Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эва Качиркова

Соавторы: Петер Андрушка,Войтек Стеклач
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

– Между прочим, – попытался начальник подойти с другого конца, заметив, что его «клиент» в негостеприимном помещении окружного отделения почувствовал себя уж очень «по-домашнему», – вы могли бы нам доказать или хоть как-то подтвердить, что сегодня ночью… точнее, вчера вечером ехали из Братиславы в Важники? У вас хоть сохранился билет?

– Билет? – Фотограф беспомощно развел руками, потом стал шарить в карманах и наконец сказал: – Билеты покупала Алиса.

Начальник вытянул губы, точно собирался присвистнуть:

– Получается, девушка была в вас заинтересована. Иначе зачем ей покупать вам билет?

– Денег у Алисы всегда достаточно, – с готовностью объяснил фотограф.

– И вы ими пользовались.

– Я? Ну, знаете! К оскорблениям я не привык! Эта шлюха выкачивала из меня монету, где только могла. Не стану скрывать, пару раз я ее щелкнул и охотно платил, когда было чем. Но ее деньгами я никогда не пользовался. Я джентльмен, с вашего позволения. Без гроша в кармане к женщине не полезу!

– Вполне разумно, – усмехнулся начальник. Этот парень на ободранном казенном стуле даже начинал ему нравиться. Ничего не скажешь, забавный тип – пустомеля, фотограф, репортер, выдает себя за важную птицу, чистая богема! Болван порядочный, и я его прижму! – Из всего, что вы нам тут наговорили, вытекают две возможности. Первая: что вы несчастная жертва какой-то девицы, которая хотела за ваш счет попользоваться жизнью, а потом по непонятным причинам исчезла, и вторая – что вы все это выдумали. По-моему, вторая версия вероятнее. Не было никакой девицы! Никто ее не видел. Никто о ней слыхом не слыхивал.

Фотограф словно примерз к стулу.

– Как это – никто? Да хотя бы люди в поезде, кондуктор… Она показывала билеты… Такой старый хрен, она показала ему билеты, а он ей: спасибо, душенька. Заспанный, глаза слезятся и тоже мне – «душенька»! Ни к селу ни к городу, верно? Разве положено на службе говорить «душенька»? Уж этот наверняка ее запомнил! Только глянул – и сразу слюнки потекли, знаю я таких любителей клубнички!

– Вы хотите, чтобы мы разыскивали какого-то кондуктора, расспрашивали пассажиров, которых теперь сам господь бог не отыщет? Чтобы мы передали по телевидению: «Просим уважаемых пассажиров, ехавших в поезде…»

– Вот именно! – просиял фотограф. – Выясните номер поезда – и легко найдете кондуктора.

– Обойдусь без ваших советов! – прикрикнул на него начальник. Этот неожиданный окрик положил конец мирной, почти любезной беседе. – Я лучше вас знаю, что надо делать. И еще я знаю, что, пока мы тут развлекаемся с вами россказнями да байками, в Важниках лежит мертвый человек, и многое тут вызывает подозрение. И обстоятельства его смерти, и ваши ночные похождения! Один вы, драгоценный мой, там болтались, а теперь пудрите нам мозги какой-то бессмыслицей! Девушка у него, видите ли, исчезла! Кто она и куда исчезла? Не испарилась же! И что это за девица, если ни с того ни с сего оставляет вас мокнуть под дождем? Вошла во двор – ладно, а дальше? Ну, что было дальше?

Плечи у парня обвисли. Не будь он таким заторможенным – то ли от усталости, то ли от простуды, – он бы пожалуй, расхныкался.

– Что ж, арестуйте меня, – простонал он.

– Комедиант! – напустился на него начальник. – Обыкновенный циркач! Вполне представляю себе вас на сцене. «Арестуйте меня»! Вот вам чего захотелось! Разыщите-ка лучше сотенную. За ночлег в вытрезвителе.

– В вытрезвителе? Я не пьян, – заартачился фотограф.

– Я и сам знаю, что вы не пьяны, – устало проговорил шеф, – но согласитесь, обеспечить вам номер в гостинице мы не можем, а первый поезд до Братиславы отправляется только на рассвете. Или вы предпочитаете мерзнуть на станции?

