Текст книги "Танго ненависти"

Автор книги: Эрнест Пепин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Абель шел сквозь все это, как двигается боксер во время боя. Он пытался реагировать, закрываться, но его движения не были ни скоординированными, ни действенными. Сбившийся с дороги, он напрасно искал путеводную нить, хоть какую-нибудь тропинку к взаимопониманию. Его жена никогда не была там, где он надеялся ее застать! Его желание начать с нуля, укрепить первый камень фундамента, на котором можно было бы построить хоть что-нибудь, было напрасно. Все становилось только хуже!

Однажды после особенно долгого ее отсутствия он попросил объяснить «почему». Он не пытался судить, он просто пытался понять… Ника выстроила оборонительную стену из молчания, гнева и всего того, что должно было сбить его с толку. Она даже выскочила в чем мать родила на веранду, выходившую прямо на дорогу, крича во весь голос, что он мучает ее и стремится свести с ума. После подобных выходок Абель складывал свои вопросы обратно в рюкзак терпения, приберегая их для более подходящего момента. Но этот момент так никогда и не наступал: чтобы закончить выяснения, она возвращалась к родителям, на родной остров, сообщая всем, что ей требуется передышка. Абель заставляет ее постоянно рыдать, он безумен, он не дает ей спать, мучая ее по ночам. Актриса трагического жанра (именно этим она похвалялась за спинами своих жертв), она повсюду находила поддержку, понимание, каждый стремился оказать ей помощь, а некоторые даже заговаривали о мести. И снова, подстегиваемый необходимостью, Абель пытался оправдаться, он сталкивался с ее семьей, зараженной злобой и потому раз за разом выносившей ему молчаливый смертный приговор. Он барахтался, увязал, проваливался, тонул в некой субстанции, замешанной на презрении, зыбучих песках, немыслимых глубинах, невидимых волчьих ямах. Нередко он представал перед хороводом женщин, не знающих сожаления. Он цепенел, словно видел адскую кузницу. Сколько железа, дамы и господа! Железо, которое можно принять, а можно оставить. Железо, подернутое ржавчиной отчаяния, железные осколки постоянных неудач, железные побрякушки серых дней… Можно наесться досыта этого железа, вплоть до несварения… Острое железо, как лезвие бритвы… Железо и железо, вслед за железом!

И тогда он сдавался, оставлял поле битвы (перед этим выдав несколько невообразимых скачков). Ему позволяли скакать, ставить паруса и убирать их, двигаться в ветре собственного урагана. Он затыкал дыры в сердце пучками нежности, вырванными то там, то здесь. Наконец он понял, что циклон, свалившийся на его голову, – бесконечен. В самый жаркий поддень он страдал от холода. В холод он потел. Совершенно потерянный, он двигался днем как сомнамбула. Что говорить о ночах! Я был там! Я это видел!

– Ну-у, а ты видел, как он опрокинулся в дивный сон любви?

– Ты хочешь сказать, что он вновь встал прямо на твердой земле женщины?

– Называй это как хочешь! Все, что я знаю, – однажды утром Биг-Бен его сердца прозвонил часами нежности…

– Я этого не знал! Как это произошло?

– Да что тут говорить, он увидел глаза, горящие желанием. И он провалился в них, весь целиком, одним махом. Он утонул в них. А затем выплыл – уже с двумя крылами…

– Да что ты говоришь!

– Да, именно так и было, и он летал, о-о-оп, быстрее, чем воздушный змей на берегу моря.

– Ты хочешь сказать, что с другой он стал голубем! И это он, который задыхался, когда она поворачивалась к нему спиной!

– Когда рыба задыхается, она всегда ищет море…

– Хватит болтать. Расскажи мне об этом!

– Да вообще-то нечего рассказывать. Однажды он собрал чемодан со своим добром и перенес свое тело в гнездо из света.

– Но ведь все, о чем он мечтал, – чтобы Она стала его гнездом из света.

– Она любила его слишком плотоядно, чтобы стать для него кем-либо. Она пожирала его, не подозревая, что одновременно пожирает и себя.

– Это как?

– Потому что в самой глубине души она никогда не верила в антильских мужчин. Возможно, у нее были слишком возвышенные представления о любви, чтобы сложить их с хитростью побежденного, с притворством господствующего, со слабостью вора, дерзнувшего любить.

