Текст книги "Лайфхакер"

Автор книги: Эрнесто Дуган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Эрнесто Дуган

Лайфхакер 

Мы, псы бродячего племени, срываем ошейники.

Мы, псы бродячего племени, не целуем рук кормящего,

Мы, псы бродячего племени, едим свою пищу.

Мы, псы бродячего племени, отвергаем пределы.

Мы, псы бродячего племени, презираем цепи.

Мы, псы бродячего племени, сами красим мир.

Мы, псы бродячего племени, ненавидимы стадом.

Мы – псы бродячего племени, смотрим на цирк с холмов.

Мы, псы бродячего племени, проклинаемы пастухами.

Мы – псы бродячего племени, обвенчаны одиночеством.

Мы – псы бродячего племени.

Г.Б Остров

04.15.19

Ты давно идешь. Ноги отяжелели, ноет спина, ступни превратились в сплошной мозоль, а в душе не угасает огонёк веры в себя… Замерев на мгновение, ты глядишь вниз и восхищаешься своим упорством, уже не так болят ноги, не так ломит спину, не так горят обветренные, закаленные в холодных струях дождя щеки. Ноги едва двигаются, желания идти неумолимо гонит тебя вверх и вверх. Тебя подталкивает Вселенная, усмиряя бунт тела, и, наконец, ты, спотыкаясь, едва не на четвереньках делаешь последний шаг. Яркий свет на миг ослепляет тебя, чтобы потом подарить прозрение, свежие потоки воздуха пьянят. Ты слился собой, ты стал частью целого. Отныне ты выше мышиной возни, отныне Вечность это ты, а ты это Вечность и лишь в мыслях еще слышны отзвуки усталых шагов на долгом, но таком необходимом Пути.

09.14.13

Г.Б.Остров

Вместо пролога

Дорогой читатель, прежде чем ты начнешь читать мои записки, спешу тебя предостеречь, из-за них я поссорился с множеством друзей, родственники и вовсе отреклись от меня, для них стало зазорным общаться с подобным мерзавцем, как было замечено на последнем воскресном ужине. Кроме того, после попытки опубликовать записки у меня начались сложности на работе. Апофеозом моей травли со стороны инквизиции стало заточение в дом для душевнобольных, которому предшествовало нервное истощение после принудительного лечения в отделении экзорцизма центральной здравницы города. Экзорцисты всевозможными способами, описанными в литературе, пытались изгнать демонов, вселившихся в меня, добиваясь отказа от взглядов, изложенных в записках ну и, разумеется, покаяния. Их обряды едва не свели меня с ума.

Вопреки стараниям митрополита и его свиты, занимающей посты от провинциального попа до диакона одного из двенадцати диаконств города, я остался по эту сторону высокой стены, ограждающей мир мнимых здоровых от мира душевнобольных. Помогли мне в этом братья из заклейменного ересью братства калугеров. Уж не знаю, откуда братство берет деньги, но могуществом оно обладает приличным. Я даже склонен думать, они связаны с дегражданами, о которых мне однажды, мимоходом, намекнул главный герой моего повествования.

Едва моя книга усилиями калугеров оказалась на рынке, как вмиг разлетелась по рукам алчущих читателей. Вот уж не ожидал подобного успеха. Напрашивался второй тираж, а вместе с ним начинался новый виток моих мытарств.

В конце той памятной недели меня вызвали в местное отделении инквизиции. Служка в синей рясе с медным орденом на груди предупредил, что это не допрос, «ну да», – хмыкнул я про себя. В ходе разговора мне несколько раз намекнули о мерзости братства калугеров, чьи челны только по воле всевышнего топчут грешную землю. Затем, достав экземпляр моей книги из ящика массивного стола, инквизитор зачитал несколько выдержек и вежливо попросил прокомментировать написанное, я в свою очередь вежливо отказался, сославшись на то, что у нас же не допрос. Разговор длился не один час, в конце концов, меня поставили перед фактом либо депортация, либо исправительные работы на благо владычества. Вот какое милое название получила в наше время каторга. Нагромождение эвфемизмов – постоянный спутник проклятых слуг бумаг.

