Текст книги "Марк Аврелий и конец античного мира"

Автор книги: Эрнест Жозеф Ренан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

В виду мира низшего, он мечтает о мире совершенном, истинном мире, Божьем мире, основанном на учении мудрейших, Пифагора, Платона, Иисуса, где бы господствовало равенство и, стало быть, общность всех вещей. Его ошибкой было думать, что такой мир возможен в действительности. Сбитый с толку "Республикой" Платона, которой он поверил серьезно, он дошел до самых плачевных софизмов, и хотя, без сомнения, следует отбросить многое из ходячих клевет о пирах, во время которых тушились огни и пирующие предавались гнусностям свального греха, трудно не допустить, что в этом направлении совершались странные безрассудства. Некто Марселлина, явившаяся в Рим при Аниките, покланялась изображениям Иисуса Христа, Пифагора, Платона и Аристотеля и воздавала им культ. Продик и его ученики, называвшиеся также адамитами, задумали воскресить блаженства земного рая обрядностями, весьма далекими от первобытной невинности. Их церковь называлось раем; ее отапливали, и они там были нагими. При этом, они называли себя воздержанными и уверяли, что живут в совершенном девстве. Во имя права как бы естественного и божественнаго, все эти секты, продикианцы, энтихиты, адамиты отрицали значение установленных законов, называя их произвольными правилами и мнимыми законами.

Многочисленные обращения язычников способствовали этого рода скандалам. Вступали в церковь, привлеченные известным благоуханием нравственной чистоты; но святыми вследствие этого не становились. Довольно талантливый живописец, по имени Гермоген, принял таким образом христианство, не отказываясь от свободы кисти и любви к женщинам, ни от воспоминаний о греческой философии, которую он сливал, как умел, с христианским вероучением. Он предполагал первобытное вещество, служащее основанием всему сотворенному Богом и составляющее причину всех недостатков, присущих всему создавному. Ему приписали разные странности, и ригористы, в роде Тертуллиана, отнеслись к нему с крайней грубостью. Все ереси, о которых мы говорили, были эллинскими и имели основанием греческую философию. Напротив, Маркос, ученики которого назывались маркозианцами, вышел из школы Василида. Формулы о четверице (tetrade), которая, по его уверению, ему открыла божественная жена, и именно сама Сигея, были бы безвредны, если бы он к ним не прибавил магий, фокусов чудотворства, волшебных напитков, преступных уловок для соблазна женщин. Он выдумал особые таинства, обряды, помазания и в особенности собственную свою обедню, которая могла быть довольно величественна, хотя соединялась с фокусами в роде чуда св. Януария. Он уверял, что силой известной формулы действительно превращает в чаше воду в кровь. Он окрашивал воду в красный цвет посредством порошка. Освящение совершалось женщиной над малой чашей; затем он выливал воду из малой чаши в большую, которую держал сам, произнося следующия слова: "Благодать бесконечная и неизъяснимая, ранее всего сущего пребывающая, да наполнит внутреннее существо твое и приумножит в тебе свой гнозис, роняя зерно горчичное в землю добрую". Тогда жидкость возрастала в объеме, конечно, силою какой-нибудь химической реакции, и шла через край большой чаши. Бедная женщина поражалась до крайности, и все были восхищены. Церковь Маркоса была не только гнездом обмана. Она считалась также школой разврата и тайных мерзостей. Быть может, такую недобрую ее славу преувеличили, потому что в маркозианском культе женщины священствовали, совершали Евхаристию. Говорят, что несколько христианских дам допустили соблазнить себя; они подчинялись руководительству софиста и отступались от него не иначе, как в горьких слезах. Маркос льстил их тщеславию, говорил с ними в духе сомнительного мистицизма, превозмогал их робость, учил их пророчествовать, пользовался ими; потом, истомленные, разоренные; оне возвращались к церкви, исповедывали свой грех и посвящали себя покаянию, оплакивая со стенаниями постигшее их несчастие. Маркозианская зараза свирепствовала преимущественно в азиатских церквях. Установившиеся между Азией и Лионом деятельные сношения привели этого опасного человека на берега Роны. Мы увидим, что он там одурачил многих; с его появлением разыграются в этой церкви святых страшные скандалы.

По некоторым рассказам, Коларбаз близко подходил к Маркосу; но сомневаются, действительно ли существовало такое лицо. Имя производят от Kolarba или Qol arba, семитического выражения маркозианской троицы. Тайна этих странных загадок, вероятно, навсегда останется нам неизвестной.

