Текст книги "Черный лебедь"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

1990 год
АРЛЕТ

Глава 1

Мать говорила мне о власти, о деньгах, которые теперь есть у меня, об ответственности, которая на меня ложится, но я плохо понимала ее. Для человека, внезапно обнаружившего в один прекрасный день, что он является самым крупным акционером такого издательского гиганта, как «Монтальдо», это, наверное, было естественно. Живая, напористая, решительная, она возбужденно говорила, блестя глазами, тормошила меня, но я оставалась растерянно-безучастной. Для нее все было совершенно ясно, а я продолжала не понимать. Совершенно дезориентированная всеми этими событиями, я словно пребывала в нереальном мире.

– О чем ты думаешь? – спросила она меня.

– Ни о чем. Я чувствую себя так, словно меня сбил грузовик, – сказала я, наконец. – Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.

– Моя маленькая Арлет, – улыбнулась она, беря меня за руки. – Может, ты и не догадывалась об этом, но я никогда не теряла тебя из виду. Я неплохо знаю тебя и уверена, что ты в состоянии играть роль, которая тебе выпала.

Я неуверенно покачала головой.

– Почему ты решила так, мама?

– У тебя есть способности, хватка и чутье, – убеждала она. – К тому же ты не забыла наверняка унижений, которые испытала за эти годы. – Ее красивое лицо неожиданно сделалось жестким.

– Ты хочешь сказать, что мы сможем отомстить семье Монтальдо? – невыразительным голосом спросила я.

В знак отрицания мать медленно покачала головой.

– Что касается меня, то судьба уже позаботилась об этом, – задумчиво сказала она. – Ты ведь знаешь, что вскоре после того, как Эдисон Монтальдо восстановил свое издательство, он был сражен инфарктом. А вот Эстер с ее больным сердцем, благодаря операции по пересадке клапана, которую ей сделали в Хьюстоне, наоборот, поправила свое здоровье. Нет, не о мщении я думаю. Я счастлива, что ты, моя маленькая Арлет, отныне богатая и могущественная женщина. Другого мне и не надо, – удовлетворенно заключила она.

– Я и понятия не имею, что такое чувствовать себя богатой и могущественной, – призналась я.

– Делай все, что захочешь, – посоветовала мать. – Начни с начала.

– А каким должно быть начало? – робко заметила я.

– Самое простое. Ты должна вступить в контакт с Овидием Декроли. Он в Женеве. Можешь позвонить ему в любой момент. Хоть сейчас, – подсказала она, довольная, что в состоянии мне помочь.

Овидий Декроли. Еще одно имя которое выплывало из прошлого. Я прекрасно помнила этого швейцарского юриста. Сухое и довольно угрюмое лицо со сверкающими глазами. Пару раз мы обедали вместе, когда я была с Эмилиано. Логично и несколько занудно он анализировал все правовые аспекты какого-нибудь финансового вопроса, вероятные возможности и последствия, которые из него проистекают, и Эмилиано очень ценил его советы. А я рассеянно слушала их разговоры, не зная, что в один прекрасный день они мне могли бы весьма пригодиться. Мне больше нравилось сравнивать этих двух мужчин: рационального и холодного адвоката с мечтательным и мягким Эмилиано.

– Я еще не готова, мама, – сказала я со всей искренностью, на которую была способна.

Мать отреагировала страстным жестом героини одного из своих романов.

– Ты невозможна! – воскликнула она.

Из этого затруднительного положения меня выручила Эми, моя дочь, которая сонным голосом позвала из своей комнатки.

Я встала и направилась к прикрытой двери, из-за которой пробивался слабый свет ночника, который горел постоянно, потому что Эми боялась темноты.

Я открыла дверь и подошла к кровати.

– Я хочу пить, – пробормотала она, не открывая сомкнутых глаз.

На белом столике рядом с кроватью стоял заранее приготовленный стакан. Я обняла ее за плечи, приподняла и поднесла воду к губам. Жадно напившись, она испустила глубокий вздох, открыла глаза и наконец узнала меня.

– Мама, ты приехала! – радостно воскликнула она. – Уже наступило завтра? – спросила она, вспомнив наш разговор по телефону.

