Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

И тут он услышал за спиной смех, неприятный, скрежещущий, злобный. Хотел обернуться, но небо перед ним потемнело, и мохнатые снежинки заплясали в нем, как пыль в луче.

– Иди! Иди! – словно ворона закаркали сзади. – Все в руках того, кто вяжет и разрешает. Как свяжется, так и сбудется. Но не по воле твоей. Воля твоя – дым, воля твоя – снег на солнце. Убирайся, глупец!

Р. Н. выскочил из пещеры и запрыгал по каменным ступеням, словно спасаясь от погони. Темный страх и тоска какая-то замутили душу. Он огляделся, будто пробуждаясь от тяжкого сна. В безоблачном небе ослепительно сверкало влажное солнце.

Они пустились в путь в полном молчании. Р. Н. пытался прогнать тягостный осадок. Не ему – уроженцу Южной Индии – принимать это близко к сердцу. Он не раз видел и фокус с канатом, и вырастающее на глазах из семечка апельсиновое дерево со спелыми плодами, знал многие секреты йогов. То, что случилось теперь, и в сравнение не шло с жуткими опытами в подземных храмах Шивы. Откуда тогда этот гнет, эта серая тоска под сердцем? Неужели его так сильно могла поразить неожиданность?

– А на перевалах неспокойно, – сказал проводник, кивнув на матовую серебристую полосу, которая оконной изморозью легла на синее стекло горизонта. – Тут есть поблизости монастырь. Может, заночуем там? Если с утра будет хорошая погода, тогда и тронемся со спокойной душой.

Р. Н. уже был не тем, кто выехал некогда из Дарджилинга с хорошо оснащенным караваном. Тибет многому научил его. И он тут же согласился.

– Хорошо, – сказал он. – А что это за монастырь?

– Очень старый. Его зовут Ташичосдин. Теперь там живет только один лама со своей ани.

Это заинтересовало Р. H., но он не подал и виду и не стал расспрашивать проводника дальше. Слово «ани», вернее, «анэх», обычно употребляется для обозначения жены, наложницы или монахини. Красношапочная секта дозволяет и то, и другое, и третье. Но в данном случае речь, по-видимому, шла о монахине, живущей в конкубинате [47]47
  Конкубинат – смешанный монастырь, где монахи живут в браке с монахинями.


[Закрыть]с ламой. Такое часто встречается в Тибете. Рождающиеся от подобных союзов дети воспитываются в монастыре и сами потом становится монахами.

Монастырь действительно оказался почти заброшенным. Лама и его ани встретили их довольно любезно. На обед подали рис, редьку и мурву. Судя по всему, лама, или по-местному граба, жил очень скудно.

После обеда вышли на пустынный, заросший сорняками монастырский двор. Уединившись с ламой под тень старого абрикоса, Р. Н. ловко навел разговор на заклинателя дождей. Темный, полуграмотный лама затрясся, как пихта под ветром.

– Вы его ничем не обидели? – испуганно спросил он.

– Ничем, – твердо сказал он, испытывая, однако, гнетущее сомнение.

– А что он вам сказал?

Р. Н. почти дословно передал слова аскета, невольно подражая его скрипучему голосу.

– И больше ничего?

– Как будто больше ничего, – задумчиво ответил Р. Н. – Впрочем, когда я уже покинул пещеру, мне показалось, что святой крикнул мне вдогонку: «Свяжется не по воле твоей». Но это ведь только повторение уже сказанного. Не правда ли?

– Пэмазан никогда ничего не говорит впустую, – тихо сказал лама, недобро улыбаясь. – Он предупредил, что с вами случится что-то, чего вы ждете или же, напротив, избегаете. Но будет это не по вашей воле.

– А по чьей?

– На этот вопрос нельзя ответить, – сухо сказал лама. – Пойдемте, я проведу вас в комнату. Вы, верно, устали с дороги.

Комната оказалась необыкновенно чистой и очень бедной кельей. На глиняном, но отполированном, как мрамор, полу лежал матрас, набитый можжевеловой и кедровой хвоей. В углу стояли чайник и кружка. Напротив окна на стене висела полочка, на которой стоял бронзовый Майтрея. Перед ним тонкой голубой струйкой, медленно зеленея, таяла курительная свеча. Вот и вся комната. Но пахло в ней удивительно сладко и вкусно.

