Текст книги "Матрица жизни на Земле. Том 4"

Автор книги: Эрнст Мулдашев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Понимаешь, шеф, лопат у нас совковых нет, штыковые только. А штыковой-то грязь, размазанную по полу, собирать – это то же самое, что ее столовой ложкой черпать. За три дня не справимся. Олег-сантехник, вон, провонял уже после того, как голову туда совал, но… другим-то не хочется… в культурном учреждении, все же, работаем… иностранцев, вон, полно разных мастей, даже синие были…

– Какие такие синие?

– Не помнишь, что ли, шеф? Сам же его оперировал! Негра этого, ну… синего. Олег-сантехник, когда его на входе увидел…

– Да вроде бы… Он, вроде бы, с сумкой большой шел… А с ней разве туда попрешься? На входе куда? В подвал, что ли? Хотя, кто их знает, негров-то? Олег-сантехник говорил, что на этого, синенького, как баклажан, он в полутьме наткнулся. Испугался даже…

– А что у вас там, в подвале, света нет, что ли?

– Да лампочка там перегорела…

– А что новую не вкрутите-то?

– Да электрики наши, шеф, такая сволота… такая сволота! Управы на них нет! Что-то у них там, в подвале, с проводкой' случилось, ну не идут туда, хоть под дулом пистолета веди, не идут.

– А что так?

– Да брезгуют. Чистюли чертовы!

– Чего брезгуют? Подвала?

– Да нет, шеф. Олега…

– Как так?

– Олег-то, по профессии своей, чаще в подвале обитает. Ему что?! Он вони почти совсем не чует! Он, этот сантехник чертов, считает, что в подвале лучше него никто не разбирается. Ответственный по натуре. Мы его «Подвальных дел мастером» зовем.

– А за что его брезгуют-то, электрики? Олега этого?

– Так он, Олег, все лезет и лезет в их электрические дела!

– В дела электриков лезет, что ли?

– Ну да. Он, Олег-то, может руки в дерьмо засунуть и… даже об штаны не обтерев, по лбу электрика щелкнуть за то, что он в подвале мало чего шурупит.

– Неужели щелкал он кого-нибудь… такой рукой?

– Щелкал, сволочь, щелкал… Серегу-электрика, который уволился, щелкал. Пятно даже, говорят, осталось… коричневое. Жалко Серегу, толковый был, хоть и пил. Ну, сам понимаешь, шеф, текучка у нас, текучка…. Из-за Олега, мне кажется, многие увольняются.

– Всех щелкает, что ли?

– Да почти всех, кто к нему в подвал суется!

– А Олега-то, что, держите, если…

– Щелкает, что ли?

– Ну… да.

– Знаешь, шеф, не каждый человек голову в дерьмо засунет. А Олег спокойно сует. Ценный кадр…

– М… – да.

– Но он, Олег этот, зараза, целый день с этой головой ходит, да и щелкает еще! Я с ним, конечно, политработу проводил, даже за… руку… в душ для сантехников водил, но там, понимаешь, шеф, кран протекает, мочалкой затыкали… Сапожники без сапог, блин!

– М… – да.

– Попробуй, шеф, найди таких кто… сует?! Когда последний раз Олег совал, то, сам понимаешь, муть помешала вентиль обнаружить. А Залифы, главной медсестры, не было на месте, сам знаешь. Но… и без марли обошлись. Олег почти плавал в… но обнаружил… рукой. Потом я, как руководитель, удостоверился…

– Ты тоже совал, что ли?

– Что?

– Руку.

– Да, шеф, совал. По плечо. До сих пор вонь справа чую. Вечером помыться планирую…

– Я не понял, так этот самый – синенький – в подвале был или нет? – решил уточнить я.

– Да был, наверное, шеф… Олег врать не будет. Говорит, видел. А он всегда в подвале обитает, Олег-то.

– Он, что, тоже в подвал… за этим ходил?! – опешил я.

– Кто?

– Да синенький, этот!!!

– Ходил, наверное… У них, у негров-то, сам понимаешь, шеф, культура ниже, чем у нас, – гордо поднял голову завхоз.

– Точно помню, был такой негр, – припомнил я. – Синеватый… Зеленку на его лице я не мог разглядеть, когда оперировал. Зеленый цвет на синем фоне не видать. Боялся не в том месте скальпелем разрез сделать… Так он же, вроде… фиолетовым был?

