Текст книги "Частный детектив. Выпуск 4"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Алистер Маклин,Микки Спиллейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

– Однажды я полностью вывернул его наизнанку, – сказал Мейсон. – Возможно, я сумею сделать это и на сей раз, но сейчас его весьма профессионально натаскали.

– Вот в чем фокус, – сказала она, – он сам подготовил окружного прокурора. Они вместе разыгрывают большое шоу.

– Разумеется, он подыгрывает, но представлять это сговором, по–моему, слишком, – вставил Мейсон.

– Разве вы не могли выразить протест по поводу всей этой лицемерной чепухи? – скромно вступил в разговор ее супруг.

– Конечно, мог, – ответил Мейсон, – но я хотел, чтобы они разговорились. Чем больше этой чепухи он навешивает на присяжных, тем шире у меня диапазон действий при перекрестном допросе. Чем больше бы я им препятствовал, тем больше присяжные подозревали бы, что мы боимся полного обнародования всех фактов по этому делу.

– Не слишком полагайтесь на перекрестный допрос с окружным прокурором, – порекомендовала Джорджиана. – Он к этому приготовился. Они, видно, столько репетировали друг с другом этот допрос, что даже чуть–чуть перебарщивают. Словом, два сапога – пара, я имею в виду, рыбак рыбака видит издалека. Просто какой–то актерский дуэт. Если бы вы знали, каков Натан в действительности, а затем взглянули на него в свидетельской ложе, вы по–другому оценили бы его.

– Хорошо, – ободряюще заключил Мейсон, – возможно, мы выведем его на чистую воду перед присяжными.

Глава 18

Ближе к полуночи Мейсон обсуждал ситуацию с Полом Дрейком и Деллой Стрит.

– Чертов Бергер, – сказал адвокат, меряя ногами кабинет, – у него в запасе какая–то крупная «бомба», и он собирается ее взорвать.

– Опять флюоресцентный порошок? Может быть, он и есть та «бомба»?

– Нет. Порошок никого не убеждает и ничего не доказывает. Любой в доме мог дотронуться до шкатулки. Натан Бейн видел, как подзащитная коснулась ее, но… Слушай, эта чертова экономка… Что мы, Пол, знаем о ней?

– О ней – то, что есть в сообщениях моих оперативников, Перри. Она живет своей жизнью, и у нее нет близких друзей. Была, по–видимому, предана первой жене Бейна и затем Элизабет. Как она относится к Натану, трудно сказать.

– Ну а если бы она узнала, что именно Натан Бейн отравил свою жену Элизабет?

– Судя по всему, она так не думает. Она уверена, что отравительница – Викки Брэкстон. Болтает направо и налево, что Викки – авантюристка высшей пробы и что именно она заставила Элизабет написать завещание, а затем, когда та стала подозревать неладное и отказалась подписывать его, Викки попросту отравила ее.

Мейсон задумался и произнес:

– Если бы ее можно было заставить поверить, что Натан отравил Элизабет и затем что он, вероятно, так же поступил со своей первой женой Мартой, не думаете ли вы, что она могла бы потом поведать нам кое–что полезное?

– Не знаю, – пожал плечами Дрейк. – Я дал задание одной из моих самых расторопных сотрудниц как бы случайно познакомиться с ней и попытаться что–нибудь выведать у нее. Разумеется, никаких вопросов о смерти Марты Бейн она не задавала. Экономка рассказала, что те три таблетки, которые передал доктор, Нелли держала в специальной коробочке. Наша подопечная сама видела их на столе в кухне, когда около полуночи пила кофе с Нелли. Она считает, что в коробке – те же самые таблетки. Гамильтон Бергер, сказала она, сможет все это доказать в два счета, в том числе и тот факт, что именно Нелли Конуэй или Викки Брэкстон произвели подмену. На этот счет у полиции, по ее словам, железные доказательства. Но, по ее глубокому убеждению, у Нелли Конуэй нет мотива преступления.

– Откуда мы знаем, – вставил Мейсон, по–прежнему шагая из угла в угол, – что его нет? Экономка просто повторяет чужие слова.