– Нет, мое сокровище. Еще сегодня, – ответила я, нежно целуя ее.

– Но ты обещала завтра, – слабо запротестовала она, зевая.

– Обстоятельства изменились, – объяснила я, укрывая дочь одеялом.

– Что-что? – едва слышно переспросила она.

– Все хорошо, все хорошо… – пропела я на манер колыбельной, гладя ее волосы, густые и светлые, как у Эмилиано. – Спокойной ночи, мое сокровище, – шепнула я ей на ухо.

– Спокойной, мамочка, – ответила она.

И тут же уснула.

Я осталась сидеть рядом с кроватью, глядя на нее. Я любила свою дочь больше себя самой, любила за ее хрупкость, ее детскую невинность и еще за то, что она была свидетельством другой большой любви, которая еще владела мной. Сидя у ее постели, я ласкала взглядом эту маленькую комнату с мягким светом ночника, населенную куклами, игрушками и множеством дорогих и бесполезных безделушек, которые удовлетворяли скорее мою жажду дарить, чем желание Эми обладать ими.

Легкими осторожными шагами я вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Я нашла мать на кухне. Умело и сноровисто она перемешивала разноцветный салат в большой стеклянной салатнице.

– Ты, наверное, еще не ужинала, – сказала она.

– Я и забыла о еде, – призналась я.

Мы сели за стол и съели без всякого аппетита по холодной котлете и этот салат. Но наши мысли были далеко от еды. У меня был наготове вопрос, который я хотела задать матери, и сейчас момент наступил, похоже, подходящий.

Из соседней квартиры, где жила синьорина Вальтрауде, донеслись приглушенные звуки скрипки. Синьорина Вальтрауде была учительницей музыки и теперь, в восемьдесят лет, раз в неделю собирала у себя своих немногих живых подруг, и они вместе музицировали. В то время как эта музыка за стенкой звучала как аккомпанемент, я задала матери вопрос, который давно терзал меня:

– Эмилиано знал, что я жду от него ребенка?

Мать поставила локти на стол, поддерживая голову руками, как она любила делать.

– Знал, – ответила она. – Он сказал мне об этом однажды в телефонном разговоре. На месяц раньше, чем ты мне объявила об этом.

– Почему же мне он об этом не сказал? – удивленно спросила я.

– Он не хотел влиять на твои решения, – объяснила мать.

Я вышла на кухонный балкончик и посмотрела на внутренний дворик, освещенный розоватым светом четырех фонарей.

– Это он велел тебе молчать? – допытывалась я.

– Нет. Но я чувствовала, что он так хотел. У этого человека была способность какие-то вещи дать понять без слов… – Моя мать улыбнулась, вспомнив Эмилиано, которого знала еще подростком и к которому всегда относилась с симпатией. – Я тебе не рассказывала про бегство в Швейцарию с семьей Монтальдо? – спросила она.

– Много раз, – ответила я. – Но я предпочитала папины рассказы. Не обижайся на меня за это.

Во взгляде матери блеснуло волнение, и голос ее слегка дрогнул.

– Да, он умел блестяще рассказывать, твой отец, – согласилась она. – Он был бы настоящим писателем, если бы умел выстраивать сюжет. Но как бы то ни было, – продолжала она, – а он не мог рассказать тебе, какие чувства я испытывала к Эмилиано подростку. – Она казалась помолодевшей, когда переносилась в прошлое. – Он вызывал у меня большую нежность – его глаза выдавали большую любовь к приключениям.

– Тебе никогда не удается говорить о человеке, – пошутила я, – не делая из него персонажа романа.

Мать погрустнела.

– Эмилиано и был персонажем романа, – заявила она. – Вся его короткая жизнь это доказывает.

– Он сообщил тебе о моей беременности, когда у меня было всего два месяца? – спросила я.

– Примерно так.

– И ты без всякой просьбы с его стороны решила не говорить мне об этом только потому, что он вроде бы этого не хотел?

– Это правда, Арлет.

