Текст книги "Убийство в доме тетушки Леонии"

Автор книги: Эстель Монбрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава 16

Все еще в полусне, Жизель сразу же обратила внимание на конверт, белевший на подносе с завтраком, принесенном горничной. С радостным «Доброе утро, мадемуазель» та во всю ширь распахнула тяжелые шторы, впустив в комнату мрачное утро. «Распогодится», – оптимистично заверила она, словно бросая вызов туману, не позволявшему что-либо разглядеть за кривыми ветвями ближайших деревьев. Жизель внезапно вспомнила то утро, когда она, совсем еще крошка, ворвалась в комнату Ивонны, взволнованно крича:

– Ивонна, Ивонна, небо упало на землю!

– Да нет же, Жизель, это просто туман, иди спать, – сквозь сон пробормотала старшая сестра.

– Конденсация воды, возникающая при встрече двух воздушных масс разной температуры. Когда воздух насыщен влагой, образуются скопления мельчайших капелек… – нудным голосом объяснял отец за обедом, когда Ивонна пожаловалась, что ее разбудили слишком неожиданно, чтобы она могла быть в хорошем настроении.

Жизель поблагодарила горничную, которая ретировалась с неизъяснимым выражением изумления на лице, и сосредоточилась на подносе, оставленном на круглом столике рядом с кроватью. Два фаянсовых кувшинчика – один с кофе, другой с молоком – ожидали, когда их содержимое будет перелито в чашечку, аккуратно поставленную на блюдце между корзинкой со свежим хлебом и вазочкой с едва распустившимся розовым бутоном. По обеим сторонам камчатной салфетки с серебряными приборами – две небольшие розетки с одинаковым количеством масла и варенья. Жизель отвела взгляд от аппетитного красного желе, слишком живо напомнившего ей о том, какую глупость она совершила, и решительным жестом наполнила чашку кофе, после чего вскрыла адресованное ей послание.

Написанное тонким уверенным почерком Жан-Пьера Фушру, оно переносило на час дня и в жандармерию уже однажды отложенную встречу. Что бы ни означало это послание, Жизель чувствовала себя лучше благодаря тому, что, хоть и со снотворным, ей удалось на несколько часов заснуть, не говоря уже о полученной отсрочке.

Она обмакнула намазанный маслом хлеб во вторую чашку кофе и решила сначала поговорить с профессором Вердайаном, а потом отправиться в кафе «У вокзала». На ночном столике в беспорядке валялись часы, тюбик со снотворным, контейнер с контактными линзами и экстравагантные серьги, навязанные ей Реем Тейлором. «Что за дурацкий маскарад», – подумалось ей. Кресло словно держало в объятиях ее вчерашний наряд – платье жалко повисло на подлокотниках, а один рукав комично прикрывал туфлю, так что та стала похожа на пришвартованную к берегу лодку.

Душ. Мысль о спасительной воде, струящейся по затекшему телу, подтолкнула Жизель к со вкусом обставленной ванной комнате, где в маленьких корзиночках с бантиками лежали зубная паста, мыло, шампунь, лосьоны, гуталин и швейные принадлежности. Жизель глянула на себя в зеркало, занимавшее всю стену, и пришла в ужас. Вчера вечером она чувствовала себя настолько разбитой, что, когда наконец добралась до своей комнаты, оставшихся сил хватило только на то, чтобы раздеться и принять таблетку, перед тем как зарыться в цветастые душистые простыни. Ночью тушь потекла с ресниц длинными черными струйками, тональный крем отвалился кусками, помада размазалась и стала оранжевой, а волосы, из которых она не смогла выудить все шпильки, торчали во все стороны, придавая ей безумный вид одной из трех Горгон. «Медуза, Эвриала и Сфено», – пробормотала она. Неудивительно, что бедная горничная испугалась и обратилась в камень, едва взглянув ей в лицо!