Понятное дело, я выбрал депортацию. Меня часто спрашивают, не тоскую ли я по родным землям. На что я отвечаю недоуменным, как можно тосковать по родным землям, находясь на них. Для меня родная земля – вся наша планета. Территориальная дифференциация человечества, с последующим внушением своей избранности, – это прекрасный способ держать стадо людей под контролем, временами стравливая друг с другом в угоду тех или иных интересов.

Кроме того, владычества– творения людей, а значит, сегодня есть, завтра нет. Понимая это, примасы владычеств мира проповедуют мнимую любовь к владычеству, ради которой и жизнь положить не страшно. Если же вы не идете на поводу пропаганды, отвергая навязываемое, вас клеймят еретиком и карают самыми суровыми мерами.

Шаткость владычеств прекрасно можно продемонстрировать на примере меня и моих родителей. Мы родились во времена иного владычества, которое по воле ветров перемен исчезло, навеки оставив после себя лишь богатое наследие во всех без исключения сферах жизни общества. Разумеется, люди тот час разделились на сторонников и противников былого владычества. Как бы там ни было, но спустя столько лет, мы все еще эксплуатируем изношенное наследие, в то время как многие аналоги захиревшей индустрии нынешнего владычества, увы, не по карману горделиво вскидывающим голову слепцам.

Так вот, пастве тогдашнего владычества, тоже ведь прививали землячество. И что в итоге? Куда девать ставшую неактуальной любовь? Вот как раз в такие моменты и просматривается абсурдность территориальной дифференциации людей, превращенных в прихожан генетически определенного владычества.

Резюмируя вышеизложенное, становится понятным насколько опасная вещь у вас в руках, что в любой момент, вас, поглощенных чтением, могут поймать с поличным клирики из отдела ереси при местном отделении инквизиции. И тогда участь вас ждет несладкая. Впрочем, зачем мне вас пугать, уверен, экземпляр в ваших руках, достался вам не так просто.

Мне остается пожелать вам гибкости взглядов, расставания с привязанностями, искренности перед собой и овладения искусством эквилибриста. Одиночный заплыв сложен, но что по сравнению с ним участь гребца на галере под аккомпанемент барабана иллюзий.

Глава первая

Трещина в оправе

В тот памятный год я закончил обучение в университете и решил жить отдельно от родителей. Подыскав себе, жилье по карману, я снял комнатушку в меблирашке недалеко от станции подземки самой старой линии в городе. Вопреки дешевизне воздушного транспорта метро по какой-то загадочной причине продолжало оставаться популярным среди горожан. Пожалуй, все дело в привычке нынешнего поколения.

Накануне моего переезда, всячески осуждаемого родителями, во владычестве начались теологические конфронтации. Тогдашний примас не угодил теневому союзу орденов и те, пуская в ход разные методы, мотивировали тысячи ослепленных умелой пропагандисткой пылью земляков, поднять бунт. Затеяв смуту, они всячески разжигали ее путем подкупов и новых обманов. Действующий правящий орден давно был у власти, часто реформировал устои владычества тем самым, снискав славу предвестников жесткой теократии.

Противостояние длилось месяцы. В центре городов отныне стало опасно гулять. Постепенно бунтовщики одержали верх и сожгли на костре, обвинив в ереси и сватовстве старого примаса с его свитой.

Последовало распределение победителями саквояжей полномочий и иерархическая чистка, разумеется все радикальные меры осуществлялись во имя небесного отца, благословляющего наше владычество, сумевшее доказать что оно достойный бастион на пути сил апокалипсиса. Даже от написания этих бредней меня мутит, а ведь они как удобрение ускоряют рост пафосных земляков из людей легко поддающихся действию моющих средств мировоззрений.

Превратив внушенные чувства в китч, такие люди становятся не только инструментом осуществления чужих замыслов, но и источником обогащения дельцов, зарабатывающих на очередном тренде.

