Текст книги "Пони Педро"

Автор книги: Эрвин Штритматтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

ПЕДРО ВЛЮБЛЯЕТСЯ В ПАРОВОЗ

Жена возвращалась из поездки. Я решил подать ей на станцию экипаж. То-то удивится!

Позади станционного здания есть прекрасная лужайка. Там пасся Педро, пощипывая сочную травку. До остального ему дела не было. Когда прибыл поезд, Педро лишь навострил уши. Я побежал навстречу жене, предварительно разнуздав Педро и привязав вожжи сбоку к тележке.

Жена вышла из вагона. Я забрал у нее чемодан, мы поздоровались.

– А я здесь вместе с Педро, – гордо сказал я.

Но тут паровоз дал гудок, словно посмеиваясь надо мной. Педро ответил паровозу громогласнейшим трубным ржанием. Поезд тронулся. Педро за ним. Он тащил тележку на одной постромке. Паровоз снова загудел. Педро, явно принимая его за кобылу-великаншу, заржал в ответ:

«Я здесь!»

Пых! – паровоз выпустил облачко пара. Какое ему дело до этого влюбленного малыша! У него свой, строго установленный железный путь по белу свету. Но Педро-то был свободен и мог выбирать. Он сломя голову мчался вдоль путей. Маленькая тележка так и гремела по шпалам. Щебень летел во все стороны. Вот и столбик с табличкой. «Стой!» было написано на ней. «Стой, если услышишь свисток паровоза!»

Педро читать не умел, но табличка была белая: страшный цвет для Педро. Он шарахнулся в сторону. Тележка зацепилась за столб. Педро дернул. Ему во что бы то ни стало хотелось догнать эту железную лошадь и поиграть с ней. Одно колесо тележки осталось у столба, а Педро потащил тележку дальше на трех колесах. Однако последний вагон поезда уже обогнал его. По ту сторону путей открылась широкая лужайка. Туда-то, прямо через рельсы, и устремился Педро. Тележка рассыпалась, словно карточный домик. С треском полетели на землю боковины, а подстилка вывалилась прямо на рельсы. Постромка оборвалась, и Педро очутился на свободе. Он перекувырнулся через голову, подскочил вверх, как кошка, и, волоча по земле обрывки постромок, помчался галопом в деревню через шоссе и небольшую дубовую рощицу. К Педро подбегали люди, кричали, махали руками, пытаясь преградить ему путь. Но он галопом обходил людей, деревья и тумбы, направляясь к деревенской околице.

Я звал Педро, громко выкликая его имя. Он ничего не слышал. Постромочные цепи своим звоном и бряцанием только пуще подгоняли его. Вихрем влетел он в лес, но тут же выскочил обратно и помчался дальше, пока не скрылся за поворотом дороги.

Я вытер пот со лба. В лесу злорадно хихикала сойка. Вот на повороте показалось стадо коров, загородив мне путь. А это что такое? Черная телка? Нет, это был Педро. За коровами шел пастух с кнутом. Кнут показался Педро более опасным, чем бренчание цепей позади него. Он повернул и мелкой рысцой побежал впереди стада.

– Педро! Педро!

Жеребчик остановился, и сразу же затих лязг цепей позади, наводивший на него страх. Он дал себя поймать.

Мы зашагали обратно к вокзалу. Жена шла нам навстречу. Ну, теперь держись: уж она не пожалеет для нас шпилек! Но жена только весело нам кивнула.

– Ну, как Педро, не ушибся?

Стало быть, она все же любит нашу лошадку!

Рабочие привокзального дровяного склада подобрали с рельсов останки нашей тележки, надели на ось колесо, примастачили к остову разрозненные части кузова. Не успел я оглянуться – тележка была собрана! Сочувствие и взаимопонимание – в каких только обличьях они не встречались мне в жизни! Под руками друзей моя катастрофа обернулась забавным приключением. Это маленькое размышление о взаимопомощи мы спрыснули несколькими добрыми стопками в станционном буфете.

