Текст книги "Водные ритуалы"

Автор книги: Эва Гарсиа Саэнс де Уртури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

13. Чагорричу

20 ноября 2016 года, воскресенье

Две женщины, рыжеволосая и брюнетка, старательно сохраняя внешнее спокойствие, вышли из комнаты с синими стенами, где сломленный болезнью мужчина, уродливая тень строгого отца, которым он был когда-то, вопил: «Кракен, Кракен, Кракен!..»

«Дерьмовая все-таки была затея», – думала Эстибалис, шагая по коридору пансиона в Чагорричу.

Альба едва за ней поспевала. Общаясь со стариком, страдающим Альцгеймером, она делала вид, что не замечает неловкости. Вскоре обе женщины вошли в обшитый металлическими панелями лифт: казалось, они поднимаются из преисподней за глотком свежего воздуха.

Альба сама вызвалась сопровождать Эстибалис в один из еженедельных визитов к отцу в пансион при больнице Чагорричу. Не то чтобы Эсти считала это удачной идеей, но в присутствии незнакомых людей отец вел себя менее распущенно и ей не понадобился привычный вызов дежурной медсестры, чтобы ему сделали предпоследнюю за день инъекцию успокоительного.

Однако в тот миг, когда они уже спускались по лестнице на улицу, какая-то женщина лет шестидесяти в огромном пестром шарфе уставилась на них и внезапно разразилась безудержной бранью.

– Невероятно! Это ты всех нас обманула! – крикнула она, и ее указательный палец грозно нацелился на Альбу.

– Что, простите? Это вы мне? – удивленно спросила та.

– Тебе, тебе. Ты – та самая комиссар Сальватьерра, верно?

– Помощник комиссара, – уточнила Альба.

– Это ты явилась на похороны моего сына Матео Руиса де Суасо и меня утешала…

Альба и Эстибалис тут же ее вспомнили: тридцатилетняя жертва, обнаруженная в нише Белой Богородицы в разгар праздника.

– Ты уверяла меня, что поймаешь преступника… А вместо этого спала с ним каждую ночь, – продолжала женщина, ставшая воплощением чистейшего гнева. – Почему ты не в тюрьме?

– Потому что я ни в чем не виновата, сеньора, – очень спокойно ответила Альба. Кто-то должен был сохранять спокойствие в этой ситуации.

– И судья тебе поверил?

– Я не была ни подозреваемой, ни обвиняемой. Я не имела отношения к преступлениям, которые совершал мой муж. Сочувствую вашему горю, но…

– Это ты кому-нибудь другому расскажи! Пока сама не потеряешь сына, ничего не поймешь.

Альба не стала считать до десяти. Она вспомнила башню в Лагуардии, где пряталась от всего мира, глядя на сьерру Унаи. Затем машинально положила руку себе на живот.

– Мне жаль, что вы так считаете. Однако я сдержала данное вам обещание: мы выяснили, кто убил вашего сына. И я заплатила за это сполна, поверьте.

– Ерунда, что-то ты должна была знать! Вы, жены убийц, вечно корчите из себя дурочек. Не может такого быть, что один убивает двадцать человек, а другой ничего не замечает.

«Не имеет смысла с ней спорить, – сказала себе Альба. – Сейчас я ближе к убийце ее сына, чем когда-либо прежде. Отныне дело касается не только меня».

– Мне жаль, что вы так думаете. Приятного вам вечера, сеньора, – любезно, но твердо попрощалась Альба, прекратив разговор.

Они оставили женщину в пестром шарфе на ступенях больницы и вскоре вышли в сосновую рощу. Кое-где на ветках еще лежал утренний снег, успевший подтаять. Они молча подошли к облезлой зеленой скамье, не доступной угрюмому взору пожилой жительницы пансиона.

– С тобой такое впервые? – осторожно спросила Эстибалис.

– Давай не будем об этом; посидим лучше спокойно. Мне нужно немного отдохнуть, слишком сильное напряжение… Месяц выдался суматошный.