– Перри, никто не сможет понять, зачем было Нелли совершать это преступление. А у Викки есть мотив, причем весьма весомый.

– Пол, у Нелли тоже было достаточно побудительных причин дать больной те три таблетки снотворного.

– Разумеется, деньги.

– Ну а почему мотивом преступления не могут стать еще большие деньги? Признавшись относительно первых трех, трюк с другими тремя – мастерский прием. Боже, Пол, у нас в руках все составные части улики. Бейн заплатил Нелли, чтобы она дала снотворное. Они оба в этом признались. Потом он вручил ей еще большую сумму денег, и они представили дело так, как будто кто–то подменил три докторские таблетки на отравленные. Нелли и Натан Бейн понимали, что если она сразу получит от него кучу денег, то это заметят, и, вместо того чтобы заниматься этим исподтишка, они проделали все это на наших глазах. Бейн добился ареста Нелли по обвинению, где у него не было никаких доказательств. Нелли предварительно установила контакт со мной, так как понимала, что я брошусь на помощь. После того как я добился оправдания Нелли Конуэй, Натан выдал ей полную сумму вознаграждения и направил в спальню своей жены. У нее в руках оказались те три докторские таблетки, которые Элизабет еще не принимала.

– Черт побери, Перри, – воскликнул Дрейк, – твоя интерпретация этого дела выглядит весьма доказательно и убедительно!

– Ну разумеется, Пол. Все это обилие побочных обстоятельств только запутывает и уводит от главного.

– Твоя задача, Перри, – освободить дело о смерти Элизабет Бейн от всех побочных наслоений. И все же я сомневаюсь, что ты сможешь так просто донести свою версию до присяжных, даже если Бергер не выступит с какой–нибудь сногсшибательной уликой в самый последний момент. У него на руках очень сильные козыри, и это нужно признать без всяких скидок на весь судебный маскарад, который он, несомненно, постарается нам устроить. Разумеется, Натан Бейн и Нелли Конуэй могли с самого начала отрепетировать весь ход судебного процесса. В их интерпретации флюоресцентный порошок на пальцах Виктории Брэкстон и на тех злосчастных таблетках действительно превращается в очень серьезную улику. Но если предположить, что судебный иск Бейна против Нелли Конуэй был всего лишь фарсом и отвлекающим маневром, то все встанет на свои места. Перри, черт побери, я думаю, что ты прав!

– В одном я должен быть твердо уверен, – заметил Мейсон, продолжая мерить шагами комнату, – а именно в том, что Бергер не откажется принять вызов, когда я начну подступаться к этому вопросу.

– Что ты имеешь в виду?

– Начав перекрестный допрос Бейна по факту смерти его первой жены, я должен быть уверен, что Бергер не сможет нейтрализовать его бесконечными протестами как неправомочными, несущественными и не относящимися к данному делу. Кроме того, и это очень важно, мне нужно будет найти способ побудить Бейна самому коснуться темы смерти его первой жены, иначе я не смогу устроить ему перекрестный допрос по всей форме.

– Ну а как ты думаешь поднять вопрос об эксгумации тела, не вызвав при этом страшных протестов со стороны обвинения?

– Я как раз думаю над этим, – ответил ему Мейсон. – Ясно, что вылезать с этим сразу же – это значит повесить красную тряпку перед быком. Ведь Гамильтон Бергер прекрасно понимает, что стоит мне затронуть эту тему и добиться под каким–либо предлогом эксгумации, то все дело по обвинению Виктории Брэкстон провалится в глубокую бездну. Если, разумеется, будет установлено, что первая жена также умерла от отравления мышьяком. Если нет – пиши пропало! Так что оставим пока тело в могиле и попытаемся вызвать перед присяжными хотя бы тень первой покойной жены нашего героя–любовника, чтобы Бергер, при всей его въедливости и опыте, не смог закрыть эту тему. А сейчас, Пол, расскажи, что твоим ребятам удалось собрать о ней?

