Текст книги "Частный детектив. Выпуск 4"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Алистер Маклин,Микки Спиллейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

– А теперь, – в голосе Гамильтона Бергера появились триумфальные нотки, – видели ли вы вновь те же самые три таблетки в какой–то момент после передачи этих пилюль сиделке Нелли Конуэй вечером шестнадцатого?

– Видел. Так точно, сэр.

– Когда же?

– Около трех часов пополудни семнадцатого.

– Те же самые таблетки?

– Так точно, сэр. Те же самые таблетки.

– А теперь, – улыбаясь, произнес Гамильтон Бергер, – Мейсон, можете приступать к перекрестному допросу.

– Как вы определили, что это те же самые таблетки? – спросил Мейсон.

– Потому что я сделал их анализ.

– Сами занимались анализом?

– Его проделали в моем присутствии и под моим наблюдением.

– И что вы обнаружили?

– Обнаружили, что это были те же таблетки, которые я предписал. Они содержали идентичные пропорции соды, люминала и ацетилсалициловой кислоты.

– Где вы обнаружили эти пилюли?

– Я нашел их в комнате, в корзинке для использованных бинтов, ваты и других подобных вещей, что выбрасывались при обслуживании или, другими словами, в процессе лечения пациентки.

– Когда эти пилюли, или таблетки, были найдены?

– Их нашли…

– Минуточку, – прервал его Мейсон, – прежде чем вы ответите на этот вопрос, разрешите задать вам еще один. Обнаружили вы их сами?

– Так точно, сэр. Я действительно сам их нашел. Я предложил обыскать всю комнату. Откровенно говоря, я искал…

– Неважно, что вы искали, – сказал Мейсон. – Просто отвечайте на вопрос. У вас есть информация, которую вы знаете, и не надо ничего придумывать лишнего. Тем более что вы уже выступали свидетелем. Я просто спрашиваю, сами ли вы нашли их.

– Так точно, сэр. Я лично проверил ту корзинку и нашел одну таблетку, затем еще две.

– Как вы далее поступили?

– Обратил внимание полиции на этот факт, после чего таблетки поместили в коробку с целью определения их химического состава.

– Какие анализы были проведены?

– Минуточку, ваша честь, минуточку, – возразил Гамильтон Бергер. – Это выходит за рамки перекрестного допроса. Я спросил свидетеля прямо, видел ли вновь он те же самые пилюли или таблетки? У меня нет сейчас возражений, если свидетель будет давать показания при перекрестном допросе, какие анализы были проведены, чтобы установить подлинность таблеток, но я возражаю против любых других вопросов.

– Но разве можно установить подлинность пилюль без проведения анализа? – задал вопрос судья Ховисон.

– Не обязательно, ваша честь.

– Ну как я понимаю, вопрос может быть обоснован только в том случае, если его задавали для получения ответа по проведенным анализам с целью выяснения каких–либо иных обстоятельств, с которыми свидетель знаком. Тем не менее я не вижу…

– Я дам разъяснения в соответствующее время, ваша честь, – сказал Гамильтон Бергер, – но я попросил бы разрешения выдвигать конкретные обвинения так, как я сочту необходимым.

– Прекрасно, свидетель понимает, что вопрос ограничивается анализами, которые были сделаны с целью установления подлинности таблеток? – спросил судья Ховисон.

– Эти анализы производили полицейский специалист–химик, я и консультирующий химик из фармацевтической фирмы в присутствии двух офицеров из полиции. В результате было точно установлено, что именно эти таблетки я прописал. Те самые три таблетки, что я оставлял для миссис Бейн, чтобы ей дали после шести часов утра. В этом нет сомнений, но что за подмена была совершена…

– Минуточку, доктор, – резко упрекнул Мейсон. – Вы все время стараетесь забежать вперед и вставить ваши догадки и аргументы в свидетельские показания. Ограничивайтесь, пожалуйста, ответами на конкретные вопросы.

– Очень хорошо, – перебил доктор Кинер, – это, безусловно, были те же самые таблетки.

– Другими словами, у них была тождественная формула?

