Текст книги "Когда умерли автобусы"

Автор книги: Этгар Керет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Муравьи

Я отрубаю им головы ножом, по одному, чтобы получалось аккуратно. Потом я складываю их в большие кучи прямо перед входом в муравейник и принимаюсь ждать. Вот одна мурашка возвращается домой с маленькой крошкой хлеба. Она взбирается на кучу, она и представить себе не может, что ее поджидает. Я чиркаю спичкой, и она вспыхивает.

Мама говорит, что мне надо обучаться самостоятельно, так что в школу я больше не хожу. Но папа мне не раз говорил, что все, чему учат в школе, – вранье и чушь. А изучать вранье и чушь самостоятельно у меня нет сил, вместо этого я планирую разобраться с муравьями.

Папа и мама почти не разговаривают друг с другом с тех пор, как я перестал ходить в школу. Мама говорит, что виноват папа. Однажды я слышал, как она кричала ему: «Меня же про тебя предупреждали, мне же говорили не выходить за тебя замуж. Ты посмотри на себя – каждый день спит до полудня, не работает, ходит по дому голый. Ребенок тебя стыдится – это ты хоть понимаешь? Вот почему он целыми днями где-то бегает!»

Я для них как бог. Я могу сделать с ними все, что захочу, и им это отлично известно. Если мне захочется, их муравейник будет лопаться от еды, а если они меня рассердят – шмяк! – и они размазаны по подошвам моих сандалий.

Мама ушла из дому, забрала меня и переехала жить к Хасиде Швейг, но я сбежал обратно домой. Теперь у меня есть план. План, который заставит всех снова зауважать папу и меня. Это очень даже просто сделать, надо только придерживаться программы тренировок.

Два муравья – крошка хлеба, десять муравьев – это уже оливковый листок, триста миллиардов – это целая школа, поднимающаяся в воздух. «Поставьте нас на место! – орет им Манташ. – Я вам приказываю немедленно опустить нас вниз!» – но муравьи срать на него хотели, они слушаются только моих приказов. Теперь дети прыгают из окон школы, с каждым прыгнувшим ребенком школа становится легче, и муравьи начинают двигаться быстрее. Меньше чем через пять минут они переходят на бег.

И вот я возвращаюсь домой, возвращаюсь победителем. Меня боготворят не только муравьи, но и одноклассники. Нет больше школы, нет больше тех, кто стал бы смеяться над папой. Теперь все будет, как раньше. Мне хочется рассказать про это папе, но его нет дома. Я проверяю комнату за комнатой – он не в гостиной и не в спальне. Может быть, он уже знает, что всё позади, думаю я, может, он вернулся к себе на работу? Но нет: я вижу его из окна кухни, он во дворе, голый, стоит на четвереньках около муравейника [12]12
  Аллюзия на ивритскую пословицу: «Ступай к муравью, смотри, что он делает, и набирайся ума».


[Закрыть].

Без нее

Чем заняться, когда умерла женщина, которая была главной любовью всей вашей жизни? Я вот прокатился в Иерусалим и обратно. Были чудовищные пробки, как раз начинался какой-то кинофестиваль. Один только путь от центра города до ворот Геа занял больше часа. Парень, с которым я ехал, был молодым адвокатом плюс мастером каких-то там боевых искусств. «Спасибо, – бормотал он всю дорогу. – Спасибо всем тем, кто проголосовал за меня, и в особенности моей маме, без которой... Без которой». Он всегда застревал на «без которой», и так триста раз.

За воротами Геа дорога немного освободилась, машины начали двигаться, он прекратил бормотать благодарности и только все посматривал на меня. «Ты в порядке? – спрашивал он каждые несколько секунд. – Ты в порядке?» Я говорил, что да. «Ты уверен? – настаивал он. – Ты уверен?» Я опять говорил, что да. Мне было немного обидно, что он поблагодарил всех, кроме меня. «Раз так, то ты, может, расскажешь чего? Не ту чушь, которую ты все время сочиняешь, а что-нибудь, что на самом деле с тобой случалось». Тогда я рассказал ему про дезинсекцию.

Дезинсекцию хозяин квартиры подарил мне забесплатно, он вписал ее в договор, в последнюю строчку, от руки, хоть я его и не просил. Через неделю меня разбудил молодой человек в рубашке фирмы «Доктор Жук», в руках у него была пластиковая канистра. Он разобрался со всей квартирой за сорок минут и попросил, чтобы вечером, придя домой, я проветрил всё как следует и потом неделю не мыл полы.