– Ой-ой-ой! Как ты здорово рассказываешь! Но скажи мне, рассказчик, ведь она тоже познала поражение.

– Это так, но она об этом еще не знает… Ты понимаешь, как бы далеко она ни заглядывала в свои воспоминания, она видит лишь насилие хозяев, покорную низость рабов, иллюзию любви у детей рабства. Она видит несчастных женщин, разрывающихся между желанием любить и навязчивой идеей предлагать себя любому. И все это создает из нее один лишь страх. Один необъятный страх быть одураченной. Эпический ужас! Всем правит этот страх, он превращает их союз в петушиные бои (потому что, несмотря на женский пол, она выросла боевым петухом!). Она не желает проигрывать. Она не задумывается «почему». Все, что она знает, – один из них должен умереть, но она не хочет быть побежденной. И тогда война становится столь жестокой, столь искренней и столь обыденной, что Ника забывает: вначале была любовь.

– Разве она одна такая?

– Они все такие в самой глубине своего сердца. Всегда настороже. Всегда готовые к атаке. Вперед-вперед. Каждый раз, когда они раздвигают свои ляжки, ты можешь заметить шипы, выросшие из их страха.

– Но с чем связан этот страх?

– Это страх выносить совершенно одной новую жизнь в своем животе. Страх идти в одиночестве во мраке жизни. Страх обнаружить в своем мужчине хозяина и раба, ведь они всегда ищут только свободных и сильных мужчин.

– Но ведь они родились на Антильских островах, они прожили всю их историю, ведь они сами несут в себе хозяев и рабов…

– И именно в этом заключается их драма. Они даже не прожили историю. Они всегда оставались где-то рядом с жизнью, а жизнь не ищет ни хозяев, ни рабов. Жизнь ищет свое наполнение, свое расширение, свое развитие. Воды рек вливаются в море, и море пьет с лика небес…

– Ты заговариваешься!

– Нет, я не заговариваюсь. Я всего лишь рассказчик, ткущий полотно лжи, чтобы сшить наряд правды. Я собираю плоды правды вперемешку с плодами лжи. Я столб дыма, который несет воды без сосуда… Но из-за всех твоих вопросов я потерял нить повествования.

– Я должен лишь расставить акценты. Когда теряют нить повествования, это значит, что оно взлетело слишком высоко.

– Крик! Крак! Tim-tim?[22]22
  Загадка (креол.). (На Антильских островах, когда сказочник рассказывает сказку, он вначале, чтобы привлечь внимание публики, загадывает коротенькую загадку.)


[Закрыть] Что это такое? Сухое дерево!

7

Да, он запутался в сетях любви, ведь, как утверждает пословица: «Сколь веревочка ни вейся…»! Это было так же естественно, как дерево, приносящее плоды в свой черед.

Он заметил ее, возвращаясь с работы – молодую женщину с сияющими глазами. Она вся лучилась солнечным светом. Ее кожа была с оттенком корицы, ее гладкие волосы, как у всех индейцев-метисов, отливали золотом, ее корсаж украшали языки пламени. Стройная, с потрясающе длинными ногами, она посмотрела на него невозмутимым взглядом, от которого он вспыхнул. Они не произнесли ни одного слова. Лишь столкновение взглядов, стоп-кадр. Возможно, они всю жизнь ждали друг друга, но не знали об этом. Возможно, они всю жизнь шли вслепую, ожидая лишь этого взгляда, который возвратил зрение им обоим. Возможно, они просто искали один и тот же живительный источник. Кто знает? Одно известно точно – после этого взгляда они родились заново и стали неразлучны. Он ждал ее невдалеке от дома, чтобы проводить на службу (к счастью, они работали в одном городе!), и всю долгую дорогу они заполняли машину раскатами разноцветного смеха. Она радовалась всему. Он шутил по любому поводу. Лишь бы увидеть необыкновенную улыбку этой солнечной женщины. Он импровизировал, пародировал известных людей, рассказывал забавные истории, каламбурил. На все это она отзывалась с легким юмором, который наполнял его душу восторгом. О, эти приступы утренней радости!