– Совершенно верно.

– И, между прочим, доктор, используете ли вы равнозначно термины пилюли и таблетки ?

– В широком смысле, если говорить непрофессионально, то да. Обычно я предпочитаю ссылаться на пилюли как на нечто круглое, покрытое оболочкой снаружи, в то время как таблетки, как правило, имеют плоскую ромбовидную форму и не покрыты оболочкой. Однако в непрофессиональном смысле я употребляю равнозначно оба эти термина.

– Если придерживаться профессиональной терминологии, то какое лекарство было изготовлено под вашим руководством для покойной миссис Бейн?

– С формальной точки зрения это лекарство представляло собой таблетки, то есть вначале была изготовлена лекарственная смесь, которую затем спрессовали в небольшие правильной формы многогранники.

– Когда у вас возникли проблемы с нервным состоянием пациентки?

– С момента автокатастрофы и связанных с ней ранений.

– И вы применяли различные успокоительные процедуры?

– Некоторое время применял подкожные инъекции, пока боль не утихла, а потом, поскольку я столкнулся с такой болезненной возбудимостью нервной системы, которая угрожала превратиться в хроническую, я пришел к выводу, что необходимо применять такое лечение, которое снимало бы неприятные ощущения и одновременно не стимулировало бы опасное привыкание к лекарствам.

– Итак, прием соды, ацетилсалициловой кислоты и люминала – часть лечебного курса?

– Да, я предписал именно этот курс лечения.

– И как долго?

– По указанной конкретной формуле – одну неделю.

– И это помогло пациентке?

– Превзошло все мои ожидания. Естественно, я считал необходимым понижать дозировку. Нельзя же постоянно жить на лекарствах. Пациентке нужно приспосабливаться и помогать врачу, поэтому я регулярно сокращал дозу. Вполне понятно, у больной одновременно развивалось определенное нежелательное привыкание к лекарствам. Внешне прогресс был довольно незначительным ввиду серьезности травмы, но, как врач, я внимательно следил за ходом лечения, оно явно шло пациентке на пользу и даже превзошло мои ожидания. Я уверен, что, если бы не трагическая смерть миссис Бейн, мне бы удалось стабилизировать психическое состояние пациентки.

– Меня в данном случае волнует, – задумчиво произнес Мейсон, – не эффективность вашего курса лечения, в которой я лично не сомневаюсь, а совсем другое – не могла ли ваша пациентка принять все предписанные вами таблетки сразу, в один прием?

– О, я понимаю, на что вы намекаете, – многозначительно кивнул доктор Кинер и язвительно улыбнулся. – И все же я должен заявить, что никогда не оставлял более трех таких таблеток для одновременного приема, так как, зная психическое состояние пациентки, был особенно аккуратен в этих вопросах, и поэтому в тот вечер перед уходом я оставил ровно три таблетки. Раньше я уже предписывал ей аналогичное лекарство, которое всегда вручал лично.

– Спасибо, доктор, за весьма полезные сведения общего свойства, – отметил Мейсон, – но все, что вы сообщили нам, сводится к тому, что эти три найденные таблетки идентичны тем, что вы выписывали. Но откуда вам известно, что это именно те три таблетки, что вы оставили ей тогда вечером, а не те, которые вы оставили, скажем, неделю назад?

– Разумеется, мне это известно.

– Каким образом?

– Я знаю это точно потому, что они были найдены в мусорной корзинке, а из корзинки все выбросили…

– Откуда вы знаете, что из нее все выбросили?

– Сиделка сообщила мне, что все выбросили. Такое распоряжение я ей оставлял.

– Сами вы не выбрасывали мусор из корзинки?

– Нет.

– Тогда, доктор, вы пытаетесь давать показания, основываясь на слухах. Вы сами не хуже меня знаете это. Я спрашиваю, что вам лично известно. Что касается ваших заявлений о таблетках, то они могли бы оказаться теми, которые вы оставили для больной, чтобы она приняла вчерашним утром, позавчерашним утром или позапозавчерашним.

