Текст книги "В сердце Антарктики"
Автор книги: Эрнест Генри Шеклтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Лаборатория Моусона в наружной пристройке. Из-за влажного теплого воздуха, проникающего из дома, все внутри покрывалось инеем
В кабинке Джойса и Уайлда находились касса со шрифтом и типографский станок, на котором была напечатана первая в Антарктиде книга
Когда настала зима и снаружи стало совершенно темно, наш дом начал все более и более превращаться в мастерскую. Оглядываясь теперь назад на эти давно прошедшие дни, я просто удивляюсь, как много затрачивалось нами труда и стараний, чтобы устроить и украсить свое временное жилище. Один из наших многочисленных друзей перед отъездом подарил нам большое число картин, их распределили по кабинкам, и они чрезвычайно украсили нашу обитель.
Во время первой сильной метели дом трясся и дрожал так, что каждую минуту мы ожидали, что ветер унесет все сооружение. Нет и тени сомнения в том, что, если б мы находились в более открытом месте, наш дом и все его содержимое действительно было бы разрушено и сметено. Даже при нашем сравнительно защищенном положении я вынужден был привязать хронометры в своей комнате к полке, так как они могли свалиться, когда сильные порывы ветра сотрясали стены. Как только буря окончилась, мы протянули через крышу крепкий стальной трос, закопав его концы в землю, чтобы они там примерзли и дали добавочную гарантию безопасности, на случай, если бы у природы оказалась для нас в запасе новая буря посильнее.
Снаряжение санных экспедиций. Лошади и собаки
В начале книги я дал уже некоторое общее представление о нашем снаряжении и продовольственных запасах, теперь же остановлюсь несколько подробнее специально на подготовке различных санных экспедиций, отправленных с места зимовки. Первым и одним из важнейших предметов их снаряжения были, разумеется, сани, хотя, надо сказать, что каждый предмет, взятый санной экспедицией, абсолютно необходим. Тут уж никто не станет набирать вещей на всякий случай. Полярный исследователь должен прежде всего стремиться к тому, чтобы при максимальной эффективности снаряжение весило как можно меньше.
Тип саней, которыми мы пользовались, был выработан на основании опыта многих наших предшественников, но столь полезным приспособлением для передвижения они стали главным образом благодаря Нансену. Во время экспедиции «Дискавери» мы располагали санями различной длины – в 7, 9, 11 и 12 футов[64]64
Приблизительно 213, 274, 335 и 365 сантиметров.
[Закрыть] длиною. Опыт показал, что одиннадцатифутовые сани наиболее пригодны для обычного употребления, но я взял с собой также некоторое количество двенадцатифутовых саней, полагая, что они, может быть, окажутся более пригодными для лошадей.
Хорошие сани для антарктических и арктических путешествий должны обладать неподвижными вертикальными стойками-копыльями и поперечными перекладинами, но вместе с тем на неровной поверхности они должны несколько пружинить, чтобы на застругах натяжение действовало не на все сани в целом. Хорошо построенные сани при передвижении по неровной поверхности производят впечатление несколько волнообразного, змеящегося движения. Достижение такой гибкости, без нарушения прочности структуры саней, – главное требование, которое надо к ним предъявлять. Наши сани в этом отношении не оставляли желать ничего лучшего.
Деревянные полозья шириной около 10 см были сделаны из американского ореха. При изготовлении их ствол не распиливался, а расщеплялся на планки по ходу древесных волокон. Мы просмотрели и забраковали большое количество этих планок, отобрав только те, которые оказались совершенно безупречными. Само собой разумеется, что этот способ изготовления полозьев дает значительно большие возможности в смысле изгибания, чем когда дерево распиливается не по волокну. При ходе саней по снежной поверхности, направление волокна полозьев имеет большое значение. Получается удивительная разница, когда сани движутся в направлении волокна, а не против него. Второй существенный пункт в конструкции саней – высота рамы над поверхностью снега. Очевидно, если рама поставлена низко, груз, находящийся на санях, имеет меньше возможности свалиться на неровной поверхности. Поэтому надо стараться, чтобы уровень самого груза на санях был также возможно ниже. Опытом установлено, что в обычных условиях достаточна высота над полозьями в 15 см – примерно такую имели и наши сани.
