Текст книги "Водные ритуалы"

Автор книги: Эва Гарсиа Саэнс де Уртури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Куда там, – протянул Хота, почесывая трехдневную щетину. – Она быстро потеряла ко мне интерес, и в Витории поначалу едва со мной здоровалась, после… После всего того. Я потерял ее из виду много веков назад. Что она выкинула на этот раз?

Я проигнорировал его вопрос.

«Асьер, а ты что-нибудь скажешь?»

– Мы не входили в ее круг общения, ты же знаешь, Унаи. Для меня эта баба давно мертва. И разговор этот мне не интересен, – ответил он. Я мог бы добавить, что ответил холодно, но Асьер всегда был холоден и прагматичен.

Трудно было уловить хоть что-то человечное в этом угловатом жестком человеке. Крючковатый нос, тонкие, мышиного цвета волосы, манера одеваться – официальный синий костюм, неизменный галстук – все это мало способствовало проявлениям участия и теплоты.

Любопытно, что он занимался продажей лекарств, чтобы облегчить страдания людей, поскольку создавалось впечатление, что чужие страдания не попадают в эмоциональный спектр моего друга Асьера.

«Лучо, ты не ответил на мой вопрос», – я повернул экран.

– Видел ее пару дней назад, да. В начале недели. Что происходит, Кракен? – спросил он немного слишком энергично.

«Она рассказала тебе что-нибудь новенькое? Призналась, есть ли у нее парень? Что-нибудь привлекло твое внимание?»

– Говорила, что сдает очередной комикс. Была довольна, прямо сияла вся, что выглядело довольно странно… – ответил он и закашлялся. – Я имею в виду, что помнил ее замкнутой и молчаливой.

«Она тебе не сказала, что беременна? А может, ты сам что-то заметил?»

– Хм… – Он пожал плечами. – На ней был черный застегнутый пуховик, и ничего такого я не заметил.

– Может, хватит? Мы же не для этого собрались, – раздраженно перебил его Асьер. – Я согласен с Лучо. Унаи, выброси ты ее из головы, чувак, у тебя уже волосы растут на…

«Итак, это тайна следствия, – прервал я его. – Все то, что я вам сейчас расскажу, должно остаться между нами. Лучо, у того, что я пишу, есть свидетели, но пусть это останется в моем телефоне. Ты понимаешь, что в твою газету тоже не должно ничего просочиться?»

– Черт, Унаи, за кого ты меня принимаешь?

– Так что, блин, произошло? – нервно заерзал Хота.

«Аннабель Ли убита. И она была беременна. Больше я ничего не могу вам сказать. Я знаю, что у всех нас она была первая. Не знаю, хотите ли вы пойти на похороны; они будут в воскресенье. В любом случае вы имеете право все знать, и я чувствовал бы себя скверно, если б не сказал вам. Официально я пока на больничном, но буду принимать участие в расследовании. Ничего не говорите остальным», – набрал я и подождал, пока они прочитают.

Мои друзья побелели.

11. Кладбище Санта-Исабель

20 ноября 2016 года, воскресенье

Рассвет воскресенья выдался премерзким: воздух был неподвижен, словно у него перехватило дыхание. За ночь температура упала почти до пятнадцати градусов. Утреннее сияние застало меня в постели в Вильяверде, и одного одеяла явно не хватало.

Я надел костюм для похорон, который хранился в Вильяверде, – в первую очередь, потому что с практической точки зрения всех моих мертвецов хоронили на крошечном кладбище в двухстах метрах от того места, где я спал. Преимущества жизни в маленьком городке: мы, Лопес-де-Айяла, оставались рядом друг с другом даже после визита старухи с косой.

Будить деда, который в это время еще спал, мне не хотелось, поэтому я поднялся наверх осторожно, чтобы старые деревянные ступеньки не скрипели у меня под ногами.

Оказавшись на чердаке, вздохнул: я не возвращался туда с тех пор, как закончил дело о двойном убийстве в дольмене, и дедушке самому пришлось убирать старые фотографии и газетные вырезки, которые я когда-то разложил на шатком столе для пинг-понга. Все это дедушка спрятал обратно, пока я был в коме; остались только подписанные коробки, где хранились кусочки моего прошлого.

