Текст книги "Бандагал (сборник)"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Примо Леви,Лино Альдани,Анна Ринонаполи,Сандро Сандрелли,Эмио Донаджо,Марко Дилиберто,Джильда Муза,Луиджи Коцци,Джузеппе Педериали,Серджо Туроне
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Спасибо, хватит, – сказал я Симпсону, потирая подбородок, который почему-то побаливал. – Вы правы, Симпсон, у меня наверняка не появится желания драться ни всерьез, ни с помощью «Торека».

– Знаете, я прокрутил эту ленту всего один раз, и у меня пропала всякая охота прослушать ее вновь. Но я думаю, что подлинный итальянец испытывал бы определенное удовлетворение, хотя бы от мысли, что он один дрался против троих. По-моему, эту пленку «НАТКА» записала именно для итальянских эмигрантов. Фирма, как вы знаете, стремится всемерно расширить рынок сбыта.

– А я думаю, что «НАТКА» записала эту пленку для белокурых англосаксов и для расистов всех мастей и пород. Подумайте сами, какое это наслаждение чувствовать, что жестоко страдает и мучается именно тот, кого вы хотите помучить! Впрочем, не будем об этом говорить. Скажите лучше, что представляют собой пленки с зеленой этикеткой? Что означает «Encounters»?

Симпсон улыбнулся.

– Это эвфемизм чистой воды. Знаете, и у нас, в Америке, цензура шутить не любит. По идее это – «встречи» со знаменитостями, короткие беседы простых людей с сильными мира сего. Но это, так сказать, «камуфляж». На всех других пленках записаны совсем иные «встречи» – с Синой Разинко, Индже Баум, Коррадой Колли. Вы, конечно, видели этих красоток на страницах журналов.

И тут я почувствовал, что краснею. Эта проклятая способность краснеть преследует меня с детства. Достаточно мне подумать «сейчас я покраснею», как щеки мои начинают багроветь. Мне становится ужасно стыдно, и я краснею еще больше. На этот раз меня вогнало в краску упоминание о Корраде Колли, известной манекенщице, принимавшей участие в скандальной оргии в доме графа Ревелли. Я и не подозревал, что испытываю к новоявленной гетере нездоровое любопытство. Симпсон вопросительно смотрел на меня, не зная, смеяться ему или сделать вид, будто он ничего не замечает. Но мое смятение было слишком уж явным, и наконец он решился спросить:

– Вам нездоровится? Может, здесь слишком душно?

– Нет, нет, – задыхаясь, ответил я. – Со мной такое частенько случается.

– Неужели вас так взволновало упоминание о Корраде Колли? Может, вы тоже были там? – спросил он, понизив голос.

– Что вы?! Как вам такое могло прийти в голову? – запротестовал я, краснея еще больше.

Симпсон растерянно молчал. Он притворялся, будто смотрит в окно, а сам тайком бросал на меня любопытные взгляды. Наконец он не выдержал:

– Послушайте, мы знаем друг друга два десятка лет. Вы пришли сюда, чтобы на себе испытать действие «Торека», не правда ли? Так вот, эта пленка у меня есть. Кстати, я ни разу ее не прослушивал и даже не вынимал из кассеты. Что вам мешает ее прослушать? Поверьте мне на слово, тут нет ни малейшего греха. Ну, не бойтесь же, надевайте шлем.

Я сидел на табуретке в артистической уборной и ждал кого-то. Раздался стук в дверь, и я сказал: «Войдите». Голос был не «мой», и в этом не было ничего особенного. Но он принадлежал женщине, и это уже было странно. Когда мужчина вошел, я повернулся к зеркалу, чтобы пригладить волосы… В зеркале отразилось лицо Коррады Колли, ее светлые, как у кошки, глаза, ее продолговатое розовое лицо, густая черная коса – символ фальшивой невинности. Но облик Коррады Колли принял я, а не кто-либо другой… Мужчина подошел ближе… Я бешено рванул шлем.

– Что вы делаете? – донесся до меня издалека слабый голос Симпсона. – Что случилось? Подождите, подождите, да вы так шнур порвете!

Потом все вокруг окуталось тьмой, наступила тишина. Симпсон отключил ток. Я был вне себя от ярости.

– Как вы смели?! Что за идиотские шутки! С меня довольно, я ухожу.

