что было совершено менее серьезное преступление, чем предумышленное убийство, приняли бы вы во внимание представленные факты и сочли бы возможным определить преступление как непредумышленное убийство?

– Я не понимаю, что вы имеете в виду?

– Он имеет в виду, – вмешался Самалсон, – что в то время как окружной прокурор попытается доказать, что эти трое ребят совершили предумышленное убийство, представленные на рассмотрение суда факты могут показать, что на самом деле было совершено менее серьезное преступление, как, например, непредумышленное убийство. В этом случае позволили бы вы, чтобы обвинительный акт большого жюри или окружная прокуратура повлияли на принятие вами решения о менее серьезном преступлении?

– Нет, не позволил бы.

– Этот ответ удовлетворяет вас, мистер Рандольф?

– Да, удовлетворяет. Благодарю вас, ваша честь. А если на этом суде будет доказано, что эти трое ребят не совершили никакого преступления, вы бы проголосовали за то, чтобы их оправдали и освободили?

– Да, проголосовал бы.

– Благодарю вас, – сказал Рандольф. Я отвожу эту кандидатуру.

– Скажите, миссис Рилей, где вы живете?

– На углу Сто тридцать восьмой улицы у бульвара Брукнер.

– Много пуэрториканцев живет в этом районе? Порядочно.

– Вам нравится этот район?

– Ничего.

– Есть что-нибудь, что вам не нравится?

– Да, конечно.

– Что, например?

– Ну, район становится хуже.

– Что вы имеете в виду «становится хуже»?

– Ну, вы знаете.

– Нет. я не знаю. Будьте любезны, объяснить мне это, миссис Рилей.

– Извините, мистер Белл, – вмешался Самалсон, – но к чему вы клоните?

– В этом деле жертвой является пуэрториканец, и я пытаюсь выяснить, не считает ли миссис Рилей, что обстановка в этом районе ухудшается потому, что туда переселяются пуэрториканцы.

– В таком случае не говорите обиняком, а ставьте ваш вопрос прямо.

– Вы так считаете, миссис Рилей?

– Ну, я, конечно, не считаю, что пуэрториканцы способствуют улучш…

– Отвод, – заявил Хэнк.

– Ваш род занятий, мистер Аббени?

– Я владелец нескольких ресторанов.

– Вы нанимаете на работу пуэрториканцев?

– Да.

– Почему?

– Они хорошие работники.

– Сколько у вас работает пуэрториканцев?

– О, я полагаю, около пятидесяти.

– Вы нанимаете на работу негров?

– Нет.

– Почему?

– Просто никогда не приходилось, вот и все.

– У вас нет принципиальных возражений против принятия на работу негров?

– Я бы сказал, нет. Просто мне никогда не представлялась такая возможность, вот и все.

– Мистер Белл, – прервал Самалсон, – насколько мне известно, по этому делу негры не проходят. Задавая кандидатам в присяжные вопросы, не имеющие никакого отношения к настоящему делу, мы можем значительно затянуть судебное разбирательство, в чем я не вижу необходимости.

– Я просто пытался выяснить, ваша честь, как далеко распространяется расовая терпимость мистера Аббени.

– Тем не менее, его отношение к неграм не могло бы иметь существенного отношения к разбираемому в этом суде делу.

– В таком случае у меня больше нет вопросов, ваша честь. Я хотел бы, чтобы этот кандидат был освобожден от обязанностей присяжного.

Потребовалась целая неделя, прежде чем обе стороны пришли к соглашению по поводу присяжных. После этого адвокаты произнесли свои вступительные речи. Хэнк заявил присяжным, что он вне всякого сомнения попытается доказать, что эти трое ребят виновны в предумышленном убийстве. Адвокаты со стороны защиты совершенно естественно заявили присяжным, что они докажут, что эти ребята невиновны.

«Во время этого суда вы услышите массу возбуждающих слов, – сказал один из защитников, – много страстных речей о расовой терпимости, о физических недостатках людей и о слепом невинном мальчике, который, как утверждается, был безжалостно убит этими тремя юношами. Но мы призываем вас во имя правосудия, во имя справедливости, во имя бога выслушать нас вашим разумом, а не сердцем. Мы представим вам факты ясно и логично, и если они будут сопоставлены вместе с помощью разума и без влияния эмоций, то эти факты подскажут вам, какое принять решение в этом торжественном зале суда, которое предопределит, будут ли эти трое ребят лишены жизни или нет. И этим решением будет: невиновны!»