Я неохотно подошел к стоявшим в углу коробкам, уворачиваясь от лисьих шкур, которые дед повесил когда-то на крючках, приделанных к деревянным потолочным балкам. Вздохнул и заставил себя отыскать нужные мне коробки с надписью: «Кантабрия, Кабесон-де-ла-Саль, 1992». Стоит их открыть, и смерть Аннабель Ли сделается более реальной. В этих ящиках хранилась память о лете, которое должно было стать незабываемым по одним причинам, а стало таковым совершенно по другим, болезненным и темным.

Что касается тьмы и ее королевы – под фотографиями, где у Лучо все еще растут на голове волосы, Хота – чистенький и не нюхавший алкоголя мальчик, а в Асьере лишь намечается его будущий колючий и сухой нрав, – я нашел рисунок ин-кварто[10]10
  Ин-кварто – четвертая часть типографского листа.


[Закрыть], подписанный покойной Аннабель Ли. На нем изображались двое любовников, лежащие на могиле перед скалами Арнии в Кантабрии. Девушка, нарисованная китайской тушью и точь-в-точь похожая на саму Ану Белен, в объятиях крепких ручищ, на одной из которых виднелась татуировка кракена.

Когда она подарила мне этот рисунок, я пообещал, что сделаю такую же татуировку. В то время прозвище меня раздражало; меня бесил Лучо, его автор, который любил поиздеваться над моими преувеличенно длинными руками. Особенно меня задевало, когда он делал это в ее присутствии. Но Аннабель приняла мое прозвище с восторгом – все, что имело отношение к мифам, выводило ее из обычного равнодушия к внешнему миру, – и даже настояла на том, чтобы самостоятельно набить чудесного гигантского кальмара на моем бицепсе.

Я отказался.

Ей это не понравилось.

– Дед меня проклянет, если я появлюсь дома с каракатицей на руке.

– Ты все еще слушаешься своего деда? – спросила она со смесью презрения и недоверия, которую я предпочел не замечать.

– Ты бы тоже послушалась, если б знала моего дедушку, – перебил ее я и, расстроенный, прекратил разговор.

Не знаю, почему я сохранил этот рисунок. Пришло время с ним расстаться.

* * *

Я прибыл в Виторию на своем «Аутлендере» в без чего-то одиннадцать. Эстибалис сообщила, что Ану Белен хоронят на кладбище Санта-Исабель. Это было неожиданно – там покоились только представители знатных семей, которые в прошлом приобрели пантеон, и я не знал, что Ана Белен Лианьо принадлежит к одной из них. Я вспомнил стихотворение, которое она обожала, – стихотворение Эдгара Аллана По, содержавшее намек на ее благородное происхождение. Возможно, у нее было больше причин, чем я думал, отождествлять себя с девочкой По.

На похороны я надел теплую куртку с капюшоном, на случай если бог погоды преподнесет нам очередной сюрприз. А вскоре встретил всю группу уголовного расследования в полном составе, стоящую у входа на старинное кладбище. Эстибалис, Пенья и Милан, одетые чуть более формально, чем обычно, мерзли от холода и не отрываясь смотрели на белое небо, грозившее первым в этом году преждевременным снегопадом.

Милан заговорила первой – было заметно, что она неловко чувствует себя без привычных джинсов – и вытащила из бокового кармана своего огромного пуховика ярко-оранжевый стикер.

– Из ее аккаунтов в социальных сетях я узнала, что она объявила о своей беременности почти два месяца назад и запостила рисунок, предположительно автопортрет: женщина с пышными волосами сидит на могиле на фоне скал и у нее явно заметен живот. Пост засыпан «лайками» и поздравлениями от поклонников. Я не обнаружила хейтеров, которым бы не понравилось это признание, – сказала она в качестве приветствия, как только я появился на горизонте.

Я поблагодарил ее взглядом и написал Эсти:

«Есть еще новости?»

– Потом расскажу, – лаконично ответила она.