КТО ВОРОВАЛ ЯБЛОКИ

Деревья убрались в свой пестрый осенний наряд. Солнце напоследок поднялось высоко в небесную синь, как бывало в ту пору, когда год был еще молод. А кроны деревьев день ото дня редели. Пузатые яблоки висели теперь у всех на виду. Среди зарослей орешника, в саду нашей соседки, кричали сойки.

Примостившись на стремянке, я подцеплял яблоки сачком. Внизу, в невысокой зеленой траве, стояли корзины, полные пунцово-красных и прозрачно-желтых, нежно-зеленых и серебристо-серых яблок. Немного поодаль щипал траву привязанный к дереву Педро. До моего слуха доносилось его хрупанье и глухой шум леса. Я наслаждался покоем. Ведь у нашего счастья такие хрупкие, тонкие корешки!

В городе мы видели фрукты большей частью за стеклами витрин. Яблоки были там не яркими пуговицами на осеннем мундире года, а приветом из далекого края – марка двадцать пфеннигов за фунт.

Педро отыскивал в траве те яблоки, которые, спеша поспеть, сами спрыгнули с дерева, и разгрызал их своими крепкими зубами. Там, где ветви яблонь свешивались пониже, он не дожидался, пока ветер-озорник сбросит яблоки на землю. Он уплетал их прямо с дерева. Заметив это, мы обобрали нижние ветки. Ведь яблоки предназначались для того, чтобы скрасить нам долгие зимние вечера, и для наших товарищей в городе, а вовсе не для пресыщенного Педро.

Занятый сбором яблок, я одним глазом присматривал за Педро, хотя то и дело терял его из виду. Вдруг слышу: в дальнем конце сада кто-то трясет дерево.

«Верно, опять пастух из кооператива пришел за своей ежедневной данью», – подумал я.

Но тут до меня донесся знакомый хруст яблок, разгрызаемых крепкими зубами. Так вот кто, оказывается, воришка! Как же он их достает? Ветви яблонь опять затряслись и заколыхались. Вот Педро и ответил на мой вопрос.

Мне захотелось тут же побежать домой и рассказать жене о том, какой умный у нас Педро, но здравый смысл во мне возмутился: «Как не стыдно! Ты ведь не болтливая кумушка, которая хвастает умом своей избалованной таксы?» – «Нет, вовсе нет».

Здравый смысл во мне всегда начеку. Он сплошь и рядом уберегает меня от сентиментальных благоглупостей. Он же и объяснил мне, откуда моя чудо-лошадка набралась такого ума.

Накануне, плотно пообедав травкой, Педро от скуки ущипнул на третье несколько листочков с яблони. Но наверху, в кроне, яблоки только и ждали, кто бы их потряс. Их семена созрели. Они стремились к земле. Бац! – и Педро получил даром, в придачу к листочкам, фунт яблок. Десерт оказался сладким и сытным.

Так то было вчера… А сегодня?

Сегодня у Педро заработала его вкусовая память. Она действовала безукоризненно. Пони потянул ветку яблони, как мы вытягиваем ящичек автомата, выдающего шоколад, и сласти посыпались на него прямо с неба.

Прощай миф о необыкновенном уме Педро! С тех пор мы уже не привязывали пони к деревьям, на которых еще висели яблоки.

ПОЧЕМУ ПЕДРО ОСТАЛСЯ НЕКУРЯЩИМ

Я чинил в саду ограду выгона. Меня осаждали назойливые осенние комары. Они жужжали, свистели, отравляя своим заунывным гудением доносившуюся издали музыку леса.