– Синим, точно синим, шеф!

– Таких негров не бывает.

– Олег, если хочешь, подтвердит. Удивился, говорит, когда синего увидел…

– В подвале?

– Ну…, Олег иногда и на поверхность выходит. Но в подвале видит лучше, зрение у него, говорят, ночное, как у кота или…

– Давайте, короче, выгребайте эту грязь из подвала! – разговор с завхозом начал меня утомлять.

– Как, шеф?

– Думайте давайте! Подключите Олега, который… в подвалах все знает. Ему же там обитать!

– Ладно, шеф! Щас совещание соберу! – важно произнес завхоз, закрывая дверь.

Я снова взялся за авторучку и с удовлетворением отметил, что она желтого, а не… коричневого цвета. Мысли постепенно стали набирать обороты.

– Странная штука – тупость! – подумал я.

Кто на что горазд

Я понимал, что одинаковых по умственным способностям людей не бывает. Более того, способности людям даются разные: кто-то силен в амурных делах, кто-то – в электрических, а кто-то… в подвальных. Способности, видимо, и определяют то состояние души, когда человек чувствует себя полноценным. Кто-то свою жизненную полноценность находит в политике, кто-то – в хирургии, кто-то – в электричестве, а кто-то… в подвалах. Как говорится, кто на что горазд! Слово «горазд» у меня ассоциируется со словом «педераст», поскольку я с молодости помню дворовые стихи. Кто мужчин любить горазд Тот, наверно, педераст! Яот одного человека слышал даже такую фразу – «Настоящая Любовь – это однополая любовь!» Я даже видел людей, склонных к «неестественно-задней любви», но признаюсь, что для меня понятие Любовь обязательно связано с образом женщины. Уж кто на что горазд, как говорится!

Слово «горазд», на мой взгляд, в более широком смысле связано с понятием «призвание». Самое страшное, если человек не нашел своего призвания, – ходит хмуро так, с недовольным лицом, и вечно ворчит. Ворчуны, мне кажется, и есть те люди, которые не нашли своего призвания. А ты, нормальный человек, который «нашел себя», все время чувствуешь себя виноватым перед ним, ворчуном, будто бы именно из-за тебя этот человек не нашел своего призвания. Ты долго терпишь их ворчание, порой очень долго… но рано или поздно «взрываешься» на ворчуна, обзывая его всякими там плохими словами, среди которых чаще всего звучит смачное русское слово «брюзга».

Брюзжащих людей, как правило, никто не любит. Почему? Да потому что люди подсознательно чувствуют, что брюзга не любит ни Бога, ни черта, ни женщину, ни мужчину… а любит только самого себя. Ему, брюзге, конечно же, трудно научить других чему-либо, потому что он, не найдя себя в жизни, может только брюзжать.

А вообще-то, хотелось бы дать совет ворчунам – научитесь любить! Постарайтесь любить! Натужно постарайтесь, даже несмотря на свой возраст! Если некого любить, полюбите что-либо – профессию, занятие, даже «бзик» свой, в конце концов, полюбите! Но полюбите! И тогда в вас вольется энергия, такая необычная и светлая энергия, что даже… поганый подвал засветится розовым светом.

Пакистанская любовь

Любви хотят все. Все люди едят, пьют, делают зарядку, и при этом… всегда хотят любви. Нет человека, который не хотел бы любви, пусть даже мало-мальской, но любви. Любви хотят даже в сугубо мусульманских странах, где женщина, скрытая под паранджой, явно не взывает к любви, хотя загадка всегда влечет, а вдруг под паранджой обнаружится такое… такое… что… ни словом сказать ни пером описать. Но чаще всего, из-под паранджи вылезает «такое», что… лучше бы и не вылезало!

Однажды я приехал с показательными операциями в государство Пакистан, где живут люди индийской внешности. Паранджу их женщины не носят, но… все время как бы порываются ее надеть. Хочется им что-то паранджу надеть, как велят их обычаи, но жарко в ней и противно ходить, в парандже-то, да и плохо видно через это сито. Да и губы хочется вывернуть и показать всем пакистанским мужчинам в… красивых белых кальсонах и рубашках навыпуск. Ну… мода у них такая – в кальсонах ходить. Не по нашенски это – в кальсонах-то ходить, но им, пакистанцам, виднее.