Глава 8. Восточный синкретизм. – Офиты. – Будущее возникновение манихейства

Мы бы вышли из своей рамки, если бы занялись историей этих бредней в III веке. В мире греко-латинском, гностицизм был модой, и потому, как мода, исчез довольно быстро. На Востоке, дело пошло иначе. Там гностицизм воспринял новую жизнь, гораздо более блистательную и захватывающую, чем первая, благодаря эклектизму Бардезана – гораздо более прочную, – благодаря манихейству. Уже со II века, александрийские антитакты объявились настоящими дуалистами, приписывающими происхождение добра и зла двум разным богам. Манихейство пойдет дальше; триста пятьдесят лет ранее Магомета гений Персии уже осуществляет то, что гораздо могучее осуществит гений Аравии, религию, стремящуюся сделаться всемирной и заменить создание Иисуса, как несовершенное или испорченное его учениками.

Безграничное смешение идей, господствовавшее на Востоке, привело к самому странному общему синкретизму. Маленькие мистические секты Египта, Сирии, Фригии, Вавилонии, ссылаясь на внешния черты сходства, посягали на присоединение к церкви и иногда были принимаемы. Все регалгии древности, казалось, воскресли, чтобы устремиться навстречу Иисусу, и признать его своим сторонником. Космогонии Ассирии, Финикии, Египта, учения о таинствах Адониса, Осириса, Изиды, великой Фригийской богини вторгались в церковь и продолжали то, что можно назвать восточной, едва христианской, ветвью гностицизма. To Иегова, Бог евреев отожествлялся с ассиро-финикийским демиургом Ialdebaotb, "сыном хаоса", то вызывался из забвения древний ассирийский IАW, представляющий такие странные признаки родства с Иеговою и его так сближали с его почти одноименником, что нелегко отличить призрак от действительности..

Столь многочисленные в древнем мире секты змеепоклонников были особенно падки на эти нелепые сближения. Под именем нахасианцев или офитов сплотились несколько язычников, поклонников змия, которым вдруг захотелось назваться христианами. Кажется, что эта странная церковь возникла в Ассирии; но Египет, Фригия, Финикия, орфические таинства внесли в нее свою долю. Подобно Александру из Абонотика, превознесшего своего бога-змия Гликона, офиты имели прирученных змей (агафодемонов), которых содержали в клетках; когда наставало время совершения таинства, они отворяли дверцы и звали маленького божка. Змея выползала, взбиралась на стол, где были хлебы, и обвивалась вокруг. Тогда евхаристия казалась сектантам совершеннейпшм таинством. Они преломляли хлеб, раздавали его, поклонялись агафодемону и возносили через него, как говорилось, хвалебный гимн небесному отцу. Иногда они отожествляли своего зверька с Христом или с змием, который открыл людям науку добра и зла.

Теории офитов относительно Адамаса, признаваемаго эоном, и относительно яйца мира напоминают космогонии Филона Библосского и символы, общие всем таинствам Востока. Их обряды походили гораздо более на таинства великой фригийской богини, чем на чистые собрания верующих в Иисуса. Всего страннее то, что у них была своя христианская литература, свои Евангелия, свои апокрифические предания, относимые к Иакову. Они употребляли, главные образом, Евангелие египтян и Евангелие от Фомы. Их христология была также, что и у всех гностиков, Иисус Христос состоял, по их учению, из двух лиц, Иисуса и Христа. Иисус, сын Марии, самый праведный, самый мудрый и самый чистый из людей, который был распят – Христос, небесный эон. снизошедший и соединившийся с Иисусом, покинул его перед Страстями и прислал с небес силу, которая воскресила Иисуса с духовным телом, в котором он прожил восемнадцать месяцев, научая высшим истинам небольшое число учеников.

На этих заброшенных окраинных пустырях христианства являлись спутанными самые разнообразные догматы. Терпимость и прозелитизм гностиков отворяли так широко двери церкви, что все в них проходило. Религии, не имевшие ничего общего с христианством, вавилонские культы, быть может, отпрыски буддизма, были зарегистрированы и занумерованы ересиологами, как христианские секты. Таковы были баптисты или сабияне, впоследствии названные мендаитами, ператы, сторонники космогонии частью финикийской, частью ассирийокой, настоящей галиматии, более достойной Библоса, Мабуга или Вавилона, чем церкви Христовой, – и в особенности сифиты, секта в действительности ассирийская, которая процветала также в Египте. Простой игрой слов ее связали с патриархом Сифом, мнимым отцом обширной литературы, иногда отожествляемым с самим Иисусом Христом. Сифиты производъно связывали орфизм, неофиникизм, древние семитические космогонии и все это находили в Библии. Они говорили, что родословная книги Бытия заключает в себе проявления высшей мудрости, которые низменные умы свели к простому семейному преданию.

