Текст книги "Последние хорошие места"

Автор книги: Эрнест Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– А можно, я буду братцем-неидиотиком?

– Я не хочу выдавать тебя за своего брата.

– Теперь уж придется, Ники, неужели не понимаешь? Это обязательно нужно было сделать. Я бы попросила тебя, но раз все равно надо, то я решила сделать тебе сюрприз.

– Мне нравится,—сказал Ник.– Черт с ним со всем, мне очень нравится.

– Огромное тебе спасибо, Ники. Я тут легла и хотела отдохнуть, как ты сказал, но я только все лежала и думала, что бы для тебя сделать. Решила достать тебе убойных капель в каком-нибудь салуне какого-нибудь города вроде Шебойгана, полную банку из-под жевательного табака.

– И кто бы тебе их дал?

Ник опустился на землю. Сестра села к нему на колени, обняла за шею и потерлась о его щеку стриженой головой.

– Мне их дала Королева Шлюх,– сказала она,– Знаешь, как называется салун?

– Нет, не знаю.

– Большой королевский отель-магазин-бар «Золотая монета».

– Что ты там делала?

– Была помощницей Королевы Шлюх.

– Что должна делать помощница шлюхи?

– Ой, она носит ее шлейф во время прогулок, распахивает дверцу кареты и провожает к нужному номеру. В общем, вроде фрейлины.

– Что она должна говорить?

– Все что захочет, кроме грубостей.

– Например, братец?

– Например, так: «О, мадам, в жаркий день, подобный сегодняшнему, должно быть, как утомительно ощущать себя птичкой в позолоченной клетке». Вот, вроде этого.

– Что отвечает шлюха?

– Она отвечает: «Да, о, ах, ну конечно же. Это безусловная прелесть». Потому что та шлюха, которой я прислуживала, низкого происхождения.

– А ты какого происхождения?

– Я не то сестра, не то брат мрачного писателя, причем я очень деликатно воспитана, что делает меня очень желанной, с точки зрения главной шлюхи и ее свиты.

– Убойные капли получила?

– А как же! Она сказала: «Душенька, возьмите эти никчемные капельки». Я говорю: «Спасибо». А она: «Передавайте привет вашему мрачному брату. Если он будет в Шебойгане, пусть непременно остановится в нашем отеле».

– Брысь с моего колена,– сказал ей Ник.

– Вот, точно так они и говорят в «Золотой монете»,– сказала Махоня.

– Надо заняться ужином. Проголодалась?

– Я сделаю ужин.

– Нет,– сказал Ник.– Ты лучше рассказывай.

– Как ты думаешь, Ники, нам будет хорошо здесь?

– Нам уже хорошо.

– Хочешь, расскажу, что я еще для тебя сделала?

– Перед тем как ты решила сделать что-то практичное и остриглась?

– Еще какое практичное. Ты подожди, пока я скажу. Можно, я тебя

поцелую, пока ты будешь готовить ужин?

– Я тебе чуть погодя отвечу. Так что ты хотела сделать?

– Наверно, я прошлой ночью морально пала, когда стащила виски. Как ты считаешь, этого одного достаточно для морального падения?

– Нет. И вообще, бутылка была открыта.

– Ага. Но я взяла на кухне пустую бутылку объемом в пинту и целую бутылку в кварту, налила пинтовую бутылку дополна, немножко пролила на ладонь, взяла и слизнула, а после подумала, что это и есть мое моральное падение.

– Понравилось?

– Ужасно крепко, щекотно, и немножко стало тошнить.

– Значит, ты еще не пала морально.

– Вот и хорошо, потому что если бы я морально пала, как бы я могла оказывать на тебя хорошее влияние?

– Не знаю,– ответил Ник.– Так что же ты собиралась сделать?

Он разжег костер, пристроил сковородку и нарезал на нее ломтиками бекон. Сестра, обхватив колени, наблюдала за ним, потом расцепила пальцы, опустила одну руку к земле, оперлась на нее, а ноги вытянула. Она тренировалась быть мальчиком.

– Надо учиться правильно держать руки.

– Не тяни их к голове.

– Я знаю. Было бы проще подражать какому-нибудь мальчишке – моему ровеснику.