Обаяние Эмилиано всегда достигало цели. У него никогда не было нужды просить что-либо, чтобы это иметь. Я постаралась вспомнить, как обстояли дела в то далекое лето, когда я узнала, что беременна.

Мы загорали у бортика бассейна в «Гранд-Отеле» в Римини.

Нет, это было не так. Я загорала. А он сидел под полосатым зонтом, пил шампанское со льдом и читал длинный отчет о последнем административном совете издательства.

– Знаешь что, Арлет? – сказал он мне, прерывая чтение. – Мои сестры и их мужья – настоящие болваны. – Он терпеть не мог грубости и прибегал к ней в том случае, если в самом деле не мог найти подходящий синоним, чтобы заменить вульгарное слово.

– Это твое недавнее открытие? – пошутила я.

Эмилиано перестал читать, сложил листы в кожаную папку и поднял на меня свои голубые глаза.

– Они убеждены, что достаточно привязать свою телегу к какому-то мощному политическому течению, чтобы колеса снова закрутились.

– А разве не так? – спросила я. – Без какой-то партии или группировки за спиной ничего не делается в наше испорченное время.

Эмилиано медленно допил последний глоток шампанского.

– Это ошибка, в которую впадают многие, – сказал он, посмотрев вдаль сквозь пустой бокал. – Ни один политик, привыкший к партийным играм, не потерпит существования солидного и независимого издательства. Независимая издательская группа будет служить правде, а не политике. Правда и политика – две несовместимые вещи. Крупные издательства, как, впрочем, радио и телевидение, всегда возбуждают аппетиты у этих любителей прибрать все к рукам и повсюду расставить своих людей на ключевые места, чтобы в подходящий момент ими воспользоваться. Моя семья еще не поняла, что, став на путь сомнительных и опасных союзов, наше издательство сделается в конце концов игрушкой в руках той или другой партии. Единственный, кто понимает, насколько велик риск, – это Франко Вассалли. Возможно, он и смог бы правильно действовать, но с его скромным пакетом акций у него связаны руки. Конечно, договорись мы с ним, можно было бы…

– Что можно было бы, Эмилиано? – с любопытством спросила я.

– Можно было бы закрыть дверь перед носом некоторых назойливых министров, нейтрализовав их подхалимов и лизоблюдов, которые кружат в коридорах издательства, как зловещие ястребы.

– А кто тебе в этом мешает? – спросила я с высоты своего невежества.

Эмилиано снисходительно посмотрел на меня, как на несмышленую девочку.

– Лола и Валли. Вот кто мне мешает. Единственный, кто мог бы крепко держать бразды правления, – это мой брат Джанни, Но он теперь не у дел. Он даже не вступил в борьбу, а предпочел самоустраниться в обмен на кучу денег.

– Но ты-то, – подстегнула я, – ты мог бы играть свою роль. Почему ты не вмешаешься?

Я не ожидала ответа. Я лениво вела этот разговор, нежась под ласковыми лучами солнца. На другом конце бассейна группа девушек и парней, соскользнув с горки, с воплями кинулась в воду. Мне бы тоже хотелось принять участие в этой игре, но я была уже слишком старой. Мне было тридцать пять лет.

Ответ Эмилиано подоспел именно в тот момент, когда я считала, что разговор о фирме и политике нами окончен.

– Я не вмешиваюсь, потому что мне не хватает воли, – проговорил он как бы для самого себя. – Если у меня выдается свободный час или день, я предпочитаю провести его с тобой, а не тратить силы понапрасну в унизительных дрязгах и спорах. Я терпеть не могу всех этих интриг.

– Но дело все же идет о твоем издательстве, – настаивала я.

Мне страшно хотелось искупаться, нырнуть в прохладную воду, но что-то изменилось в моем психофизическом состоянии в этот момент.

– Никто не съест мой кусок пирога, – успокаивающе сказал он.

Необычно и странно почувствовала я себя. Провела рукой по лбу и ощутила на нем капельки холодного пота. Возможно, недомогание было вызвано тем, что перегрелась в тот день на солнце.