Когда я пришел с работы домой, пола не было. Все было покрыто ковром задранных к потолку лапок. Три слоя трупов. Сто—двести штук на каждой кафельной плитке. Некоторые размером с котенка. Один, с белыми пятнами на животе, был размером с телевизор. Они не шевелились. Я попросил у соседа лопату и начал загружать их в большие мусорные мешки. Когда я наполнил мешков этак пятнадцать, комната начала кружиться. У меня болела голова. Я начал распахивать окна, ступая по разваливающимся трупам. На кухне я обнаружил, что еще один труп качается на лампе. Судя по всему, этот таракан предвидел смерть от яда и избрал самоубийство через повешение. Я развязал узел, и его тело свалилось на меня. Я чуть не упал, он весил как минимум семьдесят кило.

На нем был черный костюм без карманов. У него не было ни часов, ни документов, ни даже крыльев. Он был похож на одного парня, с которым я когда-то служил в армии. Мне было ужасно его жалко.

Всех остальных я сгрузил в мешках, но ему я вырыл настоящую могилу. Вместо надгробия я поставил сверху ящик из-под арбузов, валявшийся в помещении с мусорными баками. Через неделю все тот же молодой человек пришел делать повторную дезинсекцию, но я двинул его по голове кухонной табуреткой, и он ускакал зайцем, даже не спросив, за что я его так.

Когда я закончил рассказывать, мы оба помолчали. Я спросил, правда ли, что адвокатам запрещено доносить на своих клиентов, а он сказал – да, правда. Я предложил ему сигарету, но он отказался. Я включил радио, но все радиостанции бастовали. «Скажи мне, – спросил он наконец, – если не ради фестиваля, то зачем ты вообще ездил в Иерусалим?» – «Просто так, – сказал я. – У меня умерла одна знакомая». – «Просто так знакомая или просто так умерла?» – допытывался он, а потом мы выехали на Ла-Гардия, он крутанул руль влево вместо того, чтобы крутануть его вправо, и мы въехали в островок безопасности.

Терпение

Самый терпеливый человек в мире сидел на скамейке возле площади Дизенгоф. Никто не садился рядом с ним, даже голуби. Извращенцы в общественном туалете издавали такие громкие и странные звуки, что их просто невозможно было не слушать. Самый терпеливый человек в мире держал перед собой газету и притворялся.

На самом деле он не читал, а ждал чего-то. И никто не знал чего.

Один британский таблоид предложил 10 000 фунтов стерлингов тому, кто выяснит, чего ждет этот человек, но ни у кого ничего не вышло. В единственном интервью, которое он согласился дать корреспонденту Си-эн-эн, самый терпеливый человек в мире сказал, что ждет множества разных вещей, но сейчас не место и не время перечислять подробности. «Где же и когда будет место и время?» – попытался выяснить бойкий корреспондент, но самый терпеливый человек в мире не ответил – он просто молча ждал следующего вопроса. Он ждал, ждал и ждал, и в конце концов камерам пришлось вернуться в студию. Люди со всех концов земли совершали к нему паломничества, надеясь выведать его секрет. Гиперактивные брокеры, студенты-историки, художники, умирающие от нетерпения в ожидании своих пятнадцати минут славы. Самый терпеливый человек в мире в общем-то не знал, что им сказать. «Побрейтесь, – наконец выдавливал он из себя. – Побрейтесь с теплой водой, это очень успокаивает». И все мужчины мчались в ванную, как ненормальные, и наносили себе тысячи порезов. А женщины называли его шовинистом. Утверждали, что его ответ дается с позиции силы и де-факто изначально отрицает возможность для любого существа женского пола достичь состояния покоя. Женщины также считали его полным уродом. Лори Андерсен даже написала про него стихотворение. «Очень терпеливый уродливый шовинист» – вот как оно называлось. «Его биологические часы никуда не спешат» – вот что говорилось в рефрене.

Самый терпеливый человек в мире задремал на скамейке, наполовину прикрыв глаза. Ему снились метеориты – как они врезаются в землю с испуганным визгом, словно резко тормозящие автобусы; вулканы – как они извергаются c грохотом, похожим на грохот воды в туалете у извращенца; девушка, которую самый терпеливый человек в мире любил уже очень много лет, – как она расходится со своим мужем, ругая его по-птичьи.

В двух метрах от него пара голубей пыталась выклевать друг другу глаза. Даже не в драке за еду, а просто так, без повода. «Побрейтесь, – посоветовал он им сквозь сон. – Побрейтесь с теплой водой, это очень успокаивает».