Однажды в угловой комнате нашей меблирашки, где жила добродушная старушка, поселился угрюмый мужчина средних лет. Как мне позже стало известно, старушка на три месяца ухала к родственникам за границу, а временный жилец был своего рода сторожем старческой обители. Об этом я услышал из разговора соседей, облюбовавших лестничную клетку для перекура.

Комната незнакомца соседствовала с моей. Каждое утро я слышал мелодию будильника, будившую соседа аккурат за двадцать минут до семи утра. Из-за стенки доносился шум воды и приятная музыка, как правило, джаз или рок баллады. Бывало, после пробуждения мужчина смотрел мультфильмы прошлых лет.

Выходил он не позже половины восьмого. Если кто-то встречался ему в коридоре, он сдержано здоровался и тот час стремился выйти наружу, словно опасаясь или не приемля людей. Домой он возвращался позже всех жильцов нашего блока. Бывало, я его не видел днями, только слышал звуки за стеной.

Жил я один вечера коротал, как мог – игры, книги, фильмы, музыка.

Наше знакомство случилось при весьма забавных обстоятельствах. Я возвращался с праздничной вечеринки изрядно навеселе. Входная дверь превратилась в непреодолимую преграду, а поиски ключа в поиски сокровищ. Сосредоточившись на содержимом карманов, пытаясь держать в узде разбегающихся как табун мустангов мысли, я не услышал размеренных шагов за спиной. Вдруг чувствую, кто-то дышит в затылок винным амбре. Мысли ускорили бег, рисуя жуткие картины возможного исхода неожиданной встречи. Леденящая волна ужаса прокатилась по спине, я даже протрезвел. К двери потянулась рука в знакомом темно-коричневом, твидовом пальто. Ключ, зажатый облаченной в кожаную перчатку рукой, проник в замочную скважину всего лишь со второй попытки.

– С вашей дверью помочь? – Внятно осведомился сосед. Говорю, нет мол, там замок проще, дикция моя после испуга стала лучше, да и мысли яснее. Молча, кивнув, он запер входную дверь и привычным размеренным шагом направился в конец коридора, на пути уклоняясь от встречи с развешанным постельным бельем. Его реакция была достойна героя боевика. Резко остановившись возле соседской этажерки захламленной обувью, он поинтересовался:

– Может пивка?

– А почему нет ответил я, сейчас только вещи сброшу.

Комнатушка, временно облюбованная соседом, была самой маленькой в меблирашке. Большую ее часть занимал разложенный диван и компьютерный столик. В углу приютился холодильник, приходившийся прадедушкой современным аналогам. На холодильнике поколись электрочайник и мультиварка.

Зеленые, выцветшие обои, вздувшись, отставали от стен как чешуйки на теле змеи при линьке. Ярко светящую люстру, помнившую времена былого владычества, украшали всевозможные рукодельные подвески. Но больше всего меня впечатлила инсталляция из одежды на стене в виде двух летящих фигур а-ля картина «Влюбленный полет». Детская одежда крепилась к стене серебристыми гвоздиками с крупной шляпкой, под инсталляцией, располагалось зеркало, представляемое озером, которое парочка счастливых от присутствия друг друга людей должна непременно перелететь.

Над дверью висели рисунки акварелью, сделанные нетвердой детской рукой. Под компьютерным столом стояли пестрые коробочки, по периметру ковра располагались мягкие игрушки. В углу одной из полок, заставленных сувенирами, покоились песочные часы. На журнальном столике красовалась бутылка синего стекла, превращенная в вазу для сухостоя. На высоком, черном саббуфере приютилась бутылка от пива Михайкенен, до половины наполненная серебристыми монетами.

– Ты проходи, еще успеешь насмотреться,– кивнул сосед. – Держи – отменный чай, – он протянул мне термос. Я присел на диван и выпил чашку ароматного настоя. Букет чая напоминал симфонию ароматов дыма, меда и пряностей.

С шумом, отворив холодильник, он извлек на-гора пару банок светлого пива и необходимые для удачного тандема упаковки сухариков с разными вкусами. Откупорив банки, сосед спросил:

– Ну и чего сегодня решил переодеться в весёлого человека?