Эстибалис согласно кивнула и уселась рядом. Некоторое время они молчали, но Альба не хотела упускать момент. Работа вынуждала ее к ежедневной прямоте; она привыкла касаться самых деликатных вопросов и знала, что Эстибалис выдержит допрос.

– Эсти, твой отец бил тебя, верно?

Рыжеволосая женщина облокотилась на скамейку, протянула руку, сорвала с ближайшей сосны круглую шишку и принялась машинально вертеть ее кончиками пальцев. Нервы ее были на пределе. Такое с ней случалось: ручка, резинка для волос… проклятые эмоции.

– А что, заметно? – призналась она наконец.

– Ты к нему не прикасалась, была напряжена. Я поняла, что ты все еще его боишься. Этот страх я замечала у многих жертв.

– Я не жертва, – вспыхнула Эстибалис. Сколько раз она повторяла эти слова, стоя перед зеркалом. – У старика Альцгеймер; если понадобится, я справлюсь с ним в три секунды. Я его не боюсь.

Альбу не впечатлила бравада подруги.

– Поэтому ты стала изучать виктимологию?

Эстибалис вздохнула – сдалась, приоткрыла крошечную дверцу в своей непроницаемой стене.

– Мне хотелось знать, что делало меня жертвой. Чтобы больше никогда не быть ею ни с одним мужчиной.

В ответ Альба не проронила ни слова, просто положила руку Эсти на бедро, чтобы придать ей немного силы, немного тепла, донести до нее: «Я здесь, и мне ты можешь все рассказать». Это спокойное теплое прикосновение словно обладало целительной силой.

– Видишь ли, – продолжала Эстибалис, немного помедлив, – я думаю, какой бы сильной, устойчивой личностью от природы ты ни была, не допускала побоев, жестокого обращения, грубости… реальность закладывается в детстве, и если ты – мальчик или девочка весом двадцать килограмм, ты не сумеешь помешать сильному взрослому сделать тебя жертвой. Думаю, такое по-прежнему случается каждый день. Я имею в виду насилие в семье – никому не видимые, скрытые зверства, о которых матери частенько догадываются, предпочитая держаться в стороне. Что делать этим физически слабым мальчикам и девочкам, чтобы не становиться жертвой? Это невозможно, они не могут противостоять этому. Все это отпечатывается в характере, который в противном случае не имел бы патологических черт.

Альба понимающе кивнула. Уж она-то много чего могла бы рассказать о психопатах.

– Твой предыдущий, этот Икер, был хорошим парнем, не так ли?

– Мухи не обидит, это да.

– Вот почему ты его выбрала. В этих отношениях ты чувствовала себя в безопасности, поскольку знала, что он никогда не поднимет на тебя руку. Ты искала защитника.

– Ты что, психолог?

– Мы на этой работе все немножко психологи.

– Ну, ты сама ответила на свой вопрос, – заметила Эсти.

– И все же ты порвала с ним несколько месяцев назад. Ты уже чувствуешь себя достаточно сильной.

Эстибалис кивнула и поднесла руку к серебряному кулону в виде эгускилора.

– Это случилось после смерти Энеко, моего старшего брата. Он защищал меня от отца, хотя позже втянул в мир психоделиков, которые разрушали мое здоровье и сделали зависимой. Но на самом деле я была привязана именно к нему, к моему брату-защитнику, а не к наркотикам, которые он доставал. Вот почему я не пробовала их с тех пор, как он умер, и уверена, что никогда к ним не вернусь, хотя Унаи мне по-прежнему не доверяет. Он так и не понял, что я употребляла наркотики из-за Энеко: нет его – нет и наркотиков. Я свободна, я освободилась от Энеко. Его смерть оторвала меня от него, а заодно и от потребности в защитнике; вот почему через несколько недель я рассталась с Икером. Я поняла, что уже стала взрослой: наша работа и все, что с ней связано, сделали меня взрослой. Посмотри на меня: я ростом едва достигаю метра шестидесяти, физически никогда не сравняюсь с мужчиной, у меня нет такой силы, и любой преступник может меня ударить, – но я больше не живу в мире, где человек на пятьдесят килограммов тяжелее пинает меня каждое утро, если я отказываюсь лопать на завтрак прогорклое печенье.