Отныне он жил исключительно ради совместных полуденных трапез. Выбор ресторана превращался в священнодействие. Эти встречи были настоящим ритуалом, позволявшим им ощутить себя частичкой мироздания. Слова плавились, как сладкий фруктовый шербет. Они порхали, украшенные изысканной вышивкой улыбок. Разговор ткал меж ними тонкие невидимые паруса, которые наполнялись свежим ветром их желания. Но после обеда они возвращались на грешную землю и быстро расходились в разные стороны, как двое незнакомых людей. Она была замужем, и ему пришлось овладеть тонкостями дипломатии, хитростями секретного агента, смелостью канатоходца, шагающего над пропастью.

Иногда они предпочитали ресторану свежий воздух. Вершину холма, откуда можно было обозревать обе части Большого Острова. Их души высвобождались, вплетались в шумную песнь зелени, ласкали соседние острова, которые возвышались, как груди, в этой безбрежной синеве, сливающейся с горизонтом. Лишь тишина сопровождала их в этом беззаботном путешествии к истокам самих себя, и они обменивались неловкими жестами, которыми управлял детский страх разрушить великую прелесть момента.

Иногда они устраивали пикник внутри старого форта, толстые стены и мрачные темницы которого хранили память иных веков, тех далеких времен, когда чернокожие рабы носили тяжелые кандалы. Усевшись на траву, они выслеживали призраков истории и грезили о Дельгре[23]23
  Дельгре Луи – борец за свободу Мартиники и Гваделупы, сражавшийся против англичан.


[Закрыть], чьи подвиги прославляли школьные учебники. А может ли быть, спрашивала она далеким голосом, что дети мулатки Солитюд, подруги Дельгре, живут до сих пор? Они вновь проживали все таившиеся в их памяти эпохи, когда рабы мечтали о независимости острова.

Досужие кумушки злонамеренно распускали грязные языки за их спинами. Сплетничали о том, как любовники обделывали свои распутные делишки или как вспахивали землю своими голыми задницами. Ничего подобного! Они довольствовались тем, что строили из слов замки, которые рассыпались под волнами тишины.

Для кого-то счастье любить зарождало циклоны, пробуждало вулканы и сотрясало землю. Для них оно стало всего лишь легкой рябью на воде, которой коснулся шаловливой рукой летний бриз. Блаженное состояние, робкая улыбка, поддерживаемая, как последняя нота серенады, которая не хочет умирать, хотя мелодия уже отзвучала. Она лишь склонила голову, когда на нее обрушилось его слишком торжественное предложение. И он понял, что сейчас их жизни прорвутся через все препятствия, через страшный двойной развод.

Он был в Париже, когда телефонный звонок разрушил их идиллию. Ника вторглась к его любимой, потрясая письмом, призванным открыть ее мужу глаза на всю низость их «вакханалии». Она даже предложила заключить священный союз оскорбленных, чтобы наказать виновных, которые заслуживали, по ее мнению, зловонных ям общественного сортира. Она надрывала связки, бросая одно обвинение за другим, оседлав своего любимого конька. Ах ты, маленькая дрянь! Ты можешь отправляться куда подальше, чтобы унять зуд своей вонючей, похотливой дырки! Вы оба можете идти куда подальше, проклятые, низкие клятвопреступники! Не надейтесь, что вас оставят в покое! Вас надо забить камнями! Отлупить деревянными палками! Макака должна знать, на какую ветку она может влезть! Еще нет на свете того омута, что может затянуть Абеля, и не ей, этой недоделанной бабе, претендовать на эту роль! Ненасытная пиранья! Верблюдица, ошалевшая от зноя! Выставите ее прочь, месье! Ее истинное место на панели! Ника грозно сверкнула глазами и удалилась, даже не переведя дыхания. Капля переполнила чашу!

Из комнаты отеля, с другого конца Атлантики, он задал ей всего лишь один вопрос: «Ты действительно хочешь соединить свою жизнь с моей?» Она ответила «да»… Какая радость пронеслась над океаном в сухом «да», упавшем, как нож гильотины. Игральные кости покатились – это Ника сделала первый бросок…

Дальше все закрутилось с бешеной скоростью. Уже через несколько месяцев они спали и просыпались в одной и той же кровати, под одной крышей, напуганные быстротой развития событий.

