Текст книги "Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Что же из произошедшего в тот четверг могло так его встревожить?

– Ничего, – уверенно ответила она. – Во всяком случае, ничего такого, что могло бы столь серьезно на него повлиять и совсем вывести из равновесия. Конечно, его очень опечалила весть о смерти доктора Шеридана, и все-таки не понимаю, почему же…

– Простите, – перебил ее Грэхем, – а кто такой Шеридан?

– Старый приятель Ирвина, английский ученый. Он умер в прошлый четверг, насколько мне известно, от сердечного приступа.

– Еще один! – вырвалось у Грэхема.

– Не поняла, – большие черные глаза доктора Кертис удивленно распахнулись.

– Это я так, к слову, – уклончиво ответил Грэхем. Потом подался вперед, на его худощавом лице появилось решительное выражение. – Нет ли у Ирвина друга или знакомого по фамилии Фосетт? – спросил он.

Ее глаза распахнулись еще шире:

– Как же, доктор Фосетт. Он врач, практикует в Государственной психиатрической клинике и живет там же, при ней. А что, он имеет какое-то отношение к смерти Ирвина?

– Ну конечно, нет. – Грэхем отметил явное замешательство, омрачившее ее обычную невозмутимость. Он почувствовал искушение воспользоваться им и задать ей еще несколько вопросов. Но какой-то неуловимый подсознательный сигнал, какое-то смутное предчувствие опасности удержали его. Повинуясь внутреннему импульсу и при этом ощущая себя круглым дураком, он продолжил беседу.

– Наше ведомство проявляет особый интерес к работе вашего брата, и в связи с его трагической кончиной нам еще предстоит кое-что выяснить.

По-видимому, его слова удовлетворили доктора Кертис, и она протянула ему прохладную ладонь:

– Всегда рада вам помочь.

Он так долго не отпускал ее руку, что ей пришлось самой прервать рукопожатие.

– Вы и так помогаете, постоянно укрепляя мою моральную устойчивость, – укоризненно произнес он.

Попрощавшись, Грэхем сбежал по лестнице, соединявшей двадцатый этаж, где располагалось отделение хирургии, с уровнем «воздушки» – скоростного шоссе, протянутого на мощных опорах в трехстах футах над землей.

Полицейский гиромобиль с визгом притормозил у клиники и остановился как раз в тот момент, когда Грэхем достиг подножия лестницы.

Из бокового окна показалась голова лейтенанта Воля.

– Сангстер сказал мне, что вы здесь, – объяснил – он. – Вот я и заехал, чтобы вас прихватить.

– Что новенького? – спросил Грэхем, залезая в длинную машину. – Вид у вас, как у ищейки, взявшей след.

– Кто-то из ребят обнаружил, что свой последний телефонный звонок и Мейо, и Уэбб адресовали одному и тому же ученому мужу по фамилии Дейкин. – Воль нажал на рычаг акселератора, и мощная двуместная машина рванулась вперед; тихонько запел спрятанный под капотом гироскоп. – Так вот, этот Дейкин живет на Уильям стрит, как раз по соседству с вашей берлогой. Вы его знаете?

– Как самого себя. Да и вы должны его знать.

– Я? С какой стати? – Воль крутанул рулевое колесо, с обычной для полицейских бесшабашностью одолевая поворот. Гиромобиль устойчиво держал курс, седоков же резко швырнуло в сторону. Грэхем ухватился за поручень. Когда лейтенант пулей обогнал четыре машины, мчавшиеся по воздушке, водителей чуть не хватил столбняк, и они еще долго ошарашенно глазели вслед.

Переведя дух, Грэхем спросил:

– Когда полиция отказалась от муляжей при изготовлении слепков?

– Да уж лет пять, – Воль решил щегольнуть своей осведомленностью. – Теперь мы снимаем отпечатки стереоскопической камерой. Чтобы получить рельефные отпечатки на волокнистых материалах, их снимают в параллельных лучах света.