В кармане моих брюк вместе с хлебом и сахаром лежит сигаретница. В ней – «сахар» для меня. Я награждаю себя сигаретой за удачную мысль, за аккуратно сделанный паз в столбе для забора. Сигареты я курю дешевые. В городе они отгоняют от меня некоторых дам. Теперь я решил дымом этого зелья допечь комаров. Когда я доставал очередную сигарету, меня вдруг осенила хорошая мысль для моего романа. Чтобы не упустить ее, я постарался накрепко пригвоздить ее в своей памяти. На это потребовалось некоторое время.

Между тем Педро тоже осенила мысль. Его алчная память работала исправно. Огрызки сахара, которые я иногда вытаскивал из кармана и давал ему в виде особой награды, – белого цвета. Сигарета тоже белая.

Прожорливость научила Педро, что белое – это сладкое. Потянувшись через мое плечо, он выхватил у меня из рук сигарету. Моя удачная мысль вмиг улетучилась. Надо было заняться воришкой.

– Вот как? Я и не знал, что ты куришь. Не угодно ли огоньку?

Педро разжевал сигарету и проглотил ее, словно клочок сена. Сено оказалось забористым. Педро оттопырил губы, оскалился, разинул пасть, высунул язык – словом, проделал все, что делает человек, хлебнувший горькой полынной настойки. Он отошел, встряхнулся, фыркнул, пытаясь меня лягнуть. На лошадином языке это означает: «Убирайся подальше со своим сахаром!»

Я только посмеялся над ним, не зло, а скорее даже с благодарностью. Теперь я узнал то, о чем до сих пор лишь догадывался: хорошая память сама по себе не уберегает от глупостей.

НЕПРЕОДОЛИМЫХ ПРОПАСТЕЙ НЕТ

С каждым утром солнце все позднее выползало из своего лесного логова и все раньше укладывалось спать по вечерам. Из лесу веяло осенним ароматом. Мы выкопали картошку. Надо было привезти ее, и маленькая тряская тележка Педро направилась к полю. Через дорогу змейкой вилась черная канавка. Она брала начало под навозной кучей в соседском дворе и, пересекая дорогу, терялась где-то на дровяном складе. Большущие, как веники, кусты серой лебеды и полыни подкрепляются этой навозной жижей и заглушают чахлые сливовые деревца. Дойдя до канавки, Педро остановился и попятился назад вместе с тележкой. Я сказал «н-но», он снова попятился. Я взмахнул кнутом – и тут уж все пропало. Педро повернул кругом и хотел удрать домой. Что ж, приходится вознице слезать с воза, когда лошадь настаивает на своем особом мнении. В деревне это так же мучительно стыдно, как в городе катить автомашину, подталкивая ее сзади.

Я схватил вожжи: «Вперед!» Педро заупрямился, как капризный ребенок, и ни с места. Я выпряг его и подвел к темной канаве:

– Тише, Педро, все в порядке!

Мое волшебное заклинание не помогло. Педро неподвижно стоял на месте. Я перепрыгнул через ручеек, желая показать Педро, что это вовсе не пропасть. Педро не пошевелился. Скачи себе сколько угодно, а я остаюсь здесь.

Борьбу между волей человека и животного надо доводить до конца. Один должен победить. На этот раз победил Педро. Я торопился в город на заседание. Мог ли я оправдать свое опоздание тем, что учил свою лошадь переходить через канаву с навозной жижей? Я снова запряг Педро, вернулся домой, схватил свой чемоданчик и побежал на станцию.

Два дня спустя я возобновил борьбу с Педро. Теперь я не запряг его сразу в тележку. Как обыватель, который боится насмешек соседей, я сделал вид, будто веду Педро на пастбище.

– Ну иди же, иди!

Педро не шел; мы опять стояли перед канавкой.

Я повернул Педро кругом. Он торжествующе задрал голову, как бы говоря:

«На этот раз старик сдался быстро!»

Вот уж поистине лошадиная мысль!