Не медля более ни секунды, Жизель встала под сильную струю воды и долго терла лицо, скребла и смывала краску, стараясь не обращать внимания на пощипывание в глазах и спутанные волосы. После двадцатипятиминутных усилий она с наслаждением замотала волосы в широкое банное полотенце, закуталась в махровый халат с вышитым вензелем гостиницы и приблизила к запотевшему зеркалу умытое и раскрасневшееся от горячей воды лицо. Если не считать черных кругов под глазами, проступивших на нежной коже, она снова стала самой собой, во всяком случае внешне.

Сама того не желая, Жизель уставилась на розетку с вареньем, и мысли, которые до этой минуты ей удавалось отогнать, заставили ее застыть в неудобной позе на краешке кровати. Как ей, умолчав о главном, объяснить наличие снотворного в варенье, которое Аделина всегда ела на ночь? Как заставить их понять, что она должна была быть абсолютно уверена, что ее начальница спит глубоким сном и в последнюю минуту ей не взбредет в голову сорваться и поехать на улицу Сент-Ансельм? У Жизель и в мыслях не было убивать Аделину – просто усыпить на то время, которое понадобится, чтобы вернуть то, что принадлежит ей, что было у нее украдено… А теперь… «Теперь, – укорила она себя, – теперь пора поговорить с научным руководителем и отправиться на поиски сумки». И особенно, особенно надо обещать себе не произносить имени Ивонны. Не думать о самом этом имени, не то оно обязательно потянет за собой имя Селима.

В дверь постучали, и вошла горничная, кажется, менее испуганная, чем предыдущая. Она принесла заказанные вещи. Жизель дала ей записку для профессора Вердайана, где просила не отказать ей в любезности встретиться с ней через час.

Они встретились в одной из комнат первого этажа, служившей библиотекой. В камине потрескивал огонь. Словно для того чтобы уравновесить эту интимную атмосферу, Гийом Вердайан по-профессорски долго протирал очки и не терпящим возражений жестом указал ей стул.

– Ну, мадемуазель Дамбер? – вопросил он.

Смутившись, Жизель тем не менее ринулась в бой:

– Я хотела поговорить с вами о моей диссертации…

– Очень хорошо, – согласился он, скользя рассеянным взглядом по длинным рядам старинных книг справа от себя.

– Я хотела бы защититься до конца года, если вы успеете…

– Это зависит от… от многих обстоятельств, – безо всякого энтузиазма уронил профессор. – Сколько у вас страниц и в каком состоянии?

– 742 страницы, окончательная версия, в компьютере.

Он поморщился.

– Напомните мне точное название вашей работы.

– Как раз по этому поводу я и хотела с вами поговорить, – смело начала Жизель. – Сначала с вашего согласия я выбрала название «Проблемы переходов в творчестве Марселя Пруста», но на самом деле я сосредоточилась на переходе от «Жана Сантея» к «Утраченному времени»…

– Не предупредив меня, – сурово прервал ее профессор.

– Я послала вам письмо в университет год назад, – защищалась аспирантка.

– Которое, поверьте, я не получил, – отрезал он. – Что, впрочем, неудивительно с этими секретаршами, точнее, с их постоянным отсутствием. Это уже стало настоящим бедствием для французской профессуры.

– Я пыталась с вами связаться, но вы были за границей, – настаивала девушка.

– Правда, – согласился он, слегка смягчившись. – Я много ездил в последние месяцы.

И он охотно перечислил ей все американские, африканские и азиатские университеты, требовавшие его присутствия.

– Я хотела вас предупредить, господин профессор, – вставила Жизель, как только он закончил. – Я работала с неизданными документами: если быть точной, с тетрадями 1905 года.

Неожиданно показалось, что в комнате повеяло арктическим холодом. Гийом Вердайан машинально вытащил из кармана пачку сигарет и с еле слышным и автоматическим «Вы позволите?» прикурил одну от золотой зажигалки, пламя которой подозрительно подрагивало.

– И где вы нашли эти тетради, мадемуазель? – недоверчиво поинтересовался он.

– Мне их предоставила Эвелина Делькур, она была подругой Селесты Альбаре. Всего их пятнадцать. Я расшифровала их, а моя работа – это интерпретация…

– Предоставила законно? – спросил Гийом Вердайан, услышавший, казалось, лишь начало первой фразы.

