Текст книги "Немногие возвратившиеся"

Автор книги: Эудженио Корти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В единственной теплой комнатке в итальянском лазарете стояла одна кровать. Я собирался положить на нее раненого. Но когда мы вошли, оказалось, что спальное место занято двумя или тремя немецкими солдатами. Я вежливо попросил их освободить кровать для раненого. Реакции не последовало. Я повысил голос. Эффект – тот же.

Тогда я схватил одного из них за руку, сдернул его с кровати, рывком поставил на ноги и оттолкнул к стене. Немец молчал. Я попытался проделать то же самое с другим лежебокой, но тот оказался значительно менее покладистым. Он сорвал с пояса гранату и весьма выразительно продемонстрировал, как бросает ее прямо мне в голову. Остальные немцы, находящиеся в помещении, схватились за оружие. У меня в руках появился пистолет.

Несколько мгновений никто не шевелился. Итальянцы трусливо попятились к выходу. Лишь один из них остался рядом со мной. Он лихорадочно шептал мне на ухо, что я не знаю, какими чудовищами могут быть немцы, и молил не связываться с ними.

Мне чудом удалось выйти из безнадежного положения живым. Ничего другого не придумав, я воскликнул на ломаном русском языке:

– Я – офицер и джентльмен! И не стану марать руки! Я буду говорить с вашими офицерами!

Похоже, они поняли только слово джентльмен, которое и произвело на них впечатление. Естественно, я поговорил с офицерами, но ничего не добился.

В итоге мы устроили раненого на скамье в другой комнате. Там было очень холодно и к тому же немилосердно дуло из проломов в стенах. В одно из мгновений, когда несчастный пришел в сознание, он отдал мне свой бумажник, умоляя, чтобы я переслал эту вещь его семье, конечно, если мне суждено выжить. Еще он просил передать его близким, что он умер с мыслями о них и о Боге.

Я всячески пытался подбодрить раненого. Но когда я снова спросил его, он ли стрелял в нас, тот снова не ответил. Мне так никогда и не довелось получить ответ на этот мучивший меня вопрос.

Второго раненого мы устроили здесь же, прикрыв дыру в его черепе носком. Другого перевязочного материала у нас не было.

* * *

Мы вышли на улицу, в темноте слышались автоматные очереди. Мне казалось, что я вот-вот умру от усталости.

Где-то там в темном небе была обитель Господа. А я, маленький и ничтожный, стоял на грешной земле. Было очень холодно. Мне так хотелось остаться человеком!

Я вернулся в промерзший хлев. Все-таки следовало немного поспать. Вздохнув, я заполз под одеяло, которое теперь напоминало на ощупь листовую сталь.

Глава 7.

22-24 декабря

Через несколько часов меня разбудил солдат. Он настойчиво тряс меня за плечо и повторял:

– Signor tenente, вставайте, немцы и итальянцы готовятся уходить! Они уже строятся.

Было, должно быть, около полуночи. Я с огромной неохотой сел. Опять идти на этот убийственный мороз? Конечно, и в нашем хлеву температура была ниже нуля, но здесь, по крайней мере, не приходилось каждую минуту думать о том, что вот-вот замерзнешь до смерти.

Мои носки и ботинки совершенно заледенели. Надевать их было нестерпимой мукой. Сделав над собой титаническое усилие, я все-таки встал и принялся будить остальных. Несколько человек отправились вслед за мной, но большинство осталось на месте. По-моему, эти люди уже отказались от борьбы.

На улице везде лежали люди, и с первого взгляда было непонятно, кто из них еще жив. На утоптанном снегу возле лазарета майор собирал людей. На небольшой площадке столпилось около половины роты. Нас тоже включили во вновь сформированное подразделение. Но это вовсе не означало, что оно куда-то пойдет.