Копылья были вставлены на некотором расстоянии друг от друга в отверстия, сделанные на верхней стороне полозьев. Вместо того, чтобы укреплять их на нижней стороне, в верхнем выдающемся канте полозьев просверлены отверстия и сквозь них продеты ремни из сыромятной кожи, проходящие и сквозь копылья. Поперечные перекладины врезаны «в лапу». Снаружи это крепление дополнялось обмоткой из прочной бечевки; кроме того, копылья скреплялись с поперечными перекладинами небольшими железными косячками. Это соединение перекладин с копыльями – единственная абсолютно неподвижная часть саней. Все остальные части хороших саней должны проявлять податливость при различных натяжениях. От хорошей работы деревянных частей и от прочности сделанной по морскому образцу обмотки – бечевой – зависит, примут ли сани свою нормальную форму после устранения натяжения или навсегда окажутся деформированными.
Два продольных стержня или поддержки около дюйма в поперечном сечении покоятся на копыльях и на поперечных перекла динах во всю длину саней. Они закреплены особенно прочными обмотками из бечевы, которые снаружи покрыты кожей, чтобы защитить их от стирания грузом, положенным на сани. Стержни и поперечные перекладины образуют нечто вроде платформы, на которой помещается груз.
На переднем конце саней имеется деревянная дуга, равная полукругу, оба конца ее прочно скреплены со слегка загнутыми вверх концами полозьев. Верхние продольные стержни на концах несколько загнуты вниз и также связаны с дугой. Загнутые вверх передние концы полозьев позволяют саням преодолевать неровности снежной поверхности, а дуга служит для того, чтобы концы полозьев не зарывались в снег или не упирались в лед. Задние концы полозьев также слегка загнуты кверху и связаны с загнутыми книзу концами продольных стержней. Понятно, что в дуге на этом конце полозьев надобности нет.
На том и другом конце саней к крайним копыльям привязана альпийская веревка, очень прочная и в то же время весьма легкая. Концы этой веревки образуют тяжи, которые прикрепляются к лямкам. Если сани идут друг за другом, в одну линию, то следует обращать особое внимание на эти веревки, чтобы все полозья попадали в одну колею. Таким способом трение полозьев вторых саней значительно уменьшается, так как первые сани прокладывают путь и вторые бегут уже совсем легко по готовой колее. Одиннадцатифутовые сани при полной нагрузке лучше всего работают, если вес груза не превосходит 283 кг, но это далеко не предельная их нагрузка. Во время разгрузки судна мы устроили им хороший экзамен: на сани нередко нагружалось более чем по 450 кг и они выдерживали этот груз без малейшего повреждения. Опыт путешествия по барьерному льду во время экспедиции «Дискавери» убедил меня совершенно отказаться от металлических полозьев. Поэтому мы взяли с собой лишь несколько комплектов надевающихся стальных полозьев, которыми предполагали пользоваться на почве, не покрытой снегом или на очень неровном глетчерном льду. Для укрепления груза на санях к поддержкам были приделаны ремни. Это крепление достаточно прочно и надежно при минимальной затрате времени.
Сани изготовлены по образцу саней Нансена. Материалом послужили выдержанный ясень и североамериканский орех
Другой жизненно важный предмет в снаряжении полярного исследователя это керосиновая кухня. В этом отношении мы также обязаны удивительной практической сметке Нансена. Разработанный им тип кухни и сейчас применяется в полярных экспедициях. Эта кухня сделана из обыкновенного примуса, потребляющего керосин. Она прекрасно действует и очень экономна: 4,5 литров керосина хватает для трех человек на 10 дней, считая по три еды в день. Экономичность кухни обусловливается ее устройством: она состоит из цельного алюминиевого колпака, под которым помещается кольцеобразный сосуд, установленный таким образом, чтобы вокруг него мог циркулировать нагретый воздух. Внутри этого сосуда, на некотором расстоянии от его стенок находится котелок для варки пищи. Оба эти сосуда помещаются на вогнутой алюминиевой пластинке, прикрепленной над горелкой примуса.