– Лучше на станции. А сотенную я с большим удовольствием потрачу на ром.

– Как угодно. Продиктуйте моему коллеге описание девушки, прочтите и подпишите протокол и можете идти. Будьте готовы к тому, что мы вас еще пригласим. Геройство в доме Крчей недешево вам обойдется. Полагаю, суда вы не избежите. А возможно, понадобитесь нам и в связи с найденным трупом.

– Убытки я охотно возмещу! – с готовностью пообещал фотограф. – Но что касается того человека… хотелось бы, чтобы мы с вами поняли друг друга… того, который побежал искать подмогу и был в стельку пьян… С этим я предпочел бы не иметь ничего общего! Понимаете, не желаю, чтобы меня впутывали в эту историю! Ведь я там всего лишь немного покуролесил и вмиг слинял. Кинулся куда глаза глядят…

– Мы еще выясним, что вы там натворили… Будьте спокойны, все выясним. Даже то, что вам только снилось. А теперь – ступайте!

Поведение начальника Якубу Каласу нравилось. И вот почему. Во-первых, он действовал ловко: помытарил чванливого репортеришку и отпустил. Главное же – другое: шеф был одним из немногих работников милиции, с которыми наш герой начинал свой путь. Начальник окружного отделения – невелика фигура, но выше шеф и не стремился. Надо делать то, что умеешь. Не каждый способен приложить к себе точную мерку. Шефу это удавалось.

Разрешите представиться: старший лейтенант Милан Комлош. На гражданке я, возможно, до руководящей должности и не дотянул бы. А тут у меня и приличное жалованье, и даровая одежа, зато куча дел и забот со всякими проходимцами и постоянный риск, что какой-нибудь «доброхот» стукнет тебя по башке. Веселенькая, расчудесная жизнь! Детей я вырастил, жена сидит дома, правит хозяйством и вышивает, а я помаленьку начальствую. Усердия к службе и силенок пока хватает. Работу свою люблю. К форме привык. Слушаю глупые анекдоты о милиционерах и спасаю тех, кто больше всего нас честит. Такова жизнь! Диалектика.

«Веселая душа этот Комлош», – размышлял Якуб Калас, и неприятно ему стало, что не может он так же думать и о начальнике окружного угрозыска лейтенанте Вране. Этот из иного теста. Слишком уж высокого о себе мнения! Еще молоко на губах не обсохло, а уже думает, будто он такой умный, что любого заткнет за пояс. И пускай, чем бы дитя ни тешилось… Возможно, мешала разница в возрасте, но с лейтенантом Враной бывший участковый не находил общего языка. Да и не старался. Зачем? «Мы уж как-нибудь дотянем свой век в роли старой полевой жандармерии, – шутил Калас с сослуживцами, – а над всякими новшествами пускай себе ломает головы молодежь». Нет, Якуб Калас вовсе не консерватор, но и он довольно точно определял меру своих способностей. Да к тому же был немного ленив. Учиться, знакомиться с новыми методами работы – это уже не для него. По горло хватало той теории, которую он обязан штудировать по долгу службы. «Мы должны поднять свою работу на такой уровень, чтобы от нас не укрылся ни один преступник», – любил повторять начальник на каждом занятии. Теперь Калас свободен от этой обязанности. У него вообще нет никаких обязанностей. Самая важная из теперешних его забот – инсулин в ампулах и кристаллический да кусочек сахару в металлической коробочке вместе со справкой о диабете. Оставалась обязанность жить, избегая самого худшего. Что, если ему удастся дожить до глубокой старости, когда руки уже не будут его слушаться?… Об этом лучше не думать. Беньямин Крч кончил гораздо хуже. Здоровый мужик – и вдруг нате вам: помер.

«Я должен выяснить фамилию и адрес того вертопраха», – сказал себе Якуб Калас, еще не успев как следует успокоиться. Проще всего обратиться прямо к Комлошу, старый товарищ наверняка не откажет в небольшой услуге, хотя и удивится, зачем Каласу эти сведения. Но старшину на пенсии точно какая-то муха укусила. «Позвони, братец, позвони… – зудела эта зловредина. – Сними же трубку, позвони лейтенанту Вране, спроси у гордого командира следователей, у самого осведомленного лица, не обходи его, пускай он лично от тебя узнает, что ты работаешь на собственный страх и риск, играешь в детектива… может, хоть это его расшевелит». Якуб Калас подчинился внутреннему голосу. «Ладно, будь по-твоему, – сказал он бледному отражению в зеркале, – позвоню!»