На краю деревни мы заметили нечто вроде естественно образовавшейся траншеи (вероятно, это было старое русло ручья), которая тянулась по краю долины. Майор приказал нам занять ее. Справа и слева немцы возводили оборонительные сооружения. У них было очень много автоматического оружия. А у нас – только обычные винтовки и мушкеты да еще моя трофейная русская полуавтоматическая винтовка.

* * *

Ночь придавила землю своей тяжестью. Несколько голых деревьев, чудом уцелевших возле нашего окопа, тянули свои тонкие, обледеневшие ветви к небу. Но мы не считали их товарищами по несчастью. Такой ночью у каждого живого существа достаточно собственных забот, и ему нет никакого дела до других страждущих.

На некоторое время я замер без движения, внимательно всматриваясь во тьму. Следовало осмотреться. Там впереди, в густых камышах, засели солдаты противника. Судя по всему, их было очень много и они были прекрасно вооружены. Мне показалось, что автоматные очереди русских теперь раздавались ближе. Справа и слева изредка огрызались немецкие автоматы.

Я решил проверить, как обстоят дела на нашей линии, в каком состоянии солдаты и офицеры. Пройдя вдоль траншеи, я сделал слишком опечалившее меня открытие. Люди остались только в непосредственной близости от меня. Все остальные бравые вояки разбежались кто куда.

Я старался изо всех сил: выбрал для каждого наиболее выгодную позицию, проверил боезапас. И здесь меня ждало еще одно крайне неприятное открытие: лишь очень немногие имели полные обоймы, то есть шесть патронов. Запасных не было ни у кого. А что такое шесть патронов?!

Я снова прошелся вдоль линии, велел каждому быть наготове и не стрелять без настоящей уверенности, что попадешь в цель. Затем я вернулся на место, завернулся в одеяло и уселся на снег. Мороз был ужасным. Даже сидя в окопе, приходилось все время шевелить ногами, чтобы не отморозить их.

К тому времени у нас уже было огромное количество обмороженных. Многие солдаты заменяли обувь кусками одеял или меха, привязывая их к ногам веревками.

У меня было очень большое желание последовать примеру большинства и спрятаться куда-нибудь подальше, пока не поздно. Но мне удалось его преодолеть. Кроме того, хотя я еще и не осознавал этого, но несколько часов сна в промерзшем хлеву восстановили мои силы.

Продолжая держать ушки на макушке, чтобы не пропустить ничего важного, я начал потихоньку молиться. Видимо, Бог оставил мои молитвы без внимания.

Насколько ненужными теперь казались многие вещи, которым в мирной жизни я придавал первостепенное значение! Учеба, к примеру... Какая глупая потеря времени!

Истинным был только Бог и еще любовь матери. Именно тогда, в кромешной тьме предрассветных часов, в ожидании вражеской атаки, а значит, скорее всего, гибели, я постиг истинную ценность многого.

Время тянулось медленно. Ничего особенного не происходило.

Иногда я переставал шептать молитвы и начинал активно топать ногами, подпрыгивать и похлопывать себя руками, чтобы окончательно не замерзнуть. У меня было ощущение, что я не смогу просуществовать еще час на таком морозе. А полчаса? Конечно нет. Это же так долго!

Так проходили долгие часы. Мысленным взором я видел залитые солнцем сады Ривьеры. Как там тепло! Тепло! Какая это невероятная, удивительная, восхитительная вещь – тепло! Господи, помоги мне когда-нибудь ощутить его снова!

На наших позициях никто не стрелял. Дезориентированные нашим молчанием, враги постепенно подходили ближе. Очень медленно, но приближались.

Прямо перед нашей траншеей располагалась естественная земляная складка, узкий проход, куда майор отправил нескольких парией на разведку. Они очень быстро вернулись. Подбежав к нашей траншее, задыхаясь, сообщили, что русские совсем рядом.

Я взглянул на немцев, расположившихся справа. Они выглядели, как всегда, спокойными и совершенно бесстрастными. Натянув поверх шлемов огромные белые капюшоны, немцы неподвижно застыли возле своих пулеметов. Слева была такая же картина.