– Можно сказать, завещала. Они позволяют показать переход от первого незаконченного романа Пруста к началу «Утраченного времени»…

Жизель не могла понять, почему ее слова с таким грохотом падают в пустоту. От этого ей стало не по себе, и чувство неловкости росло. Словно каждое слово было ловушкой.

– И у вас есть доказательства того, что вы тут рассказываете? У вас есть эти тетради? – осведомился научный руководитель, выпустив длинную струю синеватого дыма.

Жизель смутилась.

– Они у меня были.

И она рассказала, как оставила свою сумку на попечение Эмильены, а та, в свою очередь, оставила ее в привокзальном кафе и почему нужно дождаться возвращения Альбера, чтобы ее забрать.

Профессор Вердайан поднялся со своего директорского кресла, приблизился к Жизель и, склонившись над ней, произнес отеческим тоном, сильно отличавшимся от того, каким он разговаривал с ней прежде:

– Не говорите мне больше ничего, мадемуазель Дамбер, до тех нор, пока тетради не будут у вас в руках. Однако могу ли я предостеречь вас от распространения информации, которую вы мне только что сообщили? По моему мнению, надо во что бы то ни стало, и это в ваших же интересах, во что бы то ни стало избежать разговоров об этом с кем бы то ни было. Стоит предать это гласности – и один Бог знает, куда это нас приведет в связи с… со… смертью мадам Бертран-Вердон.

– Вы не думаете, что я должна сообщить об этом полиции? – слегка удивилась смущенная его горячностью Жизель.

– Конечно, нет, мадемуазель Дамбер, конечно, нет. Представьте себе, какие выводы они могут из этого сделать… Лучше всего, наверное, узнать в кафе насчет этого… Артура?.. Альфреда?..

– Альбера, – вполголоса подсказала она.

– Пусть будет Альбер, – не давая себя сбить, продолжил он. – Узнать, не объявился ли Альбер. У вас есть машина?

– Нет, – опустив голову, призналась Жизель. И попыталась вернуть разговор в первоначальное русло. – Что касается моей защиты…

– Не волнуйтесь об этом, – с ноткой нетерпения в голосе заверил ее профессор Вердайан. – Дайте мне окончательную редакцию, и мы выберем дату, которая подходит… гм… всем. В данный момент главное – вернуть утраченные тетради.

– Я бы не хотела злоупотреблять, – начала Жизель, собиравшаяся отправиться в кафе «У вокзала» в одиночестве.

– Вовсе нет, вовсе нет, я вас отвезу, – заверил ее Гийом Вердайан, широко взмахнув рукой, отчего пепел его сигареты упал на цветной ковер. Но он не обратил на это ни малейшего внимания.

Вот таким образом Жизель оказалась на переднем сиденье мощной машины своего научного руководителя, в рекордное время доставившей их к кафе «У вокзала». Увидев вошедших, хозяйка заголосила:

– Ах, мадемуазель! Нам только что звонила мать Альбера. Прошлой ночью он упал с мотоцикла. Он на несколько дней прикован к постели.

– Вы спросили его насчет сумки? – Жизель задала этот вопрос с замиранием сердца.

– А как вы думали? Но его мать не в курсе. Понимаете, она звонила с почты в Ламусе. Как же мы управимся в базарный день без Альбера? А завтра вечером свадьба…

– Где находится Ламус? – поинтересовался профессор Вердайан.

– Километрах в двадцати, – сообщила хозяйка. – Но ферму Тесандье не так-то легко сыскать, я вас предупреждаю.

– Нет ничего невозможного, если есть карта, – наставительно сказал профессор. – И если вы нам немного поможете. Скажите…

Четверть часа спустя профессор и его аспирантка мчались по сельским равнинам. Жизель не знала, чем объяснить внимание, объектом которого она так неожиданно стала. У нее было предчувствие, что все это плохо кончится, а от быстрой езды ее начало подташнивать. Она не удержалась и вскрикнула, когда болид, в котором она против воли оказалась, на опасном перекрестке чуть не врезался в левый бок огромной желтой фуры. Водитель тяжеловоза опустил стекло и громогласно поведал всему миру свое мнение – очень личное и скатологическое – о парижанах за рулем.