– Знаете, пациентка должна была бы сказать мне, если бы ей не дали лекарство, и сиделка должна была бы сообщить…

– Я веду речь, доктор, о том, что вы лично знаете. Давайте не будем рассуждать о вероятных последствиях данной ситуации, но вернемся к тому, что вам лично известно. Есть ли у вас какая–то возможность, исходя только из химического состава, узнать, что пилюли были точно теми таблетками, что вы оставили в тот вечер?

– Дело, разумеется, не только в химическом составе. Были и другие признаки, однако чтобы…

– Доктор, мне кажется, в данный момент мы не касаемся этих самых признаков, – резко прервал его Гамильтон Бергер. – Вам был задан вопрос только о химическом составе пилюль, или таблеток, и о времени и месте, где они были обнаружены.

– Очень хорошо, – сказал доктор Кинер.

– Меня интересует еще вот какой вопрос, – продолжил Мейсон, – в четыре последних дня до смерти миссис Бейн не меняли ли вы метод лечения?

– За четыре последних дня до смерти – нет, не менял. До этого доза была немного посильнее. Кроме того, и я должен прямо здесь заявить, я проявлял особую осторожность в лекарственных дозировках, ибо боялся, что у больной может развиться предрасположенность к самоубийству. Вот почему я старался никогда не давать излишнее количество пилюль, или таблеток, чтобы пациентка не могла накопить смертельную дозу. Мистер Мейсон, вы довольны моим ответом?

– В определенной степени да, – согласился адвокат. – Большое вам, доктор, спасибо.

Судья Ховисон взглянул на Гамильтона Бергера:

– Сейчас 16.30, Бергер. Есть ли у вас свидетель, которого вы могли бы вызвать и который…

– Боюсь, что на полный допрос свидетеля времени нет, ваша честь, хотя, мне кажется, мы могли бы все же начать уже сегодня, так как я предвижу весьма пристрастный перекрестный допрос со стороны моего уважаемого коллеги, который, несомненно, займет довольно–таки много времени.

– Ну что ж, это ваше право, – любезно согласился судья Ховисон.

– Тогда я попрошу вызвать мистера Натана Бейна, – деловито распорядился Гамильтон Бергер.

Натан Бейн выступил вперед и был приведен к присяге. Сейчас он выглядел совершенно иначе, и это стало сразу же заметно, едва он появился в свидетельской ложе. Это был совсем другой Натан Бейн, чем тот, которого Мейсон выставил в таком невыгодном свете во время процесса по делу Нелли Конуэй. Было видно по всему, что он тщательно приготовился, был основательно натаскан и полон решимости пустить в ход, не упуская ни малейшего шанса, всю силу своего ораторского дара.

Гамильтон Бергер поднялся и подошел к свидетелю, который старательно демонстрировал чувство скромного достоинства и откровенную искренность.

– Мистер Бейн, – задал он свой первый вопрос, – вы вдовец, муж покойной Элизабет Бейн?

– Да, сэр.

– И по условиям завещания, которое представлено для утверждения, вы не наследуете никакой части ее состояния?

– Нет, сэр. Ни единого цента.

– Вы выслушали показания Нелли Конуэй, где говорится, что вы вручили ей определенные лечебные средства для передачи своей покойной жене?

– Да, сэр.

– Мистер Бейн, будьте любезны, расскажите мне и членам жюри присяжных, и я прошу вас быть предельно откровенным с нами, обо всех обстоятельствах, связанных с этим делом.

Натан Бейн глубоко и сокрушенно вздохнул, повернулся и прямо посмотрел на членов жюри.

– Мне трудно и очень горько сознавать это, но я вынужден признаться, что я сам, только я сам, исключительно по собственной опрометчивой глупости, загнал себя в безысходный жизненный тупик, который закончился так неожиданно и трагически. Я глубоко, очень глубоко сожалею о случившемся, и я готов изложить все факты, которые позволят вам, уважаемые члены жюри…

– Так излагайте их без всех этих театральных эффектов, – прервал разглагольствования Бейна Мейсон. – Ваша честь, я протестую. Этот свидетель не излагает факты, а предлагает готовые выводы для жюри. Пусть он отвечает на прямо поставленные вопросы и излагает только факты и одни факты.