Немецкие войска хорошо питались, спали в тепле, каждые несколько часов сменяли друг друга. Были отлично обмундированы и вооружены. А дисциплина и организация – вообще выше всяких похвал.

* * *

Небо начало светлеть. Русские всегда атакуют на рассвете. Они неизобретательны и однообразны, как и их пейзажи. Из опыта мы знали, что они почти никогда не отступают от установленного однажды порядка.

Все ополчилось против нас. Мороз совершенно осатанел. Такого холода нам еще не доводилось ощущать. К тому же неотвратимо приближался враг, причем именно на занимаемом нами участке линии обороны. Кажется, на нас обрушится вся ярость будущей атаки.

Я еще раз прошел вдоль нашей траншеи. Людей осталось еще меньше. Видимо, немцы решили справиться с ситуацией по-своему. Они послали двух автоматчиков занять позиции за нашими спинами, причем на значительном расстоянии друг от друга. Поэтому горе тем, кто попытается покинуть поле боя.

Я невесело усмехнулся, вспомнив пропагандистские рассказы о советских комиссарах, держащих бойцов на мушке.

Минуты казались годами. Мы чувствовали, что атака неизбежна и вот-вот начнется, а она все не начиналась. Измученные солдаты молча сидели в траншее. Некоторые из них повернулись спинами к врагу. Периодически в траншею залетали шальные пули, но, похоже, это никого не волновало.

Люди больше не пытались укрыться от смерти. Я был рядом, но не мог сказать им ничего ободряющего. У нас оставалось по шесть патронов на человека. Какая разница, умереть сейчас или на несколько мгновений позже?!

* * *

Светало. В деревне началось движение. Люди ходили между избами, собирались небольшими группами и что-то обсуждали. Я заметил нескольких знакомых итальянцев и среди них полковника Матиотти – командира 30-й бригады. Что они собирались делать? И что теперь будет с нами? Вообще-то нас с минуты на минуту атакуют превосходящие силы противника, поэтому нас вряд ли должно интересовать происходящее за нашими спинами. Я взял в руки свою винтовку. Оказалось, что в стволе застряла гильза, и я даже не представлял, как ее вытащить. Я со злостью отшвырнул злосчастную железяку в сторону. Сейчас она представляла большую опасность для меня, чем для врага. Придется воевать с одним только пистолетом. Все равно больше ничего нет.

* * *

Пожалуй, пришло время уничтожить мой дневник. Никакого другого имущества у меня с собой не было.

На его страницах я записывал свои критические размышления о немцах. И мне активно не нравилась мысль, что мои записи может кто-то использовать для организации пропагандистской кампании. Поэтому я со вздохом извлек из кармана три тетрадки, которые с самого первого дня своего пребывания на русском фронте заполнял впечатлениями о войне. Но делать нечего, и я разорвал их на куски, которые затем закопал в снег. После чего неожиданно для самого себя решил снять мои офицерские звезды. Я вспомнил рассказы о пехотных офицерах, идущих в бой без знаков отличия, об изощренных пытках, которым подвергают пленных итальянских офицеров большевики.

Если мне суждено попасть живым в руки врага, буду притворяться простым солдатом, решил я. Хотя, скорее всего, это бесполезно. В отличие от соотечественников я все еще носил длинную офицерскую шинель (когда к нам в батальон привезли короткие, подбитые мехом полушубки, я был в разведке на Дону и не получил новое обмундирование). Кроме того, я продолжал носить ремень с кобурой. Таким образом, во мне слишком легко узнавался офицер даже без звезд. Тем не менее я снял их, с трудом шевеля онемевшими на холоде пальцами.

Я провел на войне уже достаточно много времени, но до сих пор мне ни разу не приходило в голову, что я могу пойти на такое кощунство. Только близость опасности толкнула меня на воистину ужасный шаг, и память об этом проступке навсегда останется со мной. В том случае – а, увы, будут и другие – мною руководила непреодолимая сила, называемая инстинктом самосохранения.