И вот в этом самом Пакистане встретил я операционную сестру по имени Шахзада. Умная такая, и без паранджи. Но в платке. И в платье до пят. И запястья закрыты материей. Все как надо, в общем. Кальсоны тоже у нее были, но цветастые; они при ходьбе из-под платья выглядывали.

А руководил этой клиникой, где я оперировал, некий профессор Хаким – худой такой мужчина неопределенного возраста… лет этак от 60 до 120. Руки у него висели как плети, почти до колен, он мог даже колено почесать, не сгибаясь. А глаза у него были тусклые-тусклые, как бы подчеркивая нелегкую пакистанскую жизнь.

Кальсоны профессор Хаким носил редко, но все же носил. Чаще всего он одевался по-европейски, надевая костюм с прекрасной белой сорочкой и галстуком (цветастым!). Все обожали его – такого импозантного и умного. Но больше всех обожала его операционная сестра Шахзада. Обожала на полную катушку, даже порхала перед ним. Даже летала… почти. Даже, чувствовалось, страдала по нему.

В те моменты, когда операционная сестра Шахзада порхала перед профессором Хакимом, он, профессор Хаким, преображался. Глаза его переставали быть тусклыми, то есть загорались, и ему тут же, тут же хотелось… выпить. А выпивать в Пакистане, как известно, нельзя. Ни под каким предлогом нельзя. Да и водки или виски в Пакистане не найти, хоть днем с огнем ищи.

Но профессор Хаким намекал. Сильно намекал. Давил на то, что мы – русские – могли бы, вообще-то, привезти с собой водки, хотя бы… в сушеном виде, чтобы пронести ее через их жуткую по строгости таможню, которая обыскивает тебя вплоть до трусов в поисках бутылки. А я разводил руками, приговаривая что-то типа – «Ну что ж тут поделаешь!».

Тогда профессор Хаким грустно садился в автомобиль и ехал к хорошо известным ему местным контрабандистам, чтобы купить за 80 долларов бутылку «Московской». Мы уезжали ко мне в гостиницу, заказывали еду, просили отодвинуть наш столик подальше от других, и тогда… я тайком запускал руку в полиэтиленовый пакет под столом, чтобы прямо в нем налить в стакан водки.

Выпивая, профессор Хаким всегда приговаривал: – За любовь! Я всегда поддерживал его, ощущая, что он кого-то любит, причем любит сильно и страстно, так сильно и страстно, как бывает только тогда, когда действует принцип – «Запретный плод сладок!».

Я, конечно же, догадывался, кто этот «плод», но молчал, поглощая очередную порцию «запретной» водки из полиэтиленового мешка под столом. Я замечал, что когда профессор Ха-ким говорит о любви, его обвисшие руки подтягиваются, тусклые глаза начинают блестеть, лицо разглаживается, а худой зад подается вперед. Я даже стал подумывать о том, что средством против тусклой старости является Любовь.

Когда мы заканчивали «кирять», профессор Хаким садился в автомобиль и неверной рукой брался за руль, чтобы по страшно узким пакистанским дорогам доехать до дома, где его ждала… нелюбимая жена. А однажды он, пребывая за рулем в «хорошем» состоянии, задавил змею, мирно проползавшую по улице (а змей там, на улицах, довольно много!). А бывало и так, что я, беспокоясь о нем – «поддавшем», ехал, рискуя, вместе с ним и постоянно приговариал:

– Be careful! The roads here, in Pakistan are very narrow! (Будь осторожен! Дороги, здесь, в Пакистане, очень узкие!)

– The roads are not narrow! The space for love is extremely narrowin Pakistan! (Дороги не узкие! Пространство для любви очень узкое в Пакистане!)

Я соглашался с ним. А потом, на такси, возвращался обратно.

Оперируя в Пакистане, я всегда негодовал по поводу системы их хирургии. Приходилось после каждой операции (а я оперировал человек шесть в день) менять всю хирургическую одежду, после чего минут десять вновь тереть руки омерзительно жесткими щетками для подготовки к новой операции.

Когда я тер руки щетками, я скучал. Вскоре ко мне, во время «терки рук», стала подходить операционная сестра Шахзада. Она стояла и смотрела на меня. А я остервенело тер руки. Она смотрела. А я тер…. Она смотрела. А я тер…

Наконец она заговорила со мной:

– Слушайте, профессор Мулдашев, а в России существует любовь?