После этого началось само судебное разбирательство.

Были представлены свидетели: полицейский, арестовавший преступников, помощник окружного прокурора, прибывший в полицейский участок, чтобы присутствовать при допросе, лейтенант Ганнисон и детектив Ларсен, и все они единогласно подтвердили, что вечером десятого июля на всех троих ребятах были пятна крови. На второй день судебного разбирательства Хэнк вызвал на свидетельское место Антони Апосто. В то время как парень приносил присягу, в зале суда наступила тишина. На нем был опрятный синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Когда он сел, Хэнк приблизился к нему, с минуту внимательно смотрел на него, а затем сказал: «Пожалуйста, не скажешь ли ты суду свое имя?»

– Антони Апосто.

– Ты так же известен под прозвищем Бэтман?

– Да.

– Откуда ты взял это имя?

– Он в комиксах. Бэтман, я имею в виду.

– Ты любишь комиксы?

– Да, мне нравятся картинки.

– Тебе трудно читать?

– Да, немного.

– Тебе нравится училище, Антони?

– Нет, не очень.

– Что ты изучаешь?

– Как стать авиамехаником.

– Ты хорошо учишься?

– Ну, не так уж хорошо.

– Тебе хотелось бы стать авиамехаником?

– Это довольно хорошая работа, и за нее хорошо платят.

– Да, но тебе хотелось бы им стать?

– Ну… нет. Не совсем.

– Кем бы тебе хотелось быть?

– Не знаю.

– Хорошо, подумай об этом минутку. Если бы у тебя был выбор, если бы ты мог стать в мире всем, чем захочешь, что бы ты выбрал?

– Я думаю, я хотел бы стать мировым борцом.

– Почему?

– Мне нравится борьба. Я хороший борец. Все это знают.

– Если суд освободит тебя, Антони, что ты будешь делать?

– Протест!

– Отклонен. Продолжайте.

– Что я буду делать?

– Да.

– Думаю, я вернулся бы в свой квартал. Думаю, я сделал бы именно это. Да, вначале я бы сделал это.

– А завтра?

– Завтра? Вы имеете в виду, что бы я делал завтра?

– Да.

– Ну, я не знаю. – Он пожал плечами. – Откуда я знаю, что бы я делал завтра?

– Свидетель, отвечайте, пожалуйста, на вопрос – сказал Самалсон.

– Завтра? Ну… – Апосто в раздумье нахмурил брови. – Завтра? – Он вытер со лба пот. В течение трех напряженных минут он сидел, думая, и наконец ответил: – Я не знаю, что бы я делал завтра.

Хэнк отвернулся от парня.

– Свидетель ваш, – сказал он защите.

Один из защитников Апосто поднялся.

– У нас нет вопросов, ваша честь.

– Очень хорошо. Свидетель может быть свободным. Вызовите Чарльза Аддисона. Чарльз Аддисон, будьте любезны занять свидетельское место.

– Аддисон, высокий худой человек в сером костюме, вышел вперед и принес присягу. Хэнк подошел к своему столу, взял папку и передал ее судебному клерку.

– Пожалуйста, я хотел бы, чтобы это приобщили к делу как вещественное доказательство, – сказал он.

– Что это? – спросил Самалсон.

– Заключение из психиатрического отделения госпиталя «Белльвью» на Антони Апосто, одного из подсудимых.

– Разрешите мне взглянуть на него. – Самалсон просмотрел заключение и вернул его клерку.

– Зарегистрируйте это как вещественное доказательство под номером один.

– Спасибо, ваша честь, – поблагодарил Хэнк и повернулся к Аддисону.

– Ваше имя, пожалуйста, сэр?

– Чарльз Аддисон.

– Чем вы занимаетесь, мистер Аддисон?

– Я психолог. Я имею ученую степень по психологии.

– Где вы работаете, мистер Аддисон?

– В госпитале «Белльвью». Я состою штатным психологом палаты номер пять по выявлению коэффициента интеллекта личности.