Позже я искренне раскаялся и решил, что если попаду в плен, то немедленно сам объявлю всем о том, что я офицер, а майор Беллини подтвердит. Но это было плохим утешением. Моя память хранит все, даже те факты, которые хотелось бы забыть.

А тогда, чтобы завершить выполнение моего трусливого плана по спасению своей шкуры, я разорвал все свои документы. Помимо этого, я уничтожил или закопал священные реликвии, которые всегда носил с собой, – их мне дала мама перед отъездом на войну. Мне было страшно представить, что они могут попасть в руки большевиков.

* * *

Затем, еще раз проверив пистолет, я уселся на снег в ожидании атаки противника. Мысль о смерти меня уже не слишком пугала.

Хотя это было не совсем так. Что-то в глубине моей души яростно протестовало против перспективы близкого конца. Я пытался представить себя хладным трупом, медленно остывающим на снегу, но не мог. Даже удивительно, как крепко человек цепляется за жизнь. В прошлом мне неоднократно казалось, что мысль о смерти меня не особенно тревожит. Но всякий раз, когда я смотрел костлявой в лицо, выяснялось, что мне отчаянно хочется жить. Я много анализировал Собственные мысли и чувства, часто наблюдал за поведением других людей и пришел к выводу, что даже самые отчаянные смельчаки, совершающие безрассудные поступки, всегда надеются остаться в живых. Жажда жизни неизменно остается в душе, ее невозможно оттуда изгнать.

Я это чувствовал.

Я старался не думать о смерти, настроить себя на безразличие ко всему окружающему, но не мог.

* * *

В пылу сражения человек играет со смертью в грандиозную игру, ставка в которой – жизнь. Если смерть внезапно настигла его – что ж, значит, проиграл. Если же костлявая подходит медленно, наступает, теснит к краю могилы, даже самый волевой человек не сможет остаться к этому равнодушным, безразличным...

В какой-то момент я подумал, что Бога не могут не тронуть горячие молитвы моей матери. Эта мысль принесла мне некоторое успокоение.

* * *

Светало. Неожиданно меня охватила ярость. Меня ужасно злили немцы, относившиеся к нам как к слугам, раздражали собственные соотечественники. Подумать только, уже семь часов мы сидим в траншее на жесточайшем морозе и ни один из них не подумал о том, чтобы сменить нас! Я выбрался из траншеи и, не обращая внимания на немецких автоматчиков, побежал искать полковника. Он, наверное, ждет, пока мы насмерть замерзнем?!

Я нашел его достаточно быстро. Он пообещал немедленно взять ситуацию под контроль. Но когда я вернулся к траншее, итальянских солдат там уже не было. Их отпустили немцы, которые стояли там же, рядом со своими орудиями. Я отсутствовал не более четырех минут.

Глава 8.

22-24 декабря

Тем временем итальянские солдаты снова начали собираться вместе. Я подумал, что они планируют атаку на каком-то конкретном участке, чтобы расчистить проход, но выяснилось, что люди готовятся к штыковой атаке одновременно во всех направлениях с целью расширить вражеское кольцо. В условиях, когда немало людей собиралось на крайне ограниченном пространстве, любой обстрел заканчивался слишком большими потерями.

Очень скоро намеченные планы были претворены в жизнь.

* * *

Шагая по деревне, я наткнулся на небольшую группу "старых" артиллеристов – vecchi – из 2-й батареи. Среди них был Гвидо Риволта из Пейны – деревушки, расположенной совсем рядом с моей. Риволта считал себя моим paesano, а это много значит для итальянских солдат. Увидев меня, он улыбнулся своей немного странной улыбкой, которая всегда казалась вымученной, хотя в действительности не была такой. Продолжая неестественно улыбаться, Риволта сообщил, что у него есть сухое печенье, которым он может со мной поделиться. "Кроме того, – добавил он, – я уже перекусил". Я отлично понимал, что он голодает так же, как и все остальные, но тем не менее с благодарностью принял великодушное предложение.

