Текст книги "Искра жизни "

Автор книги: Эрих Мария Ремарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

VII

Они прямо выпали из бункеров, когда двое суток спустя шарфюрер Бройер велел открыть двери. Последние тридцать часов оба пребывали то в полузабытьи, то в беспамятстве. В первые сутки они еще перестукивались изредка друг с другом, но это длилось недолго.

Их вынесли наружу. Они лежали на «танцплощадке» рядом со стеной, окружавшей крематорий. Их видели сотни людей; никто к ним не прикасался. Никто не помог им встать с земли. Каждый делал вид, что их в упор не замечает. Приказа насчет их судьбы не было, поэтому они просто не существовали. Прикоснешься к ним и сам загремишь в бункер.

Два часа спустя в крематорий были доставлены первые мертвецы этого дня.

– Что с ними? – спросил лениво осуществлявший наблюдение эсэсовец. – Их вместе вот с ними?

– Эти двое из бункера. – Отдали концы?

– Похоже на то.

Эсэсовец увидел, что у Пятьсот девятого ладонь медленно сжалась в кулак и опять разжалась.

– Не совсем, – сказал он. У него разболелась спина. В минувшую ночь он явно перегулял с Фритци в «Летучей мыши». Он закрыл глаза. Он выиграл у Гофмана. Гофмана с Вильмой. Бутылку «Эннеси». Хороший коньяк. Только вот вымотался здорово. – Выясните в бункере или в канцелярии, что с ними делать, – сказал он санитару из морга.

Посыльный вернулся. Ввиду срочности вопроса с ним был и рыжий писарь.

– Этих обоих выпустить из бункера, – доложил он. – Отправить в Малый лагерь. Сегодня же во второй половине дня. Приказ комендатуры.

– Тогда забирайте их отсюда. – Эсэсовец заглянул в список. – У меня здесь значится тридцать восемь покойников. – Он пересчитал трупы, тщательно уложенные перед входом. – Тридцать восемь. Так и есть. Не путайте этих с теми, иначе опять будет неразбериха.

– Эй, вы, четверо! Доставить обоих в Малый лагерь! – скомандовал дежурный из морга.

Четверо взялись за дело.

– Сюда, – прошептал рыжий писарь. – Быстрее! Оттащите их от мертвых! Сюда их!

– Они ведь почти испустили, дух, – проговорил один из санитаров.

– Заткни глотку! Пошли! Они оттащили Пятьсот девятого и Бухера от стены.

Писарь наклонился над ними и прислушался.

– Они живы. Сбегайте за носилками! И побыстрее! Он огляделся. Он боялся, что Вебер явится сюда, вспомнит и заставит повесить обоих. Он подождал, пока придут санитары с носилками. Это были грубо сколоченные доски, на которых обычно переносили покойников.

– Кладите их! Да побыстрей!

Место вокруг ворот и крематория всегда было небезопасным. Там можно наткнуться на эсэсовцев, да и шарфюрер Бройер неподалеку. Он весьма неохотно выпускал кого-нибудь из бункера живым. Приказ Нойбауэра выполнен. Пятьсот девятый и Бухер выпущены и теперь снова стали дичью, на которую разрешена охота. Каждый мог отвести на них душу, не говоря уже о Вебере, который считал бы чуть ли не честью для себя прикончить их, если бы узнал, что они живы.

– Чушь какая-то! – проговорил уныло один из санитаров. – Тянуть их на своем горбу в Малый лагерь, уже завтра утром наверняка тащить обратно. Да ли и пару часов не протянут.

– Какое твое дело, идиот! – вдруг крикнул на него в ярости рыжий писарь. – Давай! Вперед! Разум-то хоть в вас еще остался?

– Да, – сказал пожилой санитар, поднявший с земли носилки, на которых лежал Пятьсот девятый. – Что с ними приключилось? Что-нибудь необычное?

– Эти двое из двадцать второго барака. – Писарь посмотрел вокруг и подошел вплотную к санитару. – Это те самые двое, которые два дня назад отказались подписать.

– Что подписать?

– Заявление для доктора по морским свинкам. Тогда он забрал четверых остальных.

– Что? И их до сих пор не повесили?