– Что? – Непонимающее переспросил я.

– Напился чего, говорю? – Ухмыльнувшись, повторил он и сделал первый глоток.

– Праздник, точнее он будет в воскресенье.

– Ага, – прищурился сосед, – все с тобой понятно, учитель значит.

– Он самый.

– Забавно, я тоже, когда-то работал в школе. – После этих слов его взгляд на время остекленел, уставившись на стену. Вернувшись к действительности, он отпил пива и сказал, – поздравляю,– коллега, – его крепкая ладонь сильно сажала мою.

– А вы, какой предмет преподавали? – Осведомился я.

– Не имеет значения, я проработал больше десяти лет в школе, это была любимая работа, – снова задумчиво уставившись на стенку, сказал он.

– А я всего четыре года работаю, мне нравится.

– Это хорошо, – снова приложившись к банке, сказал сосед, – значит вы – настоящий учитель. Знаете первый год самый важный, если не сбежите, значит, причалите к берегам школы надолго. Меня кстати Глебом зовут, Глебом Борисовичем.

– А меня Николаем. Столько месяцев соседствуем, а только сейчас познакомились.

– Ничего необычного, люди эгоистичны и корыстны, поэтому они сторонятся друг друга, пока не увидят выгоды в общении. Вот сегодня мне и вам слишком одиноко поэтому мы и сошлись, так что ничего необычного.

– А вы позвольте спросить, почему подвыпивший пришли?

– Я, ну отчасти бывший профессиональный праздник, а отчасти утомили меня люди излишне, утомили, а когда они меня утомляют, я начинаю их ненавидеть. Приступы мизантропии я лечу умеренными порциями спиртного, мне так легче.

– Я никогда вас не видел.

– Как говориться на бровях? – Хохотнул он, допивая банку пива.

– Да, – почему-то смутился я.

– Я тоже пережил эру жажды напиться и забыться, но в какой-то момент понял, что я слишком горд, чтобы позволять кому-то или чему-то управлять мной на все сто процентов, с тех пор пью ровно столько, чтобы поднять настроение прогнуть мир что называется, но не более. После пьянки превратиться в алкогольного зомби – верх неуважения к себе. Позвольте, я процитирую, – он достал телефон, пару раз коснулся экрана и прочитал: «Для ума, вдохновленного любовью к человечеству, является истинным наслаждением созерцать этих храбрецов, бродящих по улицам и пошатывающихся от избытка жизненных сил и горячительных напитков, особенно если мы вспомним, что следовать за ними и обмениваться с ними шутками доставляет дешевое и невинное развлечение подрастающего поколения». Так вот я не хочу, чтобы обо мне говорили тоже самое, к слову это был старина Диккенс. Так вот могу выпить много, но порциями, при этом остаться в ясном сознании и головой, могущей работать. Я, к слову, здесь ненадолго от силы месяца на два. Здесь живет подруга моей матери. Как только придёт мой заказ, я съеду. Про заказ даже не заикайся, это пока секрет, но не волнуйтесь, на праздник вас приглашу, поверьте, вы будете в восторге, – он откупорил вторую банку. Казалось, спиртное не властно над ним, он слегка замедленно говорил, взгляд стал масляным, но никаких признаков излишков алкоголя Глеб Борисович не подавал. Он хоть сейчас был готов вести дискуссию с видными философами мира, что в скором времени и продемонстрировал.

– А что это за инсталляции вас на стене? – Поинтересовался я.

– Это одежда моей дочери, одежда из которой она уже выросла.

– Понятно ответил я.

– Ничего тебе не понятно! – Банка в его руках с хрустом смялась, выплескивая содержимое на стол. Помолчав несколько секунд, он произнес:

– Глянь на дверь, видишь там магниты с динозаврами, мы с дочерью три недели собирали разными путями. А вот смотри, – он открыл деревянную шкатулку, наполненную резиновыми фигурками, – вот тут боле двадцати фигурок мы тоже все собрали. Я должен был сегодня с ней увидеться, но она простудилась, надеюсь к следующей неделе малышка поправиться, и мы снова будем путешествовать по городу.