– Подражай мне.

– Думаешь, получится правильно? А ты не будешь смеяться?

– Посмотрим.

– Ха, не хотела бы я опять стать девочкой, пока мы не дома.

– Об этом не беспокойся.

– Плечи у нас одинаковые, ноги тоже похожи.

– Что же ты собиралась для меня сделать?

Ник жарил форель. Он отколол от упавшего ствола новое полено и бросил его в костер. Полоски бекона свернулись бурыми спиралями. От костра пахло форелью, жарившейся в растопленном сале. Ник полил рыбу жиром, перевернул, полил с другой стороны. Темнело. Он завесил костер куском брезента, чтобы не был виден огонь.

– Что ж ты хотела сделать? – повторил он. Махоня, наклонившись, плюнула в сторону огня.

– Ну как?

– В сковородку не попала.

– Ой, жуткую штуку. Я это прочитала в Библии. Я хотела взять три кола, по одному для каждого, и вогнать в висок мальчишке и тем двум, когда они будут спать.

– Чем ты их собиралась вгонять?

– Молотом с заглушающей прокладкой.

– И из чего бы ты сделала прокладку?

– Еще как сделала бы.

– Тяжелое это дело – колы вгонять.

– Ну и что, та женщина в Библии смогла, а я видела, что они спят пьяные, и раз я ходила ночью рядом и виски украла, так почему бы не сделать все до конца? Тем более что про это есть в Библии.

– Насчет прокладок в Библии нет.

– Наверно, я с веслами перепутала.

– Может быть. Но мы решили никого не убивать, ты из-за этого и пошла со мной.

– Да, конечно. Но знаешь, Ники, нас с тобой так и тянет на преступление. Мы не похожи на остальных. И потом, я подумала, что если я морально пала, так чтоб хоть польза была.

– Ты чокнутая, Махоня. Послушай, тебе можно чай перед сном?

– Не знаю. Я дома только мятный пила.

– Я сделаю слабый и добавлю сгущенного молока.

– Ники, если у нас мало, не добавляй.

– Вкуснее чай будет.

Они сели ужинать. Ник отрезал четыре куска черного хлеба и два из них обмакнул в растопленный жир. Они съели хлеб и съели форель, с поджаристой корочкой сверху и очень вкусную и нежную изнутри. Скелеты они бросили в огонь, а потом доели бекон, положив его на оставшиеся куски хлеба. Когда Махоня выпила чай, Ник заткнул двумя щепками дырки в банке сгущенки.

– Тебе хватило?

– Вполне. Форель была потрясающая. Бекон тоже. Правда, нам повезло, что у них был черный хлеб?

– Ешь яблоко,– сказал он.– Может быть, завтра получше что-нибудь раздобудем. Может, надо было ужин сытней сделать, а, Махоня?

– Нет, мне хватило.

– Ты точно не осталась голодная?

– Нет, я сыта. У меня шоколада немного есть, хочешь?

– Откуда?

– Из моего хранителя.

– Откуда?

– Из хранителя. Где я все храню.

– А-а.

– Свеженький. А есть старый, который я на кухне взяла. Мы можем начать с него, а остальное приберечь на какой-нибудь особенный случай. Смотри, мой хранитель затягивается у горлышка, как кисет. В нем все можно держать, даже золотой песок. Как ты думаешь, Ники, может, нам теперь на запад пойти?

– Я еще не решил.

– Вот бы насыпать хранитель доверху золотым песком по шестнадцать долларов унция.

Ник протер сковородку и положил рюкзак у передней стенки шалаша. Поверх подстилки из веток было разостлано одеяло. Он развернул второе одеяло и подоткнул под первое с Махониной стороны; наполнил холодной ручьевой водой оловянное двухквартовое ведерко, в котором готовил чай. Когда Ник вернулся от ручья, сестра уже спала, положив под голову, как подушку, обернутые джинсами мокасины. Он поцеловал ее, но она не проснулась, и он накинул свою старую куртку и стал шарить среди вещей, ища бутылку с виски.

Открыв ее и понюхав (запах был очень хорош), Ник зачерпнул полчашки воды из ведерка, с которым ходил к ручью, и налил туда немного виски. Потом он сел и начал очень медленно пить, задерживая разведенное виски под языком и только потом медленно втягивая его на язык и глотая.