– В выходные я просмотрел все работы Аннабель Ли, – принял эстафету Пенья. – В ее ранних опубликованных комиксах встречаются отсылки к кельтам и повешенным, но это точечные мазки. Я не обнаружил сюжет, который имел бы хоть малейшую связь с тем, что случилось. Ничего про беременность или обряды плодородия. У издателя… – Он кивнул на тучного мужчину лет шестидесяти, который выглядел очень подавленным, – дела идут не блестяще. Видимо, он на нее очень рассчитывал. Собирается уйти на пенсию, но не бросает книгоиздание: книги – его призвание. Это небольшое издательство, называется «Малатрама». Вряд ли оно переживет исчезновение основного источника дохода. Но если вы спросите меня, стоит ли включать издателя в список подозреваемых, я категорически отвечу, что нет. Во-первых, он добродушный малый, не способный на убийство; во‐вторых, утром в четверг у него есть алиби. Его жена, тоже святая душа, подтвердила его версию и показала билеты на самолет. Они были на фестивале комиксов в Барселоне. Когда я с ним беседовал, он был крайне удручен смертью Аннабель Ли.

«Спасибо, Пенья. Очень полезные сведения», – написал я и улыбнулся.

По мешкам у него под глазами и заметно дрожащим рукам я понял, что он провел пару бессонных ночей, ломая глаза о комиксы Аннабель Ли.

Мы шагали среди кипарисов и земляничных деревьев на некотором расстоянии от скудной процессии родственников. Среди них была мать, вылитая Аннабель, только на двадцать лет старше: длинные темные волосы, прямая челка, скрывающая глаза, черные кожаные брюки и короткая куртка, на которой можно было увидеть эмблему «MC Dryades». «Дриады», – мысленно повторил я. Насколько мне было известно, мать Аннабель была президентом женского байкерского клуба.

Любопытно: Аннабель утверждала, что она – полная противоположность матери, однако то, что я видел перед собой, было ее натуральной копией. Подобный способ самообмана был ей присущ: она не любила реальность, искажала ее и перекраивала на свой лад, пока не начинала верить в плоды своего воображения и не впаривала их миру благодаря невероятной силе убеждения.

Я с удивлением заметил, что, кроме матери, на похоронах нет женщин. Было несколько мужчин моего возраста, благоразумно держащихся на заднем плане. Кем они ей приходились – друзьями, любовниками?.. Как знать. Разумеется, прессе она свою личность не раскрывала, а в социальных сетях никто ничего толком о ней не знал. Интересно, сколько времени ее фанаты будут по ней скучать?

Держась на еще более скромном третьем плане, я наблюдал, как земля заглатывает гроб Аннабель Ли под пристальным взглядом стоявших напротив сфинксов в виде крылатых львов.

Затем произошло нечто вроде романтичного чуда: пошел снег, и Витория снова стала белым городом.

Тихо, как невесомые перышки, первые хлопья еще не родившейся зимы ложились на темный деревянный гроб. Ложились они и мне на плечи, и на головы присутствующих. Это не был обильный снегопад: всего лишь робкое сезонное изменение погоды. Но всех нас снег погрузил в странное состояние, как будто в своем заключительном путешествии на землю Аннабель Ли заставила нас в последний раз разделить ее готическое восприятие жизни и смерти.

Я не сразу заметил, что стою не один: слева и справа от меня пристроились Хота и Лучо. Хота, казалось, явился прямо с гаупасы[11]11
  Понятие в баскской культуре, означающее «гулять всю ночь и вернуться домой на рассвете».


[Закрыть]. Если он и зашел домой, чтобы переодеться в костюм после ночного загула, то явно забыл принять душ, потому что от него так разило калимочо[12]12
  Калимочо – баскский слабоалкогольный коктейль, состоящий из двух компонентов: вина и колы.


[Закрыть], что хоть святых выноси.

Лучо по случаю похорон оделся примерно так же, как по четвергам, когда мы ходили поесть пинчос; я даже засомневался, в качестве кого он пришел – журналиста или бывшего парня Аннабель.

Втроем, накинув на головы капюшоны, мы молча стояли перед ее телом.

«От меня унесли, положили во склеп, у моря, на крае земли»[13]13
  Строчка из стихотворения Эдгара Аллана По «Аннабель Ли», пер. В. Брюсова.


[Закрыть], – вспомнилось мне.