– А почему вы не можете к ней больной съездить? – Взгляд соседа буквально метал искры, как оборванный кабель высоко напряжения.

– Я не могу ее видеть, когда она болеет, – с рекордным спокойствием ответил он.

– Понятно, – снова сказал я и откупорил вторую банку. – И тут я заметил, что я тоже не шибко-то хмелею, быть может, дело было что-то в чае, который мы выпили.

Пока мы молчали, Глеб Борисович изучал надписи на банке, затем заявив:

– Как всегда, плотность пива не соответствует действительности. Вкус, как у воды, а они пишут двенадцать. Впрочем, обман повсюду. Человек, обман и выгода нераздельны как солнце свет и тепло.

– Вы считаете, человек всегда обманывает?

– Не всегда, он порой жаждет быть обманутым. Жажда обмана жажда быть обманутым, корысть стремление к смерти и удовольствию вот, пожалуй, основные мотиваторы жизни человека. Впрочем, корысть и жажду обмана можно свести к тому самому стремлению к удовольствию. Вот гляньте на последние события во владычестве. Пособники нового ордена пошли на баррикады свергли примаса со всей его свитой, пролили море крови, погибших сторонников тут же канонизировали, тем самым положив начало пафосу, приправившему блюдо абсурдности. Нашлась куча клиентов с успехом и даже удовольствием поглощавшая это удивительное по мерзости и отвратности блюдо. А что в итоге то? За что боролись? Ужель настало царство небесного отца на Земле, как фактически всем обещали? А ни черта подобного! Чего собственно и следовало ожидать, толпа снова съела умело приготовленный и приправленный кусок застарелого дерьма, лишь поначалу казавшимся шедевром кулинарии и концом надоевшей стряпни предшественников.

Ведь новый орден приходил к власти, исповедуя взгляды финансовой сдержанности, дабы попы всех рангов не пухли, как блохи, высасывая последние соки из паствы в рамках целого владычества и его территориальных делений от диаконств до епархий. – Заметьте эти речи, произносил человек, который в лучшем случае должен был разварить о том, кто кого здесь уважает.

– А в итоге после того как муть осела, все вернулось на круги своя только сменился цвет кошельков и ряс высшей иерархии владычества. Еще в самом начале массовой смуты, только грозящей перерасти в вакханалию, я и мои соратники говорили, что никто ничего такими методами не добьётся, что ослепленная толпа это самые ослы на спинах которых въедут в святой город мнимые цари. Как нас только ни называли, мечущие взглядами молнии болваны и отщепенцами и уродами и виновниками смертей во время конфронтации и даже унылым говном, всегда плывущим по течению.

Время великий лекарь, великий судья и великий убийца показало нам исход разложенного годы назад пасьянса. Сторонники былых реформ загнаны в угол, а взобравшаяся на вершины иерархии свита недавно испеченного примаса творят кровавый произвол, снова-таки сдабривая его потребными количествами необходимых пряностей мировоззрений. И уж поверьте, жаждущих вкусить пряную баланду из алюминиевой, измятой миски, покрытой микронным слоем позолоты хоть отбавляй. Когда ни будь их всех стошнит и они попросту захлебнуться в реках блевотины, сметающей абсурдные конструкции карточных домиков на своем пути.

Так было есть и будет, ордена отстаивают, свои интересны, а умирает паства. Теократическая бойня всегда была выгодна служителям орденов, а фанатикам всегда можно внушить, что владычество в опасности и что только они смогут спасти его от гибели. Еще бы не будет владычества, не будет иерархической верхушки в том виде, в котором она сейчас и есть вот, и получается, борясь за монополию власти, они проецируют ее на безопасность владычества.

Я некоторое время не мог собраться с мыслями после вылитого на меня откровения. Чтобы хоть как то разогнать тишину я поинтересовался:

– А кем вы сейчас работаете?

– То тем, то тем, – расплывчато ответил Глеб Борисович. – Все равно для вас это не важно. Это был всего лишь вопрос вежливости, всего лишь вопрос растерявшегося человека. Сейчас это не главное. В данный момент для вас главное – ваша растерянность, причина которой вовсе не в спиртном.