Лето семьдесят шестого

Летом семьдесят шестого у нас в доме сделали ремонт и достроили еще один туалет. Это был мамин собственный туалет, с зеленым кафелем, белыми занавесками и такой штукой вроде маленькой чертежной доски, которую можно было класть себе на колени, чтобы решать кроссворды. Дверь нового туалета не запиралась, потому что он все равно был только мамин и никому больше не разрешалось туда входить. Мы были очень счастливы тем летом. Моя сестра – лучшая подруга Рины Мор, Мисс Мира, – вышла замуж за симпатичного дантиста, репатрианта из Южной Америки, и перебралась в Раанану. Мой старший брат освободился из армии и получил работу охранника в «Эль-Аль» [13]13
  Главная авиакомпания Израиля.


[Закрыть]. Папа заработал море денег на нефтяных акциях и стал совладельцем Луна-парка. А я постоянно заставлял всех вокруг привозить мне подарки.

«Разные люди – разные мечты» – было написано на заграничном каталоге товаров, из которого я выбирал себе подарки. В нем было все – от пистолета, стреляющего картофелинами, до куклы, изображающей Человека-паука в натуральную величину. И каждый раз, когда мой брат летал в Америку, он разрешал мне выбрать из каталога что-нибудь одно. Все окрестные дети уважали меня за эти новые игрушки и во всем меня слушались. В пятницу после обеда мы всем классом шли в парк и играли в бейсбол с битой и перчаткой, которые мне привез брат. А я был главным чемпионом, потому что Джереми, муж моей сестры, научил меня подавать крученые, которые никто не мог отбить.

Вокруг могли происходить ужасные вещи, но меня они совершенно не касались. В Балтийском море три матроса съели своего капитана, маме одного парня из моей школы отрезали сисю, брат Далит погиб во время учебного марш-броска. Эйнат Мозер, самая красивая девочка в классе, согласилась быть моей подружкой, даже не посоветовавшись с девчонками. Брат сказал, что он ждет моего дня рождения, чтобы в качестве подарка свозить меня за границу. Пока что по выходным он возил меня и Эйнат в Луна-парк на своем синем «принце», я говорил операторам аттракционов, что мой папа – Шварц, и они давали нам всюду проходить бесплатно.

По праздникам мы ездили в Зихрон [14]14
  Зихрон-Яаков.


[Закрыть]к дедушке Рувену, и он жал мне руку так сильно, что я начинал плакать, а он кричал, что я неженка и что мне надо научиться жать руку, как положено мужчине. Он всегда говорил маме, что она отвратительно меня воспитала, что она не подготовила меня к жизни как следует. А мама всегда извинялась и говорила, что она как раз подготовила, только жизнь сегодня совсем не такая, как когда-то. Сегодня уже не нужно уметь делать коктейль Молотова из спирта и гвоздей и не нужно уметь убивать друг друга ради куска хлеба – достаточно уметь радоваться жизни. Но дедушка продолжал настаивать. Щипал меня за ухо и шептал, что для умения радоваться жизни надо знать, что такое горе. А иначе эти радости ничего не стоят. И я пытался, но жизнь была так прекрасна летом семьдесят шестого года, и, как я ни старался, мне совершенно не удавалось себя огорчить.

Адский лимонад

Есть в Узбекистане одна деревня, которую построили буквально у самых врат ада. Земли там для сельского хозяйства совсем негожие, горное дело тоже не Бог весть как идет, и те гроши, которые людям удается наскрести, в основном приносит туризм. А когда я говорю «туризм», я не имею в виду всяких разных богатых американцев в гавайских рубашках или улыбчивых японцев, которые снимают на камеру все, что движется. Что им ловить в какой-то Богом забытой узбекской дыре? Туризм, о котором я говорю, – это туризм внутренний. Самый что ни на есть внутренний.

Люди, выходящие из ада, бывают очень разные, в общих чертах и не опишешь. Толстые / худые, с усами / без усов, самая разношерстная публика. Если и есть у них у всех что-то общее, то скорее в поведении. Они все тихие такие, вежливые. Очень щепетильные в денежных делах. Никогда не пытаются сбить цену. И еще они всегда прямо железно знают, чего хотят. Почти никаких колебаний. Входят, спрашивают: «Сколько?» Заверни мне / не заворачивай мне, и все дела. Этакие гости, заскочившие на минуточку. Остаются всего на один день и возвращаются в ад. И никогда одного и того же гостя дважды не увидишь, потому что они выходят только один раз в сто лет. Вот такое правило. Как на курсе молодого бойца выходят одну субботу из трех, как на посту можно присесть на пять минут один раз в час, так всем жителям ада положен один день отпуска каждые сто лет. Если когда-то для этого и были причины, то сегодня их уже никто не помнит, теперь это, скорее, просто данность такая.