Риволта не успел достать галеты из кармана. Как раз в это время мимо нас прошла большая группа солдат. Они двигались в северо-восточном направлении к склону. Немедленно позабыв о своих недавних переживаниях, я присоединился к ним. Таков наш итальянский темперамент.

Я все еще был преисполнен решимости сражаться, выполнить свой солдатский долг... Надолго ее не хватило...

Мои vecchi последовали за мной. По дороге я подобрал бесхозный мушкет. На снегу было разбросано довольно много итальянского оружия. С грустью вынужден признать, что принадлежало оно не только погибшим. Мы прошли через узкую ложбину, на выходе из которой обнаружили несколько трупов. Судя по всему, смерть настигла людей недавно...

Впереди слышался шум сражения. Мы прошли еще немного, вышли на открытое пространство и очутились под вражеским огнем. Крича и смеясь, мы побежали вперед. Кто-то рядом со мной вскрикнул и упал.

Что это было? Быть может, снайпер – cecchino – разглядел мою длинную офицерскую шинель? Или огонь вели по всей нашей группе?

Неожиданно я почувствовал слабый удар где-то возле затылка. Я слегка наклонил голову – было такое ощущение, что мне дали подзатыльник, – но не остановился. Наша группа, – кстати, в ней были еще и другие офицеры, смешалась с другими бегущими.

Добравшись до небольшой впадины, я присел на корточки, стянул шлем и принялся его рассматривать. Надо же было выяснить, что меня ударило. Я нашел две маленькие дырочки, оставленные пулей, прострелившей шлем. Ощупав шею и затылок, я не обнаружил ничего, кроме небольшой царапины. Оставалось только вознести благодарственную молитву Мадонне.

Гвидо Риволта все время бежал вслед за мной. Сейчас он тоже был рядом. Верный друг полулежал на снегу и с доброй улыбкой смотрел на меня. Он достал из кармана сухую галету и вложил мне в руку. Я отломил половинку щедрого дара и вернул Риволте. Мы жевали жесткий сухарь, а вокруг свистели пули.

* * *

Штыковая атака... Этот день я никогда не забуду.

В ней приняли участие далеко не все. Даже наоборот, большинство наших солдат остались в деревне. Они бестолково толпились между избами, шарахаясь от вражеского огня.

Несмотря на это, враг был отброшен, и к вечеру того же дня вся долина, в которой находился Арбузов, была в наших руках. Это был последний всплеск героизма итальянцев. В тот день погибли лучшие сыны нашего народа. И это не краснобайство, а констатация факта.

Мы с Риволтой снова побежали вперед. Кругом царила ужасная неразбериха, и вскоре я потерял своего односельчанина из виду. Больше мы никогда не встречались. И только потом я понял, что этот благородный человек разделил со мной свой последний кусок хлеба.

* * *

Я обратил внимание на удивительно точную стрельбу русских снайперов: повсюду вокруг виднелись многочисленные мертвые тела. Я считал себя хорошим стрелком, в юности довольно часто выигрывал соревнования по стрельбе, поэтому и решил стать итальянским снайпером – cecchino. Недолго думая я растянулся на снегу за небольшим пригорком и начал высматривать врага. В целях не было недостатка, но все они были слишком далеко, да к тому же еще и двигались. Затем мне удалось поймать одну фигуру в перекрестье прицела, и я нажал на спуск, после чего тут же сменил позицию. Как бы мне сейчас пригодилась моя русская винтовка с телескопическим прицелом! Ведь русские снайперы использовали точно такие же!

* * *

С вершины холма я спустился к восточной окраине Арбузова. По обеим сторонам дороги, уходящей в неизвестном направлении, стояли избы. И везде лежали мертвые тела. Итальянцы... русские... итальянцы... снова итальянцы... Со всех сторон раздавались громкие крики раненых. Два солдата, наверное санитары, поспешно уводили и уносили тех, которых на первый взгляд еще можно было спасти, в лазарет. Остальные ждали своего конца скорчившись на снегу.