– Что из себя представляет палата номер пять?

– Это палата для юношей.

– Вы давно работаете в психиатрическом отделении госпиталя «Белльвью»?

– Двенадцать лет.

– И много за это время вы проделали психологических тестов?

– Да. Очень много.

– Это верно, что вы провели несколько психологических тестов в отношении Антони Апосто и подготовили заключение, подписанное вашим начальником доктором Дерего?

– Верно.

– Мистер Аддисон, в заключении имеется множество психологических терминов. Могли бы вы объяснить мне некоторые из них?

– Попытаюсь.

– В заключении вы говорите, что во время тестов Апосто дал много ответов, указывающих на слабое восприятие действительности и слабую рассудительность. Что это означает в отношении парня, который, возможно, убил ножом другого парня?

– Ну, это могло бы означать, что для этого молодого человека факт нанесения ножевых ударов не имел реальной связи с окружающей действительностью. Например, кто-то возможно, сказал ему: «Зарезать этого парня ножом – забавно». В этом случае Апосто мог бы ухватиться за мысль, что это забавно. Или, может быть, он неправильно истолковал чьи-то слова, что вызвало в нем ярость, не соответствующую реальному значению сказанного. Короче говоря, мотив его поступка мог совсем не иметь ничего общего с реальной ситуацией. Это и означает слабое восприятие действительности. Его мотивы к тому, чтобы зарезать кого-то ножом, могли быть абсолютно нереальными.

– Понимаю. Как, по-вашему, мистер Аддисон, способен Антони Апосто совершить поступок, который требует предварительной подготовки?

– Нет. Я считаю, что нет. Мы должны исходить из того, что человек, способный что-то заранее запланировать, является личностью с трезвым восприятием действительности. Я сейчас говорю о настоящем плане, вы понимаете.

– О плане, требующем длительной подготовки? Например, план о будущей карьере. План сбережений. Вы это имеете в виду?

– Да.

– Вы слышали Апосто несколько минут тому назад? Слышал.

– Когда я спросил его, что бы он делал завтра, казалось, он не знал, что ответить.

– Ну, это могло быть связано с волнением, что его допрашивает окружной прокурор.

– Несмотря на свое волнение, – спросил Хэнк – разве он не был в состоянии решить, что бы он стал делать завтра?

– Я считаю, что Антони Апосто абсолютно способен составить план на завтра. Из-за своего низкого коэффициента интеллекта, он, возможно, осуществил бы этот план плохо, однако он, бесспорно, мог бы составить такой краткосрочный план.

– Понимаю, – сказал Хэнк. Казалось, что-то его вдруг обеспокоило. – Был ли он способен запланировать убийство Рафаэля Морреза?

– Протест! – пронзительно выкрикнул защитник.

– Ваша честь, был убит парень, – сказал Хэнк, – и я пытаюсь установить, был ли способен, по мнению психологов, один из подсудимых заранее запланировать это убийство. Поскольку преднамеренность является неотъемлемой частью предумышленного убийства и поскольку мы расследуем именно предумышленное убийство…

– Протест отклонен, – сказал Самалсон. – Продолжайте. Мистер Аддисон, будьте любезны отвечать на вопрос.

– Я не верю в то, что он был бы способен заранее разработать план убийства, – ответил Аддисон.

– Мог бы он убить под влиянием импульса?

– Да.

– В припадке сильного гнева?

– Да.

– Знал бы он в этот момент, что он совершает убийство?

В зале суда наступила вдруг мертвая тишина.

– Да, – ответил Аддисон. – Он знал бы, что совершает убийство.

Сидя в конце зала, Кэрин видела, как напряглась спина Хэнка, и моментально поняла, что это был не тот ответ, которого он ожидал.

– Вы знаете, о чем вы говорите?

– Я знаю точно, о чем я говорю. Эмоционально Апосто, возможно, не знал, что он делает, но рассудком он знал, что он делает. Он знал, что нанося удары ножом другому парню, он тем самым совершает преступление.

– Вы знакомы с юридическим определением сумасшествия?

– Да, знаком. Апосто не является сумасшедшим ни в юридическом смысле, ни с точки зрения медицины. Он умственно недоразвитый, но он был способен понимать последствия своего нападения с ножом.