Лейтенант Врана не пришел в восторг:

– Я понимаю, Калас, дома вам скучно, но почему вы обратились именно ко мне? Я только недавно вернулся из поездки, до смерти устал, кроме того, у меня гости, хочется поговорить с ними.

Якуб Калас слушал его со снисходительной улыбкой.

– Мне очень неприятно, товарищ лейтенант, что я позвонил в неподходящий момент. Сами понимаете, когда весь день сидишь один, времени не замечаешь. Поверьте, если бы я знал, что помешаю, я не позвонил бы. С моей стороны вообще негоже, да только – вы ведь меня знаете – люблю обращаться с вопросами к людям сведущим, а в данном случае лучше всех мне поможете именно вы. То есть могли бы помочь… хотя, конечно, я потревожил вас не вовремя, нехорошо мешать человеку, задерживать его, что подумают ваши уважаемые гости!.. Я бы мог зайти и в отделение, положим, завтра, а? Или попозже? Когда вам будет удобней?

– Хорошо, Калас, зайдите, – согласился лейтенант Врана и наверняка понадеялся, что легко от него отделается. – Завтра до обеда загляните ко мне в кабинет. Я буду ждать вас, скажем, в одиннадцать.

– Идет! – Якуб Калас вполне натурально разыграл радость. – Все-таки вы, лейтенант, отличный парень. А люди говорят: любит отбрить! Завтра я к вам загляну. Так будет лучше всего, хотя, конечно, дело-то пустяковое, его бы можно решить и сразу, в одну минуту, и мне не пришлось бы тащиться в окружной центр…

Якуб Калас с наслаждением подбирал слова, выстраивал их в фразы, одно за другим, тянул резину, играя у лейтенанта на нервах. Учись, юноша, терпение – великое искусство, выслушай старого чудака или отшей как-нибудь половчее! Знаю, ты бы с удовольствием от меня избавился, да как это сделать? У тебя гости, а перед гостями выказывать злость неудобно – как бы не подумали, что это их присутствие так тебя рассердило! И Якуб Калас пользовался случаем.

– Понимаете, товарищ лейтенант, речь идет о совершеннейшем пустяке, – повторил он. Начальник угрозыска, уже не сдерживаясь, заорал в трубку:

– Так выкладывайте, коллега, время дорого!

– Видите ли, мне необходима одна фамилия. Фамилия и адрес. Фамилия того типа, знаете, что набедокурил в доме Крчевой. Я заглядывал к вам по этому поводу, но вы – если помните, ведь я заходил совсем недавно – Пропустили мою просьбу мимо ушей. Я признаю, вы были правы. Однако фамилия и адрес мне все же необходимы. Видите ли, меня не покидает какое-то странное ощущение… вы ведь в этом деле специалист и должны меня понять…

– Ладно, – молодой следователь скрипнул зубами, этот звук долетел до Каласа даже по телефону, – я вам все скажу, с удовольствием скажу, только я ведь не ходячий справочник, прежде мне надо заглянуть в протокол.

– Вы очень любезны, лейтенант! – Якуб Калас наслаждался разговором. – Так я подожду.

– Что вы, Калас! – снова возмутился лейтенант Врана. – Вы говорите так, будто я ношу протоколы домой! Они в канцелярии, под замком и печатью! Вы меня удивляете, Калас!

– В таком случае, – продолжал улыбаться Якуб Калас, – пожалуй, надо бы спросить у дежурного. Если можно, я положу трубку, немного обожду, пока вы уточните, а потом, скажем через четверть часика, перезвоню вам.

Лейтенант Врана ответил после паузы:

– Пан Калас, вы поразительный человек, повторяю, мне понятно, что дома вам скучно, нечем себя занять, но если вы собираетесь коротать время таким способом, предупреждаю вас, я протестую! Категорически! Протестую! В кои-то веки я дома и о работе не желаю слышать! Извольте принять это к сведению и не надоедайте мне! Прошу вас, Калас, поймите – мне тоже иногда нужен покой!