Симпсон недоумевающе поглядел на меня, потом схватил пленку, прочел ее название и побелел как полотно.

– Поверьте, я никогда не посмел бы подшутить над вами. Произошла ошибка, глупейшая, непростительная ошибка. Посмотрите сами, я был убежден, что на этикетке написано «Вечер с Коррадой Колли», а на самом деле«Коррада Колли, вечер с…» Это пленка для синьор. Я ни разу ее не прослушивал и потому допустил столь досадную оплошность.

Мы в смятении глядели друг на друга. И хотя я попрежнему испытывал сильнейшее смущение, мне вспомнилось, что «Торек» предназначен и для воспитательных целей, и с трудом удержался от смеха.

Но Симпсон смотрел на меня с таким отчаянием и мольбой во взоре, что я просто не мог дольше сердиться на него.

– Ну, хватит об этом. Лучше скажите, что за чудеса скрыты в пленках с серой этикеткой?

– Так вы больше на меня не сердитесь? Благодарю вас, обещаю в дальнейшем быть более внимательным. А это – серия «Эпик».

– «Эпик»? Случайно не освоение Дальнего Запада, разные там военные эпизоды? Все эти «забавные» штучки, которые так нравятся вам, американцам?

Симпсон поистине с христианским смирением сделал вид, будто не заметил иронии в моих словах.

– Нет, эпические подвиги здесь ни при чем. Тут записано все, что связано с так называемым «эффектом Эпикура». Как вы, очевидно, знаете, речь идет о том, что с прекращением состояния страдания наступает… Впрочем, не буду заранее раскрывать секрета. Дайте мне возможность реабилитироваться. Ручаюсь, что на сей раз вы можете не опасаться неприятного сюрприза. К тому же эту пленку «Жажда» я сам не раз прослушивал. Разрешите, я помогу вам надеть шлем.

Жара была просто невыносимая. Кругом высились коричневые скалы, внизу расстилалась унылая песчаная равнина. Я испытывал сильнейшую жажду, но чувства усталости и отчаяния не было. Я знал, что это всего лишь видеозапись, что сзади едет джип фирмы «НАТКА», что я подписал контракт, обязавшись не пить трое суток. Мне было известно также, что я безработный из Солт-Лэйк-Сити и что скоро я смогу выпить хоть целое ведро воды. Мне было ведено идти в определенном направлении, и я повиновался. Жажда была столь нестерпимой, что пересохло не только в горле и во рту, казалось, высохли глаза, а в мозгу то зажигались, то гасли большие желтые звезды. Я прошагал еще минут пять, то и дело спотыкаясь о камни, как вдруг увидел, песчаную площадку, обнесенную полуразрушенной каменной стеной. В центре площадки был колодец с веревкой и деревянным ведром. Я опустил ведро вниз и когда вытащил его, то меня ослепило сверкание воды. Я хорошо знал, что это не ключевая вода, что колодец вырыли только вчера, а воду привезла автоцистерна, стоявшая неподалеку в тени бурой скалы. Но жажда была реальной и мучительной, и я пил, пил жадно, словно теленок, зарывшись лицом в прозрачную воду, и никак не мог оторваться. Время от времени я останавливался, чтобы передохнуть, испытывая самое большое и простое из наслаждений, доступных живущим. И это наслаждение называлось утолением жажды. Однако длилось оно недолго. Я не выпил и литра, а вода больше не доставляла мне никакой радости. Внезапно видение желтой пустыни растаяло, и я очутился в пироге, плывущей по бурному безбрежному морю. И на этот раз я испытывал жажду и знал, что скоро появится вода, прозрачная и необычайно вкусная. Но откуда – мне было неясно: кругом были лишь море да безоблачное небо. Но вот метрах в пятидесяти от пироги всплыла миниатюрная подводная лодка с надписью на борту «НАТКА-11», и сцена вновь закончилась чудесным утолением жажды. Впоследствии я побывал в тюрьме, в товарном вагоне, на больничной койке, и неизменно недолгое чувство жажды сменялось радостным ощущением вкуса ледяной воды на губах, причем избавление всякий раз выглядело неестественно простым и одновременно надуманным.