Двадцать четыре года назад я дал ей обещание: «Мы с тобой больше никогда не будем разговаривать». Я выполнил его, несмотря на привкус желчи, который сейчас поднимался у меня из горла.

«Вы понимаете? – хотел я сказать своим друзьям. – Мы уже не сможем влюбиться так, как влюблялись в шестнадцать. Тогда нам казалось, что все влюбленности, которые нас ожидают, будут такими же страстными, безумными, бессонными, с лопающимися ширинками и губами, немеющими от поцелуев. Но это ошибка. Никто из нас больше на такое не способен. На такое, как было с ней, когда она лишила нас девственности, по очереди, всех четверых».

Кстати, о четвертом всаднике апокалипсиса: Асьер так и не появился.

Зато, к моему удивлению, пришла Альба, как всегда элегантная в своем длинном белом пуховике, купленном с расчетом на будущее, чтобы как можно дольше скрывать беременность. Эстибалис шепнула, что она приехала в качестве официального представителя: комиссар Медина не хочет, чтобы его видели на похоронах, боясь вызвать подозрения в том, что смерть расследуется. Альба сдержанно выразила соболезнования матери Аннабель и направилась к нашей команде, чтобы всех поприветствовать.

Я оставил друзей и подошел к ней. Я не знал, что сказать, – кладбище меня подавляло; а может, мой дискомфорт каким-то загадочным образом был связан с ангелом, украшающим пантеон Унсуета[14]14
  Легенда об ангеле подробно излагается в романе «Жало Белого города».


[Закрыть]…

– Ты видел могилу Нанчо? – прошептала она, неподвижно глядя перед собой.

Я покачал головой; я ни разу не задумывался о том, что сделали с его трупом. Я пропустил его посмертие, на десять дней погрузившись в кому, а потом не хотел о нем спрашивать.

– Игнасио, его брат, явился ко мне в больницу на другой день после его смерти… – Она вздохнула. – В первые дни Тасио был очень плох, так что обо всем позаботился его брат-близнец. Он спросил, не возьму ли я на себя ответственность за похоронные хлопоты. Я отказалась; тогда он попросил разрешения похоронить его в пантеоне, где покоились их предки по матери, Диас-де-Антоньяна. Он сказал, что они собираются эксгумировать тело матери из пантеона Унсуета и перезахоронить в пантеоне своей семьи. Я знаю, что он похоронен под именем Венансио Урбина, но не ходила к нему. И не была на улице Мануэля Ирадиера.

Я нахмурился, не понимая значения этих слов.

– Мы с мужем жили на улице Мануэля Ирадиера, и я не могла ходить мимо нашего подъезда. Я говорила тебе, что мама приехала из Лагуардии, когда узнала о случившемся, и я попросила ее обо всем позаботиться. С тех пор у меня новая одежда, новые книги, новая квартира на улице Прадо, новое… новое будущее. Но я по-прежнему стараюсь обходить улицу Мануэля Ирадиера. Понятия не имею, откуда этим утром у меня взялись силы, чтобы прийти сюда. Полагаю, должность вынуждает нас приносить определенные жертвы.

Я собирался что-то ей ответить, но Эстибалис быстро, как белка, подошла и встала между нами.

– Доброе утро, заместитель комиссара. Думаю, ловить здесь больше нечего, – прервала она наш разговор. – Друзей мало, сплошь какие-то мужики… Когда мы пытались кого-нибудь из них разговорить, они убегали, как подростки, застуканные за мас… ну, вы поняли. Думаю, им не хочется, чтобы их здесь видели. Мать, кажется, не сильно переживает. Говорит, что они не виделись десяток лет.

– Десяток лет, – повторила Альба. – Да, она была независимой девушкой. Есть новости, Эстибалис?

– Затем и пришла… Старый случай, но настолько напоминает наш, что я обратила на него внимание. Хорошо, что ты здесь, Унаи, – хочу услышать твое мнение. Итак, я искала похожие преступления, где жертвы – молодые одинокие беременные женщины… Заодно отслеживала способ убийства: повешение за ноги вниз головой со связанными за спиной руками, без огнестрельных или колотых ран… и чтобы тела находили в исторических местах.