– Понимаю, лейтенант, – произнес Калас. – И уже молчу. Мне бы только эту фамилию…

Лейтенант Врана все-таки треснул трубкой об стол. Решительно, по-мужски – констатировал Якуб Калас и чуточку погрустнел. Он не любил конфликтных ситуаций. «Все же ты немного перестарался, братец, – обратился старшина к бледному лицу в зеркале и присел на край кровати. – Бедняга лейтенант, видно, я здорово его разозлил. Нынешним молодым людям не хватает юмора. Работа их изнуряет, они нервничают. Их поглощает повседневная суета. Мы тратили на все больше времени. Работали без спешки. Правда, и проблемы перед нами были попроще, а может – нет? В конце концов, насколько теперешние проблемы сложнее и труднее, настолько же теперешняя молодежь лучше подготовлена к их решению.

Едва он растянулся на постели, раздался звонок.

– Слушаю, – вежливо отозвался он.

– Пишите, старшина Калас! – приказал голос в трубке. – Человек, фамилия которого вам так срочно понадобилась, – Любомир Фляшка, работает в редакции журнала «Современная женщина». Но если вы еще надумаете мне звонить, меня не будет дома!

– Спасибо, лейтенант, – пробормотал Якуб, – извините, что затруднил вас.

Но в трубке уже послышался тонкий прерывистый гудок.

«Одно дело сделано!» – радовался Якуб Калас, и в эту минуту его совсем уже не расстраивало, что он позвонил лейтенанту и разозлил его. В Каласе проснулся дух старого служаки. Он еще не знал, что будет делать завтра, но в любом случае решил искать преступника. Он разыщет его, хоть из-под земли достанет или убедится, что его не существует и Крч умер естественной смертью.

Заснул Калас быстро. И снились ему фиалки.

5. Так прошел вечер. С обильными возлияниями, в дружеской обстановке, но все же…

Доктор права Карницкий был завсегдатаем этого трактира.

– Когда-нибудь мы вышьем на вашем пальто инвентарный номер, – пошутил однажды заведующий.

За столиком у окна «чокнутый адвокат» завтракал, обедал, ужинал, случалось – оттуда его и выдворяли, когда перебирал лишку. У него хватало и времени, и денег, к пенсии он получал надбавку за концлагерь, а тут еще всегда находился кто-нибудь, готовый ради интересной беседы поднести ему рюмочку-другую. В последнее время доктор специализировался на красном с содовой, частенько выбегал к забору, зато мог пропустить через глотку больше пьянящей жидкости.

После двух перестроек трактир превратился в довольно приличное заведение. Круг посетителей существенно не изменился, однако под воздействием более культурной обстановки патлатые подростки и взрослые мужчины в пропитанных олифой и измазанных цементом спецовках вели себя сдержанней, а кое-кто даже забегал домой переодеться, «чтобы в этом обновленном кабаке выглядеть не хуже других». Доктор Карницкий приветствовал перемены: «Значит, все-таки существуют способы обучить наши забубённые головушки хорошим манерам». Сам доктор Карницкий некогда носил галстук-бабочку, красный в белую крапинку, не обращая внимания ни на насмешки, ни на указующие персты всяких глупцов. «На что человеку не хватает собственного разума, то он должен приобрести с помощью зрения, – утверждал доктор, когда добрые знакомые уговаривали его не делать из себя посмешище. – Поверьте: сперва люди заявят, что я выгляжу как попугай, а потом сами же станут мне подражать, пока в конце концов не сообразят, что значит прилично одеваться. Эксцентричность не всегда расходится с хорошим вкусом, а я, господа, за элегантную эксцентричность».