– Нет. – Писарь прошелся еще немного вдоль носилок. – Их велено вернуть в бараки. Таков приказ. Поэтому отнесите их побыстрей, чтобы никто не помешал.

– Ах, вот как! Понимаю!

Санитар вдруг так резко прибавил шагу, что уперся носилками в ноги впереди идущего.

– Что случилось? – спросил тот сердито. – Ты с ума сошел?

– Нет. Сначала давай унесем обоих отсюда. Потом я тебе расскажу, в чем дело.

Писарь отстал от них. Оба санитара молча и торопливо отмеряли шаг, пока не миновали административное здание. Солнце опускалось за горизонт. Пятьсот девятый и Бухер пробыли в бункере на полсуток дольше, чем было приказано. От подобной небольшой вариации Бройер просто не мог отказаться.

Впереди идущий санитар обернулся.

– Ну так в чем же дело? Наверно, какие-нибудь бонзы?

– Нет. Но они – двое из тех шестерых, которых Вебер в пятницу отобрал в Малом лагере.

– Что же с ними сделали? У них такой вид, словно их просто-напросто избивали.

– Так оно и есть. Потому что они отказались пойти с присутствовавшим штабным доктором. Он уже часто брал отсюда кое-кого. Опытная станция недалеко от города.

Впереди идущий тихонько присвистнул.

– Черт возьми, и они еще живы?

– Сам видишь.

Первый покачал головой.

– И теперь их даже выпустили из бункера? И не повесили? Что-то здесь не то. Такого я что-то не припомню!

Они приблизились к первым баракам. Было воскресенье. Проработав весь день, рабочие коммандос недавно вернулись в лагерь. На улицах было много заключенных. Весть о происшедшем распространилась со скоростью ветра.

В лагере знали, с какой целью забрали шестерых. Знали также, что сидели в бункере Пятьсот девятый и Бухер. Об этом сразу стало известно через канцелярию, и об этом скоро снова забыли. Никто не ожидал их возвращения живыми. Теперь они вернулись – и даже тот, кто ничего не знал, вдруг увидел, что вернулись они вовсе не из-за своей непригодности, в противном случае чего ради их было так мордовать.

– Давай, – сказал кто-то из толпы шагавшему сзади санитару. – Я помогу нести. Так будет лучше.

Он взялся за одну из ручек носилок. Подошел еще один и вцепился во вторую переднюю ручку. Вскоре каждую пару носилок тащили четыре узника. В этом не было необходимости, ведь Пятьсот девятый и Бухер весили немного. Однако узники, которые в данный момент оказались свободными, обязательно хотели что-нибудь для них сделать. Они тащили носилки, словно те были из стекла, а обгоняя их, словно на крыльях, бежала весть: живыми возвращаются те двое, что отказались выполнить приказ… Двое из Малого лагеря. Двое из бараков умирающих мусульман. Неслыханно. Никто не знал, что этим они были обязаны лишь сиюминутной прихоти Нойбауэра. Впрочем, это было не так уж важно. Важно было лишь то, что они отказались и вернулись живыми.

Левинский стоял перед тринадцатым бараком задолго до того, как появились люди с носилками.

– Неужели это правда? – спрашивал он уже издалека.

– Да. Ведь это они. Или нет?

Левинский подошел ближе и наклонился над носилками.

– Мне кажется, да, тот самый, с которым я разговаривал. А остальные четверо умерли?

– В бункере были только эти двое. Писарь говорит, что остальные ушли. А эти нет. Они отказались.

Левинский медленно выпрямился. Рядом он увидел Гольдштейна.

– Отказались. Ты мог бы себе такое представить?

– Нет. Только не в отношении людей из Малого лагеря.

– Я о другом. Я имею в виду, что их снова выпустили.

Гольдштейн и Левинский удивленно смотрели друг на друга. К ним подошел Мюнцер.

– Видимо, тысячелетние братья помягчели, – сказал он.

– Что? – Левинский обернулся. Мюнцер высказал именно то, что думали он и Гольдштейн. – Как это тебе пришло в голову?

– Указание от самого старика, – сказал Мюнцер. – Вебер хотел их повесить.