– И?.. – спросил я всем своим видом.

– Есть один странный случай. В свое время он выглядел очень нетипично и так и не был раскрыт. В прессе его освещали с большой осторожностью; я нашла его, сверяя общие базы данных. Итак, в апреле девяносто третьего года в Кантабрии пропала четырнадцатилетняя девочка. Отец утверждал, что она сбежала из дома и у нее психические проблемы, да и все надеялись, что она вот-вот вернется сама или будет найдена через несколько дней. Эти фотографии некто отправил в местную газету «Периодико Кантабрико», которая не стала их публиковать и передала полиции. Из этого следует, что место называлось…

«Фонтибре», – подумал я, вспомнив это дело.

Вслух у меня получилось нечто похожее на хриплое «фойгбррре», и, клянусь, я чуть не умер от стыда: Альба и Эстибалис вздрогнули, услышав мое мычание.

– Унаи, ты заговорил! – воскликнула Эсти с таким выражением, будто выиграла счастливый билет.

Альба воздержалась от комментариев, но на секунду я увидел у нее на лице такое облегчение, что пару мгновений не сводил с нее глаз. Я не думал, что она так обрадуется.

«Пока не заговорил, Эсти. Это все, на что я способен. Но на следующей неделе пойду к логопеду», – быстро набрал я на экране и показал ей.

Смущенно покашляв, снова уставился на фотографии, которые Эсти показала на своем мобильном телефоне: тело молодой девушки, подвешенное за ноги на веревке, привязанной к толстой ветке ясеня. Голова притоплена в речной воде, руки связаны за спиной. Фотографии были сделаны под разными углами, и на одной из них ясно виднелись разноцветные ленты, которые верующие оставляли в культовом месте у источника Эбро-де-Фонтибре.

– Итак, вернемся к этой истории. Мне удалось поговорить с Пабло Ланеро – инспектором, который в свое время ее расследовал.

«Пауланер», – подумал я.

«Я его знаю», – написал я на экране.

С инспектором Пабло Ланеро я познакомился во время практики по профайлингу в полицейском участке Сантандера, и мы стали приятелями. Пауланер был не только доброжелателен и спокоен, но и умен. Его округлый животик и весь его облик монаха, любящего опрокинуть стаканчик-другой пивка, многих сбивал с толку, над ним частенько посмеивались, но он смиренно и философски воспринимал несерьезное отношение и гнул свою линию. Я очень его уважал. Поговаривали, он собирается уйти на пенсию, и я был очень рад снова что-то о нем услышать.

– Пабло Ланеро передает тебе горячий привет и эти снимки из архива. Полиция прибыла в Фонтибре и обнаружила веревку, все еще привязанную к ветке дерева, но тело так и не нашли. Кто-то его забрал. Девушка так и не появилась. Однако есть одна деталь, не упомянутая в отчете, которая при просмотре фотографий очень меня встревожила: рубашка задрана, живот девушки обнажен, и даже я вижу, что она беременна. Срок небольшой, всего несколько месяцев, но у худенькой четырнадцатилетней девочки не может быть такого живота. Что скажете?

Мы с Альбой знали о животах побольше Эстибалис, и оба сошлись во мнении, что труп на фото принадлежит беременной женщине, подвешенной за ноги, а голова ее частично утоплена в реке. Все сходится, несмотря на разницу в двадцать три года, да и провинция другая… Так или иначе, это определенный способ убийства, и, увидев труп Аннабель, я сразу заподозрил, что в биографии убийцы это не первый случай.

Не знаю, оставил ли он следы и отпечатки, которые якобы уничтожил град. Не знаю, закоренелый ли он преступник или неумеха, которого мы могли бы выследить через несколько часов, но для первого убийства ритуал был слишком сложен и тщательно продуман.

– У тебя есть еще какие-нибудь данные – имя жертвы или ее родителей? Можно их навестить, они живы? – спросила Альба.

– Девушку звали Ребекка Товар Переда. Мать ее умерла всего за пару лет до убийства, отец…

«Сауль, – сказал я про себя, сглатывая слюну. – Сауль Товар». Наш директор в Кантабрии, в Кабесон-де-ла-Саль летом 1992 года, почти за год до смерти его несчастной дочери.