От дуновения ночного ветра ярче вспыхнули угольки в костре, и, наслаждаясь вкусом виски с холодной водой, он смотрел на угли и думал. Допив из чашки, он зачерпнул еще холодной воды, выпил ее и лег. Карабин лежал у левой ноги, под головой была отличная жесткая подушка из закатанных в брюки мокасин, и он плотно завернулся в свой край одеяла, вспомнил положенные слова молитвы и заснул.

Ночью ему стало холодно, и он укрыл сестру курткой, а сам перекатился поближе, чтобы завернуться еще плотнее в свою половину одеяла. Нащупав карабин, он снова подтянул его к левой ноге. Воздух был холодным и резким, и каждый вдох был полон запахом хвои и смолы от срубленных веток. Только проснувшись от холода, он понял, до чего он устал. Теперь ему было опять хорошо и уютно, и, ощутив спиной теплое тело сестры, он подумал: «Я должен все делать для нее, чтобы она была счастлива и вернулась домой в полном порядке». Вслушался в ее дыхание, в тишину ночи и снова уснул.

Когда Ник проснулся, рассвело ровно настолько, что завиднелись далекие холмы за болотом. Он полежал тихо, потянулся, напрягая сонные мускулы, сел, натянул штаны, надел мокасины. Сестра спала, уткнув подбородок в воротник его теплой куртки. Смуглая кожа ее высоких, усыпанных веснушками скул розовела из-под загара. Остриженные волосы открывали красивый абрис головы, подчеркивая прямизну носа и аккуратную форму ушей. Ему захотелось нарисовать ее портрет, и он стал смотреть, как длинные ресницы лежат на ее щеке.

Она похожа на дикого зверька, подумал Ник Адамс. И спит так же. Как бы ты описал ее голову, думал он. Пожалуй, самое правильное – это как будто ей волосы обкромсали на плахе топором. Скульптурная внешность.

Он очень любил сестру, а она любила его чересчур сильно. Но это, думал он, еще придет в норму. По крайней мере должно.

Зачем будить человека, думал он. Как же она устала, если я так устал. Если ничего не стрясется, то мы все делаем правильно: скрыться из виду, чтобы улегся шум и перестал здесь торчать приезжий. Все равно, надо ее лучше кормить. Просто позор, что я не припас ничего вкусного.

Правда, мы много всего взяли. Рюкзак был очень тяжел. Сегодня пойдем за ягодами. Если удастся, хорошо бы добыть пару куропаток. А можно грибов набрать. Надо быть аккуратней с беконом, но ведь есть жир, так что можно и обойтись. Может, все-таки ей вчера мало было. Она привыкла пить много молока и любит сладкое. Не думай ты об этом, все будет хорошо. Хорошо, что она любит форель. Вкусно было. Не бойся ты за нее. Она отлично все съест. Но ты, брат, ее не перекормил. Чем ей сейчас просыпаться, пусть поспит. У тебя масса дел.

Он очень осторожно начал доставать из рюкзака вещи. Сестра улыбнулась во сне. От улыбки смуглая кожа ее скул натянулась, и из-под смуглоты выступил нежный розоватый оттенок. Она не проснулась, и Ник стал готовить все, чтобы развести костер и сделать завтрак. Дров было вдоволь. Он соорудил костерок и на скорую руку вскипятил чай. Ник выпил чай с жадностью, съел три сушеных абрикоса и попытался вчитаться в «Лорну Дун». Но он уже читал ее. В ней не было больше чуда, и он понял, что взял с собой эту книжку зря.

Вчера вечером, сделав лагерь, Ник замочил в банке несколько сушеных слив. Теперь он придвинул их к огню повариться, взял из рюкзака гречневую муку и замесил с водой в эмалированной кастрюльке, чтобы взбить тесто. Банка с растительным жиром была близко.

Он срезал верх у пустого мешочка из-под муки и, завернув начатый брикет, крепко завязал леской. Махоня захватила четыре мешочка из-под муки, и Ник гордился ею.