– Знаю-знаю. Но почему теперь стали применять именно этот метод?

– Потому что он удобнее и к тому же абсолютно точен.

– Его стали использовать с тех пор, как был открыт метод измерения глубины стереоскопического изображения при помощи… Фу ты, черт! – бросив на спутника смущенный взгляд, он закончил: – При помощи стереоскопического верньера Дейкина.

– Вот именно. Это и есть тот самый Дейкин. Наше ведомство финансировало его работу. И довольно часто за свои денежки мы имели неплохие результаты.

Воль воздержался от дальнейших высказываний и целиком сосредоточился на управлении. Уильям стрит стремительно приближалась. Ее небоскребы напоминали шагающих навстречу великанов.

Сделав крутой вираж, сопровождавшийся отчаянным визгом покрышки заднего колеса, гиромобиль скользнул с воздушки на спиральный спуск и стал с головокружительной скоростью отсчитывать витки.

Так же стремительно они вылетели на нижний уровень. Воль выровнял машину и сказал:

– Хороша карусель – как раз по мне!

Грэхем проглотил подобающую реплику, уже готовую сорваться с языка. Его внимание привлек стройный корпус приближающегося гиромобиля, длинный и низкий, отделанный бронзой и алюминием. Он молнией промчался им навстречу по Уильям стрит, проскочил мимо, со свистом тараня воздух, взлетел по пандусу к спирали, по которой они только что спустились Когда он проносился мимо, зоркие глаза Грэхема уловили бледное, осунувшееся лицо и застывший взгляд, устремленный вперед сквозь лобовое стекло машины.

– Вот он! – отчаянно крикнул Грэхем. – Скорее, Воль, – это же Дейкин!

Воль резко рванул руль, разворачивая гиромобиль на месте, потом врубил мощное динамо. Машина прыгнула вперед, нырнула в узкую щель между двумя спускающимися мобилями и бешено устремилась вверх по пандусу.

 – Он опережает нас на шесть витков, сейчас будет наверху! – подгонял Грэхем.

Понимающе хмыкнув, Воль налег на рычаги, и быстроходная полицейская машина стремительно полетела вверх по спирали. На пятом повороте перед ними вырос допотопный четырехколесный автомобиль. Занимая середину желоба, он на скорости тридцать миль с трудом одолевал подъем. Воль устроил импровизированную демонстрацию подавляющего преимущества, двух полноприводных колес над четырьмя. Яростно ругаясь, он вильнул, прибавил газу и обошел драндулет на скорости пятьдесят миль, предоставив водителю трястись себе дальше.

Как гигантская серебряная пуля, гиромобиль вылетел со спирали на воздушку и, распугав стайку частных машин, оставил их далеко позади. На спидометре было уже девяносто.

Сверкая бронзой и алюминием и опережая их на полмили, объект преследования с ревом взял подъем и возглавил гонку.

– Так мы все батареи угробим! – проворчал Воль, нажимая на рычаг экстренной мощности.

Гиромобиль прибавил скорость Стрелка спидометра задрожала на отметке сто. Гироскоп под капотом гудел, как рой рассерженных пчел. Сто десять. Круглые стойки ограждения воздушки слились в один сплошной забор. Сто двадцать.

– Рампа главной развязки! – предупредил Грэхем.

– Если он сиганет с нее во весь опор, то пролетит Футов сто, не меньше, – пробурчал Воль Прищурившись он напряженно всматривался вдаль. – Гироскоп обеспечит ему ровное приземление, да только шины все равно не спасет. Одна-то уж наверняка лопнет. Ведь он гонит, как одержимый!

– Потому-то и ясно, что дело тут не чисто. – Центробежная сила заставила Грэхема задержать дыхание. Они обошли еще одну четырехколесную колымагу. В эту краткую долю секунды ее водитель все же успел жестами выразить свои чувства.