– Ее родители – довольно состоятельные люди с Восточного побережья Штатов, – начал Дрейк не спеша. – Они с самого начала возражали против замужества своей дочери, считая Натана Бейна, и совершенно справедливо, как мы это видим, человеком ненадежным и подозрительным. Но Марта была девицей довольно своенравной и независимой, а Натан умел, да и сейчас умеет, когда нужно, производить прекрасное впечатление на окружающих, да и ухаживать за женщинами он мастак непревзойденный. Дамский угодник с прекрасными манерами и хорошо подвешенным языком, он сумел влюбить в себя Марту. В таком возрасте девицы становятся неуправляемыми, и, не послушав возражений родителей, она вышла за него замуж.

– Ну а деньги–то свои у нее были?

– У нее была небольшая сумма денег в банке, доставшаяся ей по наследству от дяди. По условиям завещания, она могла получить эти деньги только в день своего двадцатипятилетия. До этого срока ими распоряжался специально назначенный опекун, а она получала проценты от вклада.

– Какая сумма была указана в завещании?

– Что–то около пятидесяти тысяч долларов.

– Понятно. Продолжай. Что случилось дальше?

– Как я уже говорил, брак с Натаном Бейном встретил весьма прохладное отношение ее родителей, если не сказать больше. Но она сумела настоять на своем и фактически убежала из родительского дама, связав свою судьбу с любимым и, как ей казалось, любящим человеком. Она хотела, чтобы родители уважали ее выбор. Старики же считали, что все это от неопытности, молодости и впечатлительности, что она перебесится, разберется в своем Натане и рано или поздно вернется домой. Ну а все остальное ты уже знаешь.

– Расскажи поподробнее об этих пятидесяти тысячах.

– Жили они на то, что с горем пополам зарабатывал Натан, и на проценты с банковского вклада. Семнадцатого июня ей исполнилось двадцать пять лет, и в тот же день она, в соответствии с условиями завещания, получила эти пятьдесят тысяч долларов. Этим же летом, первого августа, она умерла, и ты уже знаешь, при каких обстоятельствах. Наследство досталось ее законному супругу. На какое–то время Натан Бейн становится довольно богатым человеком и начинает жить на широкую ногу. Но денежки уплыли довольно быстро, особенно после того, как он полюбил бега и принялся вкладывать их в сомнительные проекты. И тогда Натан возобновил поиски новой богатой невесты, и, нужно сказать, довольно быстро нашел ее. На этот раз действительно богатую. У Элизабет Бейн было в ценных бумагах и недвижимости по крайней мере полмиллиона долларов, а может быть, и больше. Он рассчитывал, что ему удастся сравнительно легко наложить лапу на эти доллары, да не тут–то было – Элизабет оказалась далеко не глупенькой и самостоятельной деловой женщиной. Он не терял надежды, продолжая обхаживать ее со всех сторон, но сорвался на своих любовных шашнях. Вначале она просто подозревала его, а затем ее подозрения переросли в твердую уверенность, и тогда она лишила его малейшей доли наследства в своем завещании. Бог мой, когда суммируешь голые факты, этот Бейн выглядит сущим дьяволом во плоти, но когда видишь его в свидетельской ложе, такого смиренного, полного раскаяния, такого понятного в своих человеческих слабостях… Бьюсь об заклад, Перри, среди присяжных не один мужчина так или иначе побывал в шкуре Натана Бейна и в глубине души сочувствует ему. Скажу тебе честно, Перри, он все же сумел завоевать симпатии некоторых из членов жюри. Да, кстати, я не хочу совать нос не в свое дело, когда оно меня не касается, но сдается мне, что с этим завещанием Элизабет Бейн не все ладно, а? Есть там какое–то жульничество.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, во–первых, составлено оно было утром того дня перед смертью. Во–вторых, звучит оно как–то странно, я имею в виду сам текст завещания. Как будто работу над ним прервали на середине, а затем, через некоторое время, возобновили его составление, но почерк уже совершенно другой, какой–то неровный и вымученный. Экономка сообщила моей оперативнице, я тебе о ней рассказывал, что Викки Брэкстон оказала серьезный нажим на Элизабет перед ее смертью, с тем чтобы она составила завещание в их пользу, что Элизабет не соглашалась и что с большим трудом, и еще неизвестно как, ей удалось заставить сестру закончить и подписать его.

– Это пусть адвокаты Натана Бейна доказывают в суде по наследству, – подчеркнуто ровно сказал Мейсон.