Вначале Ника преследовала их с упорством заядлого охотника. Для нее они стали дичью, и она любым способом пыталась заполучить их шкуры, их скальпы и их внутренности. Сколько раз им приходилось спешно покидать ресторан, театр или другое публичное место, лишь бы избежать скандала! Она появлялась всегда внезапно, нападала, оскорбляла, поносила, чтобы насытить свою ярость…

В такой обстановке они встретили Рождество, забаррикадировавшись у подруги, и единственными подарками стали их желанные тела.

Они постоянно переезжали, чтобы сбить противника со следа. То на остров Мари-Галант, то на остров Святых, то на остров Святого Мартина[24]24
  Острова Мари-Галант, Святых, Святого Мартина входят в состав Гваделупы.


[Закрыть]. Они скитались по дорогам, как бездомные псы, со страхом в сердце. Но даже на самом крошечном острове, размером с булавочную головку, им не удавалось затаиться… Их всегда настигали и обливали очередной порцией ядовитой желчи. Моя дорогая, если ты их встретишь! Я, кажется, видела их вчера вечером, да! Я видела их у себя за спиной! Так они и шли по дороге жизни, как прокаженные былых времен, звеня колокольчиком своей любви, бросая затравленные взгляды по сторонам. Даже на работе Мари-Солей (так звали возлюбленную Абеля) не давали покоя мерзкие высказывания, отравляющие ее существование. Она держалась и лишь приправляла салат слезами…

Вилла, предоставленная в их распоряжение отцом Абеля, показалась им надежным убежищем, где они могли бы перевести дух. Защищенная высокой оградой, закрывающаяся на массивные ворота, окруженная сочувствующими соседями, она встретила их как юных молодоженов, вознамерившихся разграбить сундук с любовью.

Я сам, тот, кто вам об этом рассказывает, я сам отдыхал сердцем и душой, наблюдая за тем, как они раскрашивают дни недели во все цвета радуги.

Иногда наступал черед музыкальных дней, пропущенных через трубу Майлза Дэвиса, струящихся нотами Кейта Джарретта[25]25
  Джарретт Кейт – американский джазовый музыкант. – Прим. ред.


[Закрыть], очарованных голосом Эдит Пиаф. Все крутилось-вертелось, озарялось светом их глаз. Отмечая наступление сумерек, они окунались в купель классической музыки, а море маленькими глотками допивало последний свет солнца. И они вслушивались в песни ночи с восторгом первых язычников. Цикады, лягушки, жабы разворачивали вокруг них музыкальное многоголосье напоминающее треньканье металлических инструментов, украшенное синкопами[26]26
  Синкопа – смещение ритмического ударения с сильной доли такта на слабую. – Прим. ред.


[Закрыть]. (Ти-ти-ти! Ти-ти-ти! Тютютютю! Тютютютю! Ква-ква! Ква-ква! Зон-зип! Зон-зип!)

Потом наступал черед дней, врученных морю. Они собирали морскую пену зари, обнимались с влажным песком, перед тем как раствориться в волнах. Она, пугливая, не осмеливалась заплывать слишком далеко. Он же хотел утомить море силой гребущих рук. Свежесть водорослей дарила им свой аромат, благоухание соли и йода заполняло воздух, а ветер разжигал тысячи запахов, что источались со времен творения. Опьяненные первозданными ароматами, они раскидывали руки, как крылья, и, обессиленные, тяжело валились на песок. И тогда небо двигалось вместе с бесконечной лентой облаков, которые они пытались расшифровать как послания. Затем солнце давало им знак, что пора уходить. Но они возвращались на пляж в разгар ночи, чтобы бросить вызов тайным силам моря. Море гудело, ревело, они не обращали внимания, озабоченные лишь одним желанием – передать своим телам, сорвавшимся с цепи, всю дрожь парусов этого ночного чудовища. Звезды порхали, оставляя за собой светящиеся следы, и влюбленным казалось, что нужно постараться, и они преодолеют силу земного притяжения и коснутся их рукой. Представь себе, что моя рука полна звезд! Зачем представлять, я это вижу! Ласкать щекой небесный свод и обитать в саду вечности… стать столпом мироздания… разродиться без страдания экстазом и тихо шептать слова на языке мурашек… Это не я, это море занимается с тобой любовью. Не надо меня благодарить…