Я соскользнула в воду, слегка поежившись от резкой смены температуры, и поплыла ленивыми движениями в дальний конец бассейна. Я хорошо плавала, и мне нравилось, когда другие замечали мой стиль. Но в тот миг, когда я переворачивалась на спину, я вдруг почувствовала какую-то тревожащую пустоту под сердцем. Инстинктивно я свернула к бортику бассейна, добралась парой взмахов и уцепилась за него. Мне в самом деле было плохо. Как-то странно плохо, и я испугалась.

Я поднялась по лесенке и накинула купальный халат.

– Пойду в номер, – сказала я Эмилиано.

– Что такое? Тебе нехорошо? – забеспокоился он.

– Тошнит немного, – постаралась я успокоить его, поскольку было бесполезно отрицать очевидность. – Наверное, переела, а этого мой желудок не прощает, – через силу улыбнулась я, направляясь к гостиничному холлу, чтобы как можно скорее добраться до своего номера.

Я была совершенно убеждена, что, стоит лишь добраться до постели, и недомогание пройдет. Эмилиано пошел за мной следом.

– Что все-таки ты чувствуешь? Хочешь, позовем врача? – Он, который спокойно воспринимал куда более сложные проблемы, тут заволновался от какого-то банального недомогания.

– Уверяю тебя; это всего лишь легкая тошнота. Врач ни к чему.

Когда мы поднимались в лифте, Эмилиано обнял меня.

– Как было бы прекрасно, если бы это была беременность, – ласково шепнул он мне, пока лифт открывался в вестибюле второго этажа.

– Но этого же нет, – резко ответила я.

Мы оба знали, что этого быть не может, что я просто-напросто не могу иметь детей. Лечащий врач был категоричен: мой случай обрекает меня на бесплодие. Когда я впервые узнала об этом, приговор не показался мне слишком тяжелым. Мысль стать матерью никогда особенно и не привлекала меня.

Диагноз врача и тошнота, которую я ощущала, были несовместимы, но тест на беременность дал положительный результат. Я в самом деле должна была стать матерью. Гинеколог, к которому я пришла на осмотр, сказал, что мой случай представляет одну из тех загадок, которые медицина пока еще не в состоянии объяснить.

– Как он мог сообщить тебе то, о чем знала только я одна? – настойчиво спрашивала я у матери. – Как он мог знать, что я жду ребенка?

В ответ она мягко улыбнулась мне.

– Просто-напросто позвонил гинекологу.

– Знал – и все равно убил себя, – со слезами на глазах простонала я. – Зачем он сделал это? Мать подошла и обняла меня за плечи.

– Все только начинается, Арлет, – убежденно шепнула она. – Именно этого он и хотел. Последняя его мысль была о тебе и ребенке, которого ты носила в своем чреве. Он доказал вам свою любовь, сделав все, чтобы вы не потерпели поражения в этой жизни.

Усталая, я вернулась в гостиную. Я была сбита с толку, в голове царил сумбур, и я понимала, что все равно не засну. Вскоре мать тоже присоединилась ко мне, принеся в чайной чашке вечерний травяной отвар, который она настойчиво предлагала мне, несмотря на мои постоянные отказы.

– Так ты позвонишь Декроли? – спросила она, отпив глоток душистого отвара, и пытливо взглянула на меня.

– Конечно, позвоню, – ответила я.

– Сейчас же? – настаивала она.

– Завтра. Я бы хотела также встретиться с матерью Эмилиано. Как ты думаешь, она примет меня?

– Она будет счастлива увидеть тебя! – воскликнула Анна.

– Ты говоришь так, словно она одна из твоих старых подруг, – удивилась я.

Мать села в кресло и поставила чашку с дымящимся отваром на стеклянный столик.

– Эстер в некотором смысле мне больше, чем подруга. Она бабушка Эми, – сказала мать.

– Бабушка, которая никогда не видела свою внучку, – сухо возразила я.

– Она ее видит чуть не каждый день, – призналась мать, ожидая моей реакции. – Когда я привожу Эми в парк, Эстер на скамейке ждет нас.