– А как вы это знаете? – сердито спросил Хэнк. – Как вы можете знать, что было на уме у этого парня, когда и если он наносил другому парню удары ножом?

– Я не могу знать этого, но я также не могу клятвенно утверждать, что он не знал, что он делает. Именно это вы хотите, чтобы я сказал, не так ли?

– Я хочу, чтобы вы говорили все то, что считаете нужным сказать, – ответил Хэнк и отвернулся от Аддисона. – Свидетель ваш, – заявил он защите.

Защитник Апосто поднялся.

– Вопросов нет, ваша честь.

Самалсон посмотрел вначале на защиту, а затем на Хэнка.

– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – сказал он быстро, – Мистер Белл, будьте любезны, зайти ко мне в кабинет.

– Суд удаляется на десятиминутный перерыв, – объявил клерк. – Прошу всех встать.

Зрители, свидетели, репортеры, подсудимые и адвокаты – все поднялись, в то время как Самалсон выходил из зада суда. Его мантия развевалась вслед за ним.

– Зачем он хочет видеть папу? – спросила Дженни.

– Не знаю, – ответила Кэрин.

– Ему разрешается это делать? Наедине, без присутствия защитников?

– Это могут неправильно истолковать, но в этом зале – судья Абе, и он может делать здесь все, что считает нужным.

– Мне хотелось бы знать, зачем он хочет видеть папу, – повторила Дженни.

– Садись, Хэнк, – пригласил Самалсон. – Сейчас здесь нет ни судьи, ни окружного прокурора. Сейчас мы только друзья. Ответь мне на один вопрос. Ты хочешь потерять работу?

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Если у тебя есть сомнения в отношении виновности ребят, тебе следовало бы пойти с этим к окружному прокурору. Ты хочешь, чтобы тебя уволили?

– Нет. Я не хочу, чтобы меня уволили.

– Тогда почему ты не пошел с этим к своему начальству? Или почему не обратился ко мне? Есть много правды в старой пословице, в которой говорится, что уголовное право – это дешевый подвальный магазин, где можно легко договориться о цене на товары. Я уверен, что защита с готовностью пошла бы на сделку с тобой.

– Абе, вы не понимаете. Я делаю то, что я обязан делать.

– И что это такое?

– Давайте скажем так, что у меня есть сомнения.

– На самом деле?

– Это только предположение.

– Это только предположение, потому что ты мне не доверяешь.

– Я доверяю вам, Абе. Но вы судья на этом процессе.

– В данный момент я не судья, а твой друг. Я бы и пальцем не пошевельнул, что бы с тобой ни случилось, если бы я не был твоим другом.

– Когда мы вернемся в зал судебного заседания, вы снова станете судьей.

– Черт возьми, Хэнк, доверься мне. Чего ты пытаешься добиться?

Хэнк глубоко вздохнул.

– Я пытаюсь добиться оправдательного приговора для Апосто и Ди Пэйса и смягчения приговора для Ридона.

– Ради всего святого, почему?

– Я считаю, что это будет правосудием.

– Тогда почему ты не пошел к окружному прокурору? Почему ты не пришел перед началом судебного процесса ко мне?

– Потому, Абе, что впервые в жизни я хочу, чтобы обо мне писали газеты на своих первых страницах.

Самалсон поднялся из-за стола.

– Ты совершаешь самоубийство. Ты себя уничтожаешь.

– Нет.

– Да, черт возьми, да. Тебя уволят, и это так же верно, как то, что я здесь стою. Ты поставишь окружную прокуратуру в глупое и смешное положение. Они не простят этого, Хэнк.

– Мне все равно, если этим я добьюсь…

– Ты ничего этим не добьешься. Ты потеряешь работу, вот и все. И никто больше не захочет иметь с тобой дело.

– Может быть.

– Здесь не может быть никаких «может быть». Произойдет именно так. Я не позволю тебе этого делать. Мы сейчас же прямо отсюда пойдем переговорить с адвокатами.

– Нет, Абе, пожалуйста. Позвольте мне делать так, как я хочу.