Ник перемешал тесто, поставил сковородку на огонь и распустил жир, размазав его прикрепленным к палочке куском ткани. Сперва сковородка тускло заблестела, потом начала шипеть и плеваться. Тогда он положил еще жира, аккуратно вылил все тесто и стал смотреть, как оно пошло пузырями и как запекаются края. Тесто поднялось, на нем проявилась фактура, обозначился серый цвет. Только что срезанной палочкой он снял лепешку, подбросил и поймал, перевернув вверх темной поджаренной стороной. Вторая сторона зашипела. Он ощущал вес лепешки и видел, как она подымается на сковородке.

– Доброе утро,– сказала сестра,– Я очень заспалась?

– Все нормально, чертенок.

Подол рубашки закрывал ее загорелые ноги.

– Ты уже все сделал.

– Нет, только что начал печь лепешки.

– Пахнет уже замечательно, да? Пойду умоюсь к ручью, потом приду помогать.

– Не вздумай мыться в ручье.

– А я не бледнолицая, – сказала она, зайдя в шалаш.– Где ты оставил мыло?

– Возле ручья. Там пустая жестянка из-под сала. Масло принеси, ладно? Оно в ручье.

– Я сейчас.

Там было завернуто в клеенку полфунта масла. Она принесла его в банке из-под сала.

Лепешки они съели с маслом и сиропом «Старый сруб» из жестяной банки в виде бревенчатого домика. Верхушка трубы отвинчивалась, и сироп выливался из трубы. Оба проголодались, и вкус лепешек был восхитителен. Масло таяло и, смешиваясь с сиропом, стекало в разрезы. Они съели сливы, выпили сок и потом пили чай из тех же кружек.

– У слив вкус праздника,– сказала Махоня. – Подумай об этом. Как ты спал, Ники?

– Хорошо.

– Спасибо, что укрыл меня курткой. Славная была ночь.

– Угу. Ты всю ночь спала?

– Я и сейчас сплю. Ники, а может, мы здесь останемся насовсем?

– Пожалуй, нет. Ты вырастешь, тебе надо будет выйти замуж.

– Я все равно собираюсь за тебя выйти замуж. Я буду твоей гражданской женой. Я о таком в газете читала.

– Так вот где ты прочла про неписаные правила.

– А как же. Я буду твоей гражданской женой согласно неписаным правилам. А что, нельзя?

– Нет.

– Все равно буду, вот увидишь. Все, что нам надо, это прожить несколько времени как муж и жена. На этот раз им придется уступить. Как с законом о поселенцах.

– Но меня-то ты не проведешь.

– Да тебе деться некуда! Таковы неписаные правила. Я уже сто раз все обдумала. Закажу визитные карточки: Кросс-Вилледж, штат Мичиган, гражданская жена мистера Адамса, и буду раздавать их по несколько штук в год, пока не пройдет достаточно времени.

– Не думаю, чтобы такой фокус сработал.

– Могу по-другому. Пока я несовершеннолетняя, родим одного или двух детей, и по неписаным правилам ты должен будешь на мне жениться.

– Неписаные правила не в том заключаются.

– Я в них малость запуталась.

– Кстати, еще пока неизвестно, выполняются они или нет.

– Должны выполняться,– сказала она.– Мистер Тоу на них очень рассчитывает.

– Мистер Toy может и ошибиться.

– Ну да, Ники, мистер Тоу их почти что сам выдумал.

– Я думал, это его адвокат.

– А мистер Toy их все равно первый начал использовать.

– Не нравится мне мистер Тоу,– сказал Ник Адамс.

– Подумаешь! Мне тоже в нем не все нравится. Но ведь он, правда, сделал газету интереснее?

– Он дает людям новый объект для ненависти.

– Они и мистера Стэнфорда Уайта ненавидят.

– По-моему, они им обоим завидуют.

– Наверно, ты прав, Ники. Так же, как нам.

– Ты думаешь, нам сейчас кто-нибудь завидует?

– Сейчас, может быть, и нет. Мать наверняка решит, что мы, погрязши в грехе и мерзости, бежим от законной кары. Хорошо, что она не знает, что я доставала для тебя виски.

– Вчера я пробовал. Очень хорошее.