Я шел вперед. Мимо со свистом пролетали пули. По пути я увидел немецкий миномет, поминутно выплевывающий смертоносные снаряды. Он был установлен под прикрытием полуразрушенной хижины. Вокруг него суетились немцы, одетые в свои громоздкие грязно-белые балахоны. Со всех сторон горели избы. Но пламя показалось мне каким-то вялым, совсем не угрожающим. Вероятно, оно тоже замерзло.

* * *

Я снова занял позицию за пригорком среди мертвых тел и принялся вести прицельный огонь по врагу. Вокруг угрожающе свистели пули. Я поднял лежащий на снегу шлем; он был выкрашен в коричневый цвет. Дело в том, что, в отличие от немецких головных уборов, наши не имели белых пятен. Я заметил небольшую дырочку от пули в том месте, которое должно было прикрывать лоб прежнего владельца, и мне расхотелось его надевать. Поколебавшись, я все-таки надел его задом наперед, но через несколько секунд выбросил.

Все это время я продолжал следить за перемещениями врагов между избами. Вот появилась отличная цель! Я тщательно прицелился и выстрелил. Попал? Не знаю. Во всяком случае, цель исчезла.

Я решил пройти еще немного вперед. Выбирая новую позицию, я несколько раз перебегал дорогу. Ни одна из пуль меня не задела.

Немного в стороне от дороги я увидел группу из четырех или пяти итальянских солдат, прячущихся за весьма ненадежным укрытием припорошенным снегом стогом сена. Вокруг них лежали многочисленные мертвые тела. Пригнувшись, я снова пересек дорогу и упал на снег возле них. Парни испуганно смотрели на меня. Один из них сказал: "Вас хранит Провидение, signor tenente! Метрах в сорока впереди засел русский пулеметчик. Сюда никто не смог приблизиться, хотя многие пытались... – И он показал на застывшие вокруг в причудливых позах трупы. – Уж не знаю, как вам удалось..."

Я огляделся. Действительно, русский пулеметчик неплохо поработал. Что же делать? Нам очень нужен был миномет. Я подумал о немецком, установленном немного дальше. Но посылать туда солдата бесполезно. Немцы не станут с ним разговаривать. Да и в любом случае им вряд ли понравится идея стать мишенью для русского пулемета... Но все равно что-то надо было предпринять. Сколько можно сидеть сложа руки! Я снова встал и осторожно направился в сторону дороги, прячась за любыми укрытиями, в том числе за трупами. Провидение снова смилостивилось надо мной. Я благополучно преодолел простреливаемый участок и остался цел.

* * *

Оказавшись в относительной безопасности, я поспешил к немецким минометчикам. Но когда я приблизился, оказалось, что немцы как раз объясняют другим итальянцам, что у них кончились боеприпасы. А те снаряды, которые валялись рядом на снегу, не годятся, они другого калибра и, вероятно, оставлены здесь русскими. Следовало срочно найти снаряды, но минометчики явно не спешили этим заниматься. Я решил идти лично к немецкому командующему, штаб которого разместился в деревне, и немедленно отправился в путь.

* * *

Между избами стояло довольно много людей. В основном это были немцы, спокойно ожидавшие окончания атаки. Ближе к дороге можно было увидеть множество трупов. В деревне возле избы, где находился немецкий штаб, я наткнулся на итальянского полковника и объяснил ему положение дел с боеприпасами. Через некоторое время я убедился, что сани, нагруженные снарядами, отбыли в том направлении, откуда я только что пришел.

Вокруг немецкого штаба собралось много итальянцев. Среди них были раненые и обмороженные, поминутно со всех сторон доносились громкие стоны. Несколько солдат собирали разбросанное на снегу оружие и боеприпасы. Я положил в карман несколько полных обойм и повернул обратно, намереваясь вернуться на поле боя.