– Да нет, я к тому, что завещание как будто прервано посередине.

Мейсон ответил гробовым молчанием.

– Ну ладно, это, в общем, не мое дело, – с затаенным лукавством сказал Дрейк. – Я вот что хочу предложить, Перри. Мои люди могли бы пустить слушок и довести его до сведения родителей Марты Бейн, о том, что их дочь была отравлена мышьяком, и посоветовать им провести эксгумацию тела их покойной дочери.

– Нет, Пол, – Мейсон отрицательно покачал головой, – если пойти этим путем, то тогда наш следующий ход не станет сюрпризом для моего большого друга Гамильтона Бергера. Он заранее подготовится и заблаговременно возведет защитные редуты вокруг этой опасной темы бесконечными протестами и оттяжками. Нет, Пол, завтра я постараюсь усыпить бдительность окружного прокурора своей необычной покладистостью, а когда он немного расслабится, то устрою Натану Бейну перекрестный допрос первой степени. Мой вопрос насчет обстоятельств смерти его первой жены должен прозвучать совершенно неожиданно для них. Как только я затрону эту тему, беги к телефону и звони родителям Марты Бейн, расскажи им, что случилось, и убеди их поднять страшный шум, требуя эксгумации. Запомни, Пол, как только я затрону эту тему – сразу же к телефону.

– Положись на меня, – сказал Дрейк. – Мне кажется, если тебе удастся на этом сыграть, то ты сможешь разрушить образ кающегося грешника и смиренного мужа, который они стараются создать у присяжных. Если ты не сможешь сделать этого, жюри будет еще больше настроено против тебя.

– Знаю, знаю, Пол. – Мейсон сразу помрачнел. – Не береди рану, а то и так тяжело на душе.

Глава 19

Когда суд собрался на следующий день, Гамильтон Бергер вел себя так, как будто не сомневался в неминуемой победе. Окружной прокурор открыто бросал на Перри Мейсона полные близкого триумфа взгляды.

– Ваша честь, – начал он, – Натан Бейн выступал вчера с показаниями, и я прошу его вновь пройти в свидетельскую ложу, если он будет так любезен.

Натан Бейн осторожно, словно слон, ступающий по корзинке с яйцами, двинулся к свидетельской ложе, устроился в кресле и взглянул на Гамильтона Бергера, словно кающийся, но преданный пес. Однако при этом он имел вид человека, который, это было откровенно заметно, обнажает всего себя в интересах правосудия и желает, если необходимо, принести еще новые жертвы.

– Мистер Бейн, сосредоточьтесь, пожалуйста, на событиях, которые произошли сразу же после смерти вашей жены.

– Слушаюсь, сэр.

– Помогали ли вы полицейским в обыске дома и построек?

– Да, я помогал им, сэр.

– Опишите, будьте добры, в общем плане дом и постройки.

– Дом в два с половиной этажа. Позади гараж и сад.

– В саду есть кустарник?

– Да, окружает сад по примеру. Кустарник и ограда.

– Обыскивая этот сад, нашли ли вы что–нибудь, или присутствовали ли вы, когда что–то обнаружили полицейские?

– Да, сэр.

– Что именно?

– Бутылку, завернутую в бумагу.

– Вы были рядом, когда полицейские ее развернули?

– Я был рядом, сэр.

– И что было внутри?

– На бутылке этикетка из аптеки в Гонолулу, на ней было напечатано слово «мышьяк».

Позади себя Мейсон услышал шум. Виктория Брэкстон, задохнувшись от волнения, вскочила на ноги, пытаясь что–то вымолвить. Заместитель шерифа, который охранял ее на скамье подсудимых, кинулся было к ней навести порядок, но натолкнулся на исступленные всплески истерического смеха: Виктория Брэкстон смеялась, плакала – словом, впала в истерику.

– Извините меня, – Гамильтон Бергер с подчеркнутой вежливостью обратился к Перри Мейсону. – Ваша клиентка, судя по всему, испытывает сильный эмоциональный стресс. Думаю, ваша честь, следует устроить перерыв до тех пор, пока подзащитная сможет вновь участвовать в судебном заседании.