– Вот здорово. Раньше я никогда не пробовала красть виски. Правда, хорошо, что оно хорошее? Я уж думала, что у них вообще не может быть ничего хорошего.

– И так я слишком много про них думаю. Хватит о них,– сказал Ник Адамс.

– Ладно. Чем мы сегодня займемся?

– Чем бы ты хотела заняться?

– Я бы хотела пойти в магазин к мистеру Джону и взять у него все, что нам нужно.

– Не получится.

– Знаю. На самом деле, что ты на сегодня решил?

– Надо обязательно набрать ягод, а я должен добыть куропатку, хотя бы одну. Форель есть всегда, но я не хочу, чтобы она тебе надоела.

– А тебе когда-нибудь надоедала форель?

– Нет, но говорят, что она иногда надоедает.

– Мне не надоест,– сказала Махоня.– Щуки могут надоесть, а окуни или форель – никогда. Точно, Ники. Не сомневайся.

– Окуни никогда не надоедают,– согласился Ник.– Даже пучеглазы, которые больше на щук смахивают. А вот веслонос ужасно. Просто страшное дело.

– Меня особенно раздвоенные тонкие косточки злят,– сказала сестра.– Вот рыба, которой много не съешь.

– Мы здесь приберем, я найду место, где сделать тайник для патронов, и тогда сходим за ягодами, а я попробую добыть дичи.

– Я возьму два ведерка и пару мешков, – сказала сестра.

– Махоня,– сказал Ник.– Ты не забыла, что надо сходить в туалет?

– Сейчас пойду.

– Не забудь, ладно?

– Я помню. И ты не забудь тоже.

– Хорошо.

Ник вошел в лес и у подножия большого хемлока под бурой осыпавшейся хвоей спрятал коробку с длинными патронами калибра ноль – двадцать два и пустые коробки из-под коротких. Он уложил на место вынутый им при помощи ножа брикет слежавшейся хвои, сделал насечку на твердой коре дерева так высоко, как только смог достать, и, выйдя на склон холма, спустился к шалашу.

Утро было чудесное, небо высокое, светлое, голубое, пока что безоблачное.

Ник чувствовал себя счастливым рядом с сестрой и думал: чем бы потом ни кончилось, но мы сейчас счастливы и нам хорошо. Он уже твердо знал, что на каждый день дается только один день, и это тот день, который есть сейчас. Сегодня продлится до ночи, а завтра снова будет сегодня. Это было то главное, что он до сих пор смог понять.

Сегодня было хорошим днем, и он, с карабином спускаясь к лагерю, был счастлив, хотя беда притаилась, как зацепившийся в кармане рыболовный крючок, который иногда царапал его при ходьбе. Рюкзак оставили в шалаше. Вряд ли стоило бояться, что его найдет днем медведь, днем все медведи кормятся на болотах ягодами, но Ник все равно закопал бутылку с виски за ручьем. Пока Махоня не вернулась, Ник сел на поваленное дерево и проверил карабин. Они шли за куропатками, поэтому он вынул обойму, высыпал из нее на ладонь патроны с длинными гильзами и спрятал в замшевый патронташ, а зарядил короткие. Они делают меньше шума при выстреле и, если он не сможет попасть в голову, не вырвут кусок мяса.

Теперь он был готов. Можно трогаться. Где же девочка, подумал он, а потом подумал: не волнуйся. Ты ее сам отправил. Не нервничай. Но он волновался и из-за этого был зол на себя.

– Вот и я,– сказала сестра.– Извини, что так долго. Далековато ушла.

– Ты умница,– сказал Ник.– Пошли. Ведерки взяла?

– Ага, и крышки.

Они пошли через холм к ручью. Ник пристально посмотрел вверх по течению ручья и на склон. Сестра наблюдала за ним. Она положила ведерки в мешок и при помощи другого мешка перекинула все через плечо.

– Удочку возьмешь? – спросила она.

– Нет. Будем удить – срежу.

Он шел впереди, поодаль от берега, держа карабин в руке. Он вышел на охоту.

– Странный ручей,– сказала сестра.

– Это самый большой ручей, какой я когда-нибудь видел,—ответил Ник.

– Он слишком глубок и страшен для ручейка.