Я стал подталкивать «мыслящего» Педро задом к канавке. Хлюп! Хлюп! Хлюп! Педро очень удивился, когда канавка снова оказалась перед ним, но раз уж его повернули носом к дому, должен же он добраться до кормушки! Одним прыжком он перескочил через ручеек. Вперед! Домой!

Не тут-то было! Вожжи, которые я держал в руках, натянулись.

Педро остановился и, пятясь задом, снова перешел через канавку:

«Я тебе покажу, кто здесь хозяин!»

Вперед, домой – прыжок! Обратно – задом! Десять раз туда и сюда… Тут уж Педро сам почувствовал, как это глупо. Зачем тратить силы на прыжок?

Он осторожно перешел канавку шагом. Еще пять раз туда и обратно для закрепления урока, затем – во двор. Там я запряг Педро.

Теперь – в поле. Перед ручьем небольшая заминка.

«Ну, ну!»

И вот Педро, на этот раз вместе с тележкой, переправляется шагом через канавку. Картошка была доставлена. Педро прочно усвоил, что хотя на свете и попадаются канавки с навозной жижей, но непреодолимых пропастей нет.

РАСКАЛЕННЫЕ БАШМАКИ

Осень устлала дороги желтыми коврами из листьев. В буковой роще посветлело. Кусты ольхи в долине облетели. Долина стала просторней. Виден был даже мост через ручей, по которому проходит всякий, кто идет в деревню с запада.

Педро старался изо всех сил. Нам уже не приходилось перекапывать сад вручную: это делал Педро, снуя со своим маленьким плугом взад-вперед. Не надрывайся, но и не гоняй лодыря! Он доставлял наши чемоданы на станцию, возил бургомистра к врачу в город за лесами. Когда в деревне вспыхнула эпидемия свиной чумки, Педро мигом привез из районного центра дезинфицирующие средства для кооператива. Он возил опилки из соседней деревни, камыш с озера и мох из лесу. Запасайтесь на зиму!

От всех этих поездок копыта Педро поизносились. Надо было подковать его.

Мы поехали в соседний городок к кузнецу. В буковой роще тараторили сойки. Всякому чужаку, попавшему в их владения, они тотчас же готовы перемыть косточки: «Смотри-ка, женщина с конским хвостом на голове!», «Мужчина с рыжей шерстью под носом!»

Этим они очень напоминают провинциалов. Треща, вереща, сплетничая, сойки даже роняют из клюва желуди, которые собрались было отнести в свои кладовые. Болтовня, по их мнению, важнее, чем работа. Встречаются такие сойки и среди людей.

Тесная городская кузница – это лошадиная парикмахерская. Запах горелых копыт вызвал у меня воспоминания детства: деревенским парнишкой я раздувал мехи, а дедушка и кузнец набивали лошади новые подковы. Здесь, в этой кузнице, политый водой каменный уголь тоже шипел и потрескивал, когда под напором воздуха пламя прожигало черную спекшуюся корку угольной мелочи. Но парнишки у мехов здесь и в помине не было: мехи приводились в действие электричеством. Ученики и подмастерья могут делать куда более полезную работу.

На небольшом дворе кузницы стояло множество лошадей: скромные рабочие клячи и резвые скакуны. Педро вежливо поздоровался с ними:

«Вы откуда?»

Некоторые лошади любезно ответили ему, другие отвернулись:

«Какое тебе до этого дело, карапуз?»

Пока станок – парикмахерское кресло для лошадей – был занят и Педро ждал своей очереди, мы кормили его сеном. Тот, кто занят едой, не может вести подстрекательские речи.

Кузнец сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок лоснящимися от сажи пальцами.

– Да, задали вы мне работенку! Уж лучше десяток добрых коняг, чем одного такого буяна!

Наш Педро – буян? Даже моя жена обиделась на такие слова.

– Не беспокойтесь, хозяин! Он будет вести себя хорошо!

Дома мы научили Педро поднимать ногу, когда его об этом попросят. Мы чистили ему копыта, чтобы не загнила стрелка, чувствительное место посередке.