Иногда наступал черед дней, освещенных вспышками чувственной страсти. Как будто бы в их крови просыпалась адская страсть. Огонь в их чреслах! Они говорили «да» всем демонам похоти с ликованием обретенной невинности. Верхом на стуле! В старенькой машине! Вперед! Назад! Как раненая кобыла! Прыжками ангелов! Солнцем с перерезанным горлом! Вот так-еще-глубже! Осанна всем небесам! Пантерой в огне! Запыхавшиеся, тела покрыты потом и слюной, истерзанные мышцы, в их объятиях рождались новые миры…

Иногда наступал черед дней, посвященных работе, которой они отдавались с мистическим вдохновением строителей соборов. Каждый в своем углу, донельзя серьезный, двое коллег, помешанных на совершенстве. Время текло капля за каплей. Они овладевали им для достижения своих целей.

Пыльца и слова путешествуют сами! Вот и до Ники ветер донес отблески огня этой жизни. И хотя она пыталась начать свою пьесу с чистого листа, она не смогла вынести новости о том, что они беззаботно порхают в своем улье.

Она начала кружить в районе их виллы (вернее, виллы уехавшего отца Абеля) – так кружит крыса, унюхавшая запах сыра. Она наблюдала за ними. Однажды, когда Абель был вынужден уехать по делам, она не выдержала, толкнула входную дверь и оказалась в гостиной. Мари-Солей мирно беседовала со своей свекровью (с матерью Абеля, да!). Они были чрезвычайно огорошены подобным вторжением. Ника с видом дьяволицы огляделась кругом, пытаясь оценить жизнь, текущую во чреве чужого дома. Она глотала воздух, наполненный семейным спокойствием, крошечными частичками легких поцелуев, она слышала, как работает хорошо смазанный мотор будней, без перебоев и остановок, она чувствовала аромат свежего хлеба, приправленного тихой радостью, аромат отглаженного белья в глубине шкафа, аромат планов на будущее, любви без страдания, без расчета, без всяких таких штучек… Как разъяренный носорог, она бросилась на Мари-Солей. Она била, кусалась, наскакивала, отскакивала, колотила, падала, поднималась, вновь кусалась, вновь колотила, хватала, мяла, ранила, пускала кровь, таскала, дубасила, гнула, лупила со всей безудержной яростью, которую накопила после ухода Абеля из семейного гнезда. Обе женщины катались по ковру, слившись в единый клубок. Мелькали лишь клювы, ногти, когти, шипы, рога. Мать Абеля после безуспешных попыток самостоятельно остановить сражение позвала на помощь соседей. Лишь Напо – дюжему чернокожему мужчине – удалось оттащить Нику от соперницы. Но ее глаза по-прежнему продолжали сверкать пламенем ада. Она выкрикнула несколько оскорбительных фраз, достойных рыночной торговки, и удалилась, взревев напоследок мотором автомобиля.

Собравшиеся соседи осудили ее наглость и кричали, что она заслужила быть скинутой со скалы или сожженной заживо. Те, кто ее хоть немножечко знал, заключили, что в ней не осталось ничего человеческого. Вот что происходит, когда выбираешься поудить на другой берег мира с иными привычками! Наконец, каждый в стремлении успокоить Мари-Солей бросил свою горсть слов на труп происшествия.

Когда Абель, поднятый по тревоге телефонным звонком, вошел в дом, он попал в похоронную атмосферу. Он стал изобретать тысячи способов отмщения, один грязнее другого. Но, увы, все вновь сводилось к неконтролируемому обострению насилия. Он почувствовал, что попал в ловушку. Не отвечать ударом на удар – сдаться… Отвечать – принять правила игры, навязанные Никой… Хорошо смеется тот, кто смеется последним, твердил он, убеждая себя, что еще отыщет способ разбить клюв этой дьявольской птице. Хорошо смеется тот, кто смеется последним! И пусть она лучше не появляется перед моей машиной, ведь я забуду затормозить! Они решили поступить по закону – взяли справку у врача и отнесли жалобу в жандармерию. Они держались очень достойно, со всей серьезностью жертв, уверенных в своей правоте. Жандарм расспрашивал о маме, папе, бабушке, дедушке. Заполнил целую кипу важных бумаг. Пробормотал несколько успокаивающих слов, приводя в пример схожие случаи. Много наобещал. И дело благополучно почило в канцелярской тишине.