– Конечно, – ответил я, вкладывая всю силу в щетку, размазывающую по рукам мыло вперемешку с допотопным йодом.

– А какая у вас там любовь? – наивно спросила она.

– Ну, какая, какая? – озадачился я. – Обычная. Между мужчиной и женщиной.

– Ну, какая она… у вас? – продолжала домогаться Шахзада, подавая новую щетку для терки.

– Ну… как тебе, Шахзада, сказать?! Ну… ухаживают люди друг за другом, а потом между ними начинается секс.

– Чтобы родить детей?

– Ну не только…

– А для чего еще секс? – Шахзада смутилась.

– Ну понимаешь, Шахзада, – тут уже смутился я, – секс бывает еще и для другого.

– Секс – это любовь? – спросила Шахзада.

– Ну… – смешался я.

– Секс – это для детей! – вдруг заявила Шахзада.

– Ты так думаешь? – я выпучил глаза.

– А как же по-другому рожать детей?! – вскинула голову она. – Вот у меня – шестеро детей.

– Сколько?!

.– Шестеро.

– Ничего себе!!!

.– И все они – результат… – смутилась Шахзада.

– Чего? – спросил я.

– Секса.

– А-а-а…

– Вот так вот.

– Ясно.

– А что, у вас, в России, по-другому рожают детей?

– Да нет… так же.

Я слегка растерялся и, чтобы скрыть это, продолжал тереть руки щетками, хотя время «терки» уже кончилось.

– А все-таки, скажите мне, профессор Мулдашев, – как у вас вРоссии рожают детей – с помощью секса или любви? – настырно спросила Шахзада.

Я взглянул на нее и сказал, что мне пора идти оперировать. Когда очередная операция закончилась, и я, готовясь к следующей, снова начал тереть руки, Шахзада вновь подошла ко мне.

– Я поняла, – резко бросила она, – что в России секс – это любовь.

– Ну… как тебе сказать…

– И вы, – продолжала Шахзада, – можете с помощью любви рожать детей… в России.

– Ну… – промычал я.

– А мы в Пакистане не можем делать этого!

– Почему?

– А потому…

– Почему?

– Потому что у нас, в Пакистане – пакистанская любовь.

– А что это за любовь такая – пакистанская? – спросил я. Шахзада густо покраснела и, поправив свой платок, ушла, даже забыв подать мне очередную щетку.

Во время следующей «терки» Шахзада ко мне не подошла, а щетки мне подавала какая-то безликая девушка, которая все время прикрывала платком рот и нос. Я даже стал думать о том, что я чем-то обидел Шахзаду.

На следующий день Шахзада все же подошла ко мне во время «терки» и опять начала пристально смотреть на меня.

– Что, Шахзада? – спросил я.

– Да вот…

– Что – да вот?

– Да вот…

– Что?

– Скажите, профессор Мулдашев, Вы можете хранить…?

– Что?

– Нет, скажите, Вы можете хранить?

– Что, Шахзада?

– Вы можете хранить… секрет?

– Могу, – неуверенно ответил я.

– Это хорошо, – промолвила Шахзада и ушла.

После очередной операции, когда я опять тер руки, Шахзада вновь подошла ко мне и снова стала пристально смотреть на меня.

– Что, Шахзада? – опять спросил я.

– Скажите, так Вы умеете хранить секрет?

– Умею, – ответил я, уже более уверенно.

Шахзада вскинула на меня глаза и, резко развернувшись, снова ушла. Я остался в недоумении.

Когда я снова тер руки, Шахзада, подойдя ко мне, уже требовательным голосом задала мне вопрос:

– А Вы точно умеете хранить секрет?

– Да, умею! – почти раздраженно ответил я, сказав про себя «черт побери».

Тут, наконец, Шахзада, во время «терки рук», сказала конкретно:

– Профессор Мулдашев! Я Вам хочу открыть секрет! Но очень большой секрет!

– Ну что… давай!

– А Вы никому не скажете?

– Никому.

– Точно никому?

– Точно.

– Никому?

– Никому.

Ой… – проговорила Шахзада и опять ушла.

Но во время следующей «терки» Шахзада подошла ко мне и решительно, с вызовом, произнесла:

– Вы думаете, что только у Вас в России есть любовь?