Нужно запретить всей этой рухляди выползать на воздушку, – ворчливо заметил Воль Взгляд его был устремлен вперед. Сияющий контур преследуемой цели бешено мчался по плавной кривой, подводящей к главной развязке. – Мы отыграли сотню ярдов, но он жмет на пределе, к тому же у него спортивная модель. Можно подумать, что за ним кто-то гонится.

– Мы, например, – сухо вставил Грэхем. Не спуская глаз с зеркала заднего обзора, он прикидывал в уме вероятность того, что Дейкина преследует кто-то еще, кроме них. От кого же все-таки пытается спастись Дейкин? В кого стрелял Уэбб, так бесстрашно встретивший смерть? Что погубило Бьернсена и отчего Лютер испустил дух, бормоча что-то несусветное?

Он прервал свои бесплодные размышления и отметил, что, позади никакой погони нет. Потом, увидев над прозрачной крышей кабины какую-то темную тень, поднял глаза. Над ними, вращая винтами, завис полицейский вертолет. Всего ярд отделял его колеса от верха мчащегося гиромобиля.

Несколько секунд обе машины шли вровень. Воль начальственным жестом указал на полицейский знак на капоте, потом выразительно махнул в сторону бешено несущейся впереди машины.

Пилот показал, что все понял; вертолет взмыл вверх и прибавил скорость. Перевалив через высокие крыши, машина с ревом устремилась вперед, отчаянно пытаясь срезать поворот воздушки и перехватить Дейкина у развязки.

Даже не сбросив газ, Воль взял поворот на скорости сто двадцать. Шины жалобно взвизгнули, преодолевая боковое сопротивление. Грэхем тяжело навалился на дверцу, на него всем своим весом обрушился Воль. Центробежная сила не давала им пошевелиться, а гироскоп из последних сил пытался удержать машину в вертикальном положении. Все же шины не выдержали и гиромобиль выписал головокружительную двойную восьмерку. Он подпрыгнул, как краб, всего на волосок разминувшись с еле тащившейся развалюхой, прорвался между двумя гиромобилями, оторвал крыло у подпрыгивающего авто и врезался в ограждение.

Воль, как рыба, хватал воздух ртом, пытаясь вдохнуть. Он кивком указал на рампу, где воздушка нависала над другим, шоссе, пересекаясь с ним под прямым углом.

– Боже правый! – выдохнул он. – Вы только взгляните!

С их точки казалось, что впереди, ярдах в четырехстах от них, вершина рампы врезается прямо в крошечные оконца дальних зданий. Машина Дейкина находилась как раз в центре возвышения, над ней беспомощно висел полицейский вертолет. Но мчащийся гиромобиль, миновав подъем, не скрылся из глаз, как можно было ожидать при обычных обстоятельствах. Казалось, он медленно парит в воздухе – между его колесами и вершиной рампы виднелся ряд оконных проемов. На какое-то томительное мгновение он застыл в таком подвешенном положении чуть пониже вертолета, как будто бросив вызов закону всемирной) тяготения Потом с такой же сверхъестественной медлительностью исчез из вида.

– Спятил! – выдохнул Грэхем, отирая испарину со лба. – Окончательно и бесповоротно!

Он до отказа опустил боковое стекло. Оба напряженно и тревожно прислушивались. Из-за рампы донесся пронзительный скрежет раздираемого металла. Мгновение тишины – потом приглушенный удар.

Не сказав ни слова, они выбрались из покореженного гиромобиля и помчались по шоссе, одолевая длинный пологий подъем. В ограждении зияла тридцатифутовая брешь. Вокруг скопилась дюжина машин, в основном современные гиромобили. Бледные водители, уцепившись за погнутые стойки, пытались разглядеть что-нибудь внизу, на дне пропасти.

Протиснувшись вперед, Грэхем с Волем тоже перевесились через перила.