– Перерыв до одиннадцати часов, – сказал судья Ховисон и стукнул молотком по столу. – В зале есть врач?

– Доктор Кинер.

– Пусть он осмотрит подзащитную, – произнес судья Ховисон и быстро удалился в судейскую.

В зале возникло настоящее столпотворение, публика рвалась вперед, дежурные заместители шерифа окружили Викторию Брэкстон, фоторепортеры сражались за выгодную точку, с которой можно было удачно заснять сцену, присяжные, забыв о предписаниях суда, вытягивали шеи, чтобы хотя бы мельком увидеть, что же происходит. Прошло почти сорок пять минут, прежде чем дрожащая, побледневшая, душевно потрясенная Виктория Брэкстон смогла едва что–то вымолвить в присутствии Перри Мейсона в комнате для свидетелей, по соседству с судейской.

– Ну так что же? – холодно спросил Мейсон.

– Ради бога, не корите меня, – едва слышно произнесла она, – иначе я снова разревусь. У меня действительно случайно оказался этот чертов мышьяк, от которого я так неудачно избавилась, вот и все. Все очень просто. Я купила этот мышьяк в Гонолулу для кошки, которая превратила жизнь в нашем квартале в ад. Бутылка была в моем багаже. Когда я вернулась и узнала, что Элизабет умерла от отравления мышьяком, я внезапно вспомнила, что бутылка с ядом у меня, и подумала, что все это может быть неправильно истолковано. Тем более что на бутылке было написано, что мышьяк изготовлен в Гонолулу и… ну а я уже знала, что полиция подозревает кого–то из близких родственников, и была почти уверена, что они придут и начнут обыскивать мой багаж, поэтому я подошла к окну моей спальни на втором этаже и выбросила эту бутылку в кустарник. Кто–то, должно быть, заметил меня, иначе я не могу представить, почему они обыскивали дом и постройки. Вот и вся история.

Мейсон сосредоточенно молчал.

– Что, мои дела действительно так плохи? – последовал робкий вопрос.

– Они настолько плохи, что если не произойдет какого–нибудь юридического чуда, то у вас есть все шансы заработать в самое ближайшее время смертный приговор за убийство первой степени.

– Когда окружной прокурор вытащил на свет божий эту бутылку с мышьяком, я подумала то же самое.

Мейсон поднялся и принялся мерить шагами комнату.

– Что же нам делать? – взмолилась она. – Или, другими словами, что нам остается делать, что мы сможем предпринять?

– Я, – сказал Мейсон, – вероятно, смогу получить отсрочку на пару дней, ссылаясь на то, что вы перенесли сильнейший эмоциональный стресс. Но если так поступить, исчезнет какая бы то ни было, пусть даже самая последняя, слабомерцающая надежда. Однако, если вы сможете вернуться в свидетельскую ложу, расскажете правду и подадите ее так, что убедите хотя бы одного из присяжных, мы помешаем жюри вынести смертный приговор. Единственная наша надежда сейчас – ускорить процесс, с тем чтобы общественное мнение окончательно не стало враждебным. Сможете ли вы вернуться в зал и пройти через все эти испытания?

– Теперь смогу, кажется, пройти через все. Дрожу, правда, как осиновый лист, но другого выхода, чувствую, нет.

– Знаете, – заметил Мейсон, – вам следовало бы рассказать мне это раньше.

– Если бы я рассказала, вы отказались бы защищать меня. Я уже не маленькая девочка, мистер Мейсон. Я рискнула и проиграла. Не растравляйте рану. Меня казнят, не вас.

– Вернемся в зал суда, – коротко предложил Мейсон.

– Вы объясните членам жюри мою истерику?

– Конечно.

– Когда?

– Когда, – сказал Мейсон, – смогу придумать объяснение, которое не превратит в еще больший ад ваше дело.

В ее глазах внезапно загорелась надежда.

– А нельзя ли, как вы думаете, начать сразу, сейчас, пока неудачный резонанс от моей истерики еще не так силен?

– Нет, – ответил Мейсон, – мы не будем ничего объяснять, пока не привлечем на свою сторону по крайней мере одного члена жюри. Пойдемте, и постарайтесь не отводить взгляд – мы должны прямо смотреть им в лицо.