Глава 17

Замок Муазандри был огромным сооружением из двух корпусов, имевших интересную особенность: один из них выходил на английский парк, беспорядочное очарование которого можно было лицезреть весной и летом, а другой – на регулярные аллеи французского парка. Основное здание было построено в семнадцатом веке, так же как и кирпичная голубятня и церковь, где находилось любопытное «Введение во храм», написанное учеником Филиппа де Шампеня. [29]29
  Французский художник (1602–1674).


[Закрыть]Замок был частично сожжен в годы революции, заставившей хозяев временно эмигрировать в Америку, и восстановлен в 1830 году дальним родственником нынешнего Луи де Муазандьера. И хотя сегодня здесь не осталось никакой старинной мебели, деревянная обшивка стен и потолки достаточно хорошо сохранились, чтобы создать у посетителя представление о замке в его лучшие времена.

Комиссара Фушру и инспектора Джемани пригласили, но не в «королевскую гостиную», где Людовик XIV, по преданию, провел две ночи, а в холодную прихожую без всяких золотых украшений. Обитые зеленым бархатом стулья стояли по обе стороны двух пузатых комодов, а несколько старых кресел окружали игральный столик перед потухшим камином. Полицейские рассматривали величественный портрет «Шарля Аманье де Муазандьера на пути в Голландию», когда появился его потомок.

У него было отдаленное сходство с портретом в верхней части лица, уверенный взгляд карих глаз и несколько высокомерный изгиб губ.

– Луи де Муазандьер, – тотчас же представился он. – Я полагаю, вы желаете поговорить с виконтом де Шареем по поводу того прискорбного случая.

– Именно так, – ответил комиссар Фушру без всякого выражения. – У нас с инспектором Джемани есть к нему несколько вопросов, касающихся событий вчерашнего дня.

Слегка поколебавшись, господин де Муазандьер обронил:

– Присаживайтесь, пожалуйста, и будьте любезны подождать. Я должен предупредить его о вашем визите. Полагаю, вас не смутит, если разговор будет происходить в присутствии адвоката?

– Ни в коей мере, – заверил его Жан-Пьер Фушру, но все же добавил: – Хотя этот визит и не является официальным. Мы всего лишь пытаемся восстановить, что вчера делала жертва. Виконт де Шарей мог бы оказать нам неоценимую помощь в качестве свидетеля, так как он близко знал мадам Бертран-Вердон.

Шарль-Луи де Муазандьер, считавший разговор оконченным, внезапно передумал и несколько резко сказал:

– Должен вас предупредить, комиссар, что виконт де Шарей буквально потрясен происшедшим, и на вашем месте я был бы очень осторожен. Ни о каком допросе не может быть и речи.

Почувствовав, что хозяин замка по-рыцарски пытается защитить интересы своего гостя, одновременно стараясь не слишком явно демонстрировать свое отношение к варварам – представителям республики, Жан-Пьер Фушру поспешил его успокоить:

– Уверяю вас, мы зададим ему только самые необходимые вопросы, мы уважаем его чувства.

Нервно поигрывая цепочкой от часов, господин де Муазандьер позволил себе добавить:

– Не стоит принимать чересчур всерьез слухи о помолвке. Конечно, Эдуард подумывал рано или поздно жениться во второй раз – в конце концов, вот уже десять лет, как Бланш нас покинула, – но слишком много обстоятельств препятствовало его браку с кем-нибудь вроде мадам Бертран-Вердон… Что бы вам ни говорили, комиссар, ничего еще не было решено. Еще вчера… – Он запнулся на секунду. – Но вероятно, будет лучше, если Эдуард сам вам все объяснит… – И он сменил тему: – Боюсь показаться вам нескромным, комиссар, но могу ли я вас спросить, не связаны ли вы родственными узами с Клермонтеями, как полагает моя супруга?

Лейла почувствовала, как напрягся Жан-Пьер Фушру, который, помрачнев, ответил с ледяной вежливостью:

– Если можно так сказать.