Вы скажете: для чокнутого он рассуждал чересчур здраво. Так оно и есть. Доктор Карницкий был в известном смысле просветителем, хотя занимался всего только адвокатской практикой – и то лишь до войны да некоторое время после освобождения, потому что вскоре дали о себе знать последствия нескольких недель, проведенных в концлагере, и для деловой жизни он стал непригоден. Карницкий хорошо разбирался в людях, принадлежавших к самым разным социальным слоям, у него всегда вызывало досаду, что вопреки социальному прогрессу они не спешат вылезать из грязи и продвигаются вперед ленивым, прямо-таки черепашьим шагом, точно не они сами главный фактор общественного развития. Впрочем, речь шла об извечном противоречии, и доктор Карницкий не пытался его разрешить. Хотя и не замечать не мог и, случалось, вспыхнув, вдруг начинал выкладывать свои воззрения, даже если находился в трактире, а точнее – чаще всего именно там, ведь трактир был для него вторым, если не первым домом. Великолепный, прекрасный трактир! Ах ты, мой родимый! Большие начальники из объединения «Ресторан» развесили по стенам несколько картин с эпизодами из жизни городка, из его прошлого и счастливого настоящего; нашлось и смелое полотно, раскрывающее перспективы на будущее, однако все эти шедевры не удовлетворяли доктора.

«И местный художник должен высоко держать марку, мои милые! Если он думает, что достаточно намалевать на холсте первое, что придет в голову, и дать этой мазне актуальное название, – я позволю себе не относиться к его творениям серьезно! Быть может, я и правда чокнутый, пожалуйста, думайте обо мне что угодно, но никто не заставит меня считать обыкновенное надувательство искусством».

К счастью, главное в трактире не картины, к тому же со временем человек ко всему привыкает, и доктор Карницкий по-прежнему с удовольствием посещает свое «заведение». Люди тут всегда найдутся, а это главное. Заглядывал сюда и Якуб Калас. Выйдя на пенсию, он стал наведываться реже, но если шел мимо, никогда не забывал заскочить, и доктор от души ему радовался.

– А, старая гвардия еще не вымерла! – воскликнул он и в тот вечер, когда бывший участковый пришел поговорить с ним о деле Беньямина Крча. – Знаете, старшина, ведь я о вас думал! Именно сегодня! Сколько раз говорил себе: надо навестить пана Каласа в его деревушке, коли сам он тут не показывается, – но вечно что-нибудь мешало. Ведь я уже не молод, старшина! То кольнет в пояснице, то одышка одолеет, даже высокая ступенька в автобусе для меня препятствие! Стоит выпить бокальчик охлажденного вина – и кашляю как проклятый! Сюда, сюда, дружище! Тут немного подновили, но свой стол я уберег. Все поменяли, только шеф прежний, и для старого доктора оставили его насиженное местечко.

– Увы, времена меняются, – уклончиво заметил Якуб Калас. Вдруг все здесь показалось ему каким-то чужим. Он даже усомнился, стоит ли рассказывать доктору о своих заботах.

– Мы тоже меняемся, – засмеялся, словно заглянув в его мысли, Карницкий. – Ну-ну, похвастайте, как живете?

– По-пенсионному. Скучаю, а дел при этом невпроворот. Парадокс, да и только! Хорошо, что не надо ходить на службу, и вместе с тем без этих моих ежедневных обходов участка чего-то мне не хватает.

– Плюньте, старшина. Это вполне естественно. Для настоящего мужчины работа вроде жены. И та и другая тебя обязательно найдут.

– Работы по дому и огороду у меня сколько угодно, – возразил Калас. – Я имел в виду другое.

– Что-нибудь интересненькое? – обрадовался доктор Карницкий, всплеснув руками. – Послушайте, вы, непроницаемый хранитель тайн, что вы снова откопали? Грабеж, изнасилование, убийство из ревности? Ну, говорите! Ага, значит, новое дельце! Будет весело – старшина снова на коне! Ха! Выпьем за это! Что скажете?

– И рад бы, да не могу, – погрустнел Калас. – Диабет – препаршивая болезнь.

– Да ну вас, коллега! У меня высокое давление, а я пью. Сын – сами знаете – врач, без устали меня пилит, предсказывает всяческие беды вплоть до самой ужасной – мгновенной смерти, а я, как видите, процветаю! Выпьем разведенного, с содовой. Это прекрасно освежает. Алкоголь в водичке полностью растворится. Можете влить в себя хоть гектолитр – все равно домой уйдете на своих двоих. А если нет, я устрою вас ночевать у себя. Живу теперь один. Сынок позаботился. Получил мой кавалер диплом и живо убрался в отдельную квартиру. Полагаю, намерен жениться. Сейчас в Польше, вместе со своей невестой. Вероятно, вы эту девушку знаете. Ну конечно же, не можете не знать! До чего хороша! За ней еще волочился тот парень… как его зовут… сын заготовителя, кажется, Лакатош, родом из вашего села, из ваших знаменитых Важников… да, да, сын заготовителя приударял за ней. Потом, когда старика это крепко разозлило, они разошлись. Я вам тогда рассказывал. Заготовителя нашли с инфарктом в рабочем кабинете. Вы еще этим заинтересовались… В довершение всего у парня была какая-то неприятность с машиной, впрочем, все это вы знаете лучше меня.