– Но ты все равно тяготеешь к славным парням вроде Унаи. От него ты не бежишь, не так ли? Тебе он по-прежнему нужен.

Шишка выскользнула у Эстибалис из пальцев. Лгать Альбе не имело смысла.

– Как ты узнала? – прошептала она.

– Когда твой отец тебя бил… ты звала Кракена, чтобы он тебя спас, потому-то твой отец и запомнил это прозвище. На самом деле он помнит не его, а тебя, зовущую его по имени.

– Это правда. Когда произносила его имя, я как будто исчезала, сбегала, чтобы все быстрее закончилось. Я не надеялась, что он придет, чтобы меня спасти. У нас с ним никогда такого не было.

В ее голосе не чувствовалось ни следа обиды, настороженности или неприязни, Эсти видела в Альбе только друга, которому можно доверять.

Доверять что? Да все: наконец-то истина вырвалась на свободу, и услышавший ее человек не осудил Эсти.

– Унаи – моя любовь, моя единственная любовь, единственный парень, которого я по-настоящему любила, в которого всегда была влюблена, с тринадцати лет, когда Энеко и Лучо начали вместе ходить в горы, и мы иногда встречались с Унаи. Это были времена двойного преступления в дольмене.

«Когда твой муж начал убивать детей», – мысленно добавила Эстибалис, считавшая Альбу первой жертвой Нанчо.

– Унаи было двадцать, – продолжала она, подобрав новую шишку, – и между нами ничего не было. Я много раз старалась выкинуть его из головы, особенно когда он начал встречаться с Паулой, одной из моих лучших подруг. Мне было тяжело с обоими, хотелось убраться подальше. Когда Паула умерла, я тоже хотела умереть. Я видела горе Унаи, видела, как его покалечила та жуткая авария, как он переживал смерть детей, которых вынашивала Паула… Я думала, что умру, видя, как он страдает. Больше всего мне хотелось, чтобы это закончилось, чтобы он больше не мучился. Мы спасали его все вместе: дед, Герман, ребята, умиротворяющий Вильяверде… Он доверился нам и позволял себе помочь. Вот почему я знаю, что его афазия Брока когда-нибудь кончится. Это для него не первый удар; от таких ударов он становится сильнее, они закаляют его, как закаляли когда-то его деда. Унаи доживет до ста лет, а когда выйдет на пенсию, вернется к себе в деревню, – но ничто и никогда не сможет его сломить.

Альба улыбнулась, обняла Эсти и притянула к себе. Та положила голову на плечо подруги.

– Я всегда это знала, – наконец проговорила Альба. – А сам Унаи о чем-то догадывается?

– Он же мужик, ни о чем он не догадывается. – Эстибалис улыбнулась, пожав плечами.

– Это правда. Он такой… чистый, искренний… Он заслужил быть тем, кем стал для тебя и меня, для нас обеих, правда же? Он никогда не обидит нарочно.

– Да, думаю, в этом все дело. Эй, это ведь не повредит нашей дружбе? Скажи, что не повредит. Терпеть не могу бабское соперничество.

– С моей стороны его не будет. Ты заботишься о нем, он заботится о тебе. Таких друзей, как ты, у него больше нет. Я хочу, чтобы ты была в его жизни, чтобы ты продолжала ему помогать. Мне нечего возразить; он выбрал тебя, ты для него очень близкий человек, гораздо больше, чем друг. Ты для него сестра.

