Текст книги "Сверхновая. F&SF, 2007 № 39-40 (выборочно)"

Автор книги: Эрнест Сетон-Томпсон

Соавторы: Джон Морресси,Ольга Шейнпфлюгова,Виктор Алекс,Реймонд Стейбер,Роберт Онопа,Дебора Коутс,Эдвард Родоусек,К. Д. Вентвортс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Виктор Алекс
ШАРИК
(Рассказ)

Есть люди покладистые, надёжные, с известной долей житейской сметки и здоровым практицизмом. Они всегда приветливы, добродушны и особенно хороши тем, что лишены всякой оригинальности, так что даже самый заурядный человек на их фоне может щегольнуть своими небольшими способностями. На них можно рассчитывать в душевную непогоду, и всё же, когда поживешь с ними несколько дней, узнаешь поближе их дела и заботы, до того покажется всё тоскливым, серым, скучным и ненужным, как бывает в нудный осенний дождичек. И потому стараешься видеться с ними нечасто, и больше по делу, или чтобы излить душу, и с облегчением расстаешься, чтобы забыть до следующего раза когда возникнет в них нужда. Вот к такому типу людей и принадлежал Боря.

У него была невыразительная, какая-то обыденная внешность, невзрачная фигура, обвисшие плечи. Единственное, что было в нем необычное – это глаза. На маленьком личике они казались даже большими. В них проглядывала обнаженная растерянность, как будто неожиданно показали всему миру его сокровенную тайну. Словно стараясь спрятать эту тайну, он старательно избегал взгляда собеседника, а при разговоре всегда смотрел в пол. Речь его звучала невнятно, как старая, стертая магнитофонная запись. Вообще в его манере держаться была скованность механизма, работающего по узкой, раз навсегда заданной программе. Это впечатление еще усиливалось от его натянутой улыбки, которая при всей её искренности казалась резиновой, и болтающимися при ходьбе руками, которые издали походили на рычаги работающего агрегата. Его болезненная застенчивость не имела границ: даже с родителями он не мог говорить свободно. В свои 35 лет он еще пребывал под их опекой, во многих жизненных вопросах был сущим ребенком, и хотя прошел институт, армию, работал несколько лет в офисе, где все было построено на общении, сохранил кристальную непорочность: не пил, не курил, а женщин панически боялся. Он вёл ограниченный образ жизни в рамках замкнутого треугольника: дом, работа, родители, родственники родителей; он совсем не имел друзей, а с несколькими приятелями, с которыми поддерживал отдаленное знакомство, виделся нечасто и больше по их инициативе. Этому способствовала его удивительная пассивность, полное равнодушие ко всему на свете. Зная его еще со школы, я не помню, чтобы он когда-либо чем-нибудь интересовался и поэтому я страшно удивился, когда увидел у него на столе учебник парапсихологии и две работы известного французского психиатра Жаве.

В тот день я заскочил к Боре с тем, чтобы перехватить денег рублей до получки. Я начал издалека. Вначале я жаловался на свою несчастную жизнь, потом – на жену, потом стал осторожно переходить к главной теме нашей встречи, т. е. к тяжелому материальному положению. Вдруг Боря спросил, не занимаюсь ли я по-прежнему нумизматикой. Я удивленно посмотрел на Борю. Дело в том, что в университете я поочередно увлекался то эпиграфикой, то палеографией, то русской лингвистикой, ну и в том числе и нумизматикой. Но это было в прошлом, а теперь я был серьезным сотрудником серьёзного издательства и охладел практически ко всему кроме семьи, покупок, и своего старенького канцелярского стола на работе. Все это я начал было говорить Боре, но он прервал меня:

– А не мог бы ты определить возраст одной вещи. Дело в том….. дело в том…..

Он смущенно замялся.

– Пожалуйста, – сказал я, а про себя подумал, что наверно какой-нибудь делец пытается узнать стоимость монеты, чтобы потом загнать ее втридорога.

Боря смущенно завозился с ящиком стола и выгул маленькую коробочку темного бархата. Обычно в таких коробочках продают кольца с драгоценными камнями. Боря нерешительно протянул мне коробочку и пробормотал:

– Только, пожалуйста, не смотри на свет.

Я открыл коробочку. В ее бархатном ложе белел камень голубоватого цвета. Я перекатил камень на ладонь и поразился его фантастической легкости – казалось это не камень, а маленький воздушный шарик. Поверхность его была гладкая и холодная.