Но сражение шло не только на том участке, где я не так давно был. Укрывшись за одной из изб, я мог наблюдать за удивительным действом, развернувшимся на противоположном краю долины. Там шла яростная атака. Немцы и итальянцы наступали, а им навстречу, откуда-то из снежной белизны, один за другим выходили русские солдаты с поднятыми руками. Поразительный, волнующий спектакль. Немцы, стоявшие рядом со мной, наблюдали за событиями совершенно бесстрастно. Я пошел своей дорогой.

В узком проходе между двумя избами поставили 20-миллиметровое немецкое орудие для огневой поддержки солдатам, ведущим штыковую атаку на противоположном краю долины. Там, где сейчас сдавались русские. Но когда открыли огонь, кто-то сообразил, что таким образом немцы стреляют в итальянцев. Раздались крики. Необходимо было немедленно приказать немецким солдатам прекратить огонь. Но когда я подбежал, солдаты уже не стреляли. На меня они посмотрели с явной неприязнью. Я пошел дальше.

В немецкий штаб периодически приводили русских пленных. Их сопровождали наши солдаты.

Раненых вели или несли в перевязочные пункты. Я обратил внимание на одного, который брел за врачебной помощью в сопровождении своего друга. За раненым тянулся кровавый след, казавшийся необыкновенно ярким на фоне белого снега. Я остановил парней и поинтересовался, что случилось. Пуля, разорвав кровеносные сосуды, застряла в мышце руки. Несчастный потерял много крови, и сейчас она продолжала вытекать из раны на белый снег капля за каплей. Вместе с кровью уходила и жизнь. Выругавшись, я извлек свой грязный носовой платок и как можно туже перетянул парнишке руку. Затем я приказал ребятам поторопиться и тщательно вымыл окровавленные руки снегом.

Платок у меня был единственным. Теперь пришлось оторвать кусок подкладки и приспособить получившуюся тряпку вместо носового платка.

Вскоре я повстречался еще с одним своим соотечественником, с которым мы когда-то учились на офицерских курсах. Звали его Сандро Негрини. Это был очень высокий, нескладный и удивительно смешливый парень. В гордом одиночестве он сидел на пороге избы. Негрини сказал, что прибыл из Италии только несколько дней назад.

– И сразу попал в такую переделку! – посочувствовал я. – Хочешь пойти в атаку?

– Ради бога! – ответил он. – Я только что оттуда. У меня не осталось ни одного патрона. – В руках он держал рамку, наполненную воском и медом. Между прочим, эта штука неплохо отбивает аппетит. Хочешь попробовать?

Мы еще немного поболтали, я съел необыкновенно вкусного меда и попрощался с приятелем. Больше мы не виделись.

В том месте, где стоял немецкий миномет, бой шел вовсю. Штыковая атака, очевидно, достигла своей высшей точки. Было видно, что враг повсюду отступает и сдается.

Я шел дальше.

Долина была усыпана мертвыми телами, главным образом моих соотечественников, поскольку только наши солдаты могли идти со штыками на пулеметы и автоматы.

Как я уже сказал, штыковую атаку проводили итальянские солдаты, немцы поддерживали нас артиллерийским огнем и обеспечивали танковые удары в ключевых пунктах. Нашего командования к тому времени уже не существовало.

Я также упоминал, что среди наших войск находились три или четыре генерала, но они полностью устранились от руководства, и мы были вынуждены по всем вопросам обращаться к немецкому командованию. Наши генералы безвылазно сидели в немецком штабе, превратившись в сторонних наблюдателей.

Я был всего лишь младшим офицером, но мои понятия офицерской чести не позволяли мне смириться с таким положением дел. Но еще больше меня возмущала наша вопиющая неорганизованность. Вернувшись на поле боя, я сразу понял, что принесу гораздо больше пользы в качестве командира, чем в роли снайпера. Наши офицеры и солдаты находились в явной растерянности, не имея ни малейшего представления о том, что им делать и в каком направлении атаковать. Они вполне обоснованно тревожились, поскольку атака приняла беспорядочный характер. Получилось так, что, хотя значительные силы русских отступили, кое-где они закрепились и держались до сих пор. В результате на территории, которую мы уже резонно считали своей, возникли отдельные очаги сопротивления врага. Огонь велся хаотично во всех направлениях, и не сразу можно было понять, где наши, а где враги. Я решил на время свернуть снайперскую деятельность и вернуться в немецкий штаб, чтобы уточнить планы и цели атаки.