Около того же времени, некий Юстин превратил иудаизм в мифологию, в которой не предоставил Иисусу почти никакой роли. Пылкие воображения, питавшиеся бесконечными космогониями и внезапно сведенные на строгий режим еврейской и евангельской литературы, не могли удовольствоваться такой простотой. Они раздували, если смею так выразиться, исторические, легендарные или эвгемеристские повествования Библии, чтобы их приблизить к духу греческих и восточных сказок, к которым они привыкли.

Таким образом, мы видим, что весь мифологический мир Греции и Востока старался тайно вкрасться в религию Иисуса. Разумнейшие люди греко-восточного мира, конечно, чувствовали, что один и тот же дух живит все религии, созданные человечеством. Начинали знакомиться с буддизмом, и хотя еще далеки были от того времени, когда жизнь Будды стала жизнью христианского святого, но о нем упоминалось не иначе, как с уважением. Вавилонское манихейство, которое является в III веке продолжением гностицизма, было в значительной степени проникнуто буддизмом. Но попытка ввести всю эту пантеистскую мифологию в рамки семитического вероучения заранее обречена была на неудачу. Еврей Филон, послания к колоссаям и эфесянам, псевдоиоаннитская литература дошли в этом направлении до крайних пределов. Выдавая себя за христиан, гностики извращали прямой смысл всех слов. Сущность сделанного Иисусом – улучшение сердца. А эти пустые измышления содержали в себе все, что угодно, кроме здравого смысла и доброй нравственности. Если даже признать клеветой рассказы об их свальном грехе и развратных привычках, нет сомнения, что все секты, о которых мы говорили, отличались дурной склонностью к нравственному безразличию, опасному квиетизму и отсутствию великодушия, вследствие которого они проповедывали ненужность мученичества. Их упорный докетизм, их учение о принадлежности двух Заветов двум различным богам, их противодействие браку, их отрицание воскресения и суда также закрывали перед ними двери церкви, где правилом вождей всегда было соблюдение известной меры и противодейотвие крайностям. Церковная дисциплина, в лице епископов, была скалой, о которую разбились все эти беспорядочные попытки.

Дальнейшие подробности о подобных сектах могли бы внушить мысль, что им придается больше значения, чем они сами себе придавали. Что такое были фибиониты, барбелониты или борборианцы, стратиотики или военные, левитики, коддианцы? Отцы церкви, вполне единодушно, относятся, ко всем этим сектам с насмешками, которые они, без сомнения, заслуживали, и ненавистью, быть может, незаслуженной. Во всем этом было больше шарлатанства, чем злого умысла. Гностики низшего разбора, с их перетолкованными еврейскими словами, магическими формулами и, позднее, амулетами и абраксами, конечно, были достойны одного презрения. Но это презрение не должно отражатъся на великих людях, которые в могучем усыпляющем действии гностицизма искали отдыха или хотя бы забвения своей мысли. Валентин был по своему человек гениальный. Карпократ и его сын Епифан были блестящие писатели, зараженные утопическими мечтами и парадоксами, но порой изумляющие глубиною мысли. В деле распространения христианства гностицизм играл большую роль. Он часто был переходной ступенъю от язычества к христианству. Новообращенные этим путем почти всегда становились правоверными; в язычество они никогда не возвращались.