– По-моему это опал, но при чем здесь возраст? Это тебе лучше спросить у геолога, а я хоть и бывший, но все-таки историк.

– Там здания и надписи, – пробормотал Боря машинально и тут же осекся, испуганно смотря на меня.

– Здания? – я решил, что Боря шутит. – Что за ерунда!

Я поднес шарик к самым глазам. Вблизи он не казался опалом, а был похож на запотевшее стекло.

– Наверно это поделка какого-нибудь кустаря XX века, – сказал я авторитетно. – Похоже из дымчатого хрусталя. Как он к тебе попал?

Я подошел ближе к окну.

– Только не смотри на свет! – умоляюще пробормотал Боря.

«Да что он так боится этого света? – подумал я. – Дай-ка я все же посмотрю!»

Я быстрым движением поднял шарик к лучу света. Он вдруг начал сам собой светиться и превратился в ослепительную голубую звезду. И это голубое сияние властно потянуло меня к себе. Я еще успел заметить, как Боря с криком «Не смотри!» кинулся ко мне и почувствовал, как весь растворяюсь в ослепительном голубом сиянии. И вот я уже не стою в комнате, а парю над холмистой равниной окутанной голубоватой дымкой.

В том, что я именно парил, не было сомнения: ветерок дул мне в лицо, парусил брюки, и холодными струйками скользил под рубашкой. Над краем равнины встало оранжевое сияние, я понял, что наступил рассвет. Равнина медленно наплывала на меня, и скоро стали различимы перепончатые листья странных деревьев, напоминающих пальмы. Между ними проглядывали белые овалы непонятных предметов. Видимо я снижался. Ветерок стал слабее. Кроны деревьев замелькали совсем близко. Только тут я заметил, что лечу со значительной скоростью. Вдруг прямо передо мной возник цилиндрический столб. Столкновение было неминуемым. Я в ужасе закрыл глаза, но меня только слегка качнуло. Когда я вновь открыл глаза, столб исчез. Я летел уже на уровне деревьев. Их листья были мясисты и покрыты длинными волосами. Некоторые деревья были выше остальных, но странное дело, я проходил сквозь них как через воздух. Я пытался рассмотреть овальные предметы, мелькающие между стволами, но я летел так быстро, что разглядеть их было невозможно. Все же мне показалось, что они были на подпорках. Лес неожиданно оборвался. Внизу мчалась равнина, усеянная крупными валунами. Меж валунов кое-где попадались кустики растительности. Валуны летели все стремительнее. Трудно было понять, снижаюсь ли я или это просто увеличивается скорость. Каменистая равнина кончилась. Я догадался, что это было плоскогорье, а за ним внизу открылась долина, где проплывали веретенообразные здания со ступенчатыми башнями, плоские платформы, занимающие большую площадь, и тонкие спиральные мачты. И сразу же мной овладело чувство радостного предчувствия, невыразимого блаженства и того полного, разрывающего на части счастья, которое я давно не испытывал в жизни. И при этом возникла грустная мелодия, нежная, мягкая, к чему-то призывающая. С каждым аккордом она усиливалась, гремела все более властно, завораживая, вызывая непередаваемо сладкое чувство, которое переполняло всё мое тело и делало его совершенно невесомым. Аккорды достигли невероятно большой силы, и я почувствовал, что сейчас произойдет что-то прекрасное. Тем временем я летел низко над зданиями, которые теперь имели вместо крыш купола. Купола были прозрачные и там, в их глубине, будто в голубоватом киселе, плавали непонятные предметы. Не знаю, почему они мне казались необыкновенно привлекательными и даже родными (хотя я так и не смог различить их контуры). Аккорды мелодии достигли апогея. Властная сила приподняла меня и заставила взглянуть в сторону рассветного горизонта. Он теперь пламенел неестественными яркими красками. Цвета с каждым мгновением менялись и становились нестерпимо яркими. Вдруг над горизонтом встало что-то багровое и косматое. Что – я не успел рассмотреть: невыразимое чувство экстаза пронзило меня всего насквозь, и я понял, что это косматое – самое дорогое для меня существо, что это счастье только здесь. Последним усилием я рванулся к нему…

Первое, что я увидел, когда очнулся, была ножка серванта. Я лежал на полу, и Боря хлопотал возле меня. С его помощью мне удалось добраться до кресла. Перед глазами плавали светящиеся точки, а в голове бухал тяжелый молот.