Люди рабы на галере, истинные хозяева которой сокрыты в тумане неведения. Избираемые надсмотрщики – всего лишь актеры. Каждый надсмотрщик приходит к власти, таща за собой интересы теневых владык, как лошадь тяжеловоз перегруженную телегу.

Разумеется, любой примас рассказывает, как он любит и ценит свою паству, но самом деле мы понимаем паства это всего лишь инструмент деяний его хозяев. Кстати Николай, а что вы думаете о своей работе?

– Ну не знаю, детей я люблю, а остальное.

– А остальные мишура, – закончил он за меня. – Остальное это пиршество абсурда. Самое забавное, что абсурд держится на слепо поклоняющихся ему людях. Всегда найдется тот, кого тошнит от абсурда и тот, кто станет его верным апологетом. Ведь вы посмотрите на работу любых учреждений особенно владыческой важности. Какие там люди серьезные ну просто жрецы бога серьезности. Они с важным видом расхаживают по кабинету, а речь их давным-давно потеряла живость, их речь мертва, они говорят мертвыми фразами, они превратились в телесное олицетворение документов. Для них есть только одна правда-истина – документы, по части проверки их подлинности и правильности оформления они собаку съели.

Стоит вам, цитируя писание ошибиться в слове или предлоге, вас тут же обвинят в нерадивом подходе к работе и заставят написать оправдательную грамоту, можно подумать с вас убудет, что вы написали требуемую писульку. Очевидно, они, читая этот документ, испытывают некое подобие оргазма. Стоит человеку занять административную должность как он начинает умирать, в нем отмирает все человеческое, он становится машиной, рабом чернил. А ведь есть люди, слепо плывущие по реке абсурда. Их большинство. Заражаясь абсурдом, они тот час полагают, что это их мнение и начинают бить себя пяткой в грудь, доказывая, что это их и только и мнение. Им не дано понять, их мнения не существует, есть копирка чужого мнения. Когда человека спрашиваешь: «это твое мнение?» он, традиционно, отвечает «нет, но я с ним полностью согласен». Большинство людских мыслей – это кредит чужих взглядов. Но этот кредит выплачивается глупыми или даже роковыми поступками, творимыми ради призрачных идей, принятых за собственные взгляды. Люди, совершают несусветные глупости, свергают примасов, уничтожают целые паствы, сами идут на смерть. Вот скажите, какие идеи заслуживают самопожертвования?

В ответ я пожал плечами. В голове шумело, мир казался добрым и отзывчивым.

– Мысли человека роятся в голове, – продолжал Глеб Борисович. – Голова – часть тела, а значит мысли, идеи и взгляды имеют значения до тех пор, пока вы живы. Если вы умрете, всем будет плевать на ваши взгляды, разумеется, вам, может, поставят памятник, учредят премию имени вас, но все это так пускать пыль в глаза.

Человек кичится своими взглядами исключительно пока жив, как только сердце споткнется в груди, как только легкие перестанут ласкать себя воздухом, мысли умрут, умрут навсегда. Спрашивается, какого черта жертвовать собой ради идей?

– Ради людей, ради будущих поколений, – сказал я.

– Не смешите меня, нам наплевать на остальных, мы по своей природе эгоцентричны. А все эти крики о человеколюбии и спасении окружающей среды еще одна песчаная буря. Мы всегда ищем себе наилучшее из возможного. Когда вы не покупаете булку, потому что она вам на не нравится, вас же не заботит, что те, кто ее испек лишиться прибыли. – Я кивнул. – Нам на всех наплевать кроме себя! Повысив тон, сказал Глеб Борисович, поставив банку на стол, – хотя во имя себя мы в тоже время поклоняемся смерти, но об этом потом.

– Погодите, а как же жертвы теологических противостояний?