В кузнице Педро так же послушно поднимал ноги. Кузнец обрезал копыта острым ножом. Там, где копыто было чересчур твердым, он ударял по ножу деревянным молотком. Обрезки копыт летели во все стороны. В кузнечном горне раскалили маленькие подковы. Горячие, огненно-красные подковки приложили к копыту. Раздалось шипение. Все неровности по краю копыта обгорели и сгладились. Подковы должны прилегать плотно, не то лошадь потеряет их, и придется снова идти в кузницу.

Серо-голубой едкий чад поднялся от копыта и ударил Педро в нос. Его терпение лопнуло. Он затанцевал на трех ногах. Четвертую ногу держал я. Он чуть было не вскочил мне на спину.

– Вот видите, буян и есть, – сказал кузнец.

Тут бы моей жене почесать Педро за ушами, нежно поговорить с ним, отвлечь. Но она вдруг почему-то выбежала из кузницы.

«Неужто она такая трусиха?» – размышлял я про себя.

Но вот жена появилась снова, неся кулек со сладкими вафлями, лежавший в тележке. Вафли утихомирили Педро. Волшебный корм!

Я снова ухватил переднюю ногу Педро. Снова кузнец раскалил подкову и приложил ее к копыту. Снова от шипящего копыта поднялся чад, но Педро уже не обращал на это внимания. Он уплетал сладкие вафли. Я похвалил свою жену за находчивость, разумеется, про себя, как прежде я точно так же мысленно порицал ее за трусость.

Когда пришел черед второй ноги, вафель в кульке уже почти не оставалось. А когда дело дошло до третьей, задней, снова начались капризы. Жена сбегала в лавку и принесла еще один кулек волшебного корма.

Вот опустел и второй кулек, но Педро уже стоял в станке обутый в четыре блестящие подковы. Подмастерье отлакировал копыта блестящей мазью. С таким маникюром мы смело могли везти любую свадебную карету. Правда, угощение для Педро обошлось дороже, чем новые подковы. Но неужели мы могли допустить, чтобы Педро и впрямь оказался «буяном»?

От волнения мы совсем позабыли заново запастись вафлями. Дома навстречу нам выбежал мой сын Илья.

– Ах, бедный мальчик, а ведь твои вафли слопал Педро!

Илья понял не сразу:

– Как же он забрался в тележку?

Мать рассказала ему о том, как подковывали Педро. Глаза Ильи погрустнели.

– Значит, теперь Педро придется танцевать, пока он не упадет замертво.

– Как так?

Оказывается, Илья вспомнил конец сказки о Белоснежке. Там злая мачеха должна была танцевать в раскаленных башмаках до смерти. Так мы обнаружили, что некоторые сказки не лишены жестокости.

ВАЖНЫЕ ГОСТИ

Перед моим окном среди лугов течет ручей. Из него пьют воду лесные птицы. Когда здесь тихо, сюда прилетает даже пугливая иволга. Весной вверх по течению устремляются к нерестилищам большие щуки. В сумерках вниз по ручью плывут дикие утки. Они покидают укромные камышовые заросли на озере и охотятся на мальков в прозрачной воде ручья. Когда мы только поселились здесь, я подолгу простаивал над ручьем, зачарованный жизнью маленького подводного мирка.

Вскоре люди из города обнаружили мой домик в долине среди лесов. Мое рабочее убежище было открыто. Явились газетные корреспонденты.

– Вы здесь живете?

– Да, я здесь живу.

– Почему вы живете здесь?

– Потому что вы не живете здесь.

«Он грубиян», – рассказывали корреспонденты в городе, потому что под видом каламбура я сказал им правду. В ту пору газетные работники еще мало интересовались деревней.

И среди моих собратьев по перу нашлись охотники почесать языком: «Он приобрел крестьянскую усадьбу», «Он насквозь пропитан индивидуализмом», «Он барышничает лошадьми».