Понимая, что настаивать бесполезно (к тому же, невзирая ни на какие обстоятельства, этого ему не позволяло воспитание), господин де Муазандьер, смерив Жан-Пьера Фушру взглядом, о значении которого легко было догадаться, бросил, уходя:

– Я пойду посмотрю, готов ли виконт де Шарей вас принять.

Оставшись наедине с Жан-Пьером Фушру, Лейла сочла за лучшее промолчать. Она подошла к огромному окну, выходившему на каменный фонтан с чахлой струйкой воды, и созерцала аккуратно подстриженный самшит, остов беседки и железные арки, летом увитые чуть подрагивающими сиреневыми глициниями, пока ее начальник не нарушил тишину едким замечанием:

– Поверьте, инспектор Джемани, я по достоинству оценил, что нас приняли за прислугу. Извините, пожалуйста, их спесь. Это наследственное.

– Это совершенно не важно, – мягко заметила она. – Право, это не имеет ни малейшего значения.

Но для него имело. Никогда он не привыкнет к многочисленным двойникам своего свекра, говорящим однотипными фразами с одинаковыми интонациями и с глубочайшим презрением к окружающим, которое ничуть не скрывала подчеркнутая вежливость. Надо было срочно взять себя в руки. Его личные чувства, его больное самолюбие не должны помешать следствию. Виконт де Шарей должен быть выслушан объективно, без предвзятости, и всякое сомнение будет истолковано в его пользу – это привилегия каждого гражданина.

Наконец за ними пришел слуга, чтобы проводить в прелестную комнатку в итальянском стиле. Виконт де Шарей в компании хозяина замка и его адвоката стоял перед венецианским бюро, делая мужественные попытки принять беззаботный вид.

– Так мы вас оставим, Эдуард? – слегка вопросительно произнес господин де Муазандьер.

– Если вас не затруднит…

– Ну что вы, мой дорогой, вовсе нет. Вы знаете, где нас найти в случае необходимости.

И он ретировался вместе с адвокатом, который, проходя мимо, лаконично представился: «Мэтр Локурне».

Бесспорно, виконт де Шарей был еще красивым мужчиной. Элегантно одетый, высокий, худой, с живым взглядом и в воинственной позе, он являл собой прекрасный образчик того, что в народе именуют «старой гвардией». Только тонкие синие вены, избороздившие его аристократические руки, да совершенно белая шевелюра выдавали, что он, вероятно, был несколько старше, чем казался на первый взгляд. Но окончательно разоблачал его голос – ломкий, слабый, дрожащий голос пожилого человека.

– Прошу вас, присаживайтесь, господин комиссар, инспектор… Так как мне сказали, что речь идет о неформальной беседе…

– Именно так, господин виконт, мы с инспектором Джемани глубоко признательны вам, что вы нашли возможность уделить нам несколько минут.

Лейла не взялась бы определить, была ли в этой фразе скрытая ирония, тогда как Жан-Пьер Фушру, усаживаясь на один из стульев с манящей округлой спинкой, продолжал:

– Мы бы хотели восстановить все, что делала мадам Бертран-Вердон в течение позавчерашнего дня, и ради этого решились вас потревожить.

– Понимаю, комиссар, понимаю, – произнес виконт де Шарей. – Вы выполняете свой долг. Давайте поскорее покончим с этим… Позавчера я видел Аделину дважды. Днем в доме тетушки Леонии и потом вечером на ужине членов совета в гостинице «Старая мельница».

– А что она делала в доме тетушки Леонии?

– Тысячу разных дел, как обычно. Это была очень занятая молодая женщина. Я встретил ее там около двух, она только что приехала из Парижа. Сам я уже два дня гостил в Муазандри, и нам было о чем поговорить. – Он резко остановился. – Но мы разговаривали не очень долго, так как Аделина была вне себя из-за своей секретарши.

– Вы знаете почему? – спросил комиссар Фушру. Даже не глядя на сидевшую позади него Лейлу, он был уверен, что она слово в слово записывает все, что говорит свидетель.