– Верно, верно, – вспомнил Якуб Калас. – Мы этот случай расследовали. Не я лично, но и меня втянули. А потом мне выбили стекла.

Доктор Карницкий усмехнулся:

– Выбили стекла, хм… – Он потирал руки в ожидании вина с содовой. – Вот с этой-то девицей мой дорогой сынок и разъезжает сейчас по заграницам. Помните, ее еще звали «тощая мамзель» – хрупкая, как тростинка, но фигурка – дай бог, такие женщины мне всегда нравились. Потому и сына не ругаю, что она мне нравится. Хоть будет у меня сноха, на которую любо поглядеть! Сейчас они в Польше. Вдруг ни с того ни с сего укатили. Я посоветовал им заглянуть в пару местечек. Разумеется, в Освенцим, хотя бы из уважения ко мне, потом – есть чудесные уголки возле мест, где я родился…

Доктор Карницкий достал портмоне, вынул из него сложенную бумажку. Разгладил ее и с гордостью прочел:

– Марка turystyczna Swiętokrzyskiego parku narodowego i okolic![3]3
  Туристическая карта Свентокжижского национального парка и его окрестностей (польск.).


[Закрыть] Вот где голубки надышатся свежим воздухом, отдохнут и наглядятся на красоту! Свентокжижские пихты! Знаете, что написал о них Жеромский в своем «Пепле»? «Naokół stały jodły ze spłaszczonymi szczytami jakoby wieze strzeliste, nie wyprowadzone do samego krzyża. Ich pnie sinawe jaśniały w mroku…»[4]4
  «Кругом высились пихты с плоскими макушками, подобные готическим башням с невыведенным шпилем. Их сизые стволы светились во мраке…» (Перевод Е. Н. Троповского.)


[Закрыть] Вот что он написал! В этих краях стоит памятник Жеромскому. Пускай и на него глянут. Я сказал, чтобы и не возвращались, пока не осмотрят этих чудесных мест… А вам, старшина, я, пожалуй, принесу «Историю греха». Прекрасная книжка, вам понравится. «История греха»! Точно специально написана для милиционера!.. Простите, я не хотел вас обидеть. Это в самом деле прекрасная книга.

Доктор Карницкий продолжал говорить о путешествии своего сына и его невесты по польскому приморью, а Якуб Калас поначалу удивлялся: почему старика не заинтересовало упоминание о смерти Крча? В конце концов он объяснил себе поведение доктора тем, что тот слишком погружен в мысли о будущем сына. И все же сам факт, что доктор сперва попросил его рассказать о «деле», а потом сам же перевел речь на другое, был по меньшей мере примечателен. Доктор еще раз процитировал Жеромского: «Можно пройти по самой отвратительной грязи и остаться белоснежным, как горностай, но нельзя выйти чистым из людских пересудов». Чтобы Якубу Каласу не вздумалось размышлять над этой бесспорно интересной цитатой, доктор тут же принялся толковать ее на собственный лад:

– Если однажды, дружище, вы на кого-нибудь укажете пальцем или хоть словечком упомянете, что он совершил нечто нечистое, ваше обвинение с него уже никто и никогда не смоет. Так оно за ним и потянется. За ним и за вами. Пожалуй, за вами еще дольше и тягостней, поскольку вами оклеветан невинный человек. В том-то и гениальность Жеромского, что он сумел так прекрасно выразить эту истину в одной фразе. Не думайте, будто я не заметил, что вы явились сюда не просто так. У вас новое дельце, и вы не знаете, с чего начать. Мне неизвестно, в чем его суть, да и расспрашивать вас не хочется, хотя кое-что я слышал, ведь люди вечно о чем-то болтают. Одно могу сказать: на вашем месте я бы хорошенько все взвесил, прежде чем действовать. Будем откровенны: что вы можете установить своими любительскими средствами, когда и подготовленные криминалисты нередко пасуют при раскрытии не менее профессиональной преступной деятельности? «Преступление и наказание» теперь уже относится к области фантазии, с этим нельзя не считаться.