В Египте более, чем где-либо, сохранились неизгладимые следы зтих странных культов. Египет не знал иудео-христианства, и весьма достоин внимания факт различия между коптской литературой и прочими христианскими литературами Востока. Большая часть иудео-христианских сочинений встречаются на языках: сирийском, арабском, эфиопском, армянском, а за коптскими книгами усматривается лишь гностическая основа и ничего больше. Таким образом, Египет перешел непосредственно от языческого иллюминизма к иллюминизму христианскому. Александрия уверовала почти исключительно через гностиков. Климента Александрийского можно назвать смягченным гностиком; он цитирует Гераклеона с уважением, как ученого, авторитетного во многих отношениях; слово гностик он употребляет в хорошем смысле, как равнозначащее е словом христианин; во всяком случае, он далеко не имел к новым идеям ненависти Иринея, Тертуллиана и автора Philosophumena. Можно сказать, что Климент Александрийский и Ориген ввели в христианскую науку то, что было приемлемо в слишком смелой попытке Гераклеона и Василида. Как ближайший участник во всем умственном движении Александрии, гнозис имел решающее влияние на то направление, какое в III веке получила умозрительная философия, в этом городе, сделавшемея тогда средоточием человеческой мысли. Последствием этих безконечных споров было возникновение своего рода христианской академии, настоящей школы духовной литературы и толкования, которую вскоре прославят Пантен, Климент, Ориген. С каждым днем Александрия становится все более и более столицей христианского богословия.

Столь же значительное влияние имел гнозис и на языческую школу в Александрии. Аммоний Саккас, родившийся от христианских родителей и его ученик Плотин совершенно им проникнуты. Наиболее нросвещенные умы, как например Нумений Апамейский, этим путем знакомились с еврейскими и христианскими учениями, до тех пор столь мало знакомыми языческому миру. Александрийская философия в III, IV и V веке пропитана тем, что можно назвать духом гностицизма, и она же завещает арабской философии начало мистицизма, которое той будет развито. Тому же влиянию подвергнется и иудаизм. Каббала не что иное, как гностицизм евреев. Зефироты те же Валентиновы "совершенства". Создать себе мифологию единобожие может не иначе, как путем одушевления отвлеченностей, которые оно выстраивает обыкновенно в качестве свойств вокруг престола Всевышнего.

Мир, утомленный пережившим самого себя многобожием, требовал от Востока, и в особенности от Иудеи, божественных имен менее опошленных, чем имена обычной мифологии. Восточные имена были торжественнее греческих, и их религиозному превосходству давали странное объяснение; а именно, что так как жители Востока ранее, нежели греки, взывали к божеству, то имена восточного богословия, лучше нежели греческие, соответствовали природе богов и более им нравились. Имена Авраама, Исаака, Иакова, Соломона считались в Египте могущественнейшими талисманами. Люди были обвешаны амулетами, отвечавшими этому сумасбродному синкретизму. Слова: IAW, AДWNAI, CABAWO, SЛWAI и еврейские изречения, написанные греческими буквами, изображались там рядом с египетскими символами и священным АВРАСАO, равным числу 365. Все это гораздо ближе к иудео-язычеству, чем к христианству, и так как гностицизм представляет в христианстве ненависть к Иегове, доведенную до богохульства, то совершенно неправильно связывать с гностицизмом эти памятники скудоумия. Они были выражением общего направления, принятого суеверием того времени, и мы полагаем, что в эпоху, до которой мы дошли, христиане всех сект оставались равнодушными к этим маленьким талисманам. Лишь со времени массового обращения язычников в IV и V веке, амулеты проникают в церковь, и на них начинают изображать слова и символы безусловно хрястианские.

Таким образом, не признав услуг, оказанных ей этими недисциплинированными сектами, правоверная церковь проявила неблагодарноcть. По части догматов, они вызвали только реакцию, но их роль была чрезвычайно значительна в христианской литературе и в литургических установлениях. Предавая анафеме, люди почти всегда многое заимствуют. Первобытное христианство, еще совсем еврейское, было слишком просто; и именно гностики сделали из него религию. Таинства, в значительной части, были их созданием. Их помазания, в особенности на смертном одре болящих, производили большое впечатление. Священное миро, миропомазание (первоначально нераздельная часть крещения), присвоение чудодейственной силы крестному знамению и некоторые другие элементы христианской мистики идут от них. Как партия молодая и деятельная, гностики много писали и смело пускались в апокрифы. Их книги, сначала отвергаемые, постепенно проникали в правоверную семью. Церковь вскоре признавала то, что сначала было проклято. Множество верований, праздников, символов гностического происхождения сделались таким образом верованиями, праздниками и символами католическими. Мария, матерь Иисусова, в особенности, на которую правоверная церковь очень мало обращала внимания, обязана была этим новаторам первоначальным развитием своей почти божественной роли. Апокрифические Евангелия, по крайней мере на добрую половину, составлены гностиками. Между тем апокрифические Евангелия были источником очень многих праздников и дали нам любимейшие сюжеты христианского искусства. Первые христианские изображения, первые портреты Христа пошли от гностиков. Строго правоверная церковь преследовала бы иконы, если бы в нее не проникла ересь, или, точнее, не потребовала от нее, в виду конкуренции, многих уступок языческим слабостям.