– Нет, я так не думаю… – промямлил я.

– У нас тоже есть любовь!

– Это хорошо…

– Но у нас – другая любовь!

– Какая?

– А Вы, профессор, никому не скажете?

– Никому.

– Точно?

– Точно.

– Обещаете?

– Обещаю.

Шахзада сосредоточилась и… опять спросила:

– Точно никому не скажете?

– Точно.

– Никому?

– Никому.

Шахзада опять задумалась и с философскими оттенками в голосе проговорила:

– Вы об этом можете рассказать в России. Россия от нас далеко! Там, у вас, другие люди! Но у нас, в Пакистане, пожалуйста, никому не рассказывайте! Ладно?!

– Ладно.

– Вы, профессор, даже обязательно расскажите об этом в России, в вашей холодной стране. Обязательно! Обещаете?

– Обещаю.

– Потому… потому, что у нас тоже есть любовь.

– ?..

– Но другая любовь.

– Какая?

– Пакистанская.

Я перестал тереть руки, бросил щетку, ополоснул руки под краном, вытер их об полотенце, уселся на стул и, пригласив Шахзаду сесть, сказал:

– Расскажи, Шахзада, о пакистанской любви. Шахзада опустила глаза и с трудом выдавила из себя:

– В общем… у меня есть любовник.

– М-м-м…

– И знаете – кто он?

– Кто?

– А Вы точно никому не скажете? Точно?

– Точно, Шахзада, не скажу.

– Точно?

– Точно.

– Абсолютно точно?

– Абсолютно.

– Моим любовником является… – Шахзада осеклась.

– Кто?

– Вы точно никому не скажете?

– Сверхабсолютно точно!

– Правда?

– Правда!

– Моим любовником является…, – Шахзада опять осеклась.

– Ну кто?

– Моим любовником является… является… профессор Хаким.

– Кто?! – удивился я, представив профессора Хакима с обвислыми руками в возрасте… от 60 до 120 лет.

– Профессор Хаким, – гордо повторила Шахзада.

– Ну… а… разве он… извини, Шахзада… может?

– Что… может? – не поняла она.

– Ну… в плане секса… – проговорил я.

– О! воскликнула Шахзада. – У нас другая любовь!

– Какая?

– Пакистанская. Я заерзал на стуле.

– Так что же такое пакистанская любовь? – спросил я.

– Ну… – замешкалась Шахзада. – Ну… А точно никому не скажете?

– Точно не скажу. Абсолютно, сверхабсолютно и сверхсверх-абсолютно, никому не скажу!

Шахзада вздохнула, пристально посмотрела на меня и начала рассказывать.

Уже давно, когда у меня было всего четверо детей, – говорила она – я обратила внимание на то, что профессор Хаким смотрит на меня. Смотрит и смотрит, смотрит и смотрит! Сильно смотрит! Очень пристально смотрит! Каждую минуту смотрит! Ну я и… ну я и…

– Что?

– Ну я… тоже начала смотреть на него.

– Тоже пристально?

– Вначале робко смотрела, а потом смелее начала…

– Смотреть?

– Да. А потом… потом…

– Что?!

– А потом я вообще потеряла стыд и начала на него, профессора Хакима, смотреть во все глаза, беспрерывно. Смотрела и смотрела, прямо глаз с него не сводила!

– А он… тоже смотрел?

– Тоже. Да так смотрел, так смотрел!!!

– И… что же дальше? – перебил я.

– А дальше? – Шахзада смутилась. – А Вы точно никому не скажете?

– Точно, сто процентов!

– Точно?

– Точно.

– Абсолютно точно?

– Абсолютно.

– Дальше… – глаза Шахзады затуманились, – дальше… я решилась на такое… такое…

– На что решилась, Шахзада? – уже почти умолял я.

– А… Вы точно никому не скажете?

– Ну… – тут уже затуманились мои глаза, – никому и ни за что не скажу! Не-ска-жу!

– Я решилась на… – Шахзада сделал паузу, – на… А точно никому не скажете?

– Точно! – уже прорычал я.

– Я решилась, – лицо Шахзады заполыхало, – я решилась… написать ему записку.

– А я-то думал…

– Вы думали, что я не смогу сделать этого?

– Чего?

– Написать записку.

– И только?

– Но я написала такую записку… такую…

– Какую?