Там, далеко внизу, на противоположной стороне улицы, проходившей за нижним, поперечным шоссе, виднелась бесформенная груда металла – трагический финал погони. По фасаду здания, десятью этажами ниже того места, где они стояли, проходили глубокие борозды, оставленные рухнувшей машиной. Колея дороги, ведущей в мир иной…

Один из глазеющих водителей тараторил, не обращаясь ни к кому в отдельности:

– Кошмар, какой кошмар! Он, должно быть, рехнулся. Вылетел, как ядро из пушки, вдребезги разнес ограждение и врезался прямо вон в тот дом. Я слышал, как он туда впилился. – Он облизнул губы. – Что твой жук в консервной банке! Ну и загремел! Кошмар, да и только!

Говоривший выразил слотами то, что ощущали все остальные. Грэхем чувствовал их волнение и страх. Их возбуждение, садистскую жажду впечатлений и эмоциональный подъем, сплачивающий толпу, которая, как всегда в подобных случаях, уже начала собираться внизу, на дне трехсотфутовой пропасти.

«А ведь массовая истерия – заразная штука, – думал Грэхем, ощущая, как она вздымается, словно незримый дымок какого-то дьявольского курения. – Так можно и поддаться. Обычно трезвый человек может в толпе ненароком опьянеть. Опьянеть от коллективных эмоций. Эмоции – невидимая отрава!»

Пока он стоял, как зачарованный, глядя вниз, его посетило иное чувство, прогнавшее эти мрачные раздумья, – страх, смешанный с ощущением вины Так, наверное, чувствовал бы себя чужестранец, лелеющий опасные, наказуемые воззрения, доведись ему оказаться в некой заморской стране, где за инакомыслие того и гляди вздернут на виселицу. Ощущение было столь сильным и острым, что ему пришлось основательно потрудиться, дабы обуздать свой ум. Оторвав взгляд от зрелища, открывавшегося с высоты, Грэхем толкнул Воля в бок, желая привлечь его внимание.

– Здесь больше делать нечего. Мы прошли за Дейкиным до самого финиша – и вот результат! Нам пора…

Воль неохотно попятился от провала. Заметив, что потерпевший неудачу вертолет садится на воздушку, он устремился к нему.

– Воль, отдел по расследованию убийств, – кратко отрекомендовался он. – Свяжитесь с Центральным управлением. Пусть мою машину отбуксируют для ремонта. Еще скажите им, что я скоро позвоню и передам рапорт.

Вернувшись к группе водителей, которые все еще не разошлись, он опросил их и отыскал парня, направляющегося в сторону Уильям стрит. У того была древняя четырехколесная таратайка, с адским грохотом едва выжимавшая пятьдесят миль. Воль снисходительно принял предложение подбросить их до места и, презрительно сморщив нос, полез в кабину.

– Одни идут в ногу со временем, другие забегают вперед, а кое-кто безнадежно отстает, – он брезгливо ковырнул потертую обивку сиденья. – Эта чертова колымага устарела еще в те времена, когда Тутик строил свои пирамиды.

– Тутанхамон не строил пирамид, – возразил Грэхем.

– Ну, тогда брат Тутика. Или его дядюшка. Или субподрядчик – какая разница?

Водитель выжал сцепление, и автомобиль с ревом рванулся с места, так что голова у Воля дернулась. Он выругался и с обиженным видом проговорил, обращаясь к Грэхему:

– Ведь почему я повсюду таскаюсь за вами следом? Мне, как любому работяге, приходится делать все, что ни прикажут. Только я никак не пойму: что вы ищете и ищете ли что-нибудь вообще. Вашему ведомству стало известно что-то конкретное, не предназначенное для прессы?

– Нам известно не больше вашего. Все началось с того, что у меня возникли смутные подозрения, а мое начальство приняло их всерьез. – Грэхем задумчиво рассматривал выщербленное, пожелтевшее от времени ветровое стекло. – Я первый почуял неладное. И вот теперь за все заслуги мне придется либо докапываться до истины, либо трубить отбой.