– Позволить тебе убить себя. Ты об этом меня просишь? Ты разве не знаешь, что прокуратура решила использовать этих троих ребят в качестве примера? Ты разве не знаешь, что город…

– Я и собираюсь использовать их в качестве примера. Примера людей, Абе, они не мистические существа с другой планеты. Они испуганные, одинокие ребята.

– Скажи это матери Рафаэля Морреза. Психология в этом деле не поможет жертве, Хэнк.

– Да, Абе, не поможет, потому что каждый проклятый – парень, вовлеченный в это убийство, – жертва.

– Закон ясен…

– Это не имеет ничего общего с законом. Черт с ним, с законом! Абе, я юрист, и закон был моей жизнью. Вы это знаете. Но как я могу предъявить обвинение этим троим ребятам, пока не выясню, кто в действительности убил Рафаэля Морреза? А когда я выясню это, закон станет бессмысленным.

– Ты не знаешь, кто убил этого парня?

– Нет, Абе, знаю. Мы все убили его.

– Хэнк, Хэнк…

– Мы все убили его, Абе, потому что мы ничего не делаем. Мы сидим и болтаем об этом, назначаем комиссии и выслушиваем различные точки зрения, хотя все это время знаем, что неправы. У нас уже есть факты, но мы не действуем в соответствии с ними. Вместо этого мы позволяем, чтобы Рафаэль Моррез лишился жизни.

– Итак, что ты собираешься делать? Сию же минуту начать кампанию? В моем суде? Хэнк, ты никогда…

– Вы можете предложить более подходящее время, Абе?

Самалсон покачал головой.

– Это неправильный путь, Хэнк.

– Это правильный и единственный путь. Кто-то же должен встать и закричать! Кого-то же должны услышать!

– Почему, черт возьми, это должен быть ты?

– Я не знаю, почему. Вы думаете, это меня не пугает? Мне было бы легче предстать перед дулом орудия, чем выйти в этот зал суда, и изменить на сто восемьдесят градусов ход моего собственного дела. Но, Абе, если кто-нибудь не сделает этого сейчас, если кто-нибудь не встанет и не положит конец этой проклятой ситуации, то тогда нам уже, возможно, сейчас надо начинать воздвигать баррикады. И в этом случае закон и правосудие потеряют всякий смысл, потому, что миром будут править дикари. Я не хочу воспитывать своего ребенка или детей моего ребенка в лагере варваров. Я не хочу, чтобы их разорвали на части, Абе. Эти ребята слишком важны. Они слишком важны, черт возьми, чтобы ими жертвовать.

В комнате наступила тишина.

После длительного молчания Абе Самалсон сказал:

– Мне хотелось бы быть моложе.

– Абе?…

– Я буду слушать дело беспристрастно. Не жди от меня никаких поблажек.

– Вы меня хорошо знаете, Абе.

– Ты собираешься перерезать себе горло.

– Может быть.

– Хорошо, хорошо, – вздохнул Самалсон. – Идем отсюда, пока они не обвинили нас в сговоре. – У двери, положив руку на плечо Хэнка, он помешкал. – Желаю удачи, – сказал он, – тебе она понадобится.

Первым свидетелем, которого вызвал Хэнк после перерыва, была Анджела Ругиелло.

Девушка нерешительно заняла свидетельское место, оглядывая зал суда испуганными карими глазами. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Как только она села, она тут же скромно натянула юбку на коленях.

– Пожалуйста, будьте любезны взглянуть в ту сторону, где сидят подсудимые. Вы знаете этих троих ребят? – спросил Хэнк.

– Да, – очень тихо ответила она.

– Вы боитесь, мисс Ругиелло?

– Немного.

– Я читал в газетах, что вы получили записку, предостерегающую вас от дачи свидетельских показаний. Это правда?

– Да.

– Но вы только что принесли присягу говорить суду правду, всю правду и ничего, кроме правды. И вы будете это делать?

– Да.

– Хорошо. Вы видели этих троих ребят вечером десятого июля?

– Да. Я видела их.

– Что они делали?

– Они бежали.

– У них было что-нибудь в руках?

– Да.

– Что у них было в руках?

– Ножи.

– Откуда вы знаете?

– Они отдали их мне.

Хэнк подошел к своему столу, взял три ножа и сказал:

– Если суд не возражает, я хотел бы, чтобы эти ножи приобщили к делу как вещественные доказательства.