12. Остров Мэн

2 июля 1992 года, четверг

Унаи вынужден был признать, что комиксы означали для Аннабель Ли дело всей жизни. Девушка нашла ветхий шахтерский фонарь, который какой-нибудь ученый-археолог забыл в окрестностях урочища, и взяла его себе.

Каждый день, около шести утра, Ана Белен Лианьо, больше похожая на Аннабель Ли, чем когда-либо прежде, укладывалась поверх своего спального мешка, разукрашенного черепами, и принималась рисовать сюжеты и персонажей в своем блокноте на пружинках.

Каждый божий день.

Она не пропускала утреннее рисование, даже если накануне вечером ужин затягивался и перетекал в вечеринку.

Унаи, который был жаворонком и просыпался до рассвета, зажмурив один глаз и приоткрыв другой, наблюдал, как лихо она орудует черными и серыми фломастерами, устроившись на своей одинокой лежанке, чуть в отдалении от компании крутых альф.

– Не могу понять, что делает в этой деревне такой человек, как ты, – прошептал он как-то раз, бесшумно вылезая из мешка и подходя к Аннабель.

– Охотится на крокодилов.

– Сейчас слишком рано, чтобы схватить на лету подобную мысль; дай подумать, очень тебя прошу.

– Мысль не моя, а Анхеля Сапаты, моего преподавателя по философии творчества. Это про то, как важно втиснуть в историю крокодила, чтобы удержать внимание читателя.

– Крокодила?

– Крокодила, да. Представь, что перед тобой картинка: какой-то человек входит в номер в отеле. Я тщательно прорисовываю занавески, комод, трехметрового крокодила, спящего на кровати, ковер, зеркало… Что ты замечаешь первым делом? О чем сейчас спросишь?

– Какого черта делает крокодил на кровати в отеле.

– Вот и я охочусь на крокодилов для моих комиксов. Это не первый археологический проект, в котором я принимаю участие. Прошлым летом я ездила в урочище на острове Мэн. Езжу туда каждый год с мамой. У них программа, доступная стипендиатам со всего мира. Остров крошечный, находится в Ирландском море, относится к Британским островам; там до сих пор встречаются следы кельтов и викингов. Там-то я и поняла, что в древней истории можно найти целую кучу крокодилов для комиксов.

– А что ты делаешь каждый год на острове Мэн? – Унаи не подал виду, что слышит об этом острове впервые. Он все сильнее осознавал, что Аннабель, несмотря на возраст, видела в жизни куда больше, чем он.

Она нахмурилась, соображая, обозначить ли косой тенью взгляд ангела, которого изображала в блокноте.

– Видишь ли, моя мама командует байкерским клубом…

– Байкерским клубом?

– Ну там, «Харли Дэвидсон» и все такое – слышал что-нибудь о таких драндулетах?

– Я не знал, что есть байкеры-женщины.

– Женщины командуют клубами редко, но те, что выбились в командиры, – ого-го! Например, моя мать. Она практически кочевница. Я родилась в Витории, у моей мамы там квартира; там же я пошла в детский сад, где познакомилась с тобой, зато потом объехала всю Европу и Азию с ней и ее клубом. На острове Мэн вот уже сотню лет проводят одну из самых опасных гонок в мире[15]15
  Мотоциклетные гонки Isle of Man TT проводятся на о. Мэн с 1907 г.


[Закрыть], и каждый год там собирается столько клубов, что ты и представить себе не можешь. Мы практически целиком заполняем остров шириной двадцать два километра и длиной пятьдесят два. Плюнуть некуда, мы там едва помещаемся, – равнодушно заметила она, словно повторяя заезженную шутку.

– Черт, крутая у тебя жизнь…

– Я ее ненавижу. Мне надоело быть кочевником, я хочу поселиться в Витории и больше не двигаться. Ненавижу мотоциклы, бензин, запах потертой кожи и пива…

– Ненавидишь все, что связано с матерью, – заметил неизменно разумный Унаи.