Мне ужасно захотелось закричать, но по привычке я сохранила контроль над собой. А разрядка была бы мне в тот момент так полезна. Она помогла бы мне выплеснуть злость, которая кипела в душе. Я решила уже, что все сюрпризы кончились, но одно открытие следовало за другим. Уже долгое время моя дочь при содействии моей матери виделась где-то с вдовой Монтальдо, а я ничего не знала об этом.

– Вы что, за дурочку меня принимали? – вскинулась я.

Но мать, с тем непостижимым спокойствием, которое овладевало ею в самые напряженные моменты, не поддалась на мой агрессивный тон.

– Очевидно, да, – мирно улыбнулась она. – Ведь ты витала все эти годы в облаках. Ты потеряла всякий контакт с действительностью.

– Непостижимо, – пробормотала я. – Но я не хочу ссориться с тобой из-за этого.

– И я тоже, – подтвердила она.

– Мне не хочется обсуждать подробности, – твердо сказала я, – однако отныне все буду решать сама. И если моя дочь будет с кем-то встречаться, то лишь с моего согласия.

Глава 2

Легкое дыхание Эми, которое согревало мне затылок, заставило меня перейти от сна к яви. Я постаралась вспомнить сон, который видела, но мне удалось вспомнить лишь приятное чувство легкости, владевшее мной. Эми спала, прижавшись к моей спине. Она была очень ловка в этом искусстве незаметно отвоевать себе место рядом со мной. Я осторожно выскользнула из постели и накинула на себя халат.

Странно, что дочка была еще дома, хотя в девять утра должна уже быть в детском саду. Ни мать, ни наша прислуга Федора не пренебрегали этой ежедневной обязанностью. Федора жила с нами с тех пор, как умер мой отец, хотя у нее был свой дом, которым она владела вместе со своей замужней сестрой. Мы считали ее членом семьи, и она чувствовала себя у нас свободнее, чем в своем собственном доме.

Я пошла в ванную. Федора, как всегда, хлопотала на кухне, а мать с утра уже стучала в своем кабинете на машинке.

Казалось, обычное утро, как и многие другие, в доме Аризи, но было «что-то новое в воздухе», как любила выражаться мать. «Бедная Арлет», как называли меня мои более удачливые коллеги, претерпела решительную метаморфозу: из гадкого утенка она превратилась в прекрасного лебедя. Но внешне это ни в чем не выражалось. В большом зеркале, висевшем в ванной, я искала в своем облике какие-то новые черты, которые выдавали бы во мне богатую и влиятельную женщину с гордым выражением и волевым взглядом, но вместо этого видела немолодую уже особу с заспанным лицом и растрепанными волосами.

Я взяла щетку и попыталась привести в порядок волосы. Попробовала улыбнуться и задержать на лице некое высокомерно-насмешливое выражение. Результат был смехотворный. Все тоже прежнее мое лицо с довольно правильными чертами, но не представляющее собой ничего особенного. Гладкие каштановые волосы, немного насупленный взгляд еще не до конца проснувшегося человека и темные густые брови, которые делали меня похожей на отца. Брови в общем-то примирили меня с моим обликом, который я не особенно любила.

Я вспомнила вдруг о своем отце. Вспомнила его сильный приятный голос, его мягкую улыбку, когда он смотрел на меня, ту любовь, которую он испытывал ко мне. У нас были с ним искренние отношения. Я могла спросить его о чем угодно, и он всегда серьезно мне отвечал. Его присутствие придавало мне силу и уверенность в себе. Я походила и на него, и на мать, что также передалось и Эми. Девочка была очень похожа на Эмилиано, но нос у нее был Гризи.

Струя горячего душа помогла мне освободить голову от мыслей, которые теснились в мозгу. Слишком многое обрушилось за эти дни на мою бедную голову. Как мне сейчас не хватало Эмилиано, его вибрирующего мягкого голоса, его сильных нежных рук, его страстных горячих губ, искавших мои.

– Я всегда знал, что ты где-то есть и ждешь, – сказал он, поцеловав меня в первый раз.

Тогда я воспринимала это как банальную фразу, обычную для начала любовной интрижки, которая вскоре исчезнет в прошлом, не оставив никакого следа. Но все обернулось иначе.

Это произошло во время того нашего памятного полета в Париж.