Впервые после потери каравана Р. Н. мог сделать запись в дневнике. Коротко пересказал все случившееся. Потом подробно описал монастырь и все, что сумел выспросить о нем у ламы.

«…Говорят, что верхняя часть долины Канпа-чань была первоначально заселена тибетцами, называвшими себя шерпа или шарпа – «восточные», которые пришли из Восточного Кирата. В древнеиндийских ведах это племя зовется млеча.

Ниже по долине жило племя магар из Непала. Магарский вождь подчинил себе шарпов и обложил их непосильной данью. Шарпы задумали убить вождя. И вот, когда он вместе со свитой выехал на дорогу, ведущую к деревне Канпа-чань, из зарослей можжевельника выскочили шарпы. Они стащили с коней князя и его приближенных и перебили их всех до одного. Так как о князе не было ни слуху ни духу, его жена сама отправилась в мятежную деревню. Но на все вопросы шарпы отвечали только одно: «Князь к нам не приезжал, и ничего мы о нем не знаем». Княгиня вынуждена была возвратиться домой. Но когда она ехала по берегу реки, на дорогу вдруг выкатился облепленный черной глиной камень. Камень упал откуда-то сверху, потому что берег этот подмывала вода и он постепенно обрушивался. Княгиня подняла голову и увидела, что из осыпавшейся после падения камня дыры вылетел рой мух. Тогда она велела слугам раскопать это место, и те обнаружили искалеченные трупы князя и его свиты.

Княгиня велела погрузить трупы на лошадей и отвезти их к речной излуке.

Там, невдалеке от вероломной деревни, была устроена пышная тризна, на которую пригласили всех жителей. Сначала княгиня налила вина магарам, которые выпили за душу своего князя и уступили свои места шарпам. И на этот раз княгиня наполнила чашу каждого гостя, но уже отравленным вином. Девятьсот сорок шарпов так и не поднялись после пира, а дети их были уведены в рабство.

Место, где свершилась страшная месть, назвали Тон-шон-пуг «Место тысячи убийств». Немногие чудом уцелевшие шарпы принесли весть о злодейских убийствах в Тибет. Оттуда они возвратились с большим войском и осадили крепость, в которой заперлась княгиня.

Крепость эта выглядела неприступной, и тибетцы решили взять ее измором. Для этого они прорыли канал и отвели питающие крепость воды. Но княгиня, чтобы обмануть врагов, велела открыть запасной резервуар, и бурный поток обрушился прямо на тибетский лагерь. Решив, что в крепости воды много, тибетцы сняли осаду и отступили. Тогда воинственная княгиня сама ударила на них. Битва была жестокой, но тибетцы все же одержали победу. Княгиня погибла в бою, а магары бежали в горы, оставив долины Канпа-чань и Тамбур их законным владельцам – шарпам».

Р. Н. отметил, что этот рассказ больше похож на подлинное историческое свидетельство, чем на очередную легенду, которых собралось у него довольно много. Так сквозь фантастическое марево мнимых и действительных чудес стали просвечивать контуры тибетских реалий.

На другой день небо над перевалом выглядело еще более грозным, и Р. Н. решил провести в монастыре еще одну ночь. Его проводник купил кяры – сапоги для хождения по снегу. Р. Н. узнал от работавшего на монастырском дворе кули, что он недавно перешел в таких сапогах через заснеженный перевал Кап и побывал в Чжонри.

Вечером лама распорядился заколоть козленка, кровь которого собрали в хорошо вымытые кишки, наполовину заполненные цзамбой. Потом кровяные колбасы сварили и уложили в плетеные корзины.

Проводник сказал, что это лучшая еда для путешественников, которых застигает на перевалах непогода. Р. Н. помалкивал. На следующий день грозные признаки на горизонте стали еще грознее. Но Р. Н. уже надоел монастырь, и он предложил проводнику перебраться в расположенную к западу деревню. В ту самую Канпа-чань, которую постигла некогда такая жестокая кара.

Когда они пришли туда, Р. Н. сразу же вспомнил заклинателя дождей. Не его воля, а лишь мутная завеса над голубыми зубцами гор сотворила эту встречу. Только близкое ненастье заставило его задержаться в монастыре.