Обратно я бежал мимо горящих и разрушенных изб. Заглянув в одну из них, я заметил мешок с семечками и насыпал несколько горстей в карманы. Все равно больше есть было нечего.

Итальянский полковник (если я правильно помню, это был лейтенант-полковник Росси – артиллерист из Пасубио) выслушал меня и отправился к немцам за инструкциями. Они ответили, что атакующие подразделения должны продвинуться чем дальше, тем лучше. На моем участке передовые отряды сейчас вели бой на склоне холма, растянувшись от его вершины до подножия. Посоветовавшись, мы с полковником Росси решили остановиться и закрепиться на этой линии.

В нескольких сотнях метров от немецкого штаба я заметил большую группу итальянских солдат, сбившихся в кучу в канаве. Издалека мне не было видно, что там происходит, поэтому я решил до возвращения на поле боя выяснить, в чем дело.

Они рассказали следующее: прямо перед ними находилась наиболее заросшая камышами и другой растительностью часть долины. Атаковать в том направлении было невозможно, и русские все еще скрывались где-то в камышах и весьма успешно отстреливались, оставаясь при этом невидимыми. На участке справа наши солдаты (я еще раньше видел, что они взяли много пленных) снова поднялись на дальний склон и теперь оказались почти что на его вершине. В то же время на участке слева атака все еще развивалась (именно в ней я принимал участие).

Приподняв голову, я попробовал разглядеть прячущихся в камышовых зарослях вражеских солдат, и моментально метрах в трех передо мной выросли снежные столбики, а мою физиономию запорошило снегом. Если бы стрелявший взял несколькими сантиметрами выше, он бы убил меня. Направление было выбрано абсолютно верно.

Мне снова повезло, оставалось только в очередной раз вознести благодарственную молитву Мадонне. Я вслепую выпалил несколько раз в направлении камышей (разумеется, напрасно, поскольку врага не было видно) и отправился восвояси.

Вернувшись на поле боя, я передал офицерам и солдатам полученные мной инструкции. Люди начали закрепляться на новой линии. Была середина дня. Почти везде атаки уже прекратились, но тем не менее повсюду то и дело слышались выстрелы. Я снова пошел в деревню.

Я уже говорил, что долина казалась полностью покрытой лежащими в самых немыслимых позах телами. Некоторые еще шевелились, подавали признаки жизни. К сожалению, не приходилось сомневаться, что смерть подавляющего большинства раненых – вопрос нескольких часов. У нас не было ни возможностей, ни сил, чтобы оказать помощь всем, кому она была жизненно необходима.

Я знал, что в деревне организовали несколько перевязочных пунктов, и кинулся туда. Картину, представшую перед моими глазами, трудно описать словами. Хижина делилась на два помещения, бывшие комнату и сени. Теперь они были настолько переполнены людьми, что туда невозможно было войти. Раненые лежали друг на друге, формируя страшные штабеля. Их стоны и крики слышались на улице.

Когда один из двух солдат, посвятивших себя уходу за ранеными, пытался кого-нибудь напоить, чтобы хотя бы таким, единственно доступным ему способом немного облегчить страдания несчастных, ему приходилось наступать на лежащих. Но самое ужасное все-таки было не в избе. Снаружи положение оказалось еще хуже. Здесь на снегу, устланном тонким слоем соломы, мучилось несколько сотен раненых. Многие из них застыли в тех позах, в каких умиравших поспешно бросили вытащившие их из боя товарищи. Они скрючились и распластались не вплотную друг к другу, так что между ними можно было свободно ходить.