– Вот именно, я всегда была для него асексуальной подружкой, – вздохнула Эсти, и Альба невольно улыбнулась. – Я не шучу. Встретив Паулу, он вообще перестал меня замечать, я исчезла с его радаров. Он рассказывал, как развиваются их отношения, и Паула туда же… Они были без ума друг от друга, а я была общим приятелем; они оба одинаково мне доверяли. На свадьбе я была подружкой невесты в фиолетовом платье… да-да, представь себе, в фиолетовом. В Академию Аркаута я поступила ради него, чтобы быть с ним рядом ежедневно всю жизнь до самой пенсии. Каждый божий день. Я видела его чаще, чем Паула; он рассказывал мне секреты, которые не мог доверить ей. Это был мой выбор. Я люблю его так сильно, что даже не хочу с ним спать: это рискованно, я могу его потерять. Я хочу от него всего сразу, и все это у меня уже есть: вижу его каждый день, могу позвонить ему в любое время, могу сидеть на его больничной койке, обедать с ним хоть каждый день, а то и завтракать. У меня есть человек, рядом с которым я хочу быть постоянно, и так оно и будет всю жизнь. Такое не назовешь утешительным призом.

– Все, что у тебя есть, ты заслужила. Вы с Унаи два хороших человека, которые заботятся друг о друге. Если меня когда-нибудь не окажется рядом, если я выйду из игры, я знаю, что ты останешься с Унаи и будешь о нем заботиться.

– С какой это стати ты выйдешь из игры и какого черта тебя однажды не окажется рядом? Что-то не так, Альба? – встревоженно отозвалась Эстибалис.

– Все хорошо. Никуда я не денусь… Я всего лишь выразила вслух свое желание, – успокоила ее Альба. – И хватит уже о мужчинах; мы же обещали друг другу, что не будем о них говорить. Сменим тему, а?

– Ну, раз уж мы так откровенны, хочу задать еще один вопрос… как начальнику, можно?

– Конечно, Эстибалис. Давай сюда свой вопрос.

– Ты никогда не спрашивала меня о моих пристрастиях, а между тем о них написано у меня в досье.

– Я наблюдаю за тобой. Если я замечу, что ты не в своей тарелке, мы поговорим, и я буду объективна и беспристрастна. Но, зная твой характер, я, скорее всего, завалила бы тебя работой, причем такой ответственной, что у тебя не было бы времени думать о чем-то другом.

– Поэтому ты поручила мне это дело?

– Дело это я поручила тебе потому, что оно очень непростое. У тебя есть отличные помощники – используй их. Не нужно гореть на работе, как Унаи; постарайся разумно распределять обязанности. У него с этим как раз не очень.

– Да, поняла, – Эстибалис кивнула.

– По-моему, тебе не хватает цели, на которую ты могла бы направить всю свою кипучую энергию. Чего-то, связанного с виктимологией. Мне кажется, это могли бы быть занятия для девочек, пострадавших от насилия. Я давно уже обдумываю такой проект; может быть, мы с тобой смогли бы этим заняться, – осторожно проговорила Альба.

– Не очень поняла твою мысль.

– Я хочу создать профилактическое подразделение, сотрудники которого будут ходить по школам. Начнем с Алавы. У меня солидная должность и множество связей, все это поможет. Наша задача – не допускать жестокого обращения с детьми где бы то ни было: ни дома, ни в школе, ни на кружках. Надо работать с учителями, чтобы они не зевали и вовремя замечали любые тревожные сигналы. Воспитывать мальчиков, чтобы они не вырастали ревнивцами, собственниками или мачистами; учить девочек самоуважению, чтобы они не становились жертвами насилия. Проводить беседы, читать лекции, организовать курсы самообороны для старшеклассников… Что скажешь?

Эстибалис улыбнулась: казалось, она была где-то далеко. Мысленно она перенеслась в свою деревню у подножия Горбеа. Девочка, которой она когда-то была, улыбнулась в ответ, свернувшись клубком под одеялом. Возможно, ей больше не придется звать на помощь Кракена.