В доме старшины к нему бросился, радостно высунув язык, Пурчун. Он привел сюда яков (их осталось два), надеясь дождаться хозяина у перевала Нанго.

– Я думал, что, если бы вы уцелели, – захлебываясь, рассказывал Пурчун, находясь в обычном радостно-хмельном состоянии, – вы бы обязательно вышли к Нанго-ла. Другого пути нет. Я хотел ждать вас десять дней. Если бы вы не пришли, то, значит, вы умерли. Тогда бы мы с Чаном разделили между собой яков и имущество.

Потом Р. Н. узнал, что Чан тоже пребывает в добром здравии, хотя и нельзя установить, где он находится в данный момент, поскольку напился еще с утра. Поклажа тоже в большей своей части уцелела.

– Тей забрал себе яка, на котором были рис и цзам-ба, – продолжал свое повествование Пурчун. – Ружья и подарки не нужны тею. Он забирает у людей только еду.

– А куда вы девались тогда, Пурчун?

– Когда вы бросились вдогонку за теем, мы убежали, – простодушно улыбаясь, ответил он: – Тея нельзя преследовать. Если он что берет, у него не надо отнимать. Таков закон. Мы очень перепугались и убежали. А когда вернулись на то место, вас не нашли. Потом Чан увидел ваш след рядом со следом тея. Мы не пошли туда, куда вас повел тей, а направились в обход, к ложбине. Там опять увидели ваш след, но на этот раз его пересек снежный леопард. Я долго молился тогда за вас, и Чан тоже молился. Мы решили идти к Нанго-ла. За десять дней живой человек всегда дойдет туда. А мертвому зачем яки и товар? О мертвом позаботится владыка рая Амитаба.

Р. Н. видел, что Пурчун до слез рад встрече. Если бы он не ушел тогда от ледяной ямы, они бы с Чаном нашли его.

Да, лама Лобсан-чжяцо умел подбирать людей. Эти были глубоко преданы. На такое Р. Н. даже не рассчитывал. Он опять подумал о заклинателе дождей. Не будь его каркающего предсказания, он бы вряд ли послушался проводника и, невзирая на полосу в небе, пошел бы к перевалу. И кто знает, что могло за этим последовать. Он бы мог благополучно спуститься вниз, а мог и погибнуть в снежной буре. И в обоих случаях ему не суждено было соединиться с пропавшим караваном. Кому-то дано связывать и разрешать. Помимо воли нашей творить наши судьбы. Кому? Случаю?

Ему вдруг пришло в голову, что Пурчун мог до него посетить пещеру заклинателя дождей, чтобы испросить дороги. Если тот расспросил Пурчуна…

– Скажи, Пурчун, вы не заходили в пещеру Пэмазана?

– Как же! Заходили. Я и красную ленточку привязал к священному дереву.

Теперь оставалось только спросить, не сообщил ли Пурчун заклинателю о нем, Р. Н. Но что-то неясное мешало ему задать этот вопрос. Какой-то осадок на самом донышке сердца, память о той растерянности и тоске. Он больше ни о чем не спросил Пурчуна. И на душе стало легко и свободно.

Из деревни Канпа-чань Р. Н. вышел с большим караваном. У него были груженные припасами и подарками яки и непальские лошади, которых сопровождали кули. Но кули и лошади были наняты лишь на полпути. Им предстояло возвратиться с перевала Нанго. Новый проводник остался в деревне. Встретившись с Пурчуном и Чаном, Р. Н. уже не нуждался в его услугах. Дав ему сверх установленной платы пять рупий и меховую шапку, он расстался с ним, пообещав нанять его на обратном пути.

Впереди каравана важно выступал Пурчун. Он нес хозяйское ружье, как знак своего высочайшего положения в отраде. Главное украшение ружья – красный холщовый чехол – непостижимым образом потерялось. Пурчун высказал предположение, что его унес тей. Ама – старые женщины деревни – поджидали путешественников на восточном краю моста с чанкелом – традиционным кубком вина и блюдечком поджаренной цзамбы, как это водится в Тибете при проводах в дальнее путешествие. Каждая женщина наливала немного вина в фарфоровую чашку, бросала туда щепотку муки и просила каждого выпить глоток, желая при этом благополучного возвращения. Пурчун, который сделался за короткий срок любимцем деревни, ухитрился выпить почти все прощальное вино. Остальное выпил Чан.