Ветер донес до них отвратительно циничное высказывание Ники.

Сами того не зная, они вступили в тысячелетнюю войну лишь с одним средством защиты – траншеей их любви.

8

У нас говорят: «Слабую собаку забивают камнями», но я решила забить их камнями, не дожидаясь, пока они ослабеют. Я чувствовала, как во мне зарождается небывалая ненависть, которая хлещет по моим обнаженным нервам, и один Господь ведает, сколько мерзости я могла натворить, сколько пакостей состряпать, сколько выплеснуть вонючих помоев. Да, помоев! Я отравлю весь воздух, так что им станет невозможно дышать во всей галактике и даже дальше. Я готовилась станцевать на их телах, искромсать их души, оставить от их так называемой любви жалкие лохмотья. Мне его отец не предложил ничего, а эта уберись-отсюда-я-займу-твое-место разложила свою задницу в гостиной его виллы! Я подпалю ей хвост, даже если для этого понадобятся все жаровни Сатаны! Она пока еще меня не знает, но скоро поймет, какой ад я приготовила для нее! Ему я уже говорила: я способна разрушить свой дом целиком, чтобы уничтожить одну-единственную крысу! Разъяренный буйвол саванны – это я! Кобра, готовая к прыжку, – это тоже я! Тигрица в ярости – и это тоже я! Я – Мадам Все! Поверьте, никакая борьба не утомит меня… А у меня есть не только руки! У меня еще и мозги имеются! Мозги мангуста, мозги палача, мозги каннибала. В других своих жизнях я изобрела самые страшные казни: это я придумала сажать на кол, колесовать, четвертовать, пытать каленым железом. Я бичевала чернокожих рабов. Я окунала непокорных с головой в чаны, наполненные мочой. Я втыкала булавки под ногти. Я кастрировала. Если надо, я могу стать женщиной-гестапо, женщиной-геваро, амазонкой. Каждый раз, видя мужчину, я чувствую, что его яйца уже зажаты у меня между зубами. И мне достаточно начать жевать, как только я решу. И вот тут я решилась…

Не подумайте, что я говорю все это из-за любви к этому кобелю! Даже блохи откажутся пить его вонючую кровь! Нет, это совсем не то! Я говорю все это, потому что, выбрав ее, он опустил меня ниже земляного червя. Женщина-врач или женщина-архитектор – я бы поняла… Но эта соленая треска с плоской задницей! Эта голодранка, вылезшая из нищеты за пару месяцев! Эта продажная тварь! О Господи, я задыхаюсь! Но, несмотря на все сказанное, я вынуждена признать, что она красива, а красоту, как принято говорить, не продашь на базаре, не правда ли? Иногда голова дракона покоится на ложе из цветов. Нет, я его не люблю и не страдаю из-за его ухода… Но я не могу согласиться со статусом брошенной женщины, который он оставил мне в наследство. Я не могу это проглотить! И не стану глотать! Я подпушу насекомых-паразитов в солому их жизни, и эти двое не смогут ни лечь, ни сесть, ни встать. Им останется только повеситься, умоляя о прошении!

Я все просчитала. Как палач ищет у своей жертвы самые слабые точки, так и я начну с них. Я начну с репутации и финансов и никогда не ослаблю давления. Ну что ж – начали!

Вот я в кабинете его начальника. Я знаю этого мужчину, потому что Абель, несмотря на все свои скачки молодого козла, привлеченного средней зоной очередной пассии, всегда был существом, состоящим из двух частей. Он всегда мечтал, чтобы я знакомилась с его друзьями, была в курсе его рабочих дел, принимала участие в его жизни. Многие знали единое существо Абель-Ника, эдакую тварь с двумя головами, чьи ноги только и делают, что целыми днями пинают друг друга. Это существо падает, но всегда вновь поднимается, чтобы продвигаться по жизни шагами искалеченного краба.

Начальник Абеля торжественно восседал передо мной, за огромным письменным столом. Это был проницательный мужчина, умеющий слушать. Возможно, он уже догадался, что я пришла просить голову моего святого Иоанна Крестителя. Но он не сказал ни слова. Он ждал, и я приступила к делу.