Поднявшись, он вернулся в зал суда, который теперь пристально уставился на него с угрюмой враждебностью. Судья Ховисон занял свое место и призвал публику к порядку. Гамильтон Бергер с преувеличенной заботой осведомился у Мейсона:

– Ваша клиентка в состоянии продолжать процесс?

– Вполне, – резко перебил его Мейсон.

– Превосходно, – сказал Бергер. – Но я могу понять потрясение, которое она испытала. Обвинение желает оставаться справедливым, но в то же время оно хотело бы быть и гуманным. Если эта побледневшая, выведенная из душевного равновесия, дрожащая подзащитная плохо себя чувствует, как это кажется, мы…

– Нет, она хорошо себя чувствует, – прервал Мейсон. – Продолжайте процесс и поберегите ваши симпатии для ваших «звездных» свидетелей.

– Я могу понять и поэтому извинить вашу вспыльчивость, – Бергер делано улыбнулся. – Мистер Бейн, не пройдете ли вы в свидетельскую ложу? Теперь, мистер Бейн, я хотел бы спросить вас: узнаете ли вы ту бутылку, если снова ее вам покажут?

– Да, сэр. Моими инициалами помечена наклейка, на ней же и инициалы тех полицейских, что принимали участие в изъятии.

– Это та самая бутылка? – Гамильтон Бергер вручил ему коробку со стеклянной крышкой, в ней был небольшой пузырек.

– Да.

– Ваша честь, мы обращаемся с просьбой зарегистрировать ее как улику, – сказал Гамильтон Бергер.

– Протест, – заявил Мейсон, – это заявление – некомпетентное, не имеющее отношения к делу, несущественное. Никакой связи не установлено между пузырьком и подзащитной. Кроме того, суд должен обратить внимание на то, что этот пузырек содержит белый порошок. Можно считать доказанным, что если Элизабет Бейн и была отравлена, то тремя таблетками пятигранной формы, что…

– Минуточку, – вмешался Гамильтон Бергер. – Если суду будет угодно, мы можем связать данную улику с подзащитной, вызвав двух других свидетелей. Предвидя протест мистера Мейсона, я попросил бы мистера Бейна сейчас отойти в сторонку и дать возможность пройти двум другим свидетелям, которые смогут устранить вопросы, поднятые в протесте.

– В таком случае, – распорядился судья Ховисон, – я предложил бы, чтобы вы просто заявили о вызове для установления личности свидетеля, и потом, закончив с ним, вы смогли бы вызвать других.

Предложение не вписывалось в стратегию Бергера, и на его лице появилась недовольная гримаса.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – один из свидетелей находится в Гонолулу. Крайне важно, чтобы он появился здесь для дачи показаний. Мне необходимо время, чтобы вызвать его сюда.

– О чем он собирается давать показания? – спросил адвокат.

Гамильтон Бергер с удовольствием повернулся к Мейсону.

– Этот свидетель, – сказал он, – служащий аптеки в Гонолулу. Он установит соответствие личности подзащитной с той женщиной, которая зашла в его аптеку и попросила продать мышьяк, чтобы отравить кошку, которая якобы создавала невообразимый шум в округе, терроризировала соседей, душила цыплят и пугала детей. Он представит журнал записи ядов, где имеется подпись подзащитной и дата продажи мышьяка.

– Зачем же, – небрежно заметил Мейсон, – нет никакой необходимости тащить сюда свидетеля из Гонолулу. Мы решим этот вопрос путем соглашения адвокатов двух сторон в процессе.

– Вы что – готовы на соглашение?

– Ну разумеется, – тем же небрежным тоном заявил Мейсон. – О чем тут спорить? Конечно же, мы пойдем на соглашение!

– О, я понимаю, – не в силах понять тактику своего противника, зло бросил Бергер. – Принимая во внимание истерику подзащитной…

– Достаточно, господин окружной прокурор, – резко возразил судья Ховисон. – Ограничьтесь в ваших замечаниях процессуальными рамками. Ввиду согласия адвоката защиты декларация доказательства, только что заявленная окружным прокурором, считается частью улик в этом деле.