– Откуда тебе известно?

– Рыжий писарь рассказал. Он это слышал. – Левинский мгновение помолчал, потом обратился к невысокому седому человеку:

– Сходи к Вернеру, – прошептал он. – Скажи ему, тот, который хотел, чтобы мы об этом не забыли, тоже здесь.

Человек кивнул и двинулся, прижимаясь к бараку. Между тем люди, которые тащили носилки, продолжали свой путь. Все больше узников выходили из дверей. Некоторые испуганно подходили к носилкам, чтобы посмотреть на оба тела. Когда у Пятьсот девятого свесилась рука, два человека подскочили и осторожно поправили ее.

Левинский и Гольдштейн окинули взглядом пространство сзади носилок.

– Всеобщий энтузиазм по отношению к двум живым трупам, которые просто так взяли да отказались, а? – заметил Гольдштейн.

– Уж никак не ожидал от того, кто сидит в отделении для издыхающих.

– Я тоже. – Левинский продолжал простреливать взглядом убегавшую вниз дорогу. – Они должны жить, – проговорил он. – Они не должны подохнуть. Ты знаешь, почему?

– Могу себе представить. Ты считаешь, это будет самым несправедливым?

– Да. Если они издохнут, уже на другой день их забудут. А если нет…

«Если нет, они станут для лагеря примером, символом каких-то перемен», – подумал Левинский. Он об этом только подумал, но не сказал вслух.

– Нам это нужно, – произнес он взамен. – Именно сейчас.

Гольдштейн кивнул.

Санитары шли вперед в направлении Малого лагеря. На небе разливалась дикая вечерняя заря. Она освещала правый ряд бараков трудового лагеря; левый ряд находился в глубокой тени. Лица стоявших перед окнами и дверьми теневой стороны были как всегда бледными и смазанными, а на противоположной стороне буйствовал свет, как бурный обвал жизни, словно одолженной у кого-то взаймы. Санитары прошли сквозь гущу света. Он падал на носилки, на два перемазанных грязью и кровью тела, казалось, что не просто тащат двух избитых узников, а происходит прямо-таки триумфальное шествие, хотя и жалкое. Они выстояли. Они еще дышали. Они не дали себя победить.

Бергер хлопотал над ними. Лебенталь сварганил суп из брюквы. Им дали выпить воды, после чего в полузабытьи они снова погрузились в сон. Затем Пятьсот девятый вдруг почувствовал, как медленно отступавшее окоченение ладони сменилось ощущением тепла. Мимолетное робкое воспоминание. Откуда-то издалека. Тепло. Он открыл глаза.

Овчарка лизала ему руку.

– Воды, – прошептал Пятьсот девятый.

Бергер помазал ему йодом ободранные суставы. Он поднял глаза, взял миску с супом и поднес ее ко рту Пятьсот девятого.

– Вот, пей.

Пятьсот девятый стал пить.

– Что с Бухером? – мучительно спросил он.

– Он лежит рядом с тобой.

Пятьсот девятый попробовал задать еще вопрос.

– Он жив, – сказал Бергер. – Отдохни.

На перекличку их пришлось выносить и положить вместе с больными, которые больше не могли ходить, на землю перед бараком. Стемнело, но небо было ясное.

Начальник блока Больте провел перекличку. Он внимательно посмотрел на лица Пятьсот девятого и Бухера, как разглядывают раздавленных насекомых.

– Оба – мертвые, – сказал он. – Чего ради они лежат здесь вместе с больными?

– Они не мертвые, господин шарфюрер.

– Еще нет, – добавил староста блока Хандке.

– Значит, завтра они «вылетят в трубу». Можно отдать голову на отсечение.

Больте быстро ушел. У него были деньги, и он решил сгонять партию в карты.

– Разойдись! – прокричали начальники блоков. – Кому идти за едой, шаг вперед!

Ветераны осторожно отнесли Пятьсот девятого и Бухера в барак. Хандке с ухмылкой наблюдал за этим.

– Эти оба, что у вас, из фарфора, а?

Никто ему не ответил. Он еще немного постоял и потом тоже ушел.

– Вот свинья! – пробурчал Вестгоф и сплюнул. – Грязная свинья!