Ана, сколько она себя помнила, всегда работала в лавочке своего деда. Кроме жителей деревни покупателей особенно не было, но раз в несколько часов кто-нибудь обязательно заходил, воняя серой, и просил пачку сигарет, или шоколадку, или еще чего-нибудь. Некоторые просили то, чего сами наверняка никогда не видели и о чем только слышали от какой-нибудь другой заблудшей души. Так что Ане случалось наблюдать, как они борются с банкой кока-колы или пытаются съесть голландский сыр вместе с целлофаном, всякое такое. Иногда она пыталась поговорить с ними, сдружиться, но никто из них не знал узбекистанского или как там назывался ее язык. Словом, это всегда кончалось тем, что она показывала на себя пальцем и говорила: «Ана», а они показывали на себя и бормотали, скажем, «Карлос», или «Су Янг», или «Нисим», платили и сматывались по своим делам. Иногда ей случалось видеть их и позже, вечером, когда они бродили по улицам или сидели где-нибудь на тротуаре, уставившись в ночь, которая спускалась на них слишком быстро, а назавтра их уже нигде не было. Ее дедушка, страдавший чем-то вроде болезни, от которой ночью невозможно проспать больше часа, рассказывал ей, как ему случалось видеть их на рассвете спускающимися обратно в дыру совсем-совсем рядом с верандой их дома. С этой веранды дедушка видел ее отца, который был тем еще подонком, – он тоже спускался в дыру, пьяный в стельку, и распевал совершенно непристойную песню. Через девяносто с чем-то лет он тоже должен будет вернуться на один день.

Забавно, но эти люди были для Аны, можно сказать, самым интересным в жизни. Их лица, их забавные одежки, попытки угадать, что такого ужасного они должны были совершить, чтобы попасть в ад. Потому что, честно говоря, больше вообще ничего не происходило. Иногда, когда ей становилось скучно в лавке, она пыталась представить себе следующего грешника, который войдет в дверь. Она всегда старалась представлять их очень красивыми или смешными. И действительно, раз в несколько недель мог появиться сногсшибательный красавчик или кто-нибудь, кто пытался съесть закрытую банку консервов, и они с дедушкой потом говорили об этих людях по нескольку дней.

Однажды в магазин явился такой красивый парень, что она просто поняла, что должна ему принадлежать. Этот парень купил белого вина, содовой и всяких острых специй, и она, вместо того чтобы выбить ему чек, потащила его за руку к себе домой, а он, не понимая ни слова, последовал за ней и старался изо всех сил, а когда им обоим стало ясно, что он просто не может, она обняла его и улыбнулась ему своей самой широкой улыбкой, чтобы он понял, что это совсем не важно. Но это не помогло, и он проплакал до утра. А когда он ушел, она стал молиться каждую ночь, чтобы он вернулся еще раз и чтобы все получилось. Она молилась скорее ради него, чем ради себя. Когда она рассказала об этом дедушке, он улыбнулся и сказал, что у нее доброе сердце.

Через два месяца он вернулся. Вошел в лавку и купил сандвич с ветчиной, а когда она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ. Дедушка сказал, что это не может быть он, – как известно, они могут выходить только раз в сто лет, так что это какой-нибудь его близнец или еще кто, – да и сама она не была уверена до конца. Так или иначе, когда они занялись любовью, все как раз получилось, и он выглядел очень довольным, и она тоже. Она вдруг поняла, что все-таки молилась не только ради него. Потом он пошел на кухню и обнаружил пакет, оставшийся с того раза, – с содовой, специями и вином. Он взял все это и приготовил себе и Ане такой напиток, который сразу и шипучий, и острый, и холодный, и пьяный – что-то вроде адского лимонада.