Для этого визита я дома подбирала платье. Скромное, но изысканное, оно говорило, что я не из мира проходимцев и что в моем мире (который был и миром начальника) не принято потакать фантазиям беглого мужа. Более того, оно выносило ему приговор in absentia[27]27
  Заочно (лат.).


[Закрыть]. Я сидела в кресле прямо, чтобы он смог прочувствовать всю степень моего негодования, но несколько расслабленно, чтобы он понял, как я подавлена. Суровое лицо: я напустила на себя вид вдовы, чей муж ушел в плавание и исчез в море, но тело его не было найдено, что оставляло слабый свет надежды. Трогательно? Да, я была трогательной, но без излишней дрожи. Именно то, что требуется, чтобы завоевать сторонника. Я спокойно, но с тревогой изложила ему причину, по которой просила его аудиенции. Я долго размышляла, прежде чем побеспокоить столь занятого человека…

Я сижу здесь – брошенная женщина. Я произнесла это слово на одном дыхании, что сделало его практически неслышным, но я выделила его губами. Итак, брошена женщина с детьми, а ее мучитель, увлеченный забавами с девицей легкого поведения, не несет за это никакой ответственности… Я говорила все эти слова с пылом, который никого не оставил бы равнодушным, и его глаза загорелись. Пустяк, но и этого достаточно… Безответственное поведение мужа поставило меня в чрезвычайно сложную ситуацию. Я надавила на слово «чрезвычайно»… именно это заставило меня просить о помощи. Да, именно помощи! Естественно, хорошее воспитание, данное мне родителями, не позволяет даже думать о материальной помощи. Я хочу лишь, чтобы хоть кто-нибудь урезонил его. Напомнил ему о доме. Если он вдруг окажется без работы, то не сможет помогать детям, а ведь у нее нет возможности обеспечивать их существование. Ведь он уже меня разорил! Один Бог знает, как он транжирил деньги! Я чувствовала, что сидящий напротив меня мужчина начинает удивляться, и я поднажала. Ведь он не только плохой муж, но еще и сомнительный работник. Из тех типов, кто может разболтать где угодно секреты вашей фирмы. Из тех типов, кто может не оправдать ваше доверие, как не оправдал мое после стольких лет совместной жизни. И тут я выдерживаю паузу, чтобы он смог увидеть, как мои глаза (несмотря на все усилия сдержаться) краснеют и наливаются слезами. Мой голос становится страдальческим, трогающим. Вы должны заставить его прислушаться к голосу разума! Опять тишина… Долгая тишина… Медленно, очень медленно – ведь я не подстрекатель, достаю из сумочки целый ворох документов (чеки неизвестно на что, письма от обманутых женщин, письма ко мне, отзывы бывших начальников и т. д.), доказывающих неисправимую легкомысленность вышеупомянутого месье. Какое счастье, что я все это сохранила. Я замечаю на лице начальника, почти непроницаемом, признаки недовольства. Он совсем не так представлял себе моего мужа! И более того, он считал его одним из лучших своих работников, достойных доверия и всяческого уважения. Едва заметное подрагивание его челюсти наводит меня на мысль, что в финале представления следует заплакать. Всего пару слезинок… А на прощание я выдаю несколько признаний, крупицы откровений, фрагменты бесстыдства. Как нежданный порыв ветра, всколыхнув юбку, обнажает нижнее белье женщины, так и я позволяю обнажить, мельком увидеть мое мученичество в браке. Я осознаю, что достойна медали за то, что все это время вела себя достойно, ни разу не оскорбив этого «месье». Слова «шут гороховый», «недоразвитый», «трусливая подлюга», «дрянь» остались несказанными. Потом я делаю вид, что прошу простить и понять неверного (начальник не должен обвинить меня в отсутствии терпения и понимания). Я описываю его тяжелое детство. Я упоминаю о дурном примере родителей. Я внушаю мысль о поведении с некой долей безумия. Тут же заявляю, что он не сумасшедший, напротив, у него необыкновенный, но извращенный ум. Я тяжело вздыхаю… Начальник выслушал меня до конца, затем высказал свое удивление, несмотря на то что это личное дело. Он обещал подумать, чем сможет помочь.

В тот день была отличная погода, а я так погрузилась в черноту изобретенного мной персонажа (отданного на растерзание), что, выйдя из офиса, была оглушена затрещиной солнечного света. Итак, я совершила первое «доброе» дело.