Р. Н. дал женщинам две рупии и пришпорил лошадь. Они ехали вдоль реки, принимавшей в себя множество ручейков. Каждый ручей приводил во вращение крыльчатку с молитвенными цилиндрами. Недаром вода в этой реке считалась святой. Путь лежал через густой лес по направлению к Даба-нгоньпо, где добывают знаменитую синюю глину, из которой лепят фигурки божеств.

С тайным ужасом следил Р. Н. за тем, как все чаще стали появляться меж кедровыми стволами снежные языки. Опять снега! И тут же он радовался, что рядом люди, что он не один и верные яки несут вьюки с удобными палатками.

Подъем на Нанго-ла шел уже по глубокому снегу.

По дороге они повстречали жителей деревни Яима, гнавших стадо овец и дюжину яков, груженных одеялами, кожами, ячменем и солью. Они шли в соседнюю деревню обменять свое добро на рис и кукурузу. Пурчун спросил у них, доступен ли еще перевал Кан-чэнь. Одни сказали, что он совершенно свободен, другие уверяли, что там лежит снег в три фута.

Миновав посвященную богине Мамо пещеру, пересекли можжевеловое плато и поднялись на Кан-чэнь. Снегу на перевале не было. Вокруг развалин древней крепости сгрудились угрюмые замшелые валуны красного гранита, а далеко впереди лежала окруженная голубыми заснеженными горами равнина. За ней находился и перевал Нанго.

К вечеру они достигли монастыря Маньдин-гомба, построенного на широкой, покрытой кустарником террасе. Здесь Пурчун нашел для Р. Н. жалкую келью. Еще он успел достать несколько яиц и чайник молока. Старая ани развела огонь и приготовила ужин. Ламы в это время сидели за ганьчжуром, чтение которого продолжается с пяти часов утра до восьми вечера.

Ганьчжур – это «перевод заветов» Будды, большой сборник канонических буддийских сочинений числом 1083, которые были кодифицированы в Тибете. Сюда вошли главным образом сочинения, составленные индийскими учеными и переведенные затем с санскрита на тибетский язык. Они делятся буддистами на группы (трипитака): виная, или правила монашеской жизни, сутры, или поучения Будды по разным вопросам, мистический ритуал – тантры и абидарма – метафизическое учение, проповедующее высший разум (праджня-парамита). Обыкновенно ганьчжур состоит из 100 или 108 томов.

Р. Н. пришлось выдержать настоящий экзамен по ганьчжуру. Местный лама, очевидно, решил проверить, действительно ли его гость тот лама-паломник, за которого себя выдает. Кажется, испытание прошло благополучно. Они даже поспорили по одному темному вопросу тантрического характера. С преувеличенным пылом Р. Н. старался убедить своего собеседника не понимать под мистическим «ма» дословный призыв воссоединиться с женщиной. Тот молча кивал, и Р. Н. не мог разобрать сначала, соглашается он или нет. Но потом, увидев молоденькую ани, Р. Н. понял, что лама кивал просто из вежливости.

Пурчун не показывался в течение всей ночи. Р. Н. не сомневался, что он пьянствует. Но он был уже не тем, кто покинул два месяца назад Дарджилинг. И ничто не могло уже поколебать его хорошее отношение к этому незлобивому и в сущности бесхитростному гуляке. Единственное, чего он боялся, – это как бы Пурчун не проболтался о нем своим собутыльникам. После почти не прикрытого допроса и экзамена на темы буддийской мистики его опасения только возросли.

Утром явился и Чан и, усердно кланяясь и высовывая язык, стал умолять задержаться здесь на один день. Чан уверял, что ему без особых затруднений удастся получить разрешение продолжать путь.

– Не надо будет даже платить чуа, [48]48
  Так в этой части Непала называется таможенная пошлина.


[Закрыть]– клялся он, тяжело отдуваясь после трудной ночи. – Все равно без разрешения нам дальше ходу не будет. Тибет – это не Непал. На перевале Нанго нас обязательно задержат для выяснения. Лучше уж потерять день здесь, где нам так хорошо.