– В нем постоянно бьют ключи,– сказал Ник.– Он подмывает берега и вымывает все более глубокое русло. Вода в нем страшно холодная. Потрогай, Махоня.

– Ух ты! – сказала она. Вода была оглушающе холодная.

– Солнце слегка нагревает его,– сказал Ник,– но только чуть-чуть. Мы возле него все найдем. Ягодник внизу.

Они шли вниз по течению ручья. Ник всматривался в берега. Увидев след выдры, он показал его сестре, а после они увидели крошечных корольков с рубиновыми хохолками. Сторожко и точно передвигаясь между кедрами, птахи охотились за насекомыми и подпустили Ника с сестрой совсем близко. Потом они заметили свиристелей, которые перелетали так спокойно, изящно, с таким благородным достоинством. На крыльях и на хвосте у них были колдовские пятнышки, и Махоня сказала:

– Они самые-самые красивые, Ники. Красивее этих птиц просто не бывает.

– Они похожи на тебя,– сказал брат.

– Нет, Ники, не дразнись. Когда я вижу кедровых свиристелей, я делаюсь такая гордая и счастливая, до слез.

– Когда они в полете сворачивают, садятся на ветку и начинают двигаться так гордо, неторопливо и дружелюбно,– сказал Ник Адамс.

Они пошли дальше, и вдруг Ник вскинул карабин и выстрелил, прежде чем сестра увидала, куда он смотрит. Она только сразу услышала, как бьет и хлопает крыльями на земле большая птица. Ник перезарядил карабин и выстрелил еще дважды, и каждый раз девочка слышала отчаянное хлопанье в ивняке. Потом большие бурые птицы с шумом вылетели из кустов. Одна из них пролетела совсем немного, села на ветку и, склонив украшенную гребешком голову набок и сморщив перья воротничка, уставилась вниз, где те, другие, бились еще на земле. Сидя на красной ветке, наклонив голову, красивая, толстая, тяжелая птица выглядела так глупо, что, когда Ник осторожно поднял ружье, сестра шепнула:

– Не надо, Ники. Пожалуйста. Нам уже хватит.

– Ладно,– сказал Ник.– А то хочешь, возьмем ее?

– Нет, Ники, нет.

Ник подошел к ивняку, поднял трех куропаток, размозжил им головы о приклад и положил рядом на мох. Сестра взяла их в руки – теплых, толстых, с великолепным оперением.

– Ты подожди, мы их на вкус попробуем,– сказал Ник. Он был счастлив донельзя.

– Сейчас мне их жаль,– сказала сестра,– Они так же радовались утру, как мы.

Махоня посмотрела на все еще сидевшую на дереве куропатку.

– Глуповато выглядит, когда таращится сверху вниз,– сказала она.

– В это время года индейцы зовут их глупыми курочками. Когда на них начинают охотиться, они умнеют. Это не настоящие глупые курочки. Те не умнеют, они по-настоящему называются ивняковыми, а это зобастые куропатки.

– Надеюсь, что мы поумнеем,– сказала сестра.– Прогони ее, Ники.

– Сама гони.

– Кыш, кыш, куропатка, лети прочь!

Куропатка не двинулась.

Ник поднял карабин. Птица посмотрела на него. Он знал, что, если он сейчас застрелит ее, сестра огорчится. Он резко дунул, щелкнул языком и губами изобразил звук, подобный шуму взлетающих из укрытия куропаток. Птица зачарованно уставилась на него.

– Оставим ее лучше в покое, – сказал Ник.

– Извини, Ники,– сказала сестра.– Она дура.

– Вот погоди, мы их на вкус попробуем,– сказал ей Ник,– Тогда поймешь, для чего мы на них охотимся.

– На них сейчас нельзя охотиться?

– Конечно. Но во-первых, они уже взрослые и, кроме нас, на них никто не охотится. А во-вторых, я бью ушастых сов, а большая сова, если может, убивает по куропатке в день. Они все время охотятся и бьют всех птиц без разбору.

– Эту она убила бы запросто,– сказала сестра.– Вообще, я уже все, в порядке. Хочешь положить их в мешок?

– Надо сначала выпотрошить и положить в мешок вместе с папоротником. Ягоды уже близко.