Бергер внимательно разглядывал его. Вестгофа уже некоторое время одна мысль о лагере приводила в бешенство. Утратив спокойствие, он таинственно размышлял о чем-то, разговаривал сам с собой, затевая всякие споры.

– Поспокойнее, – резко бросил Бергер. – Не шутите. Мы все знаем, что происходит с Хандке.

Вестгоф уставился на него.

– Заключенный, такой же, как мы. А такая свинья. Ну прямо…

– Это каждому знакомо. Есть десятки в его положении, которые еще хуже. Власть развращает, тебе это уже давно пора знать. Вот, а теперь помоги-ка нам.

Они приготовили Пятьсот девятому и Бухеру каждому по кровати. Для этого шестерым пришлось лечь на пол. Одним из них был Карел, мальчик из Чехословакии. Он помогал втаскивать обоих.

– Шарфюрер ничего не понимает, – сказал он Бергеру.

– Ну?

– Не вылетит их прах в трубу. Завтра это не произойдет. Это точно. Можно было бы спокойно заключать пари.

Бергер посмотрел на него. Маленькое личико было полно взрослой деловитости. «Вылететь в трубу» – это было лагерное выражение о тех, кого сжигали в крематории.

– Послушай, Карел, – сказал Бергер. – С эсэсовцами можно заключать пари только тогда, когда уверен, что проиграешь. Но и тогда лучше не стоит.

– Завтра они не вылетят в трубу. Причем оба. Те, что там, другое дело. – Карел показал на трех мусульман, которые лежали на полу.

Бергер снова окинул его взглядом.

– Ты прав, – сказал он.

Карел кивнул не без особой гордости. Он неплохо разбирался в этих вещах.

На следующий вечер к ним вернулся дар речи. Их лица были истощены, поэтому припухлостей не было. Кожа была иссиня-черной, губы разодраны, но глаза – живые.

– Не шевелите губами, когда говорите, – сказал Бергер.

Это было несложно. Они освоили такую премудрость за годы, проведенные в лагере. Каждый, посидевший продолжительное время, умел говорить, не напрягая ни один мускул.

После того как принесли пищу, раздался неожиданный стук в дверь. У всех сжались сердца. Каждый про себя задал вопрос: «Неужели они все же пришли, чтобы забрать обоих?»

Стук повторился, осторожно и едва слышно.

– Пятьсот девятый! Бухер! – прошептал Агасфер. – Делайте вид, что вы мертвые!

– Открой, Лео, – прошептал Пятьсот девятый. – СС приходят не так.

Стук прекратился. Несколько секунд спустя в бледном свете окна выросла тень, сделавшая знак рукой.

– Открой, Лео, – проговорил Пятьсот девятый. – Это из трудового лагеря.

Лебенталь открыл дверь, и тень впорхнула внутрь.

– Левинский, – сказал он в темноту. – Станислаус. Кто не спит?

– Все.

Левинский пытался на ощупь приблизиться к говорившему в темноте Бергеру.

– Где? Я боюсь на кого-нибудь наступить.

– Стой на месте. Подошел Бергер.

– Здесь. Садись сюда.

– Оба живы?

– Да. Они лежат слева рядом с тобой. Левинский что-то сунул в руку Бергера.

– Здесь вот кое-что…

– Что?

– Йод, аспирин и вата. Здесь еще моток марли. А это перекись водорода.

– Прямо настоящая аптека, – сказал удивленно Бергер. – Откуда у тебя все это?

– Стащили. В госпитале. Один из нас там делает уборку.

– Хорошо. Все пригодится.

– А это сахар. Кусковой. Дай им его в растворе. Это полезно.

– Сахар? – спросил Лебенталь. – Откуда он у тебя?

– Откуда-нибудь. Ты ведь Лебенталь, да? – спросил Левинский в темноту.

– Да, а почему вдруг?

– Потому что ты об этом спрашиваешь.

– Я не поэтому спросил, – ответил обиженно Лебенталь.

– Я не могу тебе сказать, откуда он. Его достал кто-то из девятого барака. Для обоих. И еще немного сыра. А эти шесть сигарет от одиннадцатого барака.