– Я вас умоляю, люди устают от кровопролития, нервная система не выдерживает, дома им не видать как своих ушей по доброй воле вот и идут они на самоубийство. Этот вид членовредительства для них самый оптимальный на иной не хватает смелости. Самоубийца вовсе не трус, как нам внушают повсюду, но об этом тоже попозже, если конечно вы ещё захотите поболтать.

Идти ради победы на жертвы, это звучит похлеще дважды два равно пять. Мертвому победа не нужна, и почему потенциальный мертвец должен думать о живых, чего ради они должны жить припеваючи ценой его пожертвования? Нет, мой дорогой, это исключительно самоубийство. Выгода, как я уже говорил один из основных мотиваторов наших поступков. Мы ничего не делаем без нее.

– Не может быть, а как же пожертвование, любовь, а как же дружба? Вы что хотите сказать, не бывает дружбы, дружба – это святое.

– Николай, перестаньте говорить чужими фразами, ваш мозг сейчас как пресс-форма для готовой продукции. Скажите мне поборник святости дружбы, у вас есть друзья, которые благополучно отошли в прошлое по той или иной причине?

Есть, но это связано.

– С тем что вам или им с вами стало неинтересно, невыгодно если хотите. Приучайтесь быть честными пред собой. Не обманывайте самого близкого себе человека. Любые отношения между людьми смертны как и они сами. А кровью в живых отношениях служить выгода и удовольствие. И не нужно думать, что вы поняли это, этого мало, вам нужно это осознать, а осознание приходит со временем, когда та или иная мудрость пускает в вас корни.

– Я подумаю, – сказал я.

– И правильно сделаете. Ну, продолжим. Подаяние нищему делаются тоже выгоды ради, объективно оцените мысли и где-то в глубине души вы почувствуете удовлетворение, еще бы, вы горды собой, вы помогли нищему благодаря вам он сегодня поест снова-таки выгода. А дружба, дружба умирает там, где заканчивается корысть, простите что повторяюсь, – это все пиво, – усмехнулся он, допив банку.

– Элементарно, по какой-то причине вам человек стал неприятен и все дружбе конец, а дальше вы начинаете сам обманываться, мол, нам не по пути мы разошлись во взглядах. Все гораздо проще, вы просто престали получать ссуду выгоды от общения с этим человеком. Я гуляю, вкусно кушаю, выпиваю, влюбляюсь лишь потому, что это все приносит мне удовольствие, а значит выгоду. Лень это тоже удовольствие только от безделья. Выгода повсюду, как ни крути. Это вездесущая, пронырливая тварь.

Работа из-за денег, работа в радость – все удовольствие, все выгода. Мы зациклены на се6е, замкнуты как контур проводника при абсолютном нуле, а абсолютный ноль это наше наплевательское отношение к людям.

Человек запутался в паутине шаблонов иллюзий абсурда по вине эгоистичных устремлений и барахтается всю жизнь как муха в лапах паука, внушая себе, что жизнь прекрасна. Позволь, на этом мы перервемся, продолжим в другой раз, я дико устал, а мне завтра рано вставать. – Неожиданно как магма вулкана, столкнувшаяся с водой, Глеб Борисовичи остыл, сказав последние слова совершенно спокойно. Я не возражал, мы пожелали друг другу спокойной ночи и одновременно не сговариваясь, швырнули, пусты банки в урну, столкнувшись, они со звонном разлетелись в разные стороны.

– Не волнуйтесь, я уберу. – Успокоил меня мой новый знакомый. Пожав ему руку, я ушел к себе.

Радует, что я таки додумался включить диктофон в телефоне и записать речи соседа иначе бы я не смог воспроизвести это на бумаге. Поэтому большая часть наших разговоров будет выглядеть как монологи – точная копия записей на диктофоне. Свои реплики и возражения я чаще всего буду опускать, они будут лишь загромождать повествование.

Захлопнув дверь комнаты, я сбросил одежду и попытался уснуть, стоит или говорить, что сон нашел ко мне дорогу ближе к рассвету. Галоп распоясавшихся мыслей не подпускал Морфея к бастионам захмелевшего сознания.