– Мистер Бейн, излагайте факты, – предложил Гамильтон Бергер с едва заметной самодовольной ухмылкой.

Натан Бейн, усиленно изображая своим видом кающегося грешника, продолжил голосом, выражавшим глубокое сожаление и неподдельное смирение:

– В моих отношениях с женой за последние месяцы было все, кроме счастья. Я действительно попросил Нелли Конуэй передать Элизабет четыре таблетки и присмотреть, чтобы она их приняла, но сделать это так, чтобы ни врач, ни кто–либо другой об этом не узнал.

– Что это были за таблетки? – осведомился деловым тоном Гамильтон Бергер.

– Их было четыре, – ответил Бейн. – Две из них – пятигранные таблетки аспирина, две другие – снотворное.

Гамильтон Бергер, поднаторевший в юридических тонкостях и стратегии судебных процессов, понизил голос до точно отмеренной дозы симпатии и сочувствия, подчеркнув, что ему неприятно подвергать Натана Бейна такому суровому испытанию, но в интересах правосудия сие необходимо.

– Будьте любезны, расскажите присяжным о причине ссоры с женой перед ее смертью.

И снова Натан Бейн повернулся, посмотрел на членов жюри, затем опустил взгляд и робким, смиренным голосом промолвил:

– Я лгал жене, изменял брачной клятве, и она узнала о моей супружеской неверности.

– Это единственная причина? – уточнил Гамильтон Бергер.

– Мы все больше и больше отдалялись, – признался Натан Бейн и в порыве искренности, устремив глаза на жюри, как бы обнажая до глубины свою душу, проникновенно произнес: – Если бы этого не случилось, я не искал бы связей на стороне, но… – Он оборвал фразу, приподнял руку, махнул в отчаянии и снова опустил глаза.

– Поймите, что мне неприятно так же, как и вам, я чувствую, что приходится вдаваться в такие подробности, – сказал Гамильтон Бергер, – но, видимо, без этого не обойтись – жюри должно представлять полную картину случившегося. Почему вы захотели, чтобы жена приняла эту дозу лекарств, такую сильную порцию снотворного?

– Моя жена перехватила несколько писем в мой адрес, содержавших документальные доказательства моей неверности, – Натан Бейн говорил, не поднимая глаз. – Она приняла решение возбудить дело о разводе. Я не хотел этого. Я ее любил. Мое другое увлечение просто было одной из тех легких связей на стороне, которые мужчина заводит зачастую необдуманно и беспечно, когда появляется соблазн, не учитывая возможных последствий для семьи, которые неизбежно наступают в таких случаях. Я не хотел развода с женой.

– Почему же вы решились таким образом вручить ей таблетки?

– Она не разрешила бы войти в ее комнату, хотя дверь всегда была не заперта. Сиделки же время от времени входили и выходили и не всегда находились в комнате. Когда она засыпала, сиделки приходили на кухню попить кофе или горячего молока или перекусить что–нибудь. Я рассчитывал незамеченным войти к ней в комнату и, пока они находились на кухне, попытаться найти эти письма.

– Могли бы вы найти их, не усыпляя жену?

– После автокатастрофы она стала очень нервной, страдала бессонницей. Позвоночник у бедной девочки был сломан, и, я думаю, именно это оказало фатальный эффект на всю ее нервную систему, но, конечно, надо добавить, ее угнетало сознание, что ничего нельзя изменить, и у меня сложилось впечатление, что она начала понимать, что, возможно, никогда не сможет снова ходить. Сон ее часто прерывался, она просыпалась при малейшем шорохе. Я понимал, что произойдет катастрофа, если она увидит меня в комнате, когда я буду пытаться найти эти документы. Даже само мое присутствие в комнате раздражало ее, и доктор Кинер недвусмысленно предупредил меня, что не надо нервировать ее. Он прямо сказал мне: «Не входите в ее комнату».

– И долго это все продолжалось?

– Как только она вернулась из больницы.

– Итак, что же случилось вечером шестнадцатого?