14. Пляж Портио

21 ноября 2016 года, понедельник

Рано утром мы с Эстибалис отправились в Кантабрию. Нам предстояло нанести два визита.

Эсти сидела за рулем. На самом деле я уже чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы водить автомобиль; я попробовал сесть за руль в первую же неделю, когда вернулся в Вильяверде в отпуск. Да, я утратил способность общаться с людьми, но мне не хотелось быть обузой для дедушки и Германа, поэтому я целыми днями разъезжал среди полей между Вильяверде и Вильяфрия, поднимая пыль на своем «Аутлендере», несмотря на то, что правая сторона тела слушалась плохо и было сложно переключать передачи. Но, как и любой автоматический процесс, все наладилось благодаря регулярной практике.

Тем не менее я еще не отваживался отправиться в путешествие за пределы Алавы, поэтому патрульную машину вела Эсти.

Я ввел в GPS данные MAК, Музея археологии Кантабрии, владельцев которого знал лично. Я хотел поговорить с Гектором дель Кастильо, историком, который управлял этим частным музеем.

Тасио не занимался своей профессией несколько десятилетий – слишком долгий срок, чтобы добыть всю необходимую информацию. Я знал, что Гектор поможет.

Он никогда не отказывал.

Я ему доверял.

Договорились мы и о встрече с инспектором Пабло Ланеро, он же Пауланер. Мы должны были явиться к нему днем и обсудить, как будет проходить наше сотрудничество в расследовании.

Мы миновали Бильбао, затем проехали Кастро-Урдьялес и Ларедо, обогнули бухту Сантандер и Эль-Астильеро и, достигнув Санта-Крус-де-Безана, свернули в сторону Лиенкреса. Оттуда направились к пляжу Портио на берегу Коста-Кебрады, месту, которое я знал слишком хорошо. Почти на краю крутого обрыва возвышалось внушительное красное здание, в котором в XIX веке жил маркиз де Моуро, разбогатевший в Америке. Его инициалы все еще красовались на деревянных воротах.

Припарковав автомобиль у газона, Эстибалис выскочила наружу и замерла в восторге. В этих краях всегда было очень ветрено, однако суровый скальный пейзаж, будто вырубленный топором, и вид на «урры» – так называют жители Кантабрии утесы в нескольких метрах от берега – производил сильнейшее впечатление.

– Вау… – воскликнула Эсти, подойдя к краю обрыва.

– Да, – согласился я. Это слово я мог произнести без особого труда. «Д» – язык упирается в зубы, и «А» – вздох, похожий на шелестение ветра.

Эсти перевела на меня восторженный взгляд; думаю, ей нравилось быть непосредственным свидетелем моих речевых успехов.

Я с наслаждением вдыхал насыщенный селитрой воздух, несмотря на порывы ветра, слишком теплого для ноябрьского дня, и тоскливое предчувствие, что с минуты на минуту пойдет дождь.

Множество воспоминаний обрушились на меня как волны, стоило мне вернуться на этот берег, такой значимый для меня много лет назад. У меня было незавершенное дело с богом этого моря. Пару десятилетий я старательно избегал его вод: Бискайский залив стал для меня угрожающим и зловещим местом.

Мне не хотелось, чтобы Эстибалис заметила мое состояние.

Она ничего не знала.

Совсем ничего.

Я ей не рассказывал.

Мне было досадно, очень досадно знать, что Лучо поделился кое-какими подробностями с Энеко, Эгускилором.

В этот момент рядом с нашей машиной припарковалась еще одна, и из нее тяжело вылез Пауланер. Он сильно располнел за прошедшее время и казался еще более неуклюжим. К тому же отрастил смешную бородку без усов, окаймлявшую нижнюю челюсть, и его сходство с пивным монахом[16]16
  «Пауланер» – немецкая пивоваренная компания, расположенная в Мюнхене. Основана в 1634 г. монахами ордена Минимы (немецкое название ордена – Пауланер). Немецкое название ордена происходит от имени его основателя, Франциска из Паолы; его изображение находится на логотипе «Пауланера».