– Что это было? – прохрипел я, ворочая тяжелым как гиря языком. – Откуда это у тебя?

– Я…я… нашел его, – пролепетал Боря в полной растерянности.

– Ты кому-нибудь показывал?

– Нет, я боялся.

– Чего же ты боялся?

– Я боялся, что его отберут. А я без него не могу, он стал для меня всем…

Так, вопрос за вопросом, выпытал я Борину тайну. По его словам, в детстве он жил с родителями на даче. Как– то раз, он играл с ребятами в пряталки и, чтобы лучше укрыться, залез в ящик со всякой рухлядью. Вот здесь, в ящике, набитом растрёпанными учебниками, сломанными ручками и огрызками карандашей, и нашел Боря этот шарик. Вначале он не обратил на него внимания, а просто взял как подбирают дети все блестящие и катающиеся предметы. Шарик долго валялся в карманах, потом попал в игрушки, вместе с игрушками переехал в Москву. Здесь Боря пробовал поменять его на солдатика, но его не взяли. С досады Боря забросил шарик в дальний ящик стола, где шарик провалялся еще два года.

При очередной разборке письменного стола Боря положил шарик на полку. В ту же ночь Боря проснулся от странного ощущения, к тому же сильно саднило глаза. Боря поворочался с боку на бок и случайно взглянул на полку. Там сияла холодная зеленая звезда. Это было так необычно, что Боря не сразу догадался, что это шарик, на который упал лунный луч. Из любопытства мальчик взял шарик и, конечно, посмотрел на свет. Картина, которую он увидел, была более расплывчатая, чем видел я, но все равно произвела сильное впечатление: на изумрудной равнине двигались неясные серые тени. С этого случая Боря и пристрастился к шарику. Он лежал у Бори под подушкой. Он ждал, пока все заснут, тихонько отодвигал занавеску и ловил шариком луч луны. Изумрудную равнину он больше не видел, зато часто повторялась одна и та же картина: крупные звёзды со всех сторон и мертвая тишина. Картина повторялась так часто, что Боря даже стал узнавать созвездия. Особенно ему запомнилась гирлянда из шести ярких звезд. Однажды мимо него на бешеной скорости пронеслось странное тело, имевшее вид пылающего облака. Тело пронеслось совершенно бесшумно, после него остался шлейф из разноцветных искорок. Иногда он как бы плавал в чернильной темноте, среди смутных очертаний предметов – ему казалось, что это живые существа.

Наступили ненастные дни. Луны уже не было, а в темноте шарик не светился. Не знаю почему, но Боря был уверен, что шарик показывает картинки только ночью. Он уже настолько привык к ночным видениям, что скучал без них, чувствовал пустоту жизни и заметно осунулся. Родители повели его к врачу. Здесь он имел неосторожность проболтаться о шарике. Шарик внимательно рассмотрели и ничего необычного не нашли, зато Борю, потом долго таскали по разным психиатрам и пичкали лекарствами, от которых он и в самом деле стал себя плохо чувствовать. К счастью, он догадался соврать, что все эти видения он просто нафантазировал и почерпнул из фантастических романов. Его оставили в покое, и теперь он смотрел шарик в глубокой тайне, тщательно скрывая и оберегая свою страсть. В это время он открыл, что от света лампы или фонаря шарик дает изображения менее яркие, чем при луне, зато более разнообразные. Он видел багровый шар, над которым вздымались рыжие языки; темные маслянистые волны океана, беспрестанно накатывавшиеся на берег, расплывчатый силуэт фосфоресцирующего гриба, который возникал из мрака, какие-то большие темные массы со слабо светящимися паутинками и многое другое. Так проходили месяцы и годы. Окружавшая жизнь перестала его интересовать. Он учился из-под палки, выполнял все дела кое-как, был рассеян, забывчив и несколько не от мира сего. Он стал нелюдимым, замкнутым и перестал чем-либо интересоваться. Шарик заполнил собой все. Еще только проснувшись утром, он уже мечтал о том дивном часе ночи, когда он направит луч фонарика на свой шарик. И весь день он ожидал этого мига. И лишь ночью он жил полнокровно и чувствовал всей душой – все остальное время было жалким прозябанием.