– Вечером шестнадцатого та доза снотворного в сочетании с люминалом, предписанным доктором Кинером, ввела мою жену в глубокий сон. Она почти потеряла сознание. Я выждал, пока обе женщины, и экономка Имоджен Рикер, и сиделка Нелли Конуэй, вышли из комнаты. Они были внизу, пили кофе и болтали. Я убедился, что они пробудут еще несколько минут на кухне, ибо жена спала этой ночью очень глубоко. Обе они знали о лекарстве доктора Кинера и поэтому не волновались, почему у нее такой необычайно глубокий сон. Итак, я вошел в комнату и после пятиминутного поиска нашел эти компрометирующие меня документы и взял их себе.

Натан Бейн взглянул на концы своих ботинок, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Весь его удрученный вид был явно рассчитан на то, чтобы убедить присяжных, что он осуждает себя самым строгим образом и что действовал он под влиянием минутной слабости, присущей, увы, любому мужчине. Глубокое раскаяние свидетеля казалось неподдельным, свою роль Натан Бейн, Мейсон был вынужден признать это, играл превосходно. Незаурядные актерские данные лжераскаявшегося грешника производили впечатление, и в притихшем зале суда, казалось, можно было услышать, как муха пролетит.

– Как вы поступили с этими документами, когда нашли их? – Гамильтон Бергер выдержал паузу, показав, что он умеет уважать глубокое человеческое раскаяние.

– Я сумел вернуть эти письма женщине, которая их написала, с тем чтобы она смогла их уничтожить, – с подчеркнутым достоинством ответил Бейн.

– Насколько я понимаю, вы сразу же после смерти вашей жены отправились в Новый Орлеан именно с этой целью, не так ли? – настойчиво вел дальше Гамильтон Бергер.

Здесь вмешался судья Ховисон, который, вопросительно взглянув на невозмутимого Перри Мейсона, добродушно заметил:

– Насколько я понимаю в юриспруденции, именно сейчас со стороны защиты должен был последовать протест. Протеста нет, хотя все в складывающейся ситуации указывает на его необходимость.

– Ваша честь, – в голосе Гамильтона Бергера зазвучало плохо сдерживаемое раздражение, – никакого нарушения норм перекрестного допроса здесь нет. Мои вопросы носят совершенно логичный и последовательный характер. Обвинение лишь стремится внести в дело полную ясность. У нас вполне достаточно веских улик, наступит время, и мы раскроем все наши козырные карты. В данном случае мы просто хотели, чтобы члены суда присяжных глубже поняли психологию этого человека, как бы побывали у него дома, поняли, что он думает и что у него на душе…

– Ваша честь, – сухим бесстрастным тоном прервал Мейсон излияния окружного прокурора, – я не протестовал лишь потому, что знал, что мой уважаемый коллега заранее тщательно отрепетировал и свою речь, и речь своего свидетеля, и попросту не хотел их портить.

По залу пронеслась легкая волна смеха. Сам судья Ховисон не смог сдержать улыбки, а Бергер нахмурился, поняв, что его прорвавшееся раздражение разрушает то впечатление, ради которого он столько трудился.

Он взял себя в руки и произнес со скромным достоинством:

– Если суд и присяжные разрешат мне допрос свидетеля именно в этом доверительном ключе, я думаю, что смогу убедить их в искренности этого человека, его глубоком раскаянии и скорби в связи с невосполнимой потерей. – И, не ожидая ответа, Бергер повернулся к Натану Бейну и спросил: – Почему вы отправились в Новый Орлеан, мистер Бейн?

– Я вылетел туда, – начал Бейн, – потому что женщина, вошедшая в мою жизнь, там остановилась, и я хотел лично сказать ей, что не хочу никогда больше ее видеть и что наша связь была ошибкой, приведшей меня к душевному банкротству.

Поведение и слова Натана Бейна убеждали. Опытный психолог, несомненно, заметил бы, что ораторский эффект Натана Бейна заключался в умении себя подать с использованием тщательно отрепетированных приемов, но неискушенный слушатель видел только несчастного, подавленного испытаниями неверного мужа, которого жизнь заставила публично признаться в своих ошибках и слабостях, и пытающегося искупить свою вину.