Самолет приземлился в аэропорту Шарля де Голля, и поджидавший уже лимузин тут же доставил нас на рю де Севр, к мрачноватому приземистому особняку девятнадцатого века.

– Подожди меня здесь, пожалуйста, – попросил Эмилиано. – Я скоро вернусь.

Уходя, он взял с собой папку, а небольшой кожаный футлярчик положил в карман. Я знала, что Монтальдо приехал на встречу с очень известным писателем, который ждет его вместе со своим литературным агентом. Все пункты договора были уже согласованы. Оставалось только поставить подпись – и автор уступал ему права для перевода в Италии одной из своих самых нашумевших книг. В папке лежал договор, а в кожаном футлярчике пара золотых запонок от Беччеллати. Я понимала, что знаменитые авторы избалованы, как дети или примадонны, и издатель должен считаться с этим. Моя мать тоже была писательницей, и хоть не имела такой популярности, но тоже любила знаки внимания.

Иногда я сожалела, что не обладаю таким же талантом прозаика, как она. Не имея необходимого творческого дара, чтобы писать романы, я увлеклась журналистикой. Журналисты, исключая самых уж знаменитых, должны работать в общей упряжке, и обращение с ними, конечно, не такое, как с писателями, пусть даже и скромными. Мне самой приходилось при случае ублажать людей, у которых я должна была взять интервью. Не говоря уж о редакторах и издателях, в чьих руках судьба любого из нашей пишущей братии.

Ожидание Эмилиано затянулось дольше предполагаемого. Я сказала шоферу, что хочу пройтись, и вылезла из машины. Я знала Париж и любила его улицы и переулки, где не раз бывала, сначала с матерью на каникулах во времена учебы в лицее, а впоследствии и в качестве специального корреспондента.

Я долго шагала по лабиринту улочек между Университетской и бульваром Сен-Жермен, пока не дошла до рю Гренель, где дышалось еще той атмосферой Парижа, которую Пруст так замечательно передал в своих «Поисках». Мне хотелось углубиться в рю Варен и пройтись по рю де Лиль и Сен-Доминик, но в конце концов я решила остаться в сквере за церковью Сен-Жермен, самой старой в Париже. Я хорошо знала ее, потому что именно о ней делала на третьем курсе доклад на семинаре по истории искусства. Я восхищалась ее выразительными архитектурными формами, по большей части романскими, но с портиком семнадцатого века на фасаде и колокольней, усиленной мощными контрфорсами по углам.

Сидя здесь на скамейке в тени большого дерева, я рассматривала сделанный в стиле модерн бюст Аполлинера, украшавший сквер, и слушала щебет воробьев, копошившихся в густой листве. Мимо прошла старуха, маленькая, толстая и плохо одетая, толкая детскую коляску, такую же запущенную, Как она сама. Я постаралась разглядеть ребенка, который был внутри, а вместо этого увидела там маленькую старую собачонку неопределенной породы с прикрытыми глазами и висячими ушами. Толкая коляску, хозяйка ласково разговаривала с ней. Я пригляделась к этой женщине с собачкой и нашла их уже не убогими, а скорее счастливыми в этой их нежной взаимной привязанности.

Я смотрела на старуху с собакой, разглядывала Аполлинера, вспоминала мой доклад по истории искусства, и все время осознавала странность того, что так внезапно оказалась в Париже. И в то же время мне еще давило на душу незабытое унижение, связанное с несправедливым увольнением, которое зудело, как старая рана.

Спокойный, вибрирующий голос оторвал меня от моих мыслей.

– Я знал, что ты окажешься здесь, – сказал Эмилиано из-за спины.

Я резко поднялась со скамейки, ожидая укоров за то, что не осталась в машине, как он меня просил. Но он лишь обнял меня рукой за плечи, привлек к себе и поцеловал.

– Я бы нашел тебя сейчас в любом уголке Парижа, – сказал Эмилиано.