Сперва наполняется плотно умятым снегом или льдом внутренний сосуд. Он закрывается крышкой и ставится внутрь кольцеобразного, который также наполняется снегом. Оба сосуда покрываются наружным алюминиевым колпаком, после чего зажигается пламя. Горячие газы нагревают сперва дно внутреннего сосуда, поднимаются в пространство между ним и кольцеобразным сосудом и затем направляются книзу вдоль наружной стенки кольцеобразного сосуда и выходят из-под алюминиевой покрышки наружу.
Опыт показал, что около 92 % тепла, даваемого горелкой, идет на нагревание – результат более чем удовлетворительный, так как экономия горючего имеет огромное значение при санном путешествии, когда приходится тащить керосин с собой на санях. У нас на обоих сосудах не было ушков, но все же они были так устроены, что внутренний котелок легко вынимался и вставлялся. Действие этой кухни было таково, что даже при температуре 40–50° ниже нуля[65]65
По шкале Фаренгейта.
[Закрыть] [—40–45° C] можно было в полчаса растопить снег и лед, имевший ту же температуру, и приготовить горячий обед. Весь аппарат вместе с примусом весил не более 6,8 кг.
Когда после еды котелок освобождался, в него помещались наши столовые принадлежности, состоявшие только из алюминиевых мисок и ложек. Миски входили попарно одна в другую, причем наружная была с ручкой, чтобы можно было пить горячий чай или какао; другая, которая входила внутрь первой, применялась для более основательных кушаний. Мыть посуду во время путешествия не приходилось, так как ложки тщательно вылизывались, а у чашек все дно выскребалось дочиста под влиянием развивающихся «санных» аппетитов.
Следующая важная принадлежность снаряжения – палатка. Обычно санная партия состоит из трех человек, и наши палатки были рассчитаны на это количество обитателей. Палатки были сшиты из тонкой парусины и имели по нижнему краю широкий, так называемый «подснежный» борт из более толстой материи. Этот борт расстилался на земле и на него накладывали снег или лед, так что по форме палатка напоминала перевернутый граммофончик вьюнка. Вместо одного поддерживающего столба мы употребляли обыкновенно пять бамбуковых жердей длиной по 2,6 метра. Они связывались на одном конце, который приходился как раз к вершине палатки. Затем бамбуковые жерди расставлялись и палатка растягивалась на них. С подветренной стороны у нее был вход из непромокаемого берберийского габардина в форме рукава. Этот свободный рукав можно втянуть в палатку и завязать, когда обитатели внутри, а при желании его оставляют открытым. Внутри палатки на снегу расстилался круг из толстого непромокаемого брезента, чтобы защитить спальные мешки от непосредственного соприкосновения с почвой. На первый взгляд материя, из которой были сшиты палатки, могла показаться недостаточно прочной, а бамбуки очень легкими, но и на материю и на них вполне можно было положиться – они на деле блестяще выдержали сильнейшие бури этой части света, исключительно подверженной ветрам. За всю экспедицию не было случая, чтобы палатку сильно повредило ветром.