[Закрыть] только усилилось.

– Дорогой Унаи… – Он заключил меня в объятия. – Как я рад снова тебя видеть!

Я что-то промычал в ответ и подвигал бровями, чтобы выразить: «Я тоже очень рад». Бывший инспектор бросил на меня испуганный взгляд.

– Ого… точно, ты же говорить разучился. Я про это слышал. Мне жаль, парень. Очень жаль.

Я пожал плечами и улыбнулся, скрывая смущение. Мне не нравилось видеть, как мой недостаток действует на тех, кто меня любит. Я сразу вспоминал, каким же был трусом, не сделав за несколько месяцев ничего, чтобы восстановить речь.

– Я инспектор Гауна, – Эстибалис протянула руку.

– Приятно познакомиться, инспектор. Заботьтесь о моем товарище, в наших краях его очень ценят, – сказал он и похлопал Эсти по спине, да так, что она едва не упала.

– Непременно, инспектор. Непременно, – она улыбнулась.

– Итак, нас ждет разговор с Гектором дель Кастильо. Кстати, я очень благодарен вам за то, что вы раскрыли дело о краже Кабарсенского котла. Пресса писала об этом очень осторожно, но когда исчезает такое знаковое произведение, начальство готово нас по стенке размазать.

– По правде говоря, мы предпочли бы найти котел при других обстоятельствах, – заметила Эстибалис. – Ах да, и поблагодарите вашего коллегу за отчет о девушке из Фонтибре.

– Это наш долг, – Пауланер кивнул с довольной улыбкой, почесывая бороду. – Да, он что-то рассказывал мне об этом старом деле, но я тогда им не занимался.

– Надеюсь, Гектор дель Кастильо сообщит нам что-нибудь важное, – сказала моя напарница.

Мы переступили порог отреставрированного здания и поднялись на четвертый этаж, где располагался кабинет Гектора. Накануне, когда мы с Эстибалис решили, что надо съездить в Кантабрию, я написал ему письмо, и Гектор не замедлил любезно ответить.

Когда мы вошли в кабинет, он стоял у окна спиной к нам, любуясь великолепным видом. Затем приветливо и спокойно посмотрел на меня и шагнул навстречу.

Гектор был на несколько лет старше меня, а неизменный строгий костюм добавлял ему солидности. Невысокого роста, светлые волосы, карие глаза, квадратная нижняя челюсть и учтивые манеры. Ответы его звучали продуманно, и, казалось, ничто не может выбить его из колеи. Я знал о познаниях Гектора в археологии и хотел услышать его мнение относительно того, что случилось в туннеле Сан-Адриан.

– Инспектор Ланеро… – Гектор с улыбкой приветствовал Пауланера. – Инспектор Айяла, вы не представляете, как я рад снова вас видеть! Добро пожаловать в наши края!

Мы тепло пожали друг другу руки.

В первый момент он не заметил моей афазии, и Эсти пришла на помощь, прежде чем мы оба почувствовали неловкость.

– Я инспектор Эстибалис Руис де Гауна, можете называть меня инспектор Гауна. Я возглавляю расследование, в котором был задействован предмет, украденный из вашего музея: Кабарсенский котел. Инспектор Айяла – один из наших экспертов; сейчас он выздоравливает от афазии, к которой привела черепно-мозговая травма, полученная в ходе предыдущего дела. Вот почему он не сможет с вами говорить.

– Можешь обращаться ко мне на «ты», не такой уж я старый, – спокойно ответил Гектор, приглашая нас сесть на свободные стулья перед огромным ореховым столом, пока сам устраивался в кожаном кресле. – Я слышал о травме инспектора Айялы, однако предпочел не затрагивать эту тему, когда вчера он со мной связался. В последние месяцы средства массовой информации только и говорили, что об убийствах в Витории. Скажи, инспектор Айяла, как тебе удобнее с нами общаться.