Он говорил мне обычные слова, которые мужчины говорят, когда ухаживают за женщинами, но я пила их, как свежую воду в летний зной. Пусть это были преувеличенные слова и несбыточные мечты, но как не хватало мне их теперь. В этот момент, когда я собиралась начать новую жизнь, как недоставало мне его поддержки, его близости, его уверенности. Что я смогу без него?

Тонкие, острые струйки горячей воды ласкали мне кожу, а я стояла и плакала под душем. Я думала об Эмилиано, мысленно говорила с ним, а он мне ответил голосом нашей дочери.

– Мамочка, можно мне под душ с тобой? – спросила она из-за двери.

Я открыла дверь и привлекла ее к себе. Эми разразилась смехом, хватаясь за мои ноги, в то время как ее тонкая ночная рубашка тут же промокла от воды и прилипла к коже, обрисовывая ее гибкое складненькое тельце.

– Почему ты не в детском саду? – спросила я.

– А почему ты не на работе? – отпарировала Эми.

– Я скоро пойду туда, – ответила я, выходя из-под душа и надевая купальный халат.

– И я скоро пойду туда, – смеясь, передразнила она меня, снимая промокшую рубашку и заворачиваясь в махровое полотенце.

Когда мы вошли в кухню, завтрак был готов. Федора подала чай и тосты с медом и джемом.

– Вы так сладко спали, что у синьоры Анны не хватило духу разбудить вас, – сказала служанка, оправдывая то, что Эми не пошла в детский сад.

Моя мать, истая спартанка в вопросах режима, уже отступала ради меня от своих принципов и не тревожила мой сон, словно обращалась с важной персоной. Из ее кабинета, хорошо проветренного и свежего, как весенний дождь, доносилось стрекотанье пишущей машинки. Сама она начинала рабочий день ровно в восемь и не отрывалась от стола до самого завтрака. Вплоть до этого момента ее нельзя было беспокоить. Она писала только по утрам и за четыре часа успевала сделать страниц десять.

– Мама, поиграешь со мной сегодня утром? – попросила Эми, допивая свою чашку чая.

– Мне надо позвонить, – ответила я.

– Это не ответ, – возразила она миролюбивым тоном.

До чего же она походила на своего отца! И чуть заметная ямка посреди лба это сходство подчеркивала. «Монтальдо никогда не кусает Монтальдо», – вспомнила я слова Эмилиано, сказанные, когда я обратилась к нему по поводу моего увольнения, устроенного Лолой и Валли.

– Но это единственный ответ, который я могу тебе дать, – заявила я с такой же серьезностью. – Теперь иди одеваться, – сказала я, решив мягко настоять на своем и заставить мне подчиниться.

Эми послушалась. Я вошла в свою спальню и закрыла за спиной дверь. У меня не было, как у моей матери, своего кабинета, где я могла бы уединиться. Обычно я звонила и отвечала на звонки в гостиной, не имея никаких секретов от ушей домочадцев, а уединялась в спальне, только когда дело касалось моей личной жизни. Сейчас мне обязательно нужно было поговорить с адвокатом Овидием Декроли в Женеве, я должна была сделать это незамедлительно и нуждалась в спокойной обстановке.

– Месье Декроли нет в Женеве, – ответил мне четкий и вежливый голос секретарши, не проявившей к моей особе никакого внимания.

– Когда он будет? – спросила я, не скрывая разочарования от провала моей первой попытки.

– Боюсь, не раньше конца месяца, – сообщила она. – Повторите, пожалуйста, ваше имя.

– Арлет Аризи, – повторила я.

– Очень хорошо, синьора. До свидания, синьора, – равнодушно сказала секретарша.

Я положила трубку разочарованная. Мой дебют в качестве богатой и могущественной женщины нельзя было назвать удачным. Энтузиазм моей матери невольно внушил мне, что Декроли только меня и ждет. Вместо этого я сама должна буду ждать его бог знает сколько времени, прежде чем предстану пред светлыми очами знаменитого юриста, в руки которого Эмилиано вверил состояние.

Я вышла из комнаты. Эми сидела на полу перед дверью с умоляющим выражением на лице. Она была аккуратно одета и старалась казаться взрослой, чтобы походить на целлулоидного идола современных девчонок – Барби.