Не менее важной частью нашего снаряжения были спальные мешки. Среди полярных исследователей, несмотря на опыт экспедиции «Дискавери», широко распространено убеждение, что во время санного путешествия необходима меховая одежда. Это оказалось совершенно излишним. На основании опыта двух экспедиций, предпринимавшихся в бесспорно более суровых климатических условиях, чем те, какие существуют в северных полярных областях, я могу с достаточной определенностью сказать, что в мехах нет никакой необходимости. Мех требуется лишь для защиты рук и ног и для спальных мешков. Наши спальные мешки, как уже сказано, были сшиты из шкур молодых северных оленей – они для этой цели являются наиболее удобными, так как очень плотны и толсты. Название «мешок» буквально соответствует его внешнему виду. Это продолговатый мешок с плотно заделанными швами, в который залезают через отверстие в верхней части. Клапан перекидывается сзади через голову находящегося в мешке человека и застегивается спереди у верхнего края мешка. Устроившись таким образом, можно спать с большим или меньшим комфортом в зависимости от температуры.
Что касается одежды, употреблявшейся при санных экспедициях, то она состояла из толстого егеровского нижнего белья и пижамы, толстых брюк из плотного синего сукна и в качестве главной защиты от холода и ветра надетых поверх всего – блузы и брюк из непромокаемого габардина «бербери». На руки мы надевали шерстяные перчатки, а поверх них меховые рукавицы; на ноги – несколько пар толстых шерстяных чулок и финеско. Попробовав «бербери» на вес и на ощупь, трудно поверить, что эта материя так хорошо предохраняет от мороза и ветра и во время метели полностью защищает от мелкого снега, обладающего способностью проникать всюду. Некоторые члены нашей экспедиции в течение всей зимы носили брюки из этой материи прямо поверх егеровского белья, не испытывая никакой надобности в суконных брюках.
Что касается головного убора – предмета одежды, от которого особенно требуется удобство, то тут были серьезные различия во мнениях. Наиболее распространенный способ содержания ушей и головы в тепле заключался в следующем: вокруг подбородка и головы дважды обматывался шерстяной шарф. Таким образом, были защищены уши, которые обычно раньше всего обнаруживают признаки обморожения. Затем шарф обматывался вокруг шеи и сверху надевалась барашковая походная шапка в виде шлема, действительно напоминающая старинный шлем без забрала. Во время метели шарф убирали, а поверх шлема надевали второй – из «бербери». У этого шлема спереди имеется жесткий клапан, который можно застегнуть в виде трубки. Шлем и меховые рукавицы прикреплялись к длинному куску фитильного шнура, который вешали на шею. Благодаря этому можно было по временам снимать их без опасения потерять. Участник санной экспедиции, одетый таким образом, мог быть уверен, что при обычных условиях лицо его и тело защищены от обморожения. Разумеется, при очень низкой температуре или даже при умеренном морозе, но с ветром, приходилось время от времени осматривать друг у друга лица – нет ли признаков обморожения. Если замечали белое пятно, немедленно принимали меры.
Рассмотрев одежду и снаряжение для стоянок и варки пищи во время санной экспедиции, мы подошли теперь к такому важному вопросу, как питание. Аппетит человека, пришедшего в лагерь после пятичасового пути при очень низкой температуре, чрезвычайно трудно представить не испытавшему этого. Даже сам путешественник иногда бывает изумлен, когда, покончив со своей основательной порцией, чувствует себя почти таким же голодным, как и перед едой. Относительно питания уже немало написано почти в большинстве книг о полярных экспедициях. В отчете экспедиции «Дискавери» капитан Скотт трактует этот вопрос очень интересно и, можно сказать, исчерпывающим образом. Подбирая пищевые запасы для путешествия, я основывался на опыте, полученном во время предыдущей своей экспедиции. Для санных путешествий я старался выработать рацион, который содержал бы наибольшее количество продуктов, развивающих тепло и дающих питание мышцам, в то же время избегая продуктов с большим содержанием воды: в путешествии она представляет собою совершенно излишний вес, который приходится тащить на себе.