Ближе к утру, когда он оделся и собрался уходить, она просила его остаться, а он пожимал плечами, как человек, у которого нет выбора. А когда он ушел, она стала молиться, чтобы он вернулся в третий раз, если это вообще был он, а если и не он, то чтобы пришел кто-нибудь достаточно похожий на него и она могла бы ошибиться снова. Когда через несколько недель ее начало рвать, она молилась, чтобы это оказался ребенок. Но это оказался просто вирус. Как раз в это время начали поговаривать, что дыру собираются отменить, заткнуть изнутри. Ану эти разговоры дико напугали, но дедушка сказал, что это просто сплетни, распускаемые со скуки. «Нечего беспокоиться, – улыбнулся он. – Эта дыра существует уже столько времени, что ни один дьявол и ни один ангел не посмеет ее заткнуть». И она верила, но хорошо помнила, как однажды ночью вдруг почувствовала – ни с того ни с сего, даже не спросонья, а просто так, – что дыры больше нет, и выбежала из дома в одной ночной рубашке, и обрадовалась, увидев, что все на месте. Она запомнила, что в какой-то момент ей захотелось спуститься вниз. Она чувствовала, что ее как будто затягивает внутрь, – из-за любви к этому парню или из-за тоски по отцу, который был тем еще подонком, или, может быть, больше всего из-за нежелания оставаться в этой скучной деревне. Она подставила ухо холодному воздуху, вырывающемуся из ямы. Ей удалось услышать, как где-то далеко-далеко вроде как вопили люди или ревела вода, толком было не разобрать. Это и в самом деле было далеко-далеко. В конце концов она вернулась в постель и легла спать, а через несколько дней дыра действительно исчезла. Ад по-прежнему находился там, внизу, но из него никто не выходил.

С тех пор как дыра пропала, людям стало труднее зарабатывать себе на хлеб, а жизнь в деревне стала еще более тихой и вялой. Ана вышла замуж за сына хозяина рыбной лавки, и они объединили торговлю. Ана родила нескольких детей и любила рассказывать им всякие истории, особенно о людях, которые когда-то приходили к ней в лавку и пахли серой. Детей эти истории пугали, и они начинали плакать. Но Ана упорно повторяла эти рассказы, сама не понимая почему.

Мушмула

«Ну же, Жильбер пойди поговори с ними. Ты джандарм, они тебя послушаются». Я поставил на стол пустую чашку из-под кофе и принялся шарить под столом ногами, пытаясь найти тапочки. «Бабушка, сколько раз тебе объяснять? Я не джа... полицейский, я солдат, сольда,я для них не власть, с чего им меня слушаться?» – «А с того, что ты высокий, как небоскреб, и у тебя одежда, как у джандарма...» – «Сольда,ба». – «Хорошо, хорошо, сольда,какая разница? Пойди к ним с твоей пистола и скажи, что, если они не прекратят лазить на нашу мушмулу, ты их кинешь в калабуш [15]15
  Тюрьма (араб.)


[Закрыть], ты их постреляешь, – что угодно, главное, чтобы они перестали лазить к нам во двор...» Бабушкины выцветшие глаза увлажнились и налились кровью – она действительно ненавидела этих детей. Старушка слегка рехнулась, но я уважаю старших, и поэтому я согласился. Вечером я услышал, как дети лазают по мушмуле, натянул шорты и майку и сказал бабушке, что пойду поговорю с ними. «Нет, – сказала бабушка и встала в дверном проеме, держа в руках мою отутюженную парадную форму. – Ты не пойдешь к ним в таком виде. Надень юниформ». – «Прекрати, ба», – сказал я и попытался ее обойти. Она упрямо облокотилась на косяк, держа мою форму на вытянутых руках. «Юниформ», – приказала она.

Я спускался по лестнице, а она плелась у меня за спиной. Я не знал, куда деться от стыда, я был разряжен, как стойкий оловянный солдатик, даже от повязки на рукаве она не дала мне увильнуть. «Жильбер, ты забыл вот что», – тихо продребезжала она и протянула мне мой «узи», снятый с предохранителя, с обоймой внутри. Если бы командир сейчас увидел ее с этим «узи» в руках, мне бы влепили две недели без отпуска. Я выхватил у нее автомат, вынул обойму и осторожно перевел затвор в нейтральное положение. Из патронника выкатился патрон и упал в траву. «Ненормальная, ты зачем мне автомат принесла? Это же просто дети!» Я вернул ей оружие, она упрямо сунула его мне обратно. «Это не дети, это животные!» – припечатала она. «Хорошо, хорошо, ба, я возьму ружье. – Я страдальчески вздохнул и поцеловал ее в щеку. – А теперь иди в дом». – «О, мон пти джандарм!» – восторженно всплеснула руками бабушка. Окрыленная своей маленькой победой, она поковыляла вверх по лестнице. «Сольда!» – крикнул я ей вслед. Я не какой-нибудь гребаный полицейский. Потом я спустился вниз.