Сигареты! Целых шесть сигарет! Потрясающее богатство. Все на мгновение замолчали.

– Лео, – произнес Агасфер. – Он лучше, чем ты.

– Ерунда. – Левинский говорил отрывисто и быстро, словно задыхаясь. – Они принесли это до того, как заперли бараки. Знали, что я могу пройти оттуда сюда, когда лагерь взаперти.

– Левинский, – шепотом произнес Пятьсот девятый. – Это ты?

– Да.

– Ты можешь выйти?

– Ясное дело. Иначе как бы я появился здесь? Я – механик. Кусок проволоки, все очень просто. Я неплохо разбираюсь в замках. Кроме того, всегда можно вылезти через окно. А вы здесь как приспособились?

– Здесь не запирается. Сортиры снаружи, – ответил Бергер.

– Ах вот как, ясно. Совсем забыл. – Левинский сделал паузу. – Другие подписали? – спросил он, обращаясь к Пятьсот девятому. – Те, что были с вами?

– Да…

– А вы – нет?

– Мы – нет.

Левинский наклонился вперед.

– Мы даже представить себе не могли, что вам это удастся.

– Я тоже, – сказал Пятьсот девятый.

– Я имею в виду не только то, что вы все это выдержали. Но и то, что с вами ничего больше не случилось.

– Я тоже.

– Оставь их в покое, – проговорил Бергер. – Они еле живые. К чему тебе точно знать все подробности?

Левинский шевельнулся в темноте.

– Это важнее, чем ты думаешь. – Он поднялся. – Мне надо возвращаться. Скоро снова приду. Принесу еще чего-нибудь. Хочу кое-что с вами обсудить. Ночью вас часто проверяют?

– Чего ради? Чтобы считать мертвых?

– Ясно. Значит, не проверяют.

– Левинский… – прошептал Пятьсот девятый.

– Да…

– Ты обязательно придешь снова?

– Обязательно.

– Послушай! – Пятьдесят девятый взволнованно подбирал подходящие слова. – Мы еще… мы еще не сломлены… мы еще кое на что сгодимся.

– Именно поэтому я приду опять. Не из любви к ближнему.

– Хорошо. Тогда все в порядке; значит, ты придешь обязательно.

– Обязательно.

– Не забывайте нас…

– Однажды ты мне это уже говорил. Видишь, я не забыл. Поэтому и пришел сюда. Я приду опять.

Левинский стал на ощупь пробираться к выходу. Лебенталь притворил за ним дверь.

– Стой! – прошептал уже снаружи Левинский. – Кое-что забыл. Вот здесь…

– Можешь выяснить, откуда сахар? – спросил Лебенталь.

– Не знаю. Посмотрим. – Левинский говорил все еще бессвязно, задыхаясь. – Вот здесь, возьми… прочтите… мы это сегодня получили…

Он сунул сложенную бумажку в руку Лебенталя и растворился в тени барака. Лебенталь запер дверь.

– Сахар, – сказал Агасфер. – Дай мне потрогать кусочек. Только потрогать, больше ничего.

– Тут еще есть вода? – спросил Бергер.

– Вот, – Лебенталь протянул чашку.

Бергер взял два кусочка сахара и положил в чашку с водой. Потом он подполз к Пятьсот девятому и Бухеру.

– Выпейте это. Только не спеша. Каждый по очереди, по глотку.

– Кто это тут ест? – спросил кто-то со среднего ряда нар.

– Никто. Чего вдруг спрашиваешь?

– Я слышу, кто-то глотает.

– Это тебе приснилось, Аммерс, – сказал Бергер.

– Я не сплю! Я требую своей доли. Вы там внизу сожрете ее, и все! Требую своей доли.

– Подожди до завтра.

– До завтра вы все сожрете. Вот так всегда. Каждый раз мне достается меньше всех. Именно мне! – Аммерс зарыдал. Никого это не взволновало. Он уже несколько дней был болен и постоянно считал, что другие его обманывают.

Лебенталь на ощупь приблизился к Пятьсот девятому.

– Насчет этой истории с сахаром, – прошептал он смущенно, – я поинтересовался не потому, что хотел этим торговать. Просто хотел побольше для вас достать.