Только на первом курсе института он открыл, что шарик дает картины и при дневном свете, причём особенно чёткие и сильные изображения, если посмотреть сквозь него на солнце. От ночных видений эти картины отличались поразительной силой впечатления и тонкими нюансами душевного настроя от смутной тревоги до неистовой радости. Причем с течением времени изображение становилось все ощутимее, рельефнее, так что возникало желание потрогать предметы руками. Помимо города, который я видел, он часто парил над страной, усеянной плантациями пальм (деревья были посажены правильными рядами), над пустынями с какими-то странными сооружениями, похожими на гигантские блюдца; над бирюзовым океаном, гладь которого вспарывали какие-то гигантские животные; несколько раз он подолгу висел над площадкой, где стояли странные сооружения, напоминающие кастрюли без ручки; и уже в последние годы он стал часто снижаться над городом. Город ему представлялся в золотистом свете. Он плыл над загадочными куполообразными зданиями. Некоторые из них соединялись арками похожими на дуги мостов. Те самые площадки, которые удивили меня, оказались огромными сооружениями с плоской крышей. Некоторые из них занимали площадь не менее гектара. Боря как-то исхитрился рассчитать высоту полета и уже с помощью простейших геометрических правил вычислил длину и ширину прямоугольных сооружений. Конечно, эти расчеты он делал после видения в нормальном состоянии. С каждым разом он как бы снижался, скоро он летел на уровне куполов города, а потом опустился почти к его мостовым. Вот тогда-то он и заметил, что многие купольные здания имели письмена – иногда мелкие, но иногда огромные, в рост человека. То, что это были надписи, а не орнамент, Боря был совершенно уверен. Он даже убеждал меня, что надписи состояли из слов, т. е. обособленных групп знаков, более-менее ритмически повторявшихся. Внешне эти надписи имели вид переплетенных в разных сочетаниях шнурков с двойными и тройными узлами. Направление надписей было самое различное: иногда в строку (подобно нашей письменности), иногда по диагонали, но чаще всего по кругу или спирали.

Улицы, над которыми парил Боря, были всегда пустынными, и вообще весь город производил впечатление давно заброшенного места. Как технаря Борю поражало полное отсутствие какой-либо техники, хотя конструкция домов была довольно сложной, которую без развитой техники просто нельзя было построить. Поражал его и сам материал домов: на кирпич, бетон, камень он был совершенно непохож. Временами стены ему казались прозрачными, временами, как зеркало отражали свет, иногда выглядели сделанными из пористого материала. Не исключено, что здесь большую роль играл свет – видения редко повторяли друг друга, да и освещение иногда бывало расплывчатым. Часто приближаясь к стенам домов, Боря проходил сквозь них – тогда изображение мутнело, и кроме цветного тумана Боря ничего не видел, хотя и пытался всеми силами рассмотреть внутреннее устройство зданий. Что было еще удивительного в этих зданиях – в них полностью отсутствовали дверные и оконные проемы, стены были совершенно гладкими, зато местами, особенно в верхней части зданий, свешивались длинные иглы, торчавшие в разные стороны

Вначале во время полетов Боря боялся даже пошевельнуться, но потом заметил, что может двигать руками и ногами и даже менять свое положение. Он делал попытки хвататься за стены зданий – но рука уходила по локоть в стену, причем ушедшая часть руки не была видна. Только иглообразные отростки стен на ощупь казались мягкими, и рука в них не погружалась. Все попытки Бори оторвать отростки от стен кончались неудачей, но зато он заметил, что хватаясь за отростки, он может замедлить скорость полета. Однажды Боря взял с собой в путешествие фотоаппарат. Но все плёнки оказались засвеченными. То же самое получилось и с кинокамерой, которая вдобавок совершенно разладилась, что было довольно странно, так как аппарат в обычных условиях вел себя превосходно.

Однажды привычный город предстал в неожиданном свете. Вся картина была в мрачных вишнево-фиолетовых красках, над городом стоял огромный шар темно-фиолетового цвета, громадные языки тянулись от него, казалось, до самых куполов зданий. Здания дрожали, от них исходили как бы испарения похожие на токи нагретого воздуха; над улицами плыло фиолетовое марево. Некоторые здания вдруг начали корчиться и изгибаться – так ведет себя горящая бумага – но огня не было видно, зато над дальней частью города поднимались столбы дыма. Боря и раньше испытывал самые разнообразные чувства, внушенные шариком, от радости до легкого беспокойства, но здесь его охватило чувство гнетущего страха, какой-то надвигающейся опасности, которая волной холодного ужаса захлестывала все его существо. Он почувствовал себя беззащитным и ничтожным пигмеем перед лавиной надвигающегося несчастья. И это чувство было таким сильным, так раздирало его, что Боря заплакал. И еще ему было неприятно, даже омерзительно видеть этот шар. Он старался даже не смотреть на него, но какая-то злая сила тянула его взглянуть на шар, и снова ему становилось страшно.