Р. Н. невольно улыбнулся. Ему было совершенно ясно, чем продиктована столь самоотверженная забота об успехе путешествия. Но независимо от этого он понимал, что проводники правы. Если до сих пор экспедиции приходилось преодолевать лишь сопротивление природы, то теперь ей будут препятствовать люди. Опыт предшественников показал, что именно здесь таится самая большая опасность.

А к вечеру приехали местные старшины. Самый богатый из них носил круглую широкополую шляпу и халат из темно-красной саржи. Он приехал верхом на нечистокровном яке, которого называют здесь чжо. Р. Н. с нетерпением ожидал результата переговоров старшин с Пурчуном и, сильно обеспокоенный, молил высшего распорядителя судеб об успехе предприятия.

Наконец пришел Пурчун. Он сказал, что поутру придется опять поехать в монастырь Маньдин-гомба. Там старшины и настоятель удостоят господина беседы.

– Что это значит? – в тревоге спросил Р. Н. – Они что-нибудь подозревают?

– Они обязаны подозревать, сэр. Такая у них работа. Но я думаю, что все обойдется.

В эту ночь Р. Н. долго не мог заснуть.

Монастырь Маньдин-гомба, или Нуб-Маньдин-гомба («Западный монастырь летающих лекарств»), обязан своим названием любопытной легенде. Одно время в этом месте, вблизи урочища Зимнуг, жил красношапочный лама Лха-цунь. Тот самый, в пещере которого Р. Н. столь счастливо ночевал с леопардом. Святому ламе удалось добыть прямо из воздуха три пилюли чудодейственной силы. Одна из них упала на то место, где стоит теперь монастырь; другая достигла земли чуть поодаль, там, где жители деревни сжигают сейчас своих покойников; на месте падения третьей пилюли возвышается теперь высокий чортэнь.

«Монастырь летающих лекарств» – один из древнейших по южную сторону Гималаев. Он пользуется большим почетом у верующих. Здесь хранится редчайший экземпляр ганьчжура в 126 томах. Монастырский храм – лхакан [49]49
  Лха – бог, кан – дом; божий дом.


[Закрыть]– славится дивными фресками, живописующими торжество Майтреи. По соседству расположены исключительно уродливые домики монахов. С перекошенными стенами, неправильной формы дверями и окнами, грубо размалеванные красной глиной, добываемой в горах. Каждый домик обнесен низкой каменной оградой, за которой находятся яки и овцы.

Р. Н. вновь занял ту келью, в которой провел уже не очень приятную ночь. Но на этот раз ему не пришлось долго томиться ожиданием. Вбежали Пурчун и Чан, подпрыгивая от радости.

– Хозяин! – закричал Чан. – Мы сказали старшинам, что вы накорпа [50]50
  Накорпа – пилигрим.


[Закрыть], который говорит по-тибетски и носит наш тибетский костюм.

– И этого оказалось достаточно? – удивился Р. Н.

– Не совсем, – пояснил Пурчун. – Вы понравились тогда настоятелю. Он сказал, что вы говорите по-тибетски даже более плавно, чем многие непальцы. Еще он сказал, что непальское правительство не давало инструкций задерживать пилигримов.

– А что сказал старшина? – поинтересовался Р. Н.

– Гопа велел Пурчуну поручиться за вас, – ответил Чан.

– Да, – важно кивнул Пурчун. – Старшина потребовал, чтобы я под свою личную ответственность поручился в том, что вы действительно паломник. Еще надо уплатить пошлину по восемь анна с человека.

– Значит, мы можем отправляться?! – От радости Р. Н. не мог усидеть на месте.

– Погодите, – сказал Пурчун. – Сейчас сюда придут гопа и главный лама пожелать вам счастливого пути.

– Ах вот как! – Он вновь забеспокоился. – Они придут только за этим?

– Так они сказали, – беспечно зевнул Пурчун. – Не забудьте только сказать им «санпой чжа чог». Так нужно.

Эти слова означают «до встречи в будущем году». Они должны подтвердить, что путешественники идут через непальские владения лишь на поклонение тибетским святыням и затем вернутся, как водится у пилигримов, на родину тем же самым путем. Вообще доступ иностранцам в Непал был почти так же затруднен, как и в Тибет. Лишь для паломников местное правительство делало исключение.