Наша кухня не отличалась особым разнообразием, но голодные желудки не очень разборчивы и не нуждаются в приправах, чтобы еда показалась более аппетитной. Единственное желание – это получить побольше. Как раз это-то и недоступно, когда санная партия, пользуясь лишь собственной тягой, рассчитывает продвинуться на приличное расстояние. Голодному человеку трудно удовлетвориться одним сознанием, что тот или иной съеденный им продукт весьма питателен и достаточно покрывает нужды его организма, если после еды он не чувствует себя сытым и если через час-другой щемящее ощущение в желудке возвращается, а до ближайшей еды еще добрых пять часов.
Одним из главнейших элементов нашего питания был пеммикан, приготовленный из лучшей говядины, высушенной и превращенной в порошок с добавлением 60 % жира. Пеммикан принадлежит к основным видам пищи во время полярного путешествия, содержащийся в нем жир служит для выработки тепла в организме. Пеммикан, употреблявшийся нами во время долгих санных поездок, был получен у фирмы Бовэ (Копенгаген), той самой, которая снабжала экспедицию «Дискавери»,
Второй столь же важный продукт – сухари. Тут я несколько отошел от установившихся правил, принятых предыдущими экспедициями. Мы нашли, что тонкие сухари из непросеянной муки, которые применялись ранее, – очень ломкие. Они крошатся и поэтому трудно определить точно порцию на день, в результате нередко недельный запас оказывается съеденным раньше срока. Поэтому я заказал сухари потолще, но главное – изменил состав. Фирма «Плазмон» изготовила для нас тонну высокосортных сухарей из непросеянной муки, в которых, кроме муки, содержалось 25 % плазмона. Плазмон придает сухарям большую твердость и, как известно, представляет сам по себе превосходный пищевой продукт. Эти сухари приготовили специально для нас из расчета по 450 грамм в день на человека. Они были более совершенным продуктом по сравнению с мучной пищей, которая применялась в предыдущих экспедициях. Надо сказать, что во время санных путешествий на юг и на север, когда наши пищевые запасы начали подходить к концу, дневной рацион пришлось значительно сократить, но, что касается качества сухарей, тут мы никак не могли пожаловаться. Добавление плазмона, без сомнения, увеличивало питательные свойства сухарей.
Из напитков мы выбрали чай и какао, причем чай приготовлялся к первому и второму завтраку, а какао, от которого обычно слегка клонит ко сну, пили вечером за обедом. Сахар – в высшей степени ценное теплообразующее вещество, и в наш рацион входило до 150 грамм сахару в день на человека. Мы брали с собой также шоколад, сыр и овсянку. Хотя разнообразие продуктов было и невелико, зато мы располагали пищей максимальной питательности. На зимовке имелся более широкий выбор продуктов, поэтому и состав пищи для санных экспедиций можно было до некоторой степени изменять.
Опыт Национальной антарктической экспедиции оказался очень ценным в смысле выяснения различных способов передвижения в условиях Антарктики. До экспедиции «Дискавери», зимовавшей у входа в пролив Мак-Мёрдо, еще никогда не предпринимались санные путешествия по поверхности Великого ледяного барьера[66]66
Шеклтон ошибается: первым совершил санную поездку по поверхности Великого барьера Росса норвежец К. Борхгревинк
[Закрыть]. Перед отправлением этой экспедиции из Англии, там среди большинства лучших авторитетов по изучению Антарктики господствовало мнение, что санные экспедиции вообще мало понадобятся. Предполагалось, что большая часть исследований будет произведена с судна. Однако все же были сделаны приготовления на случай высадки. У этой экспедиции были превосходные сани, упряжь и прочее путевое снаряжение. Однако в качестве транспортных средств были взяты собаки. Использование этих животных на поверхности барьерного льда на деле оказалось не особенно успешным. На «Дискавери» было всего 20 собак. Затруднения, которые они вызвали, как и некоторая доля вины собак в неуспехе экспедиции, достаточно известны всем, кто интересуется антарктическими исследованиями. Сведения о поверхности барьерного льда, приобретенные в этой экспедиции, навели меня на мысль о возможности использования там лошадей. Мне приходилось слышать, что в Сибири, и в особенности в северной Маньчжурии, имеются небольшие лошадки, настоящие пони, отличающиеся крепостью и выносливостью, способные передвигаться с санями и с грузом по снежным и ледяным пространствам при очень низких температурах и в самую суровую погоду.