В тот день Боря позвонил мне и слабым голосом сказал, что он разбился при возвращении. Я, бросив недописанный квартальный отчет, помчался к нему В комнате был такой разгром, как будто в нее бросили гранату, диван лежал на боку, рухнувший на пол сервант перегораживал комнату, обрывки занавески свисали с лампы, а под ногами хрустело битое стекло. Лицо у Бори было в порезах и синяках, он прижимал к голове вафельное полотенце все в бурых пятнах. Еще он сказал, что все тело болит, и левая рука не сгибается. Я отобрал у Бори полотенце и вздрогнул: его голова была мокрая от крови. Наскоро я перебинтовал Борину голову, заставил выпить стакан портвейна и приступил к расспросам. Из сбивчивых ответов Бори я понял только то, что он зажег свечку рядом с шариком, а потом решил подогреть шарик на огне. Вначале он увидел в глубине шарика лицо, (Боря уверял, что это была женщина, причем блондинка с фиолетовыми глазами). Лицо перешло в факел, он увидел со стороны свой дом, распадающийся на кубики, а дальше на него обрушился чудовищный смерч, его завертело по комнате, кругом все трещало и рушилось, его швыряло на какие-то острые углы, он потерял сознание, а когда очнулся, позвонил мне. Боря дрожал, руки его были ледяные. Он держал здоровую руку перед собой и смотрел на камень выпученными глазами. Мне сразу не понравился этот взгляд. Я решил напоить его чаем и повел на кухню. В коридоре он мне шепнул:

– Я так хотел бы увидеть её еще…

На кухне я зажег газ, поставил старый чайник на огонь.

– Достань печенье, есть хочется, – тихо попросил Боря.

Я полез в тумбочку, а когда вернулся к столу, Боря стоял около плиты. Чайник был, сдвинут в сторону, он близко держал шарик у огня конфорки. Даже из моего дальнего угла было видно, как ярко светится шарик.

– Слушай, наверно не надо… – начал, было, я, но не успел закончить.

Что-то треснуло, взметнулся огненный столб. Последнее что я успел увидеть, были разъезжающиеся в стороны бетонные плиты потолка.

Очнулся я уже в больнице. Врачи сказали, что из-за утечки газа взорвалась плита. Боря погиб, меня взрывной волной выбросило из кухни. Я уцелел, но получил множественные переломы рук, ног, сотрясение мозга, отбитые почки и многое другое. Больше в доме жертв не было, но здание дало опасную осадку, и его решили снести. Жильцов уже выселили. Два месяца я лежал в гипсе, и медсестры кормили меня с ложечки. Потом я стал потихоньку ходить на костылях. В это время ко мне пропустили следователя, и он неделю мучил меня расспросами о последних минутах перед катастрофой, о Боре, не заметил ли я в его поведении чего-нибудь странного. Я догадался сказать, что мы пили портвейн, потом Боря пошел ставить чайник, ну а больше я мол, ничего не помню. Это вполне устроило следователя ~ он торопился скорее отчитаться – и больше я его не видел.

Когда меня выписали, я сразу взял такси и поехал к Бориному дому. Руины были уже разобраны, а на месте дома два экскаватора копали котлован. Опираясь на палку, я ковылял вокруг стройки, внимательно смотря под ноги, но конечно ничего не нашел.

Прошло двадцать лет. Я теперь живу в противоположном конце города и стараюсь не заглядывать в эти места. Иногда, чтобы избежать очередной пробки, я еду кружным путем через знакомый переулок. На месте Бориного дома стоит здание детского сада. Хотя все вокруг совершенно изменилось, но когда приближается ограда детского сада, у меня холодеет в животе. Тогда я включаю громкую музыку и прибавляю скорость. Я стараюсь не вспоминать о Боре. Однако в ясные звездные ночи, когда я выхожу покурить на балкон, я смотрю на грустную луну и становится жалко, что я так и не успел тогда заглянуть в это загадочное женское лицо. И тогда я думаю, что, может быть, шарик уцелел, и его кто-нибудь подобрал в руинах. И кто знает, может быть, сейчас другой мальчик направляет его на свет луны, и перед его глазами плывут силуэты ступенчатых построек, отростки стен и фиолетовые леса.