Все это Р. Н. прекрасно знал. Итак, ему предстоял допрос, после которого он принесет традиционную клятву.

Вскоре прибыли и ожидаемые посетители. Темно-красный гопа в высоких тибетских сапогах и с длинной золотой серьгой в левом ухе слегка кивнул пандиту головой и снял шляпу. Главный лама так же молча поклонился и отошел в дальний угол. Кроме набитого хвоей матраса, в комнате ничего не было, и они говорили стоя.

– Почему вы выбрали столь неблагоприятное время года дли путешествия в Тибет? – спросил старшина, сосредоточенно покачивая на длинных лентах свою шляпу.

– Отнюдь не мое собственное желание заставило меня отправиться столь поздно, – объяснил Р. Н. – [51]51
  Накорпа – пилигрим.


[Закрыть]Я сделал это, исполняя повеление нашего святого и ученого главного ламы.

– Как зовут святого и ученого ламу? – спросил настоятель.

– Цавай. Надеюсь, это великое ими известно в Непале?

– Я слышал, что лама Цавай большой знаток Асвагоши? – Настоятель, видимо, избегал прямого ответа.

– Да. Святой лама Цавай – лучший, – Р. Н. сделал ударение на этом слове, – знаток этого великого индийского поэта, который воспел жизнь Учителя в несравненных стихах.

– На санскрите Асвагоша, кажется, означает «голос коня». Не так ли?

Р. Н. поклонился.

– Но, насколько мне помнится, великого поэта называли еще соловьем?

– Вы тонкий знаток, святой лама, – Р. Н. вновь поклонился. – Не мне говорить такому знатоку, что произошло однажды в саду.

– Я темный деревенский житель, – вмешался в «ученую» беседу старшина. – Озарите меня светом вашей мудрости. Ведь так редко приходится слышать умные речи.

– Я рад буду поведать вам эту небольшую историю, которую святой лама, конечно, рассказал бы куда лучше… Однажды Учитель шел вместе с учениками благоухающим садом. Журчали ручьи. Дрожали ослепительные росинки в нежных складках распускающихся роз. Неторопливо текла беседа. И вдруг соловей увидел Лунноликого, пленился и, дрожа от восторга, запел. Тоща сказал, тронутый пением птицы, Будда: «Пусть же в новом воплощении он будет человеком». И душа соловья воплотилась в человеческом теле. Человека назвали Асвагошей за гордость и горячий нрав. Но стихи его оставались соловьиной песней, славящей Учителя.

– Ласо, ласо [52]52
  Да, да.


[Закрыть], – пробормотал старшина. – Как хорошо быть ученым.

– Да, только с Дгармаракшей можно сравнить пение Асвагоши, – вздохнул лама и зорко уставился на пандита.

– Именно он, – пылко вскричал Р. H., – довел благоговейную повесть до законченности.

– Поэма о Будде – лучший цветок разума, – лама поднял палец с длинным, спирально закрученным ногтем. – «Молча на спящего Будду долго и грустно глядел». Жаль, не помню, что дальше…

 
Он думал: «Время утечет,
Улыбка лунная затмится.
Пусть первого меня влечет
Другого берега зарница.
Я первым покидаю мир.
Огонь погас, и кончен пир».
 

^{Асвагоша, Будда, Нирвана}

– Вспомнил! Вспомнил! – прервал его лама. – Вы прекрасно прочли богоравные строки. Да, так думал Субхдра, гладя на погруженного в нирвану Учителя. Потом, «сжавши ладони, отошел он от совершенного лика». Где вы так хорошо изучили тибетский язык?

– Святой Давай знает его еще лучше, – дипломатично ответил Р. Н. И это была чистая правда.

– Такому человеку надо пухом выстлать путь в Лхасу! – обратился лама к темно-красному старшине. – Как он все знает!

– Как хорошо быть ученым! – опять сказал гопа. – Простите, что я не принес вам подарка, – поклонился он.

Видимо, допрос был окончен.

– Мы знакомы с вами еще очень немного, – Р. Н. поклонился ему еще ниже. – Надеюсь, мы продолжим знакомство в будущем. – Он вручил заранее приготовленный алый шарф и отчетливо произнес: – Санпой чжа чог.