«Я пишу на мобильнике, показываю экран, ты отвечаешь», – быстро набрал я, и Гектор улыбнулся.

– Значит, вся надежда на костыли, – пробормотал он. – Как тебе угодно, инспектор. Пусть будет.

– В пятницу наш полицейский участок связался с вами и директором Музея древней истории, чтобы сообщить, что украденный предмет найден. Следственный отдел и наш департамент исторического наследия ведут переговоры с техниками, и как только полицейский участок Витории получит все данные, необходимые для текущего расследования, котел вернут и грамотно отреставрируют, – начал Пауланер.

– Все верно, – подтвердил Гектор.

– Инспектор Ланеро представил нам отчет с твоим заявлением и заявлением сотрудников, поэтому мы не будем касаться этой темы, – продолжила Эсти. – Насколько я знаю, предмет был помещен в витрину временной экспозиции, посвященной кельто-иберийской культуре на Кантабрийском карнизе. В зале, куда он был помещен, нет камер видеонаблюдения. Я знаю, что ты передал коллегам записи с камер, висящих у входа в здание, но ничего необычного на них не обнаружено: только посетители и сотрудники. Были взяты отпечатки со всех оконных рам, через которые мог выйти вор или воры, но совпадений с преступниками, задержанными за аналогичные преступления, не найдено.

– Так и есть. Этот музей основала моя семья, и финансируется он из фонда моего покойного брата, Хайро дель Кастильо, который при жизни был известным меценатом. Мы не можем рассчитывать на финансирование, получаемое государственными музеями, поэтому система безопасности ограничивается камерами у входа и охранниками, которые дежурят в дневное время. У нас нет сотрудников, работающих по ночам, да мы никогда в них и не нуждались. Особенно прискорбно, что украли именно эту вещь: я, как кантабрийский историк, испытываю к ней особые чувства, к тому же котел нам временно уступил Музей древней истории Кантабрии, и мы оказались в очень неудобном положении. Вы не представляете, какое облегчение мы почувствовали, когда его нашли! Но раз из Витории приехали два инспектора отдела уголовного розыска, его пропажу наверняка сопровождали какие-то тревожные обстоятельства… Я так понимаю, вы хотите обсудить их со мной?

Я кивнул. Гектор оказался человеком проницательным, с панорамным взглядом на события.

– Предмет нашего разговора строго конфиденциален, мы делимся секретной информацией. Судья объявил о тайне следствия, – вмешалась Эстибалис.

– Я все прекрасно понимаю; можете рассчитывать на мое благоразумие. Так для чего они использовали котел? – внезапно спросил он, ожидая ответа с явным нетерпением. – Неужели для водного ритуала?

– Что, простите? – переспросила Эсти.

– Я спрашиваю, не использовался ли котел в ритуале, связанном с водой.

«Мы не знаем, проводился ли ритуал, но тело мы нашли возле котла», – написал я и показал ему.

– Подвешенное за ноги к ветке дерева?

– Возможно, – перебила Эстибалис, растерянная не меньше моего.

Пауланер заворочался в кресле.

Гектор озабоченно посмотрел на нас и поднялся с места. Подошел к книжным стеллажам, осмотрел полки, заставленные тяжелыми томами по истории, и наконец положил перед нами раскрытый на нужной странице археологический атлас с цветным изображением котла, похожего на Кабарсенский, но более затейливого.

– Это Гундеструпский котел, найденный в тысяча восемьсот девяносто первом году в Дании. Обратите внимание на серебряное тиснение: это Таранис, бог-отец, погружающий воина в котел.

Мы с Эсти увидели внушительную фигуру, которая держала человека за ноги и явно намеревалась сунуть его голову в какой-то сосуд.

Гектор перевернул страницу и показал еще один похожий рисунок: фигура на нем держала на этот раз два котла.