Они сели, прислонясь к стволу кедра. Ник взрезал птичьи тушки и, запустив вовнутрь правую руку, вынул теплые внутренности, съедобные потроха отделил, вытер, вымыл в ручье. Когда тушки были разделаны, он пригладил на них перья и, завернув в папоротник, уложил в мешок из-под муки. Леской он связал вместе горловину и уголки мешка, перекинул через плечо, вернулся опять к ручью и внутренности опустил в воду, а ярко окрашенные куски легких бросил подальше, чтобы посмотреть, как сквозь тугую толщу быстрой воды поднимается к ним форель.

– Из них получилась бы хорошая наживка,– сказал он,– но сейчас нам наживка не нужна. Наша форель вся в ручье, и мы будем ее брать, когда понадобится.

– Будь этот ручей ближе к дому, мы бы разбогатели,– сказала сестра.

– В нем бы ничего не осталось. Это последний по-настоящему нетронутый ручей. Есть еще один, но уж к нему совсем не добраться. Дальше, за озером. Я сюда никого не проводил ловить рыбу.

– Кто-нибудь здесь рыбачил?

– Из тех, кого я знаю, никто.

– Так это девственный ручей?

– Нет. Его знают индейцы. Но с тех пор как кончилась заготовка коры и лагеря опустели, они ушли.

– Сын Ивенса тоже не знает?

– Ну уж, нет,– сказал Ник, но когда он вспомнил о нем, ему стало худо: мальчишка стоял у него перед глазами как живой.

– О чем ты думаешь, Ники?

– Ни о чем,

– Нет, думаешь, и должен сказать, потому что я сейчас – твой товарищ.

– Он может и знать,– сказал Ник.– Черт, он может и знать.

– Но ты не уверен, что он знает?

– Нет. В том-то и беда. Будь я уверен, я бы убрался прочь.

– А может, он сейчас в нашем лагере,– сказала сестра.

– Не смей так говорить! Ты хочешь его накликать?

– Нет, – сказала она,– Извини, что я заговорила о нем.

– Не извиняйся, – сказал ей Ник.– Так даже лучше. Я все время думал и только на время выкинул из головы. Мне надо всегда обо всем думать, всю жизнь.

– И так ты все время обо всем думаешь.

– Но не о таких делах.

– Давай спустимся и хотя бы соберем ягод,– сказала Махоня.– Мы можем сейчас что-нибудь сделать?

– Ничего,– сказал Ник.– Соберем ягод и вернемся к лагерю.

Но он был уже занят тем, что пытался приспособиться вновь и продумать все заново. Не надо паниковать. Ничего не изменилось. Все шло точь-в-точь как тогда, когда они решили уйти сюда и переждать события.

Мальчишка мог выследить его здесь раньше, но не похоже, чтобы он сделал это. Он мог подглядеть, когда Ник вышел сюда через землю Ходжеса, но это очень сомнительно. Никто не ловил здесь форель, Ник был уверен. Но младшему Ивенсу плевать на рыбную ловлю.

– Гаденыш только и знает – следить за мной,– проговорил Ник.

– Я знаю, Ники.

– В третий раз мы попадаем из-за него в беду.

– Я знаю, я знаю, Ники, только не убивай его.

Поэтому она и пошла, подумал он. Поэтому она здесь. Пока она здесь, я бессилен.

– Я понимаю, что нельзя убивать его,—сказал он.– Мы ничего не можем поделать. Хватит болтовни.

– Хватит, но только не убивай его,– сказала сестра.– Нет ничего такого, из чего бы мы не выпутались, и ничего, что нельзя было бы переждать.

– Пойдем к лагерю,– сказал Ник.

– Без ягод?

– Ягоды в другой раз соберем.

– Ты нервничаешь?

– Да. Извини.

– А что толку, что мы вернемся?

– Быстрее узнаем.

– Значит, мы не пойдем дальше, как шли до сих пор?

– Не сейчас. Я не боюсь, Махоня, и ты не бойся, но что-то меня грызет.

Ник резко свернул от ручья к лесу. Они шли теперь между деревьями, подходя к лагерю сверху.