– Так, значит, это вам я должен отдать пальму первенства по части подозрений? – Воль подпрыгнул на сиденье и жалобно проговорил: – Кто бы видел: сыщик при исполнении – и на таком драндулете! Ну и дела! Все только и делают, что помирают, вот и мы трясемся на катафалке. – Он еще раз подпрыгнул. – Судя по тому, как все складывается, быть мне обвалянным в перьях, и дело с концом! Но пока с головой у меня полный порядок, я остаюсь с вами.

– Спасибо, – Грэхем усмехнулся, разглядывая своего спутника. – Кстати, как тебя зовут?

– Арт.

Спасибо, Арт! – повторил он.

Глава 3

Скрупулезный обыск квартиры Дейкина не принес никаких открытий: ни щемящей душу последней записки, ни спрятанных в тайнике заметок, – ничего такого, что могло бы показаться хоть сколько-нибудь необычным. Этот путь к решению головоломной загадки завел в тупик.

Воль обнаружил грубую модель верньера, собранную руками самого изобретателя, и теперь развлекался тем, что проецировал ее стандартный стереоскопический куб на маленький экран. Крутя микрометрический фокусировочный винт, регулирующий перспективу куба, он то сжимал геометрический каркас до того, что тот начинал казаться совсем плоским, то растягивал его так, что он напоминал нескончаемый тоннель.

– Ловко! – приговаривал он.

Грэхем вышел из задней комнаты, держа в руке почти пустой пузырек с йодом.

– Я стал его искать опять же по наитию. Вот, стоял у него в аптечке вместе с целой кучей снадобий от всех мыслимых болезней. Лекарств там хватит на целый лазарет. Дейкин всегда был порядочным ипохондриком. – Он водрузил пузырек на стол и мрачно уставился на него. – Так что это ничего не значит. – Его недовольный взгляд прошелся по комнате. – Мы здесь только время теряем. Я хочу повидать доктора Фосетта из Государственной психиатрической клиники. Подвезешь?

– Сначала звякну. – Воспользовавшись аппаратом Дейкина, Воль переговорил с управлением, повесил трубку и сказал Грэхему: – Дейкина вскрывать не стали – там и вскрывать-то нечего. – Он убрал верньер на место, сунул пузырек в карман и открыл дверь. – Поехали! Стоит взглянуть, на твою психушку. Как знать, может, когда-нибудь это будет наш дом, милый дом!

Над Гудзоном нависла тьма. Унылая луна хмуро взирала на мир сквозь рваные облака. Словно желая составить контраст мрачному пейзажу, вдали вспыхивали кроваво-красные буквы пятидесятифутовой неоновой рекламы, через равные промежутки времени повторяя одно и то же радушное приглашение: ЗА ПИВОМ ВСЕГДА СПЕШИТЕ СЮДА. Взглянув на рекламу, Воль, сам того не замечая, облизнул губы. Нетерпеливо прохаживаясь взад-вперед, они ожидали гиромобиль, который Воль вызвал по телефону.

Наконец, сверкая огнями фар, с гулом подъехала машина. Воль подошел к ней и сказал одетому в полицейскую форму водителю:

– Я сам поведу. Мы едем в Олбани.

Усевшись в водительское кресло, он подождал, пока Грэхем устроится рядом, и резко тронул машину с места.

– Мы, конечно, спешим, но уж не настолько, – предупредил его Грэхем.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Видишь ли, я предпочел бы добраться до места в целости, а не по частям. В разобранном виде я плохо функционирую.

– Каждый, кому ты садишься на хвост, тоже начинает плохо функционировать. Слушай, а ты ненароком не прикупил акций местного кладбища? – На упитанной физиономии Воля появилась выразительная ухмылка. – Правда, есть в твоем обществе и кое-что утешительное.

– Например?

– Можно быть уверенным, что умрешь на боевом посту.

Грэхем усмехнулся, но ничего не ответил. Машина прибавила скорость. Минут через двадцать, когда они брали очередной поворот, ему пришлось ухватиться за поручень. И снова он промолчал. Они стремительно мчались на север и через несколько часов – неплохое время даже для Воля – прибыли в Олбани.