– До встречи в будущем году! – повторил старшина.

– Счастливого вам пути, – сказал лама.

Они еще раз поклонились и вышли из комнаты. Пурчун незаметно проскользнул следом за ними. Потом он передал содержание их разговора.

Лама. Хорошо говорит по-тибетски. Знает обычаи. Очень ученый буддист.

Старшина. Это так.

Лама. Все как будто говорит в его пользу… Но, с другой стороны, это и настораживает.

Старшина. Бывают очень грамотные паломники.

Лама. Он, несомненно, индус. Готов в этом поклясться!

Старшина. Не доверяю я им.

Лама. Я тоже. Но мы ничего не должны иметь против индийских буддистов.

Старшина. В том-то и дело. Нет у нас оснований его задерживать.

Лама. А может, и не надо задерживать. Ведь декабрь…

Старшина. И то правда! Перевалы все в снегу. Несомненно, он погибнет в снегах, и слуги вернутся назад с известием о его кончине.

Но что ему было за дело до этих речей? Впрочем, Р. Н. извлек и некоторую пользу из этого разговора. Очевидно, небольшая доля невежества не только не вредит, но, напротив, является лучшей рекомендацией лояльности. Это следовало учесть на будущее.

Было уже далеко за полдень, когда они наконец выступили.

Дорога шла вдоль берега реки Янмы, которая еле угадывалась под снегом и льдом. Было тихо и печально. Над ущельем дул ветер, сдувая белую пыль с каменных стен. Шаги заставляли сухой снег натужно скрипеть и пробуждали скорбное эхо. Редкие пихты казались белыми призраками, внезапно вырастающими из земли. Так внезапно появлялись они среди белого поля, оцепеневшего под бесцветным небом.

Шагалось довольно легко, но как-то невесело. Яки сделались серыми от изморози, и казалось, что они вот-вот растают.

У истока Янмы пришлось карабкаться на огромный, шириной в четверть и длиной в три мили глетчер, носящий пышное имя Чянчуб-чжялам («Большая дорога к святости»).

– Это большая дорога к чертям! – пьяно пошутил Пурчун. Но Чан, который тоже находился под хмельком, только неодобрительно покосился. Он не любил шутить с богами.

Снег стал глубже, и Пурчун взял пандита к себе на плечи. Затем пошли черные, обледенелые скалы. Р. Н. несколько раз больно ушибся и в кровь ободрал ногти на руке. А темнота между тем катастрофически приближалась.

– Мы успеем добраться до Пугпа-карпо? [53]53
  Пугпа-карпо – белая пещера.


[Закрыть]– спросил Р. Н. Пурчуна.

– Успеем. Уже недалеко.

Но поднялся туман, и темнота сделалась непроглядной. Сразу же стало зябко, пальцы на ногах сдавила ледяная боль. То и дело кто-нибудь проваливался в расселины между камнями. Чан вскрикнул и сказал, что подвернул ногу.

– Очевидно, мы уже не попадем в пещеру, – сказал Р. Н. – Давайте устраиваться так.

Они расчистили снег между скалами, развьючили яков и уселись на тюки, обхватив руками колени. В этом каменном хаосе нечего было и думать о месте для палатки. Так началась эта тихая ледяная ночь под черным слепым небом. Истощенные трудным переходом и борьбой с разреженным воздухом люди молча терпели голод и лютую стужу. Лама недаром надеялся, что декабрь доконает Р. Н. Конечно, человеку свойственно быстро забывать перенесенные страдания. Беды, которые приходится переживать в данный момент, кажутся куда более тяжелыми, чем все, что было раньше. И все же именно эта ночь явилась для всех самым тяжким испытанием.

Дул легкий ветер, и падал мокрый, тяжелый снег. К счастью, он только сильнее прижимал одеяло. Но проклятая сырость просачивалась все глубже и глубже, и казалось, что медленно остывает сердце. Каждый страдал в одиночку, и они почти не говорили между собой, хотя никто не спал.

Утром обнаружили, что пала одна из лошадей. Р. Н. успокоил рыдающих кули и обещал заплатить за нее. Тогда они деловито разрубили ее и хорошо зарыли лучшие куски в снег, чтобы забрать их на обратном пути.