Лесом они осторожно подошли к лагерю. Ник с карабином пошел вперед. За время их отсутствия в лагере никого не было.

– Побудь здесь,– приказал Ник сестре,– Я осмотрю все рядом.

Он отдал Махоне мешок с дичью и пустые ведерки и прошел далеко вверх по ручью. Отойдя настолько, чтобы сестра не видела, он зарядил карабин патронами с длинными гильзами. Я не собираюсь его убивать, подумал он, по так вернее. Он тщательно осмотрел все кругом, но не увидел ничего подозрительного, снова спустился к ручью, потом вниз по течению и вышел обратно к лагерю.

– Извини, Махоня, что я разнервничался,– сказал он,– Зато мы хорошо поедим и не придется думать о том, что ночью могут увидеть наш костер.

– Теперь я тоже волнуюсь,– сказала она.

– Да не волнуйся. Все по-прежнему.

– Но он даже не появился, а уже не дал нам собирать ягоды.

– Что поделать. Но здесь его не было. Может, он вообще на этом ручье не бывал.

– Я его боюсь, Ники, и когда его нет, боюсь еще хуже, чем если бы он здесь был.

– Это бывает. Но все равно, бояться – без толку.

– Чем мы займемся?

– Знаешь, лучше подождем с готовкой до темноты.

– Почему ты перерешил?

– Ночью он сюда не придет. В темноте ему не пройти болото. Его можно не опасаться ни рано утром, ни поздно вечером, ни в темноте. Нам придется жить по-оленьи и только тогда и выходить. А спать будем днем.

– Может, он вообще не придет.

– Конечно. Запросто.

– Но мне можно с тобой остаться, Ники?

– Тебе надо вернуться домой.

– Нет, пожалуйста, Ники. Иначе кто будет рядом, чтоб ты не убил его?

– Слушай, Махоня, хватит. Вспомни, я про убийство слова не сказал. Не будет никаких убийств, ни сейчас, ни после.

– Честно? Как хорошо!

– Перестань, слышишь? Никто ни о чем таком не говорил.

– Ладно. Я об этом не думала и не говорила.

– И я.

– Ясное дело, что и ты.

– И я об этом вовсе не думал.

Как же, думал он. Ты вовсе об этом не думал. Разве что весь день и всю ночь. Но ты не должен об этом думать, когда она рядом, потому что она знает, когда ты об этом думаешь, потому что она твоя сестра и вы любите друг друга.

– Проголодалась, Махоня?

– Не очень.

– Поешь шоколада, а я принесу свежей воды из ручья.

– Мне ничего не надо.

Они смотрели вперед, где за болотом, над голубыми холмами собирались большие белые облака предполуденного ветра. Небо было высокое, ясное, синее, и белые облака подходили и выплывали из-за холмов и плыли высоко в небе, а ветер крепчал, и тени облаков двигались через болото и через склон. Ветер уже шумел в деревьях и казался прохладным, потому что они лежали в тени. Вода из ручья в жестяном ведерке была холодной и свежей, и шоколад был не очень горьким, но твердым и хрустел на зубах.

– Вода такая же вкусная, как в том ручье, где мы их в первый раз увидели,– сказала сестра.– После шоколада она даже еще вкуснее.

– Хочешь, можно сготовить что-нибудь?

– Только если ты сам голодный.

– Я всегда голодный. Дурак я был, что не пошел дальше за ягодами.

– Нет. Ты вернулся, чтобы проверить.

– Слушай, Махоня. Я знаю место возле болота, через которое мы шли, там есть ягоды. Я здесь все спрячу, и мы сможем идти туда лесом всю дорогу, собрать два ведра ягод и оставить их впрок. Очень хорошая прогулка.

– Давай. Но я-то в порядке.

– И не голодная?

– Нет. После шоколада и вовсе нет. Я бы с удовольствием осталась и почитала. Мы хорошо прогулялись, пока охотились.

– Ладно,– сказал Ник,– Устала после вчерашнего?

– Немножко.

– Тогда отдохнем. Я возьму «Грозовой перевал».

– Он не слишком взрослый, ты можешь читать мне вслух?

– Могу в общем-то.

– Почитаешь?

– Конечно.

Перевод с английского А. Колотова