– А… точно никому?..

– Точно! – перебил я.

Глаза Шахзады вспыхнули ярким светом и… она, смутившись, тихо проговорила:

– Я написала записку о любви к нему – профессору Хакиму

– ?..

– Я, я… – продолжала она, – я положила эту записку в карман его хирургического костюма, в который он переодевается в… туалете.

– Где?

– В туалете…

– М-да… Хирургия…

– Так вот, – не умолкала Шахзада, – я положила записку в карман его хирургического костюма и… и…

– Что – и?

– И показала на карман глазами! – лицо Шахзады горело.

– А потом?

– А потом… профессор Хаким зашел в туалет…

– Для чего?

– Ну как – для чего? – Шахзада возмутилась, – для того, чтобы прочитать эту записку! А в ней было написано… ой… о любви к нему. Я долго ждала… около туалета и, наконец, онвышел…

– И?..

– Он, – голос Шахзады задрожал, – он… так посмотрел на меня, так посмотрел! А потом… потом…

– Что – потом?

– Потом он показал мне глазами на карман моего хирургического костюма, висевшего около туалета, и, скрытно положив в карман бумагу с ручкой, опять зашел в туалет. Там он… там он…

– Что делал?

– Он писал мне любовную записку.

– М-да…

А потом он, профессор Хаким, вышел… оттуда и… и… скрытно положил записку в карман моего хирургического костюма, многозначительно указав на него глазами. А я… я взяла свой хирургический костюм, зашла в туалет и… и… и…

– Что?

– И читала там записку!

Эмоции переполнили Шахзаду Она опустила голову. Я тепло смотрел на нее.

– И… так у нас продолжается много лет, – тихо промолвила она. – Я еще двух детей родила за это время.

– От кого?

– От мужа, – Шахзада ошалело взглянула на меня. – От кого же еще?.:

– Ас профессором Хакимом… у вас секса не было? – смутился я. Шахзада кинула на меня возмущенный взгляд и медленно, почти по слогам, проговорила:

– У нас па-кис-тан-ска-я любовь.

Поле Любви

Мне от этих слов было, конечно же, немножко смешно и я даже чуть не хихикнул. Но удержался, – что-то ласковое и теплое коснулось моей души. Я прислушался к этому «ласковому и теплому», и оно показалось мне по-детски беззащитным.

– Неужели любовь беззащитна?! Неужели над любовью можно посмеяться?! – промелькнула мысль.

Но я тут же ее откинул. Я как-то сразу осознал Силу Любви, которая способна не только крушить все препятствия на своем пути, не только давать возможность ощутить человеку истинное счастье в виде щемящего чувства в душе, но и понять, что через любовь к женщине (или мужчине) когда-нибудь появится, обязательно появится непонятное, грандиозное и щемящее чувство в душе, сладость которого будет столь велика, столь велика, что будет казаться, что ^Это непонятное чувство исходит из каждой твоей клеточки и даже из каждой твоей молекулы. Вы начнете прислушиваться к этому непонятному грандиозному чувству, Вы будете стараться связать его с образом любимого человека, но оно, это непонятное и грандиозное чувство, будет как набат звучать в Вашей душе, стирая на своем пути все остальные чувства и уводя Вас куда-то ввысь, в такую высь, выше которой не бывает. Вы будете еще какое-то время мучиться, желая осознать это непонятное в своей грандиозности чувство, но Вам это не удастся. Ваше сознание будет беспомощно молчать. Омерзительно беспомощно молчать. Вы даже начнете злиться. Но вдруг, вдруг чувства, именно чувства подскажут Вам выход из этого ужасно трудного положения, тяжесть которого будет пробирать Вас до самой последней клеточки, и именно чувства подскажут, что Вам надо сделать еще один шаг, еще один шаг в сторону… Любви, чтобы она, эта непонятная Любовь, вдруг вышла на новый качественный уровень, тот уровень, от которого неожиданно станет легко, очень легко, столь легко, столь здорово и хорошо, что Вы почти засветитесь, почти засияете, потому что поймете, что… Вы начали по истинному любить Бога, который, вообще-то создал нас своей… Любовью к нам. Вы поймете, что любить Бога не просто величественно, но и очень приятно и легко… вот так вот – любить Бога, да и все. Но… но… Вам будет трудно удерживаться на этой волне долгое время, потому что Бог дал Вам (пока!) не так много Силы Любви, что ее хватило лишь на кратковременную вспышку, хотя… эта вспышка, как говорится, многого стоит… И Вы будете долгое время жить под впечатлением этой вспышки, этой сумасбродно-прекрасной вспышки, которая будет будоражить Вашу кровь своим величием и красотой, чтобы… было с чем сравнить Вашу Любовь.