– Вижу, доктор, вы уже поняли, чем я озабочен, – проговорил Якуб Калас, пытаясь прервать монолог увлекшегося собственным красноречием Карницкого. – Мучает меня смерть Бене Крча. Может, лишь потому, что мы с ним были когда-то вроде как товарищи, ну если не товарищи, так хоть ровесники. Сдается мне, в этом деле что-то нечисто!

– Нечисто! Скажите на милость! – Доктор Карницкий засмеялся. – А хоть бы и так – на то есть милиция, пускай она и разбирается. А мы с вами чокнемся за встречу. За вашу пенсию и за моего сына. Ваше здоровье! Чтобы мы любые беды встречали с высоко поднятой головой! Выпьем, дорогой друг!

Так прошел вечер. С обильными возлияниями, в дружеской атмосфере, но все же…

Якуб Калас добрался домой только последним поездом. Он был порядком навеселе, однако его не покидало ощущение, что Карницкий недаром до самой ночи накачивал его вином. Стоило старшине упомянуть про смерть Беньямина Крча, как бодрое лицо старого адвоката покрылось бледностью и, хотя он без умолку говорил и держался раскованно, Каласу было ясно, что он не в своей тарелке. Якуб Калас успел это заметить и очень обрадовался. Доктор Карницкий пообещал ему принести кучу книжек:

– Послушайте, старшина, надеюсь, возня в саду и по дому вас не измотала вконец, вам необходимы и другие увлечения и интересы – ну скажите, вы хоть прочли за всю свою жизнь какую-нибудь книжку, кроме служебных предписаний? Что-нибудь из художественной литературы? Знаете, что такое роман или стихотворение? Это мир, который вы еще для себя не открыли. Вот простор для вашей мятущейся души! Я помогу вам, дружище! Я разожгу в вашей душе священный огонь, и вы будете мне благодарны!

– Говорите, точно пророк, – смеялся Якуб Калас, но доктора это не сбило с толку. Он твердо гнул намеченную линию. Легко овладев ситуацией.

– Я принесу вам Сенкевича! Жеромского! Или Йокаи![5]5
  Йокаи Мор (1825–1904) – популярный венгерский романист.


[Закрыть] Горы романов! От книг вас будет клещами не отодрать! Или завалю вас поэзией, что скажете? Не хотите? Ладно. Тогда я придумаю для вас другое хобби. Что вы, к примеру, скажете о нумизматике? Нынче, в эру сберкнижек и больших зарплат, забавляться старыми, никому не нужными монетами! Вот развлечение! Хобби высшего класса!

Голова его от усталости и выпитого поникла, но он все еще крепился, был, насколько это ему удавалось, сосредоточен, старался держать застольную беседу под контролем, чтобы Каласа как следует разобрало вино и он забыл, зачем, собственно, пришел, потерял интерес к Крчу, а утром, проснувшись дома с жестокой головной болью, думал бы лишь о том, что говорил ему доктор Карницкий, чтобы гудели в его голове только речи о книжках и нумизматике.

«Ладно, – решил Калас, – будь доктор хоть тысячу раз прав с этим польским писателем, горностаем, грязью и пересудами, все равно я не отступлюсь от своего. Пересуды не сосуды, но так же пустопорожни, когда за ними ничего не кроется… Такова моя философия, доктор. А мои пересуды – вовсе не порожние сосуды! Пересудов я и сам не люблю. Ха-ха! Вся загвоздка в том, милый мой доктор, что вам почему-то не по душе это дельце, касающееся Бене Крча! Я заметил это, отлично заметил!» Ложился он довольный. Немного взволнованный, но довольный. Грело ощущение, что он напал на верный след. А если еще и не напал, достаточно того, что в разговоре прозвучала фамилия Лакатошей, соседей Бене Крча. Малость – но для него и она имеет значение. Сейчас важным становится все. Даже самая малость!