– Точно. Говорят, существует две разновидности отношений между матерями и дочерьми. Либо они похожи и принадлежат к одному и тому же типу женщин – например, классическая мама с классической дочкой, или бунтарка с бунтаркой. Либо противоположны: классическая мать и дочь-бунтарка, или наоборот. Мы с мамой – как вода и масло.

– А твой отец? – осторожно спросил Унаи, не до конца уверенный в том, что их разговор допускает подобное нарушение личных границ.

– Мой отец… не хочу о нем говорить. Если разобраться, это всего лишь мужская особь, которая и отцом-то никогда не была, – суховато отрезала Аннабель. – Потому я и записалась в этот лагерь. По крайней мере, здесь платят. Хочу накопить денег, а как только достигну совершеннолетия, уйду от матери и останусь в Витории, в нашей квартире. Хочу жить на свои комиксы; для жизни не нужно много денег.

В том возрасте, когда Унаи все еще не было ясно, что выбрать – сельскохозяйственную промышленность или горную инженерию, – Аннабель устала от странствий по миру и хотела одного: отдохнуть.

Унаи побрел к своему спальному мешку, заметив, что трое его друзей перестали храпеть и навострили уши, подслушивая их негромкий разговор.

Аннабель невозмутимо сосредоточилась на рисунке – гранитном ангеле в скалах.

* * *

Распределяя обязанности в кантабрийской деревне, Сауль выделил Хоте и Аннабель круглую хижину железного века, на которой не хватало крыши, поэтому первые дни они провели в паре метров от земли чуть ли не вплотную друг к другу, чтобы не свалиться с узкой самодельной лестницы. Аннабель передавала Хоте ветки ракитника, которые он с муравьиным терпением выкладывал в виде рыбьей чешуи.

– А принеси завтра в деревню ту твою крутую фотокамеру. Можно сделать фотоподборку про то, чем мы тут занимаемся, – предложила Аннабель Ли в первое же утро на четвертом часу работы.

Ей быстро надоели утомительные и однообразные задания. В тех случаях, когда фантазии не требовалось, терпение у нее иссякало еще раньше, чем деньги.

– Я уже сделал групповые фото на память, – отозвался Хота с вершины лестницы, не очень понимая, куда она клонит.

– Я не имею в виду фото на память. Тут полно текстуры: пучки колосьев, старинные кирпичи, дерево, грязные руки… Я имею в виду художественную фотографию.

– Я не занимаюсь художественной фотографией. Я не такой творческий человек, как ты.

– Все мы – творческие люди, и не рассуждай, как старый дед. Я научу тебя фоткать в ручном режиме, контролировать диафрагму и выдержку. Поедем как-нибудь в Сантильяна-дель-Мар, там наверняка есть сувенирные магазины с катушками ISO; купим тебе крупнозернистую черно-белую пленку. Научишься делать контрастные снимки, снимать крупным планом всякие руки-ноги, все что захочешь… Главное – научиться видеть, Хота. Каждый на это способен.

– Ну, если ты меня научишь… – Хота с готовностью поднял брошенную перчатку.

Все это было просто замечательно: кельтская деревня, Аннабель Ли… Она рассказала ему историю своего имени, и каким же прекрасным оно ему тогда показалось!

Итак, в течение следующих нескольких дней Хота под пристальным наблюдением своего творческого наставника принялся фотографировать все подвижные и неподвижные объекты. Ни следа плохого настроения, депрессии, беспокойства.

Небо, которое Хота видел в те первые дни, сделалось наконец темно-синим, очистилось от туч реальной жизни, которая неумолимо ждала его впереди, по возвращении в Виторию.

Его душевное состояние было настолько безмятежным, что Хота даже заметил существование Ребекки, маленькой дочери Сауля. В первый же вечер их посадили за столом рядом, и вскоре они привыкли к этому соседству.

Хоте, хорошему парню с добрым сердцем, было немного жаль одинокую девочку, потерянную в подростковом мире, который все еще был ей велик. Кроме того, она являлась дочерью Сауля, которого он уже начинал боготворить: свой в доску препод, молодой и преданный отец, крутой чувак, который делает вид, что не замечает взглядов Аннабель Ли и студенток исторического факультета Университета Кантабрии, которые почти каждый день посещали лагерь.