– И, – продолжил Гамильтон Бергер, явно застигнутый врасплох, – этот свидетель установит идентичность переданного подзащитной пузырька и наклейки на нем, представит образцы печатной продукции на пишущей машинке аптеки, и мы надеемся, что эксперт–графолог докажет, что эта наклейка…

– Никаких проблем, – подтвердил Мейсон. – Мы признаем и наклейку с надписью.

– В соответствии с соглашением все это тоже рассматривается как улика, – распорядился судья Ховисон. – Ввиду согласия мистера Мейсона это, насколько я понимаю, снимает протест защиты о том, что пузырек не был связан с подзащитной?

– Совершенно правильно, ваша честь, – сказал Мейсон, вежливо улыбаясь. – Просто я хотел удостовериться, что доказательство имело место. Это единственная цель моего протеста. Далее я хотел бы спросить окружного прокурора сейчас: нет какого–либо другого доказательства о связи этого пузырька с подзащитной? Если оно имеется, давайте представим его сейчас, а потом мы согласимся, что пузырек может быть зачтен как улика.

– Есть и другая улика, – сказал Гамильтон Бергер.

– Представьте ее.

– Я предпочел бы представить ее позднее.

– Тогда, – повысил голос Мейсон, – я возобновляю протест по факту, что улика с пузырьком – неправомочная, не относящаяся к делу и несущественная. Нет доказательства, связывающего этот конкретный пузырек с подзащитной.

– Ладно, хорошо, – вздохнул Гамильтон Бергер, – на оберточной бумаге имеются отпечатки пальцев подзащитной со следами флюоресцентного порошка, идентичного тому, каким была опылена шкатулка с драгоценностями. При ультрафиолетовом свете видно излучение, а отпечатки идентичны отпечаткам пальцев подзащитной.

– Вы в этом уверены? – задал вопрос Мейсон.

– Я в этом уверен, и в суде находится эксперт по дактилоскопии, который подтвердит это под присягой.

– Тогда я пойду на соглашение, – весело заявил Мейсон.

– Давайте–ка не будем спешить, – нахмурился судья Ховисон. – Мне, откровенно говоря, не очень нравится, что защита так легко идет на соглашение с обвинением в таком серьезном деле, тем более по такой важной улике. Господин окружной прокурор, я все–таки прошу вас вызвать указанного свидетеля.

– Прекрасно, – охотно согласился Бергер. – Если суд позволит мистеру Бейну покинуть свидетельскую ложу, я вызову сержанта Голкомба.

Отошедшего в сторону Натана Бейна сменил сержант Голкомб, который, проходя в свидетельскую ложу для дачи показаний, не смог сдержаться и бросил на Перри Мейсона злорадный, полный торжества взгляд.

– Я показываю вам пузырек и прошу ответить, видели ли вы его раньше?

– Да, сэр.

– Где?

– Он был найден семнадцатого сентября на земельном участке мистера Бейна, у забора, в саду.

– Теперь я показываю вам эту бумагу и прошу вас ответить – что это такое?

– Ею был обернут пузырек, это оберточная бумага.

– Вы обследовали бумагу?

– Да, сэр.

– Что вы на ней нашли?

– Отпечаток среднего пальца правой руки подзащитной. Этот отпечаток, между прочим, имеет слабые следы флюоресценции. Другими словами, при ультрафиолетовом свете проявляются те же самые безошибочные признаки порошка, который был на шкатулке с драгоценностями в гостиной мистера Бейна.

– Приступайте к перекрестному допросу, – предложил Гамильтон Бергер.

– Эта бумага была снаружи пузырька? – спросил Мейсон.

– Да, сэр.

– И отпечаток пальца был на ней? Никаких других отпечатков не было?

– Других, которые можно бы идентифицировать, нет, но было много смазанных, также флюоресцентных. Другими словами, это отпечатки пальцев руки, которая дотронулась до флюоресцентного порошка, но они были просто смазаны.

– И свечение совсем слабое?

– Да, сэр.

– Вы его сравнивали с тем, что на таблетках, найденных в мусорной корзинке?