Вот какие слухи распространялись в городе о моем деревенском житье-бытье.

Как-то дождливым воскресным утром, когда я корпел над своим романом, у крыльца остановилась большая легковая машина. Из нее вышел мой собрат по перу. Я заметил это лишь тогда, когда истошные гудки вдребезги разбили воскресную тишину. Сгорая от любопытства, к машине тут же сбежались жители нашего хутора. Модный пиджак писателя уже изрядно промок. Гость спрашивал у соседей, где же это, черт побери, находится мой загородный особняк.

– Здесь! – ответили соседи и показали на мою хибарку как раз в тот момент, когда я появился в дверях.

Тут из машины вышла жена писателя. На ней было воздушное платье.

Моя жена была в отъезде. Я жил холостяком и уже три дня ел из одной тарелки, одной и той же ложкой, лишь бы не мыть посуду. Я провел гостей в свою рабочую комнату. Дама отряхивалась. Подняв руку, писатель потрогал потолок моей конуры и сказал:

– И ты можешь тут работать?

– Могу.

– Ну что здесь можно создать? – сказал он.

Я развел огонь в кухонной плите и приготовил грог. Выпив грогу и немного отогревшись, гости пожелали осмотреть хозяйство. В амбаре писатель внимательно оглядел конскую упряжь, седло и молча кивнул головой, словно получив подтверждение каким-то своим мыслям. «Так и есть – кулак!»

Я выпустил Педро из конюшни. Жена писателя на всякий случай забралась повыше на крыльцо. Педро, шлепая по лужам, направился прямо к гостю: ведь наверняка в таком пестром пиджаке что-нибудь да должно быть. Тут и муж дал тягу и присоединился к своей жене. Оттуда, сверху, гостья осведомилась, сколько весит лошадь и не питаюсь ли я, чего доброго, конской колбасой. А собрат по перу пожелал узнать, сколько стоит лошадь.

Оказалось, что и крыльцо не может обеспечить гостям должной безопасности. Педро положил морду на перила, ожидая подачки. Писателю почудилась в этом какая-то угроза. Ну, так пусть жена убедится, что ее муж вовсе не робкого десятка. Он ударил Педро ногой в морду. Педро стал на дыбы. Тут уж гости не выдержали и скрылись в доме.

При осмотре моей лачуги друзья нашли в ней кучу недостатков. Нет водопровода. Нет холодильника. Можно ли в наше время жить без телевизора? Они тут же разработали план перестройки лачуги в цивилизованное, достойное человека жилище. «Здесь будет веранда, там – балкон». С каждой минутой я чувствовал себя все более виноватым и ничтожным. За работой я и не замечал всех этих неудобств. С дрожью и трепетом подумал я о «скворечнике» рядом с сараем. Не дай бог, гости захотят заглянуть и туда! Не успел я это подумать, как дама осведомилась о «туалете». Я растерянно махнул рукой куда-то вдаль, и дама не ошиблась бы, подумав, что я указываю на лес. Зная, как сыро бывает в нашем «скворечнике» в дождливые дни, я со страхом ожидал ее возвращения. Наконец она вернулась и заторопила своего мужа домой.

– Нет, так жить нельзя, – прошипела она.

– Стало быть, я все же не кулак? – спросил я.

– Насколько мне известно, кулаки иной раз тоже живут весьма примитивно, – теоретически подытожил свои впечатления мой собрат по перу. – Так уж заведено в деревне. Все богатство – на поле и в амбарах. С теоретической точки зрения, ты закоренелый индивидуалист, в лучшем случае с кулацким пошибом. Смотри, деревенская жизнь в этом смысле опасна…

Какое счастье, что его жене так не терпелось уехать!

Когда они укатили, чтобы «по-человечески пообедать» в районном центре, я пошел на конюшню и похлопал Педро по шее. Он заржал. Его ржанье чертовски напоминало смех.