– Ну а теперь, – продолжил Гамильтон Бергер, выдержав красноречивую паузу, – расскажите о том полюбовном соглашении, которое вы заключили с сиделкой вашей покойной жены, Нелли Конуэй. Хотя здесь уже упоминали о нем, опишите нам, как это все в действительности произошло.

– Это была, – проникновенно начал Натан Бейн, – искренняя попытка с моей стороны исправить то зло, которое я причинил этой весьма достойной женщине.

– Пожалуйста, расскажите нам все как было, – окружной прокурор был сама благожелательность и любезность.

– Я способствовал аресту Нелли Конуэй по обвинению в воровстве. Сейчас я хорошо понимаю, что мои действия были не только дурны с моральной точки зрения, но и весьма опрометчивы. Ее защищал мистер Мейсон, адвокат, который сейчас защищает Викторию Брэкстон, и он, нужно признаться, преподал мне хороший урок в суде. Это случилось из–за того, что я не до конца продумал свои действия и те возможные негативные последствия, которые, как этого и следовало ожидать, не замедлили последовать. Это был поспешный и необдуманный шаг с моей стороны.

– Что же вы конкретно сделали?

– Я обратился в полицию и по их совету пригласил частного детектива. В моем доме стали пропадать вещи, и у меня были основания, или я думал, что были, подозревать Нелли Конуэй. Я вынул шкатулку с драгоценностями жены из ящика, где они были заперты на ключ, и оставил ее на виду. Я подменил бриллианты поддельными и сделал опись драгоценностей. Затем опылил снаружи шкатулку флюоресцентным порошком.

– Будьте любезны, мистер Бейн, опишите попроще, что это за порошок и каково его действие.

– Это тот порошок, которым меня снабдил специально нанятый мной для этого дела частный детектив. Насколько я понимаю, этот порошок широко применяют частные детективы для расследования бытовых краж, случаев воровства в школах, на предприятиях и тому подобное…

– Не могли бы вы описать этот порошок?

– Обычный в общем на вид порошок. Если его нанести на какой–нибудь предмет, ну вроде той обитой кожей шкатулки, которая принадлежала моей жене, то он практически незаметен. Но при прикосновении к этому предмету он остается на пальцах, причем, что примечательно, попав на пальцы, он практически не ощущается, так как лишен вязкости.

– В чем действие этого порошка?

– Он приобретает особые свойства под действием ультрафиолетовых лучей. Когда ультрафиолетовый свет попадает на этот порошок, то он вызывает достаточно яркое, так называемое флюоресцентное свечение.

– Продолжайте, пожалуйста. Постарайтесь не упустить ни одной подробности, связанной с возбужденным вами делом против Нелли Конуэй и ее арестом. Я бы хотел, чтобы вы подробно разъяснили присяжным, почему вы решили предложить ей денежную компенсацию.

– Ясно из–за чего – из–за того, что ее по моей вине ошибочно арестовали и, в общем, бросили тень на ее репутацию. После того, что мистер Мейсон сделал со мной в суде, – криво улыбнулся Натан Бейн, – вряд ли бы нашелся кто–то, кто бы в этом сомневался, включая меня.

Некоторые присяжные сочувственно улыбнулись.

– Кстати, сколько вы ей заплатили?

– Ей – две тысячи долларов и пятьсот долларов – вознаграждение адвокату.

– А теперь, будьте любезны, продолжайте, опишите подробнее арест.

– Мы распылили флюоресцентный порошок на эту шкатулку с драгоценностями.

– И насколько я понимаю, порошок не распыляли в другом месте?

– Нет, сэр. Только на шкатулку.

– И что случилось?