– Более конкретный пример – диадема Моньес, найденная в Астурии в девятнадцатом веке. Она также относится к кельтской культуре – в данном случае к третьему – первому векам до нашей эры. На ней изображен искупительный обряд, связанный с плодородием. Вода как символ семени, порождающего жизнь.

– Это как-то связано с культом Матр?

– Трех Матерей? Конечно, культ Матр был широко распространен по всей области кельтского влияния, например, здесь, на Кантабрийском карнизе. Со временем римляне переиначили этот культ, превратив котел в вотивный[17]17
  Вотивные предметы, вотивные дары – различные вещи, приносимые в дар божеству по обету, ради исцеления или исполнения какого-либо желания.


[Закрыть] жертвенник.

– А есть какая-то причина, по которой этот ритуал следует проводить в туннеле Сан-Адриан?

Гектор задумался.

– Древняя часовня, стоявшая на месте нынешней, была возведена в честь Святой Троицы, поэтому баски называли ее «Сандрати», или «Сантатрия», затем стали называть «Сан-Адриа» – видимо, так записал это слово тогдашний местный писарь, и, наконец, «Сан-Адриан». Триада, Матры… да, все сходится. Выбор места мне понятен. Тройной элемент очень характерен для кельтской культуры. Кроме того, в точке, где начинается Алава, есть доисторический курган под названием Гора Повешенного – там вешали разбойников, которые скрывались в горах, поэтому со временем его стали называть Границей Злодеев. С другой стороны, ходили слухи, что в туннеле есть водные траншеи, ведущие к другим местам поклонения, и в Зегаме[18]18
  Зегама – город и муниципалитет в автономном сообществе Страны Басков.


[Закрыть] действительно были найдены алтари, посвященные Матрам.

– Да, – произнес я вслух. Не знаю почему, но с Гектором я не чувствовал той неловкости, которая мешала мне в присутствии посторонних. – «Мы про это знали», – поспешил пояснить я письменно, поскольку мое «да» прозвучало слишком глухо и невнятно.

Гектор сделал вид, что не замечает моих вокальных усилий.

– А как же Фонтибре? – спросила Эстибалис. – Годится ли он для подобного ритуала?

– Фонтибре, Фонтес Иберис, ложные источники Эбро, как называл их Плиний Старший. Здесь то же самое – вода, нимфы, кельтские богини… Как вам известно, культ этих вод сохранился до наших дней. Сейчас это богородичный культ – верующие привязывают в устье реки цветные ленты. Однако вряд ли он сильно отличается от ритуалов прошлого. Такие же цветные ленты кельты повязывали и на священных деревьях вокруг жертвенника.

Я слушал Гектора, все еще размышляя о его словах об «искупительных обрядах».

«Гектор, – написал я на экране, – есть один факт, о котором ты до сих пор не знаешь. Дело в том, что обе женщины, убитые в Сан-Адриане и в Фонтибре, были беременны. Не представляю, как это сочетается с очистительным обрядом плодородия».

Его лицо изменилось, в карих глазах мелькнул подлинный ужас.

– Беременны?.. В таком случае обряд истолковывается по-другому. Вы говорили, что женщины были подвешены… Могу предположить, что, несмотря на ваши усилия максимально скрыть информацию о следствии, головы этих женщин находились внутри котла или, как в Фонтибре, в речной воде. Задам вам только один вопрос: их сожгли?

– Сожгли? – испугалась Эстибалис. – Нет, об этом нам пока ничего не известно. Правда, у нас нет результатов вскрытия одной из них и мы не получили отчет по второй. А откуда такой вопрос? При чем тут сожжение?

Гектор снова встал. Его беспокойство передалось и мне.

– Потому что в этом случае речь идет о кельтской Тройной Смерти, первоначально именуемой threefold death: утопить жертву, повесить ее и сжечь – иногда порядок варьируется. Прочтите это, – сказал он и протянул нам небольшую книгу в кожаном переплете, настолько захватанном и потертом, что я задал себе вопрос, когда она была издана.