Принято считать, что такие маньчжурские пони могут тащить сани по очень изрезанной местности со скоростью 30–50 км в день при нагрузке не менее 550 килограммов. Некоторые специалисты даже определяют возможную нагрузку в 800 кг, но, по-моему, это слишком много. Разумеется, было рискованным предприятием везти лошадей с Дальнего Севера через тропики, затем тащить их 3000 километров по бурному морю на маленьком тесном судне, но я чувствовал, что если это удастся, все хлопоты будут оправданы. Лошади по сравнению с собаками приносят гораздо больше пользы в экспедиции. Одна лошадь выполняет по крайней мере столько же работы, сколько 10 собак; потребляя примерно столько же пищи, она проходит за день гораздо большее расстояние.
Когда мы обосновались на зимовку, у нас было восемь лошадей, но, к несчастью, четырех из них мы потеряли в первый же месяц. Три лошади погибли из-за того, что, когда мы только высадили их и привязали на песчаном берегу, никто не заметил, как они стали есть песок. Я упустил из виду, что лошадям нужно давать соль. Лошади же, почувствовав соленый вкус находившегося у них под ногами вулканического песка, просоленного брызгами морской воды во время бурь, принялись есть этот песок. По-видимому, это делали все лошади, но некоторые особенно пристрастились к песку и съели больше других. Несколько животных заболело, и мы совершенно не понимали причины болезни, пока не пал Сенди. Вскрытие обнаружило, что в его желудке содержится около килограмма песку. Тогда-то и стала ясна причина болезни других лошадей. Мы тотчас же перевели их на другое место, где они не могли достать песку, и стали лечить всеми средствами, какие были в нашем распоряжении. Но, несмотря на все усилия, вскоре пали еще две лошади. Гибель четвертой лошади была вызвана отравлением. Маньчжурские лошади вообще склонны есть все, что попало и что им удастся сжевать, а эта лошадь, по-видимому, проглотила некоторое количество стружек, в которых были запакованы химикалии. Вскрытие ее показало явные признаки отравления.
Падеж лошадей имел для нас чрезвычайно важное значение. У нас остались всего четыре лошади: Квэн, Сокс, Гризи и Чайнамен. Весьма любопытно, что в живых остались лошади белой или светлых мастей, тогда как все темные погибли.
Оставшимися четырьмя лошадьми мы чрезвычайно дорожили, следили за ними, не спуская глаз, и охраняли их самым тщательным образом.
Сначала мы устраивали лошадям ежедневную проминку на холмах, но позже, когда из-за наступившей темноты передвижение по неровной почве сделалось опасным, мы стали водить их взад и вперед по находившемуся вблизи от дома, покрытому снегом озеру, которое мы называли Зеленым парком. Пока еще сохранялся дневной свет, обычный маршрут утренней прогулки проходил по берегу моря через холмы до Песчаного берега, где лошади каждый раз катались по мягкому вулканическому песку. Затем мы возвращались окружным путем, по дальнему берегу Голубого озера и по берегу Задней бухты. Иногда для разнообразия мы отправлялись к снежным склонам у подножья вулкана Эребус и, выбирая более ровные участки, объезжали там лошадей. Но когда свет стал убывать и появилась опасность оступиться, это пришлось прекратить.