– Время от времени я и нанятый мною частный детектив проверяли содержимое шкатулки и сверяли его со списком. Все оставалось в неприкосновенности до того, как в моем доме появилась Нелли Конуэй. Как раз в это время из шкатулки пропала бриллиантовая подвеска, я имею в виду не саму подвеску, а ее синтетическую имитацию, надеваемую, как правило, на приемы. Я пригласил Нелли Конуэй и под благовидным предлогом выключил свет в комнате, включив одновременно ультрафиолетовый источник света. Когда мы с частным детективом сделали это, то ее пальцы засветились в темноте. Это была косвенная улика, и на ее основании мы пришли к выводу, как потом оказалось ошибочному, что хищением драгоценностей из шкатулки занималась Нелли Конуэй. Мистер Мейсон искусно доказал в суде, что наши обвинения ни на чем не основаны.

– И чем закончилось все это дело?

– Нелли Конуэй была оправдана, и очень быстро, нужно сказать.

– Судом присяжных?

– Да, сэр.

– А теперь, – задал вопрос Гамильтон Бергер, – относительно тех трех таблеток, что были найдены в корзинке согласно показаниям доктора Кинера. Были ли вы там, когда корзинку обследовали?

– Да, сэр, я присутствовал при этом.

– И как поступили с теми тремя таблетками?

– Полицейские их осмотрели и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства и… ну когда стало выясняться, что подмена таблеток, исходя из всех возможных вариантов, могла быть совершена подзащитной, я рассказал полицейским, что недавно разговорился с подзащитной о деле Нелли Конуэй и его деталях и что подзащитная захотела взглянуть на шкатулку с драгоценностями. По ее просьбе я открыл секретер, достал из него шкатулку и дал ей взглянуть на нее.

– Она дотрагивалась до нее?

– Да. Она взяла ее в руки.

– Кто–нибудь еще дотрагивался?

– Нет, сэр. Примерно в это же время брат подзащитной, он был наверху, позвал ее, и она вернула мне шкатулку. Я быстренько положил ее на секретер и отправился за ней наверх.

– Позже вы сообщили полиции об этом?

– Да, сэр. Я сказал им, что частицы флюоресцентного порошка, который все еще оставался на шкатулке, возможно… ну, в общем, я высказал предположение полицейским, что неплохо было бы взглянуть на эти три таблетки под ультрафиолетовым светом.

– Они сделали все это в вашем присутствии?

– Да, сэр.

– И что произошло?

– Показалось слабое, но характерное флюоресцентное свечение.

В публике раздался сдавленный вскрик, затем по залу пошло шушуканье. И в этот момент Гамильтон Бергер, как будто вспомнив о времени, на которое раньше не обращал внимания, выразительно посмотрел на настенные часы в зале суда и сказал:

– Ваша честь, я, кажется, превысил время до перерыва на десять минут.

– Именно так, – ответил судья Ховисон, показывая своим тоном, что он сам настолько заинтересовался этой драматической стадией показаний, что не заметил, как пробежало время.

– Прошу прощения, – скромно промолвил Гамильтон Бергер.

– Перекрестный допрос, судя по всему, – продолжил судья Ховисон, – займет весьма значительный период времени, и поскольку мы и так превысили отведенное нам время, то суд объявляет перерыв до десяти часов утра следующего дня. Напоминаю членам жюри, что в это время не следует обсуждать данное дело между собой или с другими и не разрешать обсуждать данное дело в своем присутствии. Вы не должны формулировать или выражать мнение относительно виновности или невиновности подзащитной до тех пор, пока дело не будет представлено вам в законченном виде. Подзащитная будет вновь взята под стражу. Суд откладывает заседание до завтрашнего утра, до десяти часов.

Судья Ховисон покинул зал заседаний, и одновременно в зале возник гул голосов. Мейсон повернулся к Виктории Брэкстон:

– Вы дотрагивались до шкатулки с драгоценностями?

– Да. Мне было любопытно. Я спросила о ней Натана. Он провел меня вниз и открыл секретер. Когда мы возвращались наверх, он оставил ее на секретере. В то время я одна касалась шкатулки, другие это сделали позже.

– Кто – другие?

– Как же, это Джим и Джорджиана.

– Вы видели, как они дотрагивались до шкатулки?