– Поиграешь со мной? – попросила она, обратив на меня полувопросительный-полуобиженный взгляд.

– Хорошо, – капитулировала я. – Дай мне лишь только одеться, а потом мы выйдем вместе, – пообещала я.

Она не давала мне времени собраться с мыслями. Это прерогатива детей и стариков. Они всегда требуют внимания полного и немедленного.

Мы уже вышли из подъезда, когда Федора, запыхавшись, догнала нас.

– Тебя к телефону, Арлет, – с трудом переводя дух, сообщила она.

– В такое время? Кто это? – спросила я.

А Эми сразу же приняла печальное выражение человека, обманувшегося в своих ожиданиях.

– Синьор Декроли, если я правильно поняла, – уточнила Федора.

Я постаралась взглядом успокоить дочь, но у нее уже был свой жизненный опыт, и она знала, что в нашем доме звонок почти всегда означает неожиданный отъезд или долгое ожидание. Ее надежды на совместную прогулку развеивались, как дым.

– Синьора Аризи, я звоню вам из Лондона, – сказал женевский адвокат.

Ого! Значится и впрямь в мгновение ока превратилась в важную персону.

– Я думаю, мы должны встретиться, – пролепетала я, словно была при последнем издыхании.

Теперь, когда слова матери облекались в реальность, я была неуверенна и смущена.

– Я тоже так думаю, синьора, – согласился он. Голос у него был ясный и сильный. – Вас устроит, если мы встретимся завтра?

– Конечно, – пробормотала я. – Завтра это прекрасно. Где?

– У вас дома, естественно. Завтра утром, как только приеду, я позвоню вам. – У него был сердечный, почти радостный тон.

Я же чувствовала себя нерешительной и взволнованной.

– Я буду ждать вашего звонка, – сказала я.

Декроли, видимо, заметил мое замешательство и почувствовал необходимость успокоить меня.

– Вам не о чем волноваться, синьора Аризи, – мягко сказал он. – Все будет хорошо.

Инстинктивно я поднесла руку к золотой булавке Эмилиано, найденной в «Гранд-Отеле», которую приколола к вырезу моего платья.

– Надеюсь, раз вы так говорите, – пробормотала я, прежде чем положить трубку.

Вместо того чтобы ждать меня на площадке, Эми снова вошла в дом и стояла на пороге с нахмуренным видом, глядя на меня, словно богиня-мстительница.

– Что за важную вещь ты хочешь мне сообщить? – спросила я с невинным видом.

Она закусила нижнюю губу.

– Ты же мне обещала…

– Что обещала? – улыбнулась я.

– Что мы пойдем с тобой гулять.

– А ты, значит, передумала. Что ж, очень жаль. – Я изобразила разочарование.

– Почему это я передумала? – закричала Эми. – Ничего я не передумала. Я хочу гулять с тобой! – Она побежала мне навстречу и обняла меня, наполнив дом своим серебристым смехом.

Недовольное выражение исчезло, и ее личико светилось радостью.

Я поговорила с адвокатом Декроли, продумала свои честолюбивые планы и могла теперь полностью посвятить себя своей дочери, этому солнечному утру, которое ожидало нас, бесконечной болтовне с ней о легкомысленных и незначительных вещах, но исключительно приятных.

Через несколько минут, держась за руки, мы вышли из дома.

– Мамочка, куда мы пойдем? – спросила дочь.

– Куда ты захочешь, – снисходительно ответила я.

– Пешком или на Камилле? – продолжала расспрашивать она.

Эми тоже называла мой автомобиль Камиллой. Многие вещи у нас имели имена; стиральная машина звалась Гвендалина, холодильник – Бернардо, а миксер – Джиг-Робот.

Камилла стояла все там же, у тротуара, где я поставила ее накануне вечером, когда вернулась из Римини. Я прошла рядом с машиной и дружески похлопала ее по капоту.

– Пойдем пешком, – решила я. – Это приятно, удобно, экологично и, главное, полезно для здоровья.

– Привет, Камилла, – поздоровалась с ней Эми. – Сегодня у тебя выходной, – добавила она, подражая Федоре, – можешь делать что хочешь.