– Из-за каких-то ключей, кажется. Признаюсь, я не очень вникал. Мы решали… Мы думали, нужно ли объявить…

– О вашем намерении пожениться, – пришел ему на помощь комиссар.

– А, так вы знаете, – устало произнес виконт. – Речь шла скорее о помолвке. Аделина была моложе меня и более нетерпелива. Но очень образованная, очень любезная и такая живая. Она происходила из хорошей семьи. Она объяснила мне, что по прямой линии восходит к Виктории Ришле Вердон, которая вышла замуж за одного из Шарлевилей. Эта женщина приходилась бабкой довольно известной в девятнадцатом веке писательнице, которая поселилась в Луизиане и стала автором романа, имевшего некоторый успех в конце прошлого века. Кейт Шопен [30]30
  Американская писательница (1850–1904).


[Закрыть]– может быть, вы слышали?

– Да, я читал «Пробуждение», – автоматически ответил комиссар Фушру, между тем как в их разговор вмешался мелодичный голос Клотильды («Как, Пьер, ты не знаешь „Пробуждения“ Кейт Шопен? Какой ужас! Это же американская „Госпожа Бовари“. Маленький шедевр. Мне так нравится конец, ты обязательно должен прочесть». И он прочел).

Лейла, понимая, что смысл неких подводных течений от нее полностью ускользает, молча ожидала, когда ее начальник снова завладеет инициативой.

– Вердон – это название какого-то места? – спросил он, принимая правила игры.

– Есть, конечно, река, омывающая Кастелан-Греу, но в данном случае речь идет о Вердон-сюр-Мер, в Жиронде. [31]31
  Департамент на западе Франции, на берегу Бискайского залива.


[Закрыть]Это по материнской линии. По линии ее отца, Бертрана, это, конечно, совсем другая история.

Не зная, что и думать, Лейла со все возрастающим недоумением слушала объяснения виконта:

– Речь не идет о семье Бертрана де Борна, [32]32
  Бертран де Борн (ок. 1140 – до 1215), перигорский трубадур.


[Закрыть]трубадура, – рассказывал виконт де Шарей. – Ни, слава Богу, о семье генерала Империи, [33]33
  Граф Анри Бертран (1773–1844), генерал Империи, верный Наполеону, последовал за ним на Эльбу и остров Св. Елены, а в 1840 г. организовал возвращение его праха во Францию.


[Закрыть]а о семье математика Жозефа [34]34
  Жозеф Луи Франсуа Бертран (1822–1900), французский математик.


[Закрыть]и его сына Марселя Александра. [35]35
  Марсель Александр Бертран (1847–1907), французский геолог, горный инженер.


[Закрыть]Аделина носила оба имени из уважения к памяти своей матери и чтобы подчеркнуть легкую «феминистскую» тенденцию, она любила провокации… В любом случае она мечтала создать новое литературное общество, Ассоциацию Кейт Шопен, и хотела стать его председателем. У нее всегда было столько проектов…

Лейла не могла не вспомнить о фее Чинь-Чинь из сказки про Питера Пэна, концом своей волшебной палочки рассыпавшей звездную пыль в восхищенные глаза детей. У нее было впечатление, что Аделина Бертран-Вердон насыпала такой же пыл и в глаза этого совсем не глупого, образованного и достойного человека, который совершенно искренне произнес:

– Я действительно любил Аделину, комиссар, и ее смерть для меня большая трагедия.

Жан-Пьер Фушру с трудом подыскивал слова, чтобы как можно меньше задеть чувства своего собеседника.

– Мы сочувствуем вашей утрате и уверены, что вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы помочь нам арестовать виновного в ее смерти.

– Я не могу поверить, – начал виконт. – Она была такая веселая, так любила игру слов, каламбуры, цитаты… Вчера вечером она особенно была в ударе…

– Это был последний раз, когда вы ее видели?

– Увы! – вздохнул де Шарей. – Мы расстались внизу у лестницы, когда в десять часов доложили, что шофер господина де Муазандьера ждет меня.

– Так вы ушли первым? – мягко спросил комиссар, переглянувшись с Лейлой.

– Думаю, что да, потому что другие члены совета и профессор Рейнсфорд остановились в гостинице.