– Свечение на таблетках было гораздо сильнее.

– А теперь скажите мне, пожалуйста, – вел дальше Мейсон, – не было ли найдено флюоресцентных отпечатков, как смазанных, так и пригодных для идентификации, на пузырьке, этикетке и на внутренней стороне бумаги?

– М–м… нет, – ответил Голкомб не совсем уверенно.

– Таким образом, если бы подзащитная, имея определенную дозу флюоресцентного порошка на пальцах, развернула бумагу, чтобы вынуть из нее пузырек, или открыла бы пузырек, тогда и на нем были бы подобные следы флюоресценции, не так ли?

– Я не готов ответить на этот вопрос.

– Почему? Вы ведь даете показания как эксперт.

– Ну… я не знаю, когда она доставала мышьяк из пузырька. Это могло случиться и раньше… Я не знаю просто, мистер Мейсон. Я не могу ответить на ваш вопрос. Слишком много неясных факторов.

– Понятно, что вы не можете ответить на этот вопрос, – с преувеличенной вежливостью сказал Мейсон. – Премного вам благодарен, сержант. Это все.

– Мистер Бейн, пожалуйста, будьте любезны, вернитесь в свидетельскую ложу, – обратился Гамильтон Бергер. – Ваша честь, я возобновляю мое предложение, чтобы этот пузырек и оберточная бумага были приняты как вещественное доказательство обвинения.

– Хорошо, они будут приняты именно в этом качестве. Итак, три пятигранные таблетки, найденные в мусорной корзинке в доме у свидетеля Бейна, являются вещественным доказательством номер один, пузырек с аптечной наклейкой – вещественное доказательство номер два, и оберточная бумага, в которую был завернут упомянутый пузырек, – вещественное доказательство номер три.

– Господин Мейсон, – резко повернулся к адвокату Гамильтон Бергер, – можете приступать к перекрестному допросу свидетеля Бейна.

Мейсон с беспокойством взглянул на часы. У него перед обеденным перерывом оставалось совсем немного времени, всего лишь на несколько вопросов. Если он думает произвести впечатление на жюри, он должен работать быстро.

– Вы отдалились от своей жены, мистер Бейн?

– Совершенно верно, сэр. К сожалению… Я уже говорил, что вина полностью лежит на мне.

Было очевидно, что любые дальнейшие попытки со стороны Мейсона сорвать маску с лица этого лжекающегося грешника могут только еще больше восстановить присяжных против защитника.

– Вы виделись с женой во время ее последней болезни?

– В самом конце, когда она была едва в сознании.

– Раньше вы были женаты?

– Да.

– Ваша первая жена умерла?

– Да, сэр.

– Со своей женой Элизабет Бейн вы не виделись в начале болезни?

– Нет. Из–за проблем, я уже упоминал, она не желала, чтобы я находился в ее комнате.

– Вам хотелось узнать о симптомах болезни?

– Разумеется. Я метался по спальне, терзаясь в муках, мистер Мейсон. Я спрашивал, что с ней, умолял, чтобы мне сразу же все сообщали. Попросил доктора описать симптомы. Я хотел быть уверенным, что все, что может медицинская наука, будет сделано.

– Вы знали, что описанные вам симптомы были определены как отравление мышьяком?

– Да.

– Вам были известны эти симптомы?

– Нет.

– Действительно ли нет?

– Нет.

– Вы никогда прежде с ними не встречались?

– Ну разумеется, нет, мистер Мейсон.

– Я спрашиваю вас, мистер Бейн, – Мейсон встал со своего места, – во время последней и роковой болезни вашей первой жены не проявлялись ли у Марты Бейн такие же симптомы, которые проявлялись у Элизабет Бейн, вашей второй жены?

– О, ваша честь, – буквально задохнулся от негодования Гамильтон Бергер, – это заходит слишком далеко. Это попытка инсинуации. Это к тому же незаконно, бесчеловечно, безнравственно…

– Я так не думаю, – сказал судья Ховисон, проницательно вглядываясь в лицо Бейна. – Обвинение достаточно широко использовало данного свидетеля. Учитывая эти обстоятельства, я даю защите свободу для перекрестного допроса. Протест отклонен.