– Да…

– И зуб с коронкой все еще у меня. Я его пока не продал. Подождем. Чтобы повыгодней продать.

– Хорошо, Лео. Что еще Левинский дал тебе? У двери.

– Листок бумаги. Это не деньги. – Лебенталь пощупал его рукой. – На ощупь, как обрывок газеты.

– Газеты?

– На ощупь.

– Что? – спросил Бергер. – У тебя обрывок газеты?

– Проверь, – сказал Пятьсот девятый. Лебенталь подполз к двери и открыл ее.

– Так и есть. Обрывок газеты. Разорванный.

– Можно прочесть, что там?

– Сейчас?

– Когда же еще? – спросил Бергер. Лебенталь поднял обрывок газеты.

– Только вот света мало.

– Открой дверь пошире. Выползи наружу. Там луна.

Лебенталь открыл дверь, сел на корточки и стал рассматривать обрывок газеты сквозь паутину рассеянного света. Изучал долго.

– Мне кажется, это военная оперативная сводка, – сказал он.

– Читай! – прошептал Пятьсот девятый. – Читай, тебе говорят!

– Ни у кого нет спички? – спросил Бергер. – Ремаген, – произнес Лебенталь. – На Рейне.

– Что?

– Американцы достигли Ремагена, форсировали Рейн!

– Что, Лео? Ты правильно прочел? Форсировали Рейн? Ты ничего не перепутал? Может, река во Франции?

– Нет, Рейн, под Ремагеном, американцы…

– Да не путай ты! Читай правильно! Ради Бога, читай правильно, Лео!

– Все так и есть, – сказал Лебенталь. – Так здесь написано. Сейчас я это вижу четко.

– Форсировали Рейн! Неужели это возможно? Значит, они уже в Германии! Ну читай дальше! Читай! Читай!

Они кряхтели и сопели. Пятьсот девятый перестал чувствовать боль в израненных губах.

– Форсировали Рейн! Но как? С помощью авиации? На шлюпках? Как? На парашютах? Читай, Лео?

– Мост, – прочитал Лебенталь по слогам. – Они атаковали мост, мост… под мощным немецким огнем…

– Мост? – недоверчиво спросил Бергер.

– Да, мост… близ Ремагена…

– Мост, – повторил Пятьсот девятый. – Мост… через Рейн? Тогда это должна быть целая армия. Читай дальше, Лео! Должно быть еще что-то написано!

– Напечатано мелким шрифтом, я прочесть не могу.

– У кого-нибудь есть спички? – спросил в отчаянии Бергер.

– Есть, – ответил кто-то из темноты. – Здесь еще две.

– Поди сюда, Лео.

У дверей образовалась целая группа людей.

– Сахара дайте, – скулил Аммерс. – Я знаю, у вас есть сахар. Я все слышал. Я требую своей доли.

– Бергер, дай кусочек этому чертовому псу, – прошептал нетерпеливо Пятьсот девятый.

– Нет. – Бергер поискал глазами, обо что ему чиркнуть спичкой.

– Прикройте окна одеялами, куртками. Залезь в угол под одеяло, Лео. Скорей!

Он зажег спичку. Лебенталь стал читать быстро, насколько хватало сил. Это были традиционные попытки сокрытия фактов. Мост якобы значения не имеет; американцы, которых встретил мощный огонь, оказались отрезанными на достигнутом берегу. Мол, части, не взорвавшие мост, пойдут под трибунал…

Спичка погасла.

– Не взорвавшие мост, – проговорил Пятьсот девятый. – Значит, атаковали его целым. Знаете, что это означает? Стало быть, их застали врасплох…

– Это значит, что Западный вал прорван, – проговорил Бергер едва слышно, будто во сне. – Прорвали Западный вал. Они вырвались вперед! Это, видимо, целая армия. Парашютная часть десантировалась бы на том берегу Рейна.

– Бог мой, а мы ничего не знали! Мы-то думали, немцы еще удерживают часть Франции!

– Прочти это еще раз, Лео! – сказал Пятьсот девятый. – Нам надо точно знать, от какого это числа? Там указана дата?