И именно из-за этой вспышки Вы поймете, что такое истинное Счастье, и… станете рабом этой самой вспышки, и… будете ждать, когда эта вспышка повторится вновь, негодуя по поводу того, что, возможно, эта вспышка была единственной в Вашей жизни и понимая, что если жить на уровне этой «невероятной вспышки», то Сила Любви воистину станет действенной, обладая способностью не только приводить Вас, с авоськой в руке, в сверкающее состояние, но и свершать такие дела… такие дела, что… даже чудесный Город Богов покажется Вам обычным деянием энергии под названием Любовь к Богу, перед которой меркнут не только женщины и мужчины, но и… и… в общем… все на свете.

Я опустил голову и показался самому себе тупым-тупым, даже очень и очень тупым. Тем не менее я понимал, что Создатель не считает главным какой-либо вариант или какой-либо выбор Любви, баланс полов или баланс возрастов, а считает главным создание поля любви, которое я бы написал с больших букв – Поле Любви.

И пусть некоторые варианты Любви кажутся нам неестественными, такие как «пакистанская любовь», любовь людей с разницей в возрасте… в 60 лет, «голубая или розовая любовь» и тому подобное, любовь должна всегда присутствовать в людях, потому что она создана Богом, чтобы когда-нибудь… когда-нибудь вывести Человека на новую ступень любви – Любви к Создателю. И в этом, поверьте, не будет ничего эгоистичного, поскольку от главной любви – Любви к Создателю, начинается и другая любовь, большая или малая, хорошая или плохая… но Любовь. Сам Создатель вершил свое творение за счет Силы Любви и вправе требовать, чтобы и «дети» были полны созидательной любовной энергии, и не впитывали поганую негативную разрушительную энергию, ведь им, детям, надо прогрессировать и прогрессировать, прогрессировать до той степени, чтобы… в далеком будущем почти сравняться с Богом-Создателем.

– Поле Любви, – тихо проговорил я. – Странная это штука – Любовь! Она везде! Ею пропитано все! Даже там, где она запрещена – она существует, пусть даже… в пакистанском варианте, но она существует, вопреки всему существует!

Я почувствовал, что устал. Я положил голову на свои руки и… крепко уснул.

Какой-то голос разбудил меня. Я поднял голову и вдруг увидел на листе рукописи капельку своей слюны.

Сантехнический этюд № 4

– Шеф! Совещание я провел. Решили, что грязь в подвале надо оставить. Пусть засыхает, – послышался голос завхоза. Как так засыхает?!! – спросонья возмутился я.

– Олег-сантехник согласен…

– С чем согласен?

– Он согласен в сапогах ходить, пока грязь не засохнет.

– Так ведь он в грязных сапогах будет по Центру шляться и грязь везде растаскивать! Поди, девками-то интересуется! Кстати, девчонок он тоже по лбу щелкает?!

– Щелкает, шеф, точно щелкает. А как ему по другому оригинальность-то свою проявить?!

– Рукой, которой в дерьмо лазил, щелкает, что ли?

– И такой щелкает, и чистой щелкает. Он, шеф, считает, что главное в жизни – это любовь. Олег твердо убежден, что если баба полюбит, то полюбит и такого, который весь в… Не в этом, говорит, дело.

– А в чем?

– В душе, шеф, в душе. Душевный он парень, Олег-то, душевный. С душой он к своему делу подходит. Без душевного порыва разве сунешь башку-то в… А он, Олег-то, сует в душевном порыве. Я вот, шеф, не смог этого сделать, хотя может и хотел; руку по самое плечо… погрузил и начал нащупывать, а он, Олег-то, разглядеть хотел в… чтобы точнее вентиль перекрыть. Героизм, понимаешь, шеф, везде должен присутствовать, даже в самой… работе. Жаль Залифы, главной медсестры, не было на месте… марли, понимаешь, не было…

– А вентиль-то, хоть надежно перекрыли?