Дети в кроне мушмулы продолжали шуметь и ломать ветки. Я планировал снять рубашку, обмотать ею автомат и положить где-нибудь в кустах, чтобы не выглядеть полным идиотом, но мелькание бабушкиного лица за занавеской остановило меня. Я подошел к дереву, схватил за подол рубашки мальчика, как раз пытавшегося залезть повыше, и сбросил его в траву. «А ну все отвалили от дерева, это частная собственность!» – крикнул я.

На секунду воцарилась тишина, а потом с одной из верхних веток донесся ответ. «Ой, ой, солдат, ты хочешь нас убить, дядечка солдат?» Гнилая мушмула стукнула меня по голове. Мальчик, которого я сбросил, встал с травы и презрительно посмотрел на меня.

«Джобник [16]16
  Солдаты, проходящие службу в тыловых частях.


[Закрыть], – процедил он, – мой брат рвет жопу в спецназе, а тебе не стыдно ходить по улицам с лузерской повязкой из Црифина? [17]17
  База, где располагаются некоторые тыловые части армии.


[Закрыть]» Он громко харкнул и плюнул мне на рубашку. Я дал ему подзатыльник, достаточно сильный, чтобы сбить его с ног. Что это мелкое чмо вообще понимает в повязках?

«Нет, ты видел, как этот пидар врезал Мирону?» – закричал кто-то с дерева. «Скажи, поц, что это ты в пятницу вечером [18]18
  Пятница и суббота – выходные дни в Израиле.


[Закрыть]ходишь в форме, у тебя что – нет денег на «Ливайс»?» – закричал другой мальчик. «Раз он такая гнида, устроим ему интифаду, чтоб не скучал!» – крикнул первый, и они оба начали кидать в меня с дерева мушмулой. Я попытался влезть на дерево, но с автоматом и в форме мне было очень неудобно. Вдруг кусок кирпича ударил меня в плечо – оказалось, что в кустах прячется еще один мальчишка. «Би Эль Ю!» – заорал он и показал мне средний палец. Эти дети действительно были двинутые. Прежде чем я успел броситься в погоню, тот, который в меня плюнул, поднялся. Все лицо у него было в грязи. Он заехал мне по яйцам и рванул с места. Кровь бросилась мне в голову, я догнал его буквально в три скачка и ухватил сзади за рубашку. Он упал, и я начал его метелить. Тот, что бросил в меня кирпичом, теперь вспрыгнул мне на спину, а двое других слезли с дерева и пришли ему на помощь. Они вцепились в меня, как пиявки, один из них укусил меня за шею. Я попытался стряхнуть их, и мы все рухнули в грязь. Я лупил их без остановки, но у них были железные яйца, у этих мерзких гномов, – сколько им ни попадало, они не сдавались. Я держал по одному в каждой руке, третьего я душил ногами, и тут этот Мирон – похоже, он был их предводителем – въехал мне камнем по голове. Мир завертелся у меня перед глазами, и я почувствовал, как по лбу стекает струйка крови. Я услышал автоматную очередь и заметил, что «узи» давно не у меня, – он, видимо, упал, когда мы катались по грязи. «Оставьте моего внука, выродки, – услышал я алжирский акцент свой бабушки, – или я прикончу вас, как карпов в ванне!» Я не знал, снится мне все это или нет. «Оставьте его, эта бабка психическая!» – услышал я голос Мирона и почувствовал, как все руки отпускают меня. «А теперь всем исчезнуть, фьють-фьють! – приказала бабушка, и их ноги быстро зашуршали по траве прочь. – Смотри, как они запачкали тебе форму джандарма! – Я почувствовал бабушкину руку у себя на плече. – И сделали тебе рану на голове! – продолжила причитать она. – Это ничего, ничего, я тебе заклею рану и форму постираю, будет как новенькая. А Господь, уж Он позаботится об этих дьяволах. Пойдем домой, Жильбер, холодает». Я встал на ноги. Мир продолжал вертеться без остановки. «Скажи, бабушка, – спросил я, – где это ты научилась заряжать автомат и стрелять?» – «О, это из фильмов Жака Нориса, их показывали по телевизору. До того как этот подлец перестал снимать фильмы и сбежал с деньгами, – вспомнила бабушка и рассердилась. – Завтра ты наденешь форму джандарма и пойдешь его проведать!» – «Бабушка!» – завопил я в ярости. Лоб жгло огнем. «Прости, Жильбер, – форму сольда»,– извинилась бабушка и поковыляла вверх по лестнице.