Бергер зажег спичку.

– Выключите свет! – крикнул кто-то. Лебенталь уже читал.

– От какого числа? – прервал Пятьсот девятый.

– 11 марта 1945 года. А сегодня какое?

Никто не знал, был ли еще конец марта или уже наступил апрель. В Малом лагере они разучились считать. Однако знали, что 11 марта уже миновало некоторое время тому назад.

– Дайте мне посмотреть быстро, – сказал Пятьсот девятый.

Не обращая внимания на боли, он подполз к углу, где они держали одеяло. Лебенталь отошел в сторону. Пятьсот девятый бросил взгляд на листок бумаги и прочел. Узкий круг угасающей спички как раз осветил заголовок.

– Прикури сигарету, Бергер, быстро!

Бергер сделал это, пока тот стоял на коленях.

– Зачем ты сюда приполз? – спросил он и сунул ему в рот сигарету. Спичка погасла.

– Дай мне листок, – сказал Пятьсот девятый Лебенталю.

Тот исполнил просьбу. Пятьсот девятый сложил листок и положил под рубашку. Он ощущал листок собственной кожей. Потом он сделал затяжку.

– Вот, передай сигарету дальше.

– Есть здесь курящие? – спросил тот, кто дал спички.

– Ваша очередь тоже подойдет. Каждому по затяжке.

– Я не хочу курить, – простонал Аммерс. – Хочу сахара.

Пятьсот девятый вернулся ползком на свою кровать. Ему помогали Бергер и Лебенталь.

– Бергер, – прошептал он чуточку спустя. – Теперь ты в это веришь?

– Да.

– В то, что город бомбили, это все так?

– Да.

– А ты тоже, Лео?

– Да.

– Мы выберемся отсюда – мы должны…

– Все это мы обсудим завтра, – сказал Бергер. – А теперь спи.

У Пятьсот девятого кружилась голова. Он считал, что это от затяжки сигаретой. Маленькая красная точка света, прикрытая ладонью, бродила по бараку.

– Вот, – сказал Бергер. – Выпейте еще сахарной водички.

Пятьсот девятый выпил.

– Берегите остальные кусочки, – прошептал он. – Не кладите в воду. На них можно выменять еду. Настоящая пища важнее.

– Еще есть сигареты, – прохрипел кто-то. – Раздайте их всем.

– Здесь ничего больше не осталось, – ответил Бергер.

– Не может быть! У вас еще есть. Выкладывайте!

– То, что принесли, предназначается для обоих из бункера.

– Ерунда! Это для всех. Давай сюда!

– Будь осторожен, Бергер, – прошептал Пятьсот девятый. – Возьми дубинку. Сигареты надо выменять на еду. И ты, Лео, будь осторожен!

– Я и так начеку.

Было слышно, как ветераны собираются в одну группу. Люди на ощупь пробирались сквозь темноту, падали, ругались, дрались и кричали. Другие, лежавшие на нарах, тоже начали кряхтеть и шуметь.

– Эсэсовцы идут, – крикнул Бергер. Мелькание, ползание, тычки, стоны – потом все стихло.

– Эта затея с курением была ненужной, – сказал Лебенталь.

– Ты прав. Остальные сигареты спрятали?

– Уже давно.

– Надо было и первую приберечь. Но когда такое случается…

Пятьсот девятый вдруг почувствовал себя вконец измученным.

– Бухер, – спросил он еще. – Ты тоже слышал?

– Да…

Пятьсот девятый ощутил, как едва заметное головокружение переходит в сильное. «Форсировали Рейн, – подумал он и почувствовал дым сигареты в легких. Он вспомнил, что недавно уже было такое ощущение. – Только когда все это было? Дым, мучительный и неотступный. Нойбауэр? Да. Дым его сигары, в то время как я лежал на мокром полу. Казалось, это уже давно прошло». Только на мгновение его пронизал страх и растворился.

И тут наплыл другой дым, дым города, дым Рейна. И тогда ему вдруг пригрезилось, что лежит он на объятом туманом лугу, который куда-то все наклоняется и наклоняется, и вот все стало ровным и пологим, и он впервые без страха погрузился в темноту.