– Схема несколько однообразная, да и режиссура слабовата, но основная цель, безусловно, достигается, – сказал я Симпсону. – Действительно, в конце испытываешь чувство ни с чем не сравнимого облегчения.

– Это знает каждый, но без «Торека» немыслимо было бы за какие-нибудь двадцать минут столько раз испытать чувство огромной радости. А кроме того, субъект не подвергается ни малейшей опасности, он избавлен от долгих и жестоких мучений, неизбежных при настоящей, неподдельной жажде. И заметьте, во всех пленках «Эпик» чередуются кратковременное неприятное ощущение и столь же непродолжительное, но очень сильное чувство избавления от опасности. Помимо этой пленки, есть пленки, зафиксировавшие чувство голода и по крайней мере десять видов физических и моральных страданий.

– Эти пленки меня удивляют, – сказал я. – Бесспорно, из других можно извлечь кое-что полезное и приятное, ведь получают же зрители удовольствие от концерта или от победы любимой футбольной команды. Но какое удовольствие можно извлечь из этих искусственных, «обезболенных» чудес? По-моему, их могут оценить разве что чудаки-одиночки, предпочитающие консервы свежему мясу. И потом, эти бездушные игры аморальны.

– Возможно, вы правы, – помолчав, сказал Симпсон. – Интересно, однако, как вы на это посмотрите, когда вам будет лет семьдесят или восемьдесят? И должны ли думать так же, как вы, паралитики, люди, прикованные к постели, все те, кто живет, чтобы умереть?

Последовала короткая, но томительная пауза, и Симпсон поспешил показать мне пленки «супер-я» с голубой этикеткой (спасение утопающих, самопожертвование, тайны творчества знаменитых художников, поэтов, музыкантов), а затем пленки с желтой этикеткой, на которых запечатлены религиозные высказывания людей самых различных вероисповеданий. Он не без гордости упомянул, что немало миссионеров уже заказали такие пленки, чтобы новообращенные заранее узнали, какие духовные радости их ожидают.

Потом Симпсон подвел меня к ящику, где хранились пленки с черной этикеткой. Он объяснил, что здесь собраны различные пленки, условно объединенные под названием «Особый эффект». По большей части речь идет об экспериментальных записях, призванных запечатлеть многое из того, что станет возможным в недалеком будущем.

Несколько пленок – синтетические, то есть не записанные с натуры, но смонтированные путем наложения образа на образ, точно так же как создается синтетическая музыка и мультипликационные фильмы. Благодаря этой особой технике монтажа были воссозданы неведомые доселе ощущения. Симпсон рассказал, что в одной из лабораторий фирмы «НАТКА» группа техников работает над записью трагической смерти Сократа, какой ее увидел Федон[1]1
  Федон – один из учеников Сократа. – Прим. перев.


[Закрыть].

Некоторые пленки с черной этикеткой предназначены исключительно для научных целей. К примеру, в них зафиксированы эксперименты с новорожденными, гениями, неврастениками, психопатами, идиотами, даже с животными.

– С животными? – удивился я.

– Да, эксперименты над высшими животными с нервной системой, мало отличающейся от нашей. Есть записи о собаках («Grow a tail!» – «Отрастите и вы хвост!» – с энтузиазмом призывает каталог), о котах, обезьянах, лошадях. У меня пленок с черной этикеткой всего одна. Советую вам прослушать ее, чтобы приятно закончить вечер.

(Ледники искрились под слепящим солнцем, на небе – ни облачка. Я медленно парил, расправив крылья (или руки?) над узкой горной долиной. Она возвышалась над уровнем моря по крайней мере на две тысячи метров, но я отчетливо видел каждый камень, каждую травинку и даже рябь, которая пробегала по кристально чистой воде горного ручья. Мои глаза приобрели необычайную остроту: одним взглядом я охватывал почти всю долину и сторожившие ее скалы. Между тем внизу я различал лишь черную тень. Я слышал шелест ветра и далекий голос реки, чувствовал, как упруго бьет о крылья воздух, но одновременно испытывал какоето оцепенение. Я, отчаянно напрягал мозг, пытаясь вспомнить, что мне нужно сделать. Я точно знал, куда, в какое место должен потом вернуться (на черневшую вдали скалу у зубчатого края ледника, там было мое гнездо, моя самка, мои птенцы), но что именно мне предстояло сделать – ускользало из памяти. Я развернулся против ветра, спустился пониже над продолговатым гребнем и быстро полетел в направлении с юга на запад. Теперь моя огромная тень неслась впереди меня, рассекая стебли травы и комья земли. Сурок-часовой успел трижды свистнуть, прежде чем я его увидел. В то же мгновение я заметил, что прямо подо мной колеблются колосья дикого овса – заяц, все еще не снявший своей зимней шубки, отчаянными прыжками помчался к норе. Я сложил крылья и спикировал прямо на зверька. Он был уже в метре от спасительной норы, когда я расправил крылья, чтобы уменьшить скорость падения, и выпустил когти. Я на лету схватил свою жертву и снова рывком взмыл ввысь. Теперь я точно знал, что должен был сделать, чувство напряжения исчезло, и я плавно полетел к своему гнезду.