Переходя поочередно от гения к безумию, гностицизм не додускает абсолютного о себе суждения. В нём сходятся Гегель, Свбденборгь, Шеллинг и Калиостро. Кажущееся легкомысдие некоторых его теорий не должно нас отталкивать. Всякий закон, который не является чистым выражением положительной науки, подвержен прихотям моды. Иная формула Гегеля, бывшая в свое время выражением самого возвышенного миросозерцания, теперь вызывает улыбку. Иная фраза, в которой нам мнится выражение мирового итога, покажется со временем пустой и пресной. Ко всем, потерпевшим крушение в океане безконечного, необходимо снисхождение. Здравый смысл, который кажется на первый взгляд несогласимым с химерами гностиков, не отсутствовал у них в той степени, как бы можно подумать. Они не ополчались против гражданского общества, не искали мученичества и ненавидели избыток усердия. Как все виды религий, гностицизм улучшал, утешал, растрогивал души. Вот в каких выражениях Валентинианская эпитафия, найденная на Via Latina, пытается измерить бездну смерти:

"Пожелав увидеть свет Отца, подруга моей крови, моего ложа, о моя чистая, благоухающая от святой купели нетленной и чистой мерой Христа, ты поспешила лицезреть божественные лики эонов, великого Ангела великого совета, истинного Сына, спеша опочить на брачном ложе, на отчем ложе эонов.

Эта умершая не разделила общей участи смертных. Она умерла, но она жива и действительно видит непомеркающий свет. В глазах живых, она живая; настоящие мертвецы те, которые ее считают мертвой. Земля, что означает изумление твое перед этим новым видом отшедших? Что означает твой страх"?

Глава 9. Продолжение маркионизма. – Апеллес

Превосходный для личного утешения и исправления, гностицизм был очень слаб для церкви. Он не мог создать ни пресвитсротва, ни епископства. Столь безпорядочные мысля производили только совещания пререкающихся. Одному Маркиону удалось воздвигнуть сплоченное здание на этой зыбкой почве. Существовала крепко организованная маркионитская церковь. Нет сомнения, что в ней был какой-нибудь важный недостаток, вследствие которого она была отринута от церкви Христовой. He без причины, конечно, все основатели иерархии сходятся в общем чувстве отвращения к Маркиону. Метафизика не в такой степени господствовала в этого рода умах, чтобы в этом могла быть с их стороны одна богословская ненависть. Но время – праведный судья; маркионизм оказался живуч. Подобно арианству, он был одним из крупных подразделений христианства, а не причудливым и мимолетным метеором, как столько других сект.

Оставаясь верным нескольким принципам, составлявшим для него сущность христианства, Маркион не раз менял свои богословские взгляды. По-видимому, он не связывал своих учеников никаким отчетливо определенным символом. После его смерти, внутренние раздоры в секте дошли до крайности. Потит и Василик остались верны дуализму. Синерос допускал три естества, хотя в точности неизвестно, как он на этот счет выражался. Апеллес решительно возвратился к монархии. Он был сначала личным учеником Маркиона; но он обладал слишком независимым умом, чтобы оставаться учеником. Он отделился от своего учителя и покинул его церковь. Вне католичества такие разрывы случались ежедневно. Враги Апеллеса пытались распространит слухи, что он был прогнан и что причиной отлучения была нравственная распущенность, слишком несогласная со строгостью учителя. Много говорили о некоей девственнице Филумене, которая своими чарами довела его будто бы до всех безумств, и играла при нем роль Присциллы или Максимиллы. Это сомнительно в высшей степени. Его правоверный противник, Родон, который знал его лично, изображает его стариком, достойным гдубочайшего уважения по аскетической строгости своей жизни. Родон упоминает о Филумене и изображает ее, как одержимую деву, прорицания коей Апеллес действительно признавал боговдохновенными. Случаи подобного легковерия приключались с самыми строгими учителями и, между прочим, с Тертуллианом.