– Нет, но когда они спустились вниз, Джорджиана спросила меня, почему шкатулка с драгоценностями Элизабет Бейн не заперта. Поэтому если они видели ее, то должны были дотронуться до нее. Джорджиана любопытна до невозможности.

– А Натан Бейн дотрагивался до нее, когда он передавал ее вам, не так ли?

– Как же, конечно. Я об этом не подумала.

– А кто положил ее снова в секретер? Он?

– Думаю, экономка.

– Словом, старая как мир история, – саркастически заметил Мейсон. – Каждый в доме дотрагивался до шкатулки, все подходили к секретеру, но окружного прокурора все это мало волнует, так как ему нужно во что бы то ни стало доказать вашу виновность. И он сознательно накручивает перед перерывом эмоции до кульминационной точки, с тем чтобы ощущение вашей виновности сохранилось у присяжных до завтрашнего заседания. Как бы ни призывал судья Ховисон к объективности, это ощущение останется. Впрочем, так происходит всегда, когда доказательством по делу является флюоресцентный порошок. Случай выглядит таким драматичным, светящиеся кончики пальцев так убедительны, что все теряют разум. Скажите, а не мог ли Натан Бейн открыть дверь спальни жены, взять таблетки с блюдца и подложить отравленные?

– Нет… не думаю, по крайней мере, не в моем присутствии.

– Блюдце находилось рядом с дверью?

– Да. Если бы он открывал дверь и заглядывал, он мог бы подменить, но он не заглядывал. Но не мог ли он подменить их, когда они были у Нелли Конуэй в том пузырьке?

– Не забивайте себе голову этим, – прервал ее Мейсон, – я уже думал о такой вероятности и постараюсь раскрутить эту гипотезу при перекрестном допросе Бейна. Именно сейчас я хочу получить от вас ответ на один конкретный вопрос: не мог ли Натан Бейн подменить таблетки после того, как Нелли Конуэй при вас положила их на блюдце рядом с кроватью вашей сестры?

– Нет, это невозможно.

– А когда вы дотрагивались до шкатулки и прикоснулись, таким образом, к флюоресцентному порошку?

– Это было около пятнадцати минут четвертого утра. Мы сели в самолет в 1.45 и добрались домой около половины третьего ночи.

– И вы сразу же пошли в комнату Элизабет?

– Совершенно верно.

– Все трое?

– Да.

– Не вешайте носа, – приободрил ее Мейсон, когда заместитель шерифа взял ее за руку.

– Не беспокойтесь, – ответила она и направилась за полицейским к выходу для арестованных.

Джим Брэкстон и его жена ожидали Мейсона у барьера, отделяющего адвокатов и служащих суда от остальной части зала.

Джорджиана первой начала разговор.

– Этот грязный лицемер, – затараторила она, – сидит там с невинным видом и, что еще хуже, уходит с таким же видом. Я говорила вам, мистер Мейсон, он… гадина, жирная, мерзкая гадина! Вот кто он такой – гадина.

– Успокойтесь, – сказал Мейсон. – Не стоит так волноваться – это поднимает кровяное давление.

– Сидит там и лжет, чтобы выкарабкаться. Он сговорился с этой Нелли Конуэй, и они оба рассказывают басни присяжным, стремясь внушить, что только Викки могла вручить это лекарство. Мистер Мейсон, вы просто обязаны что–то сделать, не дать им ускользнуть от ответственности.

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверил Мейсон.

– Мы все знаем, кто убил Элизабет. Натан Бейн – вот кто, и он с этой ведьмой Конуэй состряпал версию, которая на бумаге выглядит без сучка и задоринки и способна усыпить подозрения членов жюри. Мистер Мейсон, мы–то знаем настоящего Натана Бейна, он вовсе не такая невинная овечка, какой старается прикинуться. Он довольно–таки неглуп, эгоистичен, хитер, невероятно хитер, но умеет притвориться и так поговорить с людьми, что им кажется, что он искренне говорит о самом задушевном, скрытом глубоко в сердце, что он обнажает свои самые сокровенные думы. А в действительности его самые что ни на есть заветные мысли так же непроницаемы и черны, как… как чернила в чернильнице.