– Зарегистрируйте эти ножи как вещественные доказательства под номерами два, три и четыре, – распорядился Самалсон.

– Это те самые ножи, мисс Ругиелло, которые дали вам трое ребят вечером десятого июля?

Анджело Ругиелло внимательно осмотрела ножи.

– Да. Это те самые ножи.

– Вы помните, какой парень какой нож вам дал?

– Нет. Все случилось так быстро. Я просто взяла у них ножи и принесла их домой.

– На этих ножах была кровь?

– Да.

– На всех этих ножах?

– Да.

– Что вы сделали с этими ножами, когда принесли их домой?

– Я положила их в бумажный пакет и засунула в дальний угол ящика своего стола.

– Вы не мыли эти ножи?

– Нет, я не мыла их.

– Разрешите мне уточнить, мисс Ругиелло. Вы не вымыли ни одного из этих ножей, это верно?

– Верно.

– Таким образом, позднее, когда вы передали эти ножи полиции, они были в том же самом состоянии, в каком вы получили их от этих ребят, правильно?

– Правильно. Я ничего с ними не делала.

– У меня больше нет вопросов.

– Вы можете продолжать допрос, – сказал Самалсон.

Рандольф, один из защитников, приблизился к свидетельскому креслу.

– Мисс Ругиелло, – сказал он, – вы уверены, что трое ребят, которые дали вам эти ножи, были Артур Ридон, Антони Апосто и Даниель Ди Пейс?

– Да, уверена.

– Как вы можете быть уверены?

– Я знаю их, разве не так?

– Да, но разве в тот вечер не было темно?

– Было не так уж темно, чтобы я не могла их разглядеть.

– Но было темно, не так ли?

– Ночь еще не наступила, поэтому не было так темно, как ночью.

– Но было темно.

– Только потому, что пошел дождь.

– И в этой темноте не могли вы перепутать этих троих ребят, которые, как утверждается, передали вам эти ножи, с какими-нибудь другими ребятами?

– Нет. Я не могла перепутать. Это были они. Как я могла перепутать их с кем-нибудь, если я разговаривала с ними?

– Понимаю. Кто дал вам первый нож?

– Я не помню.

– Это был Ридон?

– Я не помню. Все произошло так быстро.

– Это был Ди Пэйс?

– Я вам сказала, я не помню.

– Однако вы помните, что именно эти трое ребят дали вам ножи? Вы в этом уверены. Но вы не совсем уверены, кто дал вам эти ножи, не так ли?

– Протест! Защитник пытается извратить показания свидетеля. Она уже сказала, что эти ножи ей дали Ридон, Ди Пейс и Апосто. Она просто не помнит, в какой последовательности ей были отданы эти ножи.

– Протест удовлетворен.

– У меня нет больше вопросов, – сказал Рандольф.

– Вызовите Даниеля Ди Пэйса.

Дэнни поднялся со своего места и взглянул на защитников. Те кивнули в знак согласия, и он нерешительно направился к свидетельскому месту. На нем был темно-коричневый костюм. В его рыжих волосах запутались солнечные лучи, струившиеся через высокие окна зала суда. Клерк привел его к присяге, и он сел, вытирая о брюки ладони рук. Хэнк подошел к нему. Некоторое время они молча изучали друг друга.

– Ты Дэнни Ди Пэйс?

– Да.

– Ты знаешь, не правда ли, Дэнни, что тебя обвиняют в предумышленном убийстве, и, если присяжные сочтут тебя виновным, ты можешь попасть на электрический стул? Ты знаешь об этом: не так ли?

– Да, знаю.

Хэнк взял ножи и протянул их Дэнни.

– Узнаешь эти ножи?

– Нет.

– Ты находишься под присягой, Дэнни! – рявкнул Хэнк. – Не добавляй лжесвидетельство к выдвинутому против тебя обвинению.

– Это что-нибудь похуже, чем предумышленное убийство?

– Посмотри на эти ножи. Ты узнаешь их?

– Нет. Я их не узнаю.

– Это те самые ножи, которыми был убит Рафаэль Моррез. Теперь ты узнаешь их и не ври мне. Я не хочу слышать ложь.