Символический язык гностических учений, давал, впрочем, повод к серьезным недоразумениям и часто вводил в заблуждение правоверных, заинтересованных в оклеветании стодь опасных противников. He безнаказанно поиграл Симон-волхв аллегорией Елены-Эннойи; быть может, и Маркион был жертвой подобного же недоразумения. Несколько изменчивое философское воображение Апеллеса также могло дать повод к выражению, что преследуя легкомысленную любовницу, Филумену, он отклонился от истины на путь опасных привлючений. Позволительно предподожить, что он придавал своим поучениям рамку откровений, получаемых от символической личности, которую он называл Philoumene (любимая истина). Несомненно, по крайней мере, что слова, приписанные Родоном нашему ученому, суть слова честного человека, искреннего друга истины. Расставшись с школой Маркиона, Апеллес отправился в Александрию, попытался подвести встреченные там безпорядочные идеи под известную экдектическую теорию и затем вернулся в Рим. Он не переставал до конца жизни перерабатывать богословие своего учителя и, повидимому, дошел до утомления метафизическими теориями, которое, по нашим понятиям, приблизило его к истинной философии.

Два главные заблуждения Маркиона, как и болыней части первых гностиков, эаключались в дуализме и доцетизме. Первым, он заранее протягивал руку манихейству, вторым-исламу. Ученые маркиониты и гностики конца II века пытаются, вообще, смягчить эти два заблуждения. Последние василидиане доходили до чистого пантеизма. Автор псевдо-климентинского романа, при всей фантастичности своего богословия, деист. Гермоген неловко выбивался из сил, среди неразрешимых вопросов, возбужденных учением о воплощении. Апеллес, мысли которого иногда очень приближаюгся к идеям лже-Климента, также старается освободиться от ухищрений гнозиса, поддерживая с силой то, что можно назвать богословием здравого смысла.

Абсолютное единобожие составляет основной догмат Апеллеса. Истинный мир, созданный Богом, есть мир высший, населенный ангелами. Главный ангел есть ангел славы, род демиурга или сотворенного слова (Logos), который, в свою очередь, сотворил видимый мир, неудачное подражание высшему миру. Апеллес избегал таким образом дуализма Маркиона и ставил себя в промежуточное положение между католичеством и гнозисом. Он, действительно, исправлял систему Маркиона и придавал ей известную последовательность; но впадал во многие другие затруднения. По учению Апеллеса, человеческие души принадлежали к высшему творению, но пали с этой высоты вследствие плотской похоти. Чтобы вернуть их к себе, Бог послал своего Христа в низший мир. Таким образом Христос явился, чтобы исправить неудачное и жестокое творение демиурга. Этим Апеллес возвращался к классическому учению маркионизма и гностицизма, согласно которому главным делом Христа было уничтожение поклонения демиургу, т. е. иудаизма. Ветхий и Новый завет представляются ему как два врага. Бог евреев, как и Бог католиков (в глазах Апеллеса католики жидовствующие) есть Бог порочный, творец греха и плоти. Еврейская история есть история зла; даже пророков вдохновлял злой дух. Бог добра не открывал себя ранее Иисуса. Апеллес присвоивал Иисусу стихийное небесное тело, вне обычных законов физики, хотя и одаренное совершенной реальностью.

Повидимому, Апеллес не раз чувствовал, что это учение о коренном противопоставлении двух заветов слишком абсолютно; и так как он не был умом упрямым, то постепенно пришел к взглядам, которых, быть может, не отверг бы апостол Павел. Иногда Ветхий Завет представлялся ему скорее безпорядочным и противоречивым, чем решительно дурным; так что задача Христа состояла бы в отделении добра от зла, согласно слову, столь часто приводимому гностиками: "Будьте добрыми менялами". Подобно тому, как Маркион написал свои "Антитезы", чтобы показать несогласимость двух заветов, Апеллес написал свои "Силлогизмы", обширную компиляцию слабейших мест Пятикнижия, предназначенную в особенности для обличения непостоянства древнего законодателя и недостаточности его философии. Апеллес проявил тут критику очень тонкую, напоминающую иногда неверующих XVIII века. Затруднения, представляемые первыми главами Бытия, если устранить мистическое объяснение, были указаны с большой прозорливостью. Его книгу сочли опровержением Библии и отвергли, как богохульную.