Во время зимних месяцев те из нас, кто обычно водил лошадей на прогулку, хорошо изучили характер и повадки каждого животного. Все лошади были хитрее и смышленнее, чем обычные европейские лошади, и эта хитрость, направленная к тому, чтобы добиться каких-то своих целей, была источником нашего постоянного беспокойства. Главным разбойником был Квэн, который при первом удобном случае перекусывал недоуздок и набрасывался на лежащие позади тюки с кормом. Пришлось заменить веревку цепью, но и тут он не угомонился. Он, как нарочно, стучал этой цепью о стенку дома, обитую листами оцинкованного железа, и не давал нам спать. Вскоре после того как лошадей поместили в конюшню и обнаружилось, что они перегрызают веревки, мы протянули во всю длину конюшни спереди и сзади две проволоки, чтобы привязывать к ним лошадей. Квэн имел обыкновение, ухватив эту проволоку зубами, оттягивать ее назад, сколько хватало силы, а потом отпускать со страшным звоном. Мы пробовали оставлять у него на морде торбу, но не проходило и двух часов, как он ухитрялся проделать в ней дыру и снова принимался за проволоку. Если же кто-нибудь из нас отправлялся в конюшню, чтобы прекратить безобразие, все раздражение вмиг улетучивалось при виде того, с каким осмысленным выражением преступник косил глазом, как будто говоря: «Ага, опять я вас провел». В конце концов, пришлось привязать старину Квэна за задние и передние ноги, а сверху проволоку убрать. После этого в конюшне воцарился мир и покой. Сначала Квэн тоже пострадал, наевшись песку. С тех пор мы особенно следили за ним, чтобы это не повторилось, так как он продолжал питать склонность к песку. Как только представлялась малейшая возможность, он опускал голову и тотчас же начинал громко хрустеть, пережевывая рыхлую вулканическую землю.
Гризи была самой красивой из всех лошадей, с хорошей осанкой, серой в яблоках масти, но она так злобно вела себя по отношению к другим лошадям, что пришлось устроить ей отдельное стойло в дальнем углу. К тому же по малейшему поводу она начинала лягаться. Во время полярной ночи Гризи сделалась особенно нервной и раздражительной, несмотря на то что мы постоянно держали в конюшне зажженную лампу. Сокс – красивая маленькая лошадка (клайдсдэйл[67]67
Клайдсдэйл – шотландская порода ломовых лошадей.
[Закрыть] в миниатюре) – был очень трудолюбив и отличался горячим и живым нравом. Это особенно чувствовалось, когда после него выводили на прогулку старину Квэна – большого, сухопарого и добродушного. Квэн, хотя и не отличался красотой, был всеобщим любимцем.
Вверху: императорские пингвины без опаски подходят к собакам. Справа: пропавшая при высадке Квини.
Пони на прогулке
Наконец, последней из оставшихся у нас лошадей был Чайнамен – сильная лошадь немного унылого вида, но на деле едва ли не лучшая из всех. Чайнамен тоже был склонен грызть недоуздок, но мы пресекли это при помощи цепочки.
В первое время после высадки мы думали, что сможем обойтись без конюшни, так как по сведениям, полученным от сибиряков, эти лошади легко переносят холод, но после первой же метели стало очевидно, чтобы поддержать животных в приличном состоянии, необходимо поместить их в конюшню. Уже приближался август, когда нам пришлось разобрать часть стенок конюшни, сложенных из мешков с кормом, так как до них дошла очередь. Окна дома, обращенные к конюшне, мы забили досками в последнюю очередь; с наветренной стороны это было сделано гораздо раньше. Нижнюю часть окон с подветренной стороны загородили после того, как однажды Гризи просунула туда голову, верхняя же половина оставалась незабитой. В обязанности ночного дежурного входила проверка конюшни каждые два часа. Если же в промежутках оттуда доносился какой-нибудь подозрительный шум, дежурный обязан был выйти и выяснить причину. Через пару месяцев эти предосторожности отпали. В это время в конюшне спасалась от холода уже целая армия щенят. Если какая-нибудь из лошадей ухитрялась отвязаться, они сейчас же окружали ее с яростным лаем, оповещая таким образом дежурного, находящегося внутри дома. Мне вспоминается, как однажды ночью Гризи отвязалась и бросилась прочь из конюшни, а весь собачий выводок помчался за ней следом. В Зеленом парке собаки окружили Гризи, и после некоторой борьбы Маккею удалось захватить ее и привести назад. Собаки бежали сзади с гордым видом, как будто от сознания выполненного долга.