Глава вторая

Повсюду пряности

Наша вторая встреча с Глебом Борисовичем случилась спустя тринадцать дней. Все это время я его не только не видел, но и не слышал за стеной. Встретились мы на детской площадке, раскинувшейся напротив входа в подъезд нашего дома.

– Давненько вас не видно было, – вместо приветствия сказал я.

– Были кое-какие дела, – улыбчиво ответил он, а затем подошел к качелям, присел на нее и стал раскачиваться, беззаботно болтая ногами. – Присаживайтесь, – указал он на соседние качели. – Уверен, вы ждали этой встречи.

– Ведь вы так неожиданно прервали разговор.

– Еще бы, ведь мы подошли к описанию жизни как таковой, пытаясь дать ей оценку.

– Судя по вашим словам, оценка жизни в вашей интерпретации и так понятна, – сказал я, сильнее оттолкнувшись от истоптанной детскими ножками земли площадки.

– Ну, ну, весьма любопытно услышать ваши выводы, – Глеб Борисович вынул из кармана упаковку освежающих драже и забросил пару штук в рот.

– Ну, если опираться на сказанное вами в прошлый раз, то выходит во вселенной, работающей по законам, выведенным из вашего опыта жизнь есть ничто иное, как дерьмо.

Глеб Борисович стал хохотать, доверив себя стихии смеха подобно, капитану корабля, попавшего в шторм. Он хохотал искренне как ребенок. Вернув себе серьезный вид, мой собеседник смахнул выступившие от смеха слезы и протянул мне драже со словами:

– Скушайте, вы свои последние слова изрядно приправили пряностями эвфемизмов и этической белиберды. Ведь вы всего лишь хотели сказать «по вашему мнению, жизнь дерьмо». Но постыдились и добавили в искреннюю оценку услышанного кучу словесного хлама, что только еще раз подтверждает мои вводы, пряности в нашей жизни повсюду. Человек обожает строить нагромождения слов, маскируя искреннюю оценку, обманывая даже себя. Увы, человек не желает быть искренним пред собой, и он начинает строить вокруг прямых, искренних выражений, являющих мнимую опасность для его раздутого эго, защитный кокон эвфемизмов как укрытие вокруг источника сильной радиации. Эти слова нужны больше для хищного самолюбия и эгоцентризма человека. Он словно бы оправдывает свой вывод, доказывая себе, что он прав, что еще один хищник, часто терзающий его душу неожиданно не проснется. Наша душа как кусок мяса, лежащий между клеток с запертыми хищниками. Сложность в том, что замки на клетках хлипкие и могут быть в любое время отперты.

Совесть, самомнение, самобичевание, гордыня, стремление к выгоде вот далеко не полный перечень хищников, любящих лакомится душой. Открывая дверцу очередной клетки, человек начинает страдать, при этом старательно жалея себя мученика. Увы, люди редко бывают, счастливы, счастье подобно кристаллу драгоценного камня у него нет смысла, ты просто его созерцаешь, и когда тебя спросят, что с тобой или почему счастлив, ты, пребывая в состоянии истинного счастья, ответишь, не знаю и продолжишь улыбаться как малыш в колыбели. Вот это настоящее счастье во всех остальных случаях, когда вы пытаетесь описать счастье примитивными словами, вы в очередной раз строите новое вербальное укрытие, вы снова пытаетесь убедить себя. В данном случае в том, что вы все-таки, черт возьми, счастливы. У счастья нет условий, нет подходящей атмосферы, кристальное счастье можно испытать даже в туалете. Заметьте, я не сказал, извините в туалете, а ведь люди делают так сплошь и рядом. Словно туалет и все, что мы там делаем, позорит нашу природу. Человек смущается своего тела, поэтому секс признан пошлым да что там секс все, что мы скрываем в трусах, полагается непригодным для светских бесед. Уверяю вас, расти пенис на лбу, никто бы не считал его пошлым и все бы говорили о нем как говорят спокойно о глазах носе и прочем. А вот если тот же нос рос бы на месте пениса, он тут же стал бы, предметом ругательств на него бы посылали, им бы описывали категорическое несогласие.