– И вы не знаете, не должна ли была мадам Бертран-Вердон встретиться с кем-нибудь еще?

– Говорю же вам, нет, комиссар. Она сказала мне, что не желает, чтобы ее беспокоили, так как у нее оставались дела, которые надо было уладить в последнюю минуту.

«Не желает, чтобы ее беспокоили» – точные слова Филиппа Дефоржа! По едва заметному движению Лейлы Жан-Пьер Фушру догадался, что она подумала о том же.

– Аделина никогда не лгала, – возвестил виконт.

Несмотря на все свое отвращение к тому, что ему сейчас придется сделать, Жан-Пьер Фушру обернулся к Лейле и только сказал:

– Инспектор…

Она поняла, что от нее требовалось, и произнесла ровным голосом:

– Похоже, что тут есть некоторые расхождения по одному или двум вопросам. Фамилия Бертран, например. Аделина Бертран, урожденная Вердон…

Де Шарей растерянно посмотрел на нее:

– Вердон – это фамилия ее матери, а Бертран – отца, как я вам уже объяснил. Во всяком случае, она всегда так говорила.

– Это не совсем верно, – продолжала Лейла как можно осторожнее. Но, не видя другого выхода, добавила: – Ее девичья фамилия Вердон, и она вышла замуж за Бертрана.

– Замуж? – вскричал виконт. – Так она вдова?

– Нет.

Это произнес Жан-Пьер Фушру с оттенком сожаления в голосе.

– Вы же не хотите сказать… Она не…

Виконт де Шарей не мог продолжать.

– Боюсь, что да, – закончил комиссар. – Она была разведена.

– Но это невозможно, – яростно запротестовал виконт. – Или же брак был аннулирован. Она прекрасно знала… Она бы не…

– Боюсь, что это так, – повторил Жан-Пьер Фушру. – Регистрация состоялась в мэрии в Немуре, венчание – в церкви Богоматери-в-Полях. У нас есть копии документов о разводе… Инспектор, – обратился он к Лейле.

Но раньше чем она успела сделать хоть малейшее движение, виконт де Шарей, поднявшись, произнес еле слышным голосом:

– Не стоит. Я не хочу ничего видеть. Извините меня…

И он, задыхаясь, неверными шагами двинулся к дверям – на бледных щеках горели красные пятна, левый угол тонких губ неудержимо дергался. Он так торопился, что обронил, не заметив того, платок в тон галстуку из верхнего кармана пиджака.

– Он ничего не знал, – заключил Жан-Пьер Фушру, осторожно подбирая шелковый квадратик.

– Следовательно, у него не было мотива, – дополнила Лейла.

– Ни возможности, если шофер действительно доставил его прямо сюда и если есть свидетели, готовые подтвердить, что он больше не выходил из дома…

– Если только мы не имеем дела еще с одним прекрасным актером, но…

Их разговор был прерван внезапным появлением господина де Муазандьера, громко заявившего:

– Поздравляю вас, комиссар. Благодаря вам и вашему инспектору господин де Шарей, у которого всегда было слабое сердце, находится на грани апоплексического удара. Ваше начальство, несомненно, будет довольно, когда узнает о ваших методах ведения следствия. Могу ли я просить вас…

– Мы сейчас уйдем, – спокойно прервал его Жан-Пьер Фушру. – Будьте любезны, дайте нам знать, когда господин де Шарей будет в состоянии подписать свои показания, чтобы мы могли прислать служащего судебной полиции для составления протокола. Не утруждайте себя, мы найдем выход… Инспектор…

Лейла Джемани уже закрыла свой блокнот, поднялась и последовала за комиссаром, вежливо кивнув на прощание господину де Муазандьеру. Комиссар шел широким неровным шагом, выражение его лица было замкнутым и непроницаемым. На обратном пути он не проронил ни слова. Когда Лейла, заметив машину, проскочившую знак «стоп» на перекрестке, воскликнула: «Это же профессор Вердайан!» – комиссар лишь пожал плечами. Только когда вдали показалась деревня, он отдал короткий приказ:

– В жандармерию.