Нам удалось достать для экспедиции только девять собак, из них пять сук и четыре кобеля, но они были так плодовиты, что к середине зимы у нас имелось уже девять щенят, из коих пятеро родилось на «Нимроде». Щенят рождалось гораздо больше, но большинство их преждевременно погибало, главным образом из-за слабого материнского инстинкта у некоторых собак.
Гвендолин по прозвищу «Бешеная» вообще не обращала на своих щенят никакого внимания, тогда как Дэзи выкормила не только своих, но и единственного оставшегося в живых щенка Гвендолин, которого у нее отобрали, как только обнаружилась ее преступная небрежность, приведшая к гибели всего потомства. Младшие щенята, родившиеся уже на зимовке, отставали в росте от щенят Поссумы, родившихся на «Нимроде». Причиной этого могло быть то, что им пришлось расти в условиях более холодной погоды, и матери их тоже были гораздо мельче Поссумы. Старых собак обычно мы держали на привязи. Отвязывали только, чтобы дать им размяться и когда обучали их ходить в упряжке с санями. Это вызывалось не только тем, что предоставленные себе, они начинали гонять и убивать пингвинов, если эти птицы в то время были возле зимовки, или охотиться на мирных глуповатых тюленей Уэдделла, но и тем еще, что два наших лучших кобеля испытывали такую острую взаимную антипатию, что между ними сейчас же разыгрывались яростные схватки. Один из них, Трипп, был чисто белой масти, красивый и сильный по сложению и к тому же очень ласковый – за ним присматривал Адамс, который приучал его к саням, тогда как Маршалл питал слабость к второму драчуну – Скемпу. Скемп был постарше, более плотный, с белой в черных пятнах шерстью. Они не уступали друг другу ни в силе, ни в храбрости. Обычно при стычках присутствовали все щенки и две суки, причем последние наблюдали за этой картиной с живейшим интересом. Я думаю даже, что иногда эти драки затевались исключительно с целью завоевать их одобрение.
Присутствие собак на зимовке и участие их в прогулках скрашивало нашу жизнь, помогало нам чувствовать себя более по-домашнему. Особенно развлекала возня со щенками. Было очень интересно следить за тем, как они подрастали и как у них вырабатывались характерные, свойственные каждому черты. Мы давали им имена без разбора, поэтому, например, Роланд, как оказалось, не принадлежал к сильному полу. В раннем возрасте эта собака была всеобщей любимицей. Она имела обыкновение поджидать у дверей. Как только дверь открывалась, она белым пушистым шариком вкатывалась внутрь, в самый центр нашего общества. Затем у нас был Эмброз, большой, толстый, сонливый пес, которого Адамс назвал так, возможно, потому, что он своей дородностью напоминал хорошо откормленного монаха. Так или иначе, но имя Эмброз очень ему подходило. У него была манера просовывать голову между ногами стоявшего человека. Если кто-нибудь из нас, выйдя из дому, вдруг чувствовал в темноте у своих колен собаку, было известно, что это Эмброз. У Эмброза были еще брат и сестра, которые, не имея собственных имен, пользовались лишь отраженным блеском славы своего великого брата. Они назывались «брат Эмброза» или «сестра Эмброза». Была еще белая собака с кличкой Сисси, всегда трогательно сопровождавшая Пристли в его экспедициях для исследования льда. Сисси обычно укладывалась на краю отверстия, которое Пристли прорубал во льду. Когда ученый задерживался там и на время завтрака, она тоже получала в награду сухарь. Кроме того, популярностью пользовался еще один щенок, тоже сука, по имени Меркурий, прозванный так за живость.