Следующие дни я посвятила секретарше Абеля. Она была мне совершенно необходима, как запасная карта игроку в покер. Это была молодая женщина, преданная и бескомпромиссная. Однако я заметила (и уже давно) в ее поведении некую тень эгоистичной ревности, у нее сложилось свое отношение к жертвам. При правильной обработке она могла изменить курс и сдать мне их на блюдечке. В любом случае Абель будет заминирован изнутри, не подозревая об этом. Отлично подготовленная ловушка!

Я стала ей регулярно звонить, сожалея, что сложившаяся ситуация не позволяет нам встречаться, как раньше. Я ее очень ценю и всегда была счастлива, что она работает секретарем моего мужа. С ней супруга не подвергается риску быть обманутой. Напротив! Мне удалось посеять в ее душе семена (а может, и более!) неприязни к такому шефу, который относится к ней немного высокомерно. Это было легко! Совсем легко! Она почувствовала к нему такую антипатию (к неверному мужу, развратнику, отцу-дезертиру, отъявленному лицемеру), что сама стала звонить мне время от времени и рассказывать, что ей удалось разузнать. Я правильно поступила, заставив ее поверить, что дома он отзывался о ней как о сплетнице, разгоряченной кобылке, об идиотке, слабой на передок, и хуже… Я даже добавила, что он обвинял секретаршу в способности изнасиловать пустые мужские брюки!

С этого дня я не только приобрела верного сторонника, но могла дирижировать неразберихой в офисе Абеля. Я даже смогла разжиться дубликатом его ключей. Без вранья, я перерывала у него на работе все шкафы с рвением истинно верующей. Это позволяло пополнить мое досье на него. Работа дотошного судебного исполнителя! Работа шпиона! Когда мне пересказывали его телефонные разговоры, я восторгалась: «Да здравствует Макиавелли!» Я ощущала себя равной Мата Хари. Но в реальности я оставалась все той же Саломеей, продолжающей плясать до полного безумства, лишь бы заполучить голову моего святого Иоанна Крестителя.

Чувства – лютые монстры, которые гложут наши сердца до последнего кусочка. Мои заставляли мою кровь раскаляться, как пылающее железо. Потом я чувствовала себя опустошенной, легкой, как пылинка, кружащаяся в луче света. Я обретала безмятежность печали, в которую погружалась вся целиком, перед тем как приступить к разработке следующего плана, дарящего мне иллюзию всемогущества королевы. Я родилась королевой, ищущей королевство, которого никогда не существовало.

Еще в детстве, общаясь с отцом, я осознала всю радость возможности манипулировать людьми. Каждый раз к началу нового учебного года мы ездили с ним в город, чтобы купить мне туфельки. Я уже дома решала, какую обувь хочу получить. Но я заставляла папочку бродить по магазинам до бесконечности. Я ныла, плакала, молчала, умоляла, я отказывалась от всего, что он мне предлагал, счастливая видеть его послушным моим требованиям. В конце концов я приводила его, куда мне хотелось, и делала вид, что нашла то, что мне нравится. Вот так я его любила. Вот так позднее я любила всех остальных мужчин. Я всегда выдумывала тысячи способов ввести отца в заблуждение, потому что не смирилась с фразой: «Доктор, если надо пожертвовать одной из них, спасите мать!» Эта фраза прозвучала в день моего появления на свет, в тот момент, когда я флиртовала с заглянувшей на огонек смертью. И после этого я всегда мечтала видеть всех мужчин у моих ног, но не как трепетных любовников, а как приговоренных. Абель, сам того не подозревая, удовлетворял мою страсть наказывать. Он предоставлял мне тысячи возможностей, и я стала зависимой от его шалостей, как была зависима от удовольствия, получаемого от права карать. Его наивность, его невинность в беспорядке собственной жизни делала его абсолютно беззащитным. Мне оставалось лишь разделать его и подать на блюде с гарниром. Его уход, его история о любви с Мари-Солей стали для меня нежданной добычей. Вот теперь я могла его ненавидеть безнаказанно, могла задушить, утопить, сжечь на законных основаниях. Он был лишь мышкой в моих острых когтях, но был моей мышкой. Навсегда…