Как человек ума сиишком уравновешенного для сектантского мира, в котором он вращался, Апеллес быт вынужден постоянно изменять свои взгляды. К концу жизни, он совершенно отчаялся в Писании. Даже основная его мысль о единстве божества заколебалась в его сознании, и он пришел, сам того не подозревая. к совершенной мудрости, т. е. к отвращению от систем и к здравому смыслу. Его противник, Родон, рассказал нам разговор, который он имел с ним в Риме, около 180 года. "Старик Апеллес, – говорит он,-пожелал беседовать с нами, и мы ему показали, что он ошибался в очень многом, так что он вынужден был сказать, что не следует так строго разбираться в вопросах веры, что каждый должен оставаться в своей, и что спасены будут все, которые веруют в Распятого, лишь бы они оказались добрыми людьми. Он признался, что всего темнее для него вопрос о Боге. Как и мы, он признавал лишь одно начало.... Я его спросил: "Где доказательство всего этого, и что позволяет тебе утверждать, что существует только одно начало?" тогда он признался, что пророчества не могут открыть нам никакой истины, потому что они противоречат одно другому и сами себя опровергают; что утверждение: "существует лишь одно начало", было у него скорее делом инстинкта, чем положительного знания. Потребовав от него, чтобы он под присягой сказал мне правду, он мне поклялся, что говорит искренно, что он не знает, как это существует один, незарожденный Бог, но что он в это верит. А я ему со смехом сказал, что он напрасно называет себя учителем, если не может привести никакого доказательства в пользу своего учения."

Бедный Родон! Ему, напротив, пришлось получить в тот день урок вкуса, приличия и истинного христианства. Ученик Маркиона действительно был исцелен, так как бессодержательному гнозису предпочел веру, тайный инстинкт правды, любовь к добру, надежду иа Распятого.

Идеям, в роде тех, к которым пришел Апеллес, придавало известную силу то, что они во многом были лишь возвращением к апостолу Павлу. Нет никакого сомнения, что если бы св. Павел воскрес в ту пору христианства, до которой мы дошли, то он нашел бы, что католицизм делает Ветхому Завету слишком много уступок. Он восстал бы против этого и заявил бы, что возвращаются к иудейству, что вливают новое вино в старые меха, уничтожают различие между Евангелием и Законом.

Учение Апеллеса не переходило за черту Рима и забылось почти тотчас после его смерти. Тертуллиан счел, однако, необходимым его опровергнуть. Некто Лукан или Лукиан выделился, по примеру Апеллеса, из маркионитской церкви в особую секту. По-видимому, он признавал, как Синерос, три принципа: добрый, злой и справедливый. Начало строгой справедливости было представлено демиургом или творцом. Ненавидя последнего, Лукиан отвергал брак. Своими хулами против сотворения мира он, по мнению некоторых, напоминал Кердона.

Север был, кажется, запоздалый гностик еще более, чем маркионит. Препон ассириянин отрицал рождение Христа и утверждал, что в 15 году царствования Тиверия Иисус снизошел с небес в образе человека, вполне сложившагося.

Маркионизм, так же, как и гностицизм переживал второе поколение. В обеих сектах больше не будет знаменитых учителей. Все блестящия фантазии, расцветшие при Адриане, рассеивались как сны. Потерпевшие крушение в этих мелких увлекающихся церквях жадно цеплялись за края католической церкви и возвращались в нее. Церковные писатели имели перед ними то преимущество, которым пользуются в глазах толпы те, кто не ищет и не знает сомнений. Ириней, Филипп Гортинский, Модест, Мелитон, Родон, Феофил Антиохийский, Бардезан, Тертуллиан поставят себе задачей обличить так называемые адские хитрости Маркиона и не возбранять себе при этом никакой резкости в выражениях.

Хотя и пораженная на смерть, церковь Маркиона долго держалась, как отдельная община, рядом с католической церковью. Во всех областях Востока, еще целые века продолжали существовать христианские общины, которые считали за честь носить имя Маркиона и нисали это имя на фронтоне своих "синагог". Эти церкви предъявляли списки преемственных епископов такие же, как те, которыми гордилась правоверная церковь, у них были мученики и девственницы, все, что, требовалось для святости. Верующие вели жизнь строгую, смело шли на смерть, носили монашеское вретище, налагали на себя самые суровые посты и воздерживались от употребления в пищу всего, что прежде было живым. "Это шмели, подражающие пчелам", говорили правоверяые. "Эти волки одеваются в шкуры овец, которых губят", говорили другие. Как и монтанисты, маркиониты составляли поддельные апостольские писания, поддельные псалмы. Излишне пояснять, что эта еретическая литература погибла полностью.