– Надежно, шеф, надежно! Сам доворачивал, когда воду откачали, теперь уже никто никогда не отвернет.

– Так ведь его, завтра отворачивать придется, чтобы воду по всему нашему зданию пустить, когда дыру в трубе заварят!

– Я, шеф, решение такое принял, чтобы весь этот кусок трубы, где вентиль находится, заменить на новый…

– Зачем это?

Да… завернул я его, вентиль этот, слишком сильно. Вдвоем с Олегом прикладывались, когда заворачивали-то. Теперь обратно не отворачивается, сволочь. Там хрустнуло что-то. Резьбу сорвали, на верное… Эх! Лишку я приложился! Да еще Олег довернул… тоже с душой! Ну сам понимаешь, шеф, страх после потопа возник. Да и мышь эта… белая… после откачки воды в грязи валялась, как смерть. Ну мы тут и приложились, с Олегом-то!

– М-да…

– Шеф! Олега не вини! Когда заворачивал я – три раза хрустнуло, а когда Олег доворачивал – всего один раз.

– Так ведь… чтобы кусок трубы около вентиля заменить, надо опять воду перекрывать! Где перекрывать-то будете?

– Выяснили шеф, выяснили. Олег подсказал. Он, оказывается, подвалы и соседних зданий знает. Коллеги у него там работают… в подвалах-то.

– И что надо делать?

– Надо полквартала от воды отсобачить. Но не навсегда.

– На сколько?

– Часа на два… а может и на пять. Сам понимаешь, шеф, трубу ведь надо вначале с вентилем оттяпать, потом найти такую же, а потом другую приварить…

– Надо, вообще-то, трубу с вентилем вначале найти, а потом уже оттяпать!

– Шеф! Плохо ты знаешь сантехническую работу. Если я пошлю Олега заранее трубу с вентилем искать, то он ее три дня искать будет – пока найдет, пока счет выпишут, пока бухгалтерия проплатит, пока банк пропустит… А здание наше все это время будет без воды стоять. А вот если полквартала без воды оставить, то Олег мгновенно кусок трубы с вентилем найдет – коллеги по подвалам помогут.

– А-а-а…

– Шеф! Позвонить надо дежурному квартальному…

– Кому?

– Дежурному сантехнику всего квартала. Он, понимаешь, большой человек, – если ты, шеф, позвонишь, он быстрее перекроет… даже на весь квартал может замахнуться.

– А зачем весь квартал-то перекрывать?

– Для надежности.

– А-а-а… Телефон-то есть?

– Есть. Чать, не первый раз перекрываем!

– А дыру-то нашли?

– Какую дыру?

– Ну ту дыру в трубе, из-за которой у нас потоп случился… Всемирный…

– Дыру, говоришь? Дыру… Шеф! прямо скажу, что из тебя хороший сантехник получился бы! О ней мы и не подумали!

– О ком, о ней?!

– Да о дыре!

– Ну-ну…

– Олег-сантехник должен был догадаться дыру поискать. Ну что за тупизм, а?! Пока сам не скажешь… пока не укажешь… Ну и всыплю я этому Олегу! Только по лбу щелкать может, сволочь!

– Всыпь-всыпь…

– Щас совещание соберу и такое… всем вставлю! Дыра будет найдена, шеф! Квартальному после этого позвоним.

– Давайте, действуйте!

А все-таки здорово, что среди нас есть тупые люди

Я подумал о том, что все-таки здорово, что среди нас есть тупые люди, в противном случае как бы мы определяли степень своего ума?! Чем больше вокруг нас тупых людей и чем степень их тупости выше, тем умнее мы себя чувствуем. А чувствовать себя умным, как известно, приятно. Особенно туповатому человеку приятно, потому что не так-то легко найти еще более тупых людей, чтобы с удовольствием показать свой «интеллектуальный потенциал…» перед ними.

Желание продемонстрировать свой интеллектуальный потенциал и почувствовать себя умным, сидит, как мне кажется, в естестве человека и близко к таким естественным желаниям как, например, овладеть женщиной и показать ей такое… чтобы запомнила на всю жизнь! Желание «блеснуть умом» сродни страсти, и, надо сказать, что эта «страсть поумничать» не только охватывает все слои населения любой страны, но и является «путеводной звездой», определяющей выбор жизненного пути того или иного человека.