– Ребекка, можешь завтра помочь нам с Аннабель покрывать хижину? Мы буксуем, и нужен опытный человек – такой, например, как ты. – Хота был в отличном расположении духа.

Ребекка взволнованно сглотнула слюну, доедая последний кусочек кекса, остававшийся на общем подносе. Она с нетерпением ждала воскресенья, когда ее отец привез им из города трубочки с кокосом, которые девушка обожала.

– Конечно помогу, в прошлом году я этим много занималась, – ответила Ребекка, благодарная и обрадованная. Казалось, вся она превратилась в одну сияющую улыбку и зардевшиеся щеки.

«Может, я ошиблась, выбрав Асьера, – думала Ребекка вечером, застегивая молнию на мешке, что обычно мало помогало. – Может быть, лучше рассказать все Хоте, и он поможет… У его семьи есть связи, они сумеют что-нибудь сделать».

Хота чувствовал к девочке непривычную нежность: «Какая милая у Сауля дочка. Как бы я хотел, чтобы он был моим отцом, а мы с ней были братом и сестрой…»

Наступили выходные, и предусмотрительный Сауль Товар позволил им немного отдохнуть от кирпича и глины. В субботу он загрузил всех в микроавтобус и отвез в Гипускуа, в Оньяти, местечко недалеко от границы с Алавой. Все были благодарны за поездку и отдых, который давно уже требовали их огрубевшие и обветренные руки. Они ехали в автобусе и задумчиво смотрели в окошки, почти не задавая вопросов.

Сауль не сказал Ребекке, что они собираются посетить пещеру Сандаили, а то вдруг она откажется и все станут свидетелями неприятной сцены. Он терпеть не мог пятен на своем имидже. Не так-то просто было его создать…

Сауль посадил Ребекку на переднее сиденье справа от себя, плотно пристегнул ремень и развлекал ее всякими рассказами все два часа, пока длилась поездка.

Пейзаж был не слишком разнообразен: всюду один и тот же зеленый цвет, эвкалипты и сосны сменялись дубами и буками; потом дорога сузилась, древесные ветки бились о стекла – словом, великолепный летний день, обещавший навсегда остаться в памяти.

– Я очень рад, что взял тебя с собой, дочка, – признался Сауль в какой-то момент, почесав бороду, которую отпускал каждый год на время каникул. Он отдыхал от бесконечного тщательного бритья, и борода вырастала такая густая, что скрывала черты лица. Он снял правую руку с руля и потянулся к ее руке.

Дочь смотрела на его руку. Она знала ее наизусть. Столько раз ее рассматривала: длинная жилистая рука цивилизованного великана… С некоторых пор у Ребекки появилась привычка внимательно рассматривать руки людей. Ей было стыдно признаться в этом, но она сортировала их именно по рукам.

Были руки, похожие на отцовские, и тогда человек ей не нравился.

Если же руки отличались, она давала им шанс.

Но отец был в те дни так обворожителен, так открыт, так неизменно заботлив и внимателен, несмотря на то, что она, единственная дочь, то и дело капризничала: купи мне эту книгу и вон ту, отведи меня сюда и туда, и он с радостью стремился всячески угодить своей принцессе…

– Какие замечательные дни, папочка. – Она взяла его руку и сжала своими горячими пальцами. – Правда. Спасибо, что привез меня в эту деревню; такие поездки делают меня счастливее всего.

– Дочка, я не мог поступить иначе. Теперь мы вместе, ты и я. И еще тетя. Главное, никогда больше так не делай, никогда больше меня не предавай. У меня есть только вы двое, ты и твоя тетя, – повторил он. – Не бросайте меня одного. Я люблю тебя, я очень люблю тебя, моя девочка.

«Я не девочка», – чуть не ляпнула Ребекка, но инстинктивно смолчала и отдернула руку.

Прошло некоторое время, оба молчали; Ребекку тревожили знакомые повороты дороги.

– Куда мы едем, папа?

– В пещеру Сандаили.

Ребекка сглотнула и покраснела до ушей.

«Только не туда, только не в пещеру Сандаили, Синяя Борода», – думала она в панике.

Только не в Сандаили. В той сырой пещере под сочащимися водой сталактитами все и началось…