Было уже за полночь, когда я стал прощаться с гостеприимным хозяином. Я поблагодарил его за любезный прием и особенно за последнюю пленку, которая доставила мне истинное удовольствие. Симпсон еще раз попросил извинить его за досадную оплошность.

– Конечно, нужно быть предельно внимательным, малейшая неосторожность может привести к самым неожиданным последствиям. Позволю себе рассказать на прощание, что случилось с Крисом Вебстером, инженером фирмы «НАТКА», когда он записывал на первую типовую пленку прыжок с парашютом. Вебстер захотел проверить запись и вдруг, к своему величайшему изумлению, очутился на земле, а рядом валялся нераскрывшийся парашют. Внезапно купол парашюта надулся, взметнулся ввысь, словно снизу подул сильный ветер, и Вебстер почувствовал, что его неудержимо уносит в поднебесье. Минуты две он летел довольно спокойно, а потом стропы резко дернулись, и парашют ринулся вверх с поистине головокружительной быстротой. У Вебстера захватило дыхание, и в то же мгновение парашют захлопнулся, словно зонтик, перекувырнулся несколько раз, сморщился и прилип к плечам. Крис Вебстер несся точно ракета, но все же заметил, что навстречу ему летит самолет с раскрытой дверцей. Крис нырнул в кабину и потом долго еще не мог прийти в себя от страха. Разумеется, вы уже догадались – он вставил в «Торек» пленку не с той стороны.

Прощаясь, Симпсон взял с меня обещание, что я снова приду к нему в ноябре, когда у него будет полный набор пленок.

Бедный Симпсон! Боюсь, что для него все кончено. После многих лет верной и непорочной службы последнее изобретение «НАТКИ» его доконало. А ведь «Торек» должен был обеспечить ему спокойную и приятную старость.

Симпсон сражался с «Тореком» как титан, но битва была проиграна с самого начала. Он пожертвовал ради «Торека» всем: своими пчелами, работой, сном, книгами. Но, увы, «Торек» не вызывает чувства пресыщения. Каждую пленку можно прокручивать бессчетное число раз, и неизменно ваша память отключается и выплывает чужая, записанная на пленку. Поэтому Симпсон не испытывает скуки, но, безбрежная как море, она захлестывает беднягу, едва кончается пленка. И тогда ему ничего другого не остается, как поставить новую. С двух часов в день он перешел на пять, затем на десять, восемнадцать. Без «Торека» он погибнет, но и с «Тореком» он пропал, окончательно погиб. За шесть месяцев он постарел лет на двадцать и стал похож на тень.

В редкие дни, когда он в мире с самим собой, Симпсон сравнивает себя с царем Соломоном, у которого было шестьсот жен и безмерное богатство, но который превыше всего ценил мудрость. Однако свою мудрость Соломон обрел, пройдя через страдания, прожив долгую жизнь, полную грехов и праведных дел. А мудрость Симпсона – плод сложного электронного устройства и видеомагнитофона с восмью дорожками. Симпсон это знает, и ему бывает нестерпимо стыдно. И чтобы избавиться от этого горького чувства, он снова включает «Торек». Бедняга сознает, что неумолимо приближается к смерти, но и это его не страшит. Ведь он уже испытал ее шесть раз в шести различных вариантах, записанных на шести пленках с черной этикеткой.

Серджо Туроне
РЕКЛАМНАЯ КАМПАНИЯ

Вместе с ключом от номера портье вручил ему конверт.