Пурчун торжественно затянул мантру «Пэма-чжун-нэ-самба-дуба», и люди взялись за тюки. Утро выдалось превосходное. В солнечных острых лучах сверкала величественная гора Канла-чэнь.

Хорошо знающий эти места кули пошел вперед, пробуя на каждом шагу рыхлый снег. Следы за ним оставались глубокие и темные, как пустые ведра.

Вершина перевала отстоит от белой пещеры к востоку на две мили пути. У самой подошвы спуска лежит огромный обломок скалы. Это место называется Торпа-ган, то есть «Место спасения». Если путешественнику удается добраться сюда, он может считать себя спасенным. Отсюда легко дойти до вершины перевала.

Действительно, через какой-нибудь час они добрались до высшей точки Канла-чэня. Ярко-синяя бездна открылась перед ними. И снежная белизна делала ее еще более синей. Вдали, над заснеженными вершинами, тонкой фиолетовой линией вырисовывались хребта Тибета.

Когда солнце исчезало за горным пиком, в синеве проступали льдистые, колючие звезды.

Они остановились у подножия большой скалы, чтобы отпраздновать победу: они одолели снежные перевалы. Природа больше не могла преградить им путь. О новых испытаниях думать сейчас не хотелось. Тем более что двухнедельный пост заставлял забыть обо всем на свете, кроме теплого, припущенного по-китайски риса, цзамбы с сушеными абрикосами и горячего чая с маслом. Это был праздничный пир и вместе с тем прощальная трапеза. Проводник, стараниями которого Р. Н. так счастливо соединился с Пурчуном и Чаном, покидал караван. Вместе с ним возвращались в Непал и четверо кули.

Допит чай. Р. Н. щедро одаривает каждого. И вот уже непальцы карабкаются вверх по склону, навстречу снегам.

И караван идет в долины, где пасутся яки, охраняемые могучими быками-шалу, где люди жгут ботву на полях, а птицы выискивают зерна в дымящихся лошадиных следах.

В три часа пополудни они прибыли в Цзонго, конечный пункт области Таширабка, где на большой скале стоят развалины древнего каменного дома.

Первые же встречные пастухи спросили их, кто они и куда идут.

– Мы из Валлуна, – ответил Чан. – Идем в Шигацзе.

Приподнятое настроение мигом улетучилось. Беззаботность могла обернуться непоправимой бедой. Р. Н. не должен был забывать об опасности, подстерегающей на каждом шагу.

Люди в этой стране недоверчивы и подозрительны. Отныне внимательные глаза станут неусыпно следить за ним. Особая осторожность нужна здесь, в пограничных районах. Скорее в глубь страны, скорее в Лхасу! Только прорвавшись в недоступный этот город, он сможет немного успокоиться.

Когда они прошли мимо пастухов, Пурчун тихо подошел к Р. Н. и сказал:

– Хозяин! Надо прятаться. Это франгов [54]54
  Франг – европеец.


[Закрыть]они гонят обратно к границе, потому что их они боятся. А с нами здесь не посчитаются. Особенно если узнают, что вы индус. Китайцы ненавидят индусов. Нас могут убить здесь.

Этот беспечный человек, который не боялся грозных перевалов и снежных бурь, теперь дрожал от страха. Р. Н. взглянул на Чана, но тот казался совершенно спокойным. По-видимому, он не делал особого различия между непальской и тибетской администрацией. Если они с Пурчуном так ловко сумели провести непальцев, почему же нельзя повторить это здесь?

– Мы опять скажем, что идем из Валлуна. – Чан льстиво улыбнулся Пурчуну, которого почитал и слушался беспрекословно.

Но Пурчун не думал сейчас о своем авторитете, не пытался геройской бравадой поддержать первенство.

– Ты ничего не знаешь, – скорбно сказал он. – Я же ходил сюда много раз. Тут самое опасное для нас место.

Если мы не сумеем миновать старшину здешней деревни Таширабка, нам несдобровать. Китайцы платят ему за каждую голову.

Р. Н. понимал, что у Пурчуна были все основания для опасений. Допрос в пограничной деревне был бы самым трудным для них.

Около шести часов пополудни они уже приблизились к этой столь опасной деревне.

– До наступления сумерек давайте спрячемся в овраге, – предложил Пурчун.