– Далековато я забрался от своих мест, – заметил Воль, когда они подруливали к цели путешествия. – Потому будем считать, что я здесь неофициально. Просто-напросто ты захватил с собой приятеля.

Новые корпуса Государственной психиатрической клиники, выдержанные в строгом ультрасовременном стиле, раскинулись на территории бывшего парка.

Доктор Фосетт явно занимал в здешней иерархии одну из верхних ступенек.

Казалось, этот невзрачный коротышка весь состоит из головы и кривоватых ножек. Его треугольное лицо, массивное в верхней части, книзу постепенно сужалось и заканчивалось тощей козлиной бородкой. Глаза за стеклами пенсне высокомерно щурились.

Он уселся за стол размером с футбольное поле, после чего стал казаться еще меньше, и помахал копией записки Уэбба, которую передал ему Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностью человека, каждое желание которого воспринимается как закон, каждое слово – как непререкаемая истина.

– Интереснейшее свидетельство душевного состояния моего друга Уэбба! Печально, очень печально. – Сняв с носа пенсне, он похлопывал им по бумагам, как бы акцентируя свои изречения. – Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, но, должен вам признаться, даже я не понимал, до какой степени бедняга утратил равновесие.

– Что же вызвало ваши подозрения? – спросил Грэхем.

– Я страстный шахматист, и Уэбб – тоже. – Наша дружба держалась исключительно на общем интересе к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб – чистый физик, и его работа не имела ни малейшего отношения к психическим расстройствам. И вдруг он стал проявлять к этой области жгучий интерес. По его просьбе я разрешил ему посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.

– Вот как! – Грэхем так и подался вперед. – А он как-нибудь объяснил этот свой внезапный интерес?

– Нет, да я и не спрашивал, – сухо ответил доктор Фосетт. – Его занимали в первую очередь пациенты, страдающие навязчивыми галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особое внимание он уделял шизофреникам.

– Это кто такие? – с невинным видом поинтересовался Воль.

Доктор Фосетт поднял брови:

– Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?

– Что в лоб, что по лбу, – не сдавался Воль.

– Шизоидные эгоцентрики, – пояснил доктор Фосетт с выражением безграничного терпения на лице.

Воль обреченно махнул рукой.

– Придурок – он и есть придурок, как его ни обзови, – пробормотал он.

Фосетт пронзил его ледяным взглядом:

– А вы, как видно, склонны к категорическим суждениям.

– Я полицейский, – прищурясь парировал Воль, – а потому всегда секу, когда мне зубы заговаривают.

– Шизофреники, – ответил Фосетт таким тоном, каким обычно разговаривают с детьми, – это люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке было известно как дементия прекокс. У них происходит раздвоение, личности, причем доминирующая часть – живет в фантастическом мире, который кажется им реальнее любой реальности. Для многих форм дементии характерны галлюцинации, которые могут варьироваться по интенсивности и детальности. Фантастический же мир шизофреника всегда одинаково ярок и неизменен. Если максимально упростить картину, то можно сказать: перед ним всегда один и тот же кошмар.

– Теперь ясно, – неуверенно промолвил Грэхем.

Фосетт с предельной осторожностью нацепил пенсне на нос и встал.

– Я покажу вам одного из наших пациентов – он весьма заинтересовал Уэбба.

Вслед за доктором они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Здесь Фосетт приблизился – к ряду дверей, ведущих в палаты, остановился у одной из них и жестом пригласил своих спутников подойти поближе.

Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой-то дьявольской сосредоточенностью прикован к собственному брюху.

– Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, – скороговоркой зашептал Фосетт. – Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот – типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него – живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.

– Боже правый! – вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.

– Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, – заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. – Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.

– А как реагировал Уэбб? – Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».

– Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты-медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». – Фосетт погладил бородку. – Образно, но логики – никакой, – произнес он со снисходительной усмешкой.

По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.

– Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, – все с той же безмятежностью продолжал доктор Фосетт, – но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение – благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.

– У вас они есть?

– Есть. – Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. – Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.

– Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! – воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. – Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.

– Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или полицейских.

– Как только подхвачу зоб, так сразу же вам сообщу, – мрачно пообещал Воль.

– А что вызывает зоб? – перебил его Грэхем.

– Недостаток йода, – с готовностью ответил Фосетт.

– Йода! – Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:

– А избыток йода как-нибудь связан со слабоумием?

Фосетт расхохотался так, что козлиная бородка затряслась.

– Будь так, среди моряков встречались бы сплошные идиоты – ведь они употребляют в пищу продукты, богатые йодом.

В мозгу у Грэхема молнией мелькнула ослепительная мысль. На лице Воля было написано, что до него тоже дошло. Весть от покойника, страдающего отсутствием логики:

Особенно восприимчивы моряки.

Восприимчивы – но к чему? К иллюзиям и основанным на иллюзиях моряцким поверьям? Ко всем этим морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной, леденящей душу нечисти, колеблемой морской зыбью в лучах луны?

Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям.

С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.

– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.

– Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем-нибудь смогу быть вам полезен, – сказал Фосетт. – И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности. – Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. – Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.

Они сразу же отправились в обратный путь. Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:

– В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.

Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.

– Гениальность вообще сродни безумию, – продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. – К тому же знание не может расти безгранично. Кое-кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.

– Никто из ученых и не пытается объять необъятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.

Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге – что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты – и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни елова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: «До завтра Билл», – умчался прочь.

Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.

– Мистер Грэхем? – спросил он, разглядывая собеседника.

– Он самый.

– Я из Смитсоновского института, – сказал юноша. – Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое-что сообщить, но не застал дома.

– Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?

– Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них – иностранцы, одиннадцать – американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня – ведь информационные агентства редко подводят итога больше, чем за месяц.

– Восемнадцать! – Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. – А имена у вас есть?

– Есть, – юноша стая диктовать.

Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.

– Хорошо, мистер Грэхем, – юноша отключился, оставив Грэхема в глубокой задумчивости.

Восемнадцать!

На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты «Нью-Йорк Сан». Первый утренний выпуск «Сан» медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли его витали где-то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность. На экране появились слова:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО

Вчера вечером профессор Сэмьюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, проживающий на Уильям стрит, влетел на своем спортивном гиромобиле на рампу главной развязки со скоростью более ста миль в час и разбился насмерть.

Репортаж занимал две колонки и содержал фотографию места катастрофы, несколько упоминаний об «ушедшем от нас гении» и сообщение о том, что полиция выясняет причину трагедии. Заканчивался он словами: «Начиная со вчерашнего утра, это уже третий смертельный случай среди нью-йоркских ученых. О кончине профессора Уолтера Мейо и доктора Уэбба мы подробно сообщали в нашем вчерашнем выпуске».

Грэхем извлек из ящика автоматического записывающего устройства фотокопию вечернего выпуска «Сан». Репортажи о случаях с Мейо и Уэббом были помещены рядом. Первый озаглавлен «МЕЙО ПАДАЕТ С МАРТИНА», второй – «ЕЩЕ ОДИН УЧЕНЫЙ МЕРТВ». Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового, кроме того, что «полиция ведет расследование».

Как раз в этот момент появился Воль. Он ворвался в квартиру, как вихрь. Глаза его сверкали. От выпуска «Сан» он отмахнулся, отрывисто бросив:

– Уже видел.

– Что это ты сам не свой?

– Все мои подозрения, – он сел, тяжело дыша. – Не только ты подвержен подозрениям. – Он перевел дух, виновато улыбнулся, еще раз вздохнул. – Получены результаты вскрытия. Оба – и Мейо и Уэбб – накачаны зельем до бровей.

– Наркотики? – недоверчиво спросил Грэхем.

– Мескаль, – подтвердил Воль. – Особая, очень тщательно очищенная разновидность мескаля. В желудке обнаружены явные следы. – Он помолчал, стараясь отдышаться. – А в почках полно метиленовой синьки.