– Вам письмо, – сказал он.

Фауст вскрыл конверт, заранее зная, о чем идет речь: очередная просьба поторопиться. Он небрежно сунул письмо в карман и прошел в свой номер. Неужели они не понимают, что серьезно работать можно лишь в спокойной обстановке? Он и сам знает, что время не ждет, но некоторые задания нельзя выполнить в короткий срок. Действуешь впустую месяц-другой, а потом, когда начинаешь думать, что уже все потеряно, вдруг приходит успех. И, остается только пожинать плоды тщательной подготовки.

В первый момент, поднимаясь по лестнице, Фауст решил было послать отчет, который хотя бы на время успокоил начальство. Но он тут же отказался от своего намерения – на сегодня он мог составить отчет лишь в самых общих выражениях, что взволновало бы начальство еще сильнее. Он пересек коридор, обитый розовым бархатом, и вошел в номер.

Было еще довольно рано, и спать ему не хотелось. Он сел за письменный стол и открыл регистрационную тетрадь. Да, положение не из приятных. Из двенадцати первоначальных кандидатов, отобранных со всей тщательностью в рекламных агентствах Нью-Йорка, осталось всего три. Первые девять зондажей дали поистине катастрофические результаты. Пять человек были забракованы из-за явной непригодности еще до того, как он смог перейти к сути дела. Четверо других в конце беседы реагировали на его предложение самым отрицательным образом. Один из них, когда они сидели за столиком, начал кричать на весь ресторан и обозвал его, Фауста, шутом. Второй пригрозил вызвать полицию, а третий вообще упал в обморок. Что, если встреча с тремя последними кандидатами даст такие же результаты? Тогда придется ехать в другой город и начинать все сначала. Но его заверили, что в сфере рекламы ни один город не в состоянии конкурировать с Нью-Йорком. Если уж он здесь не сумеет найти подходящего кандидата, то насколько труднее будет это сделать, скажем, в Чикаго, Париже или Лондоне!

«Впрочем, глупо сдаваться заранее», – подумал он и решил, что самое лучшее сейчас – лечь спать. Фауст знал, что выспаться как следует ему не удастся. Он не привык к ночному шуму гигантского города. С улицы сквозь щели в жалюзи проникал свет автомобильных фар. Лучи света вычерчивали на потолке причудливые узоры, отчего Фаусту было как-то не по себе. К тому же завтрашний день обещал быть весьма трудным – ему предстояла встреча с тремя последними кандидатами.

Наконец он заснул и проспал тяжелым беспокойным сном до тех пор, пока не зазвонил телефон. Фауст поспешно оделся и спустился в бар. Попивая кофе, он перелистывал записную книжку.

Итак, первая встреча в 9.30 в помещении «Моррис компани» с господином Юджином Моррисом младшим. В свое время Юджин Моррис унаследовал от отца скромное рекламное агентство, а теперь оно стало по значимости третьим в Соединенных Штатах.

Зал ожиданий был довольно стандартным: на стенах – рекламные плакаты и медали фирм. Немного погодя курьер провел Фауста в служебный кабинет шефа. Моррис, худой, лысый, был одет врсьма скромно для президента столь крупного и влиятельного рекламного агентства.

Однако Фауст с радостью отметил, что ему несвойственна механическая, заученная вежливость, присущая большинству американских бизнесменов. Он улыбался дружелюбно и открыто.

Фауст начал разговор, как обычно: вынул заранее заполненный чек на миллион долларов и положил его на стол перед Юджином Моррисом.

– К сожалению, в данный момент я лишен возможности сообщить вам название фирмы, интересы которой я представляю. Поэтому прошу вас принять этот аванс как доказательство нашей абсолютной платежеспособности, – сказал он. – А теперь, господин Моррис, позвольте задать вам несколько вопросов.

В ответ Моррис улыбнулся обаятельной улыбкой.

– К вашим услугам.

– Ваше агентство специализируется на рекламе какой-либо особой продукции или же вы рекламируете самые различные товары?

– Любые товары.

– А не согласились бы вы разрекламировать нечто такое, что публика отвергает из давних, укоренившихся предубеждений?

– С удовольствием, – ответил Моррис. – Сложные случаи – наша гордость. Вы помните историю с порошковым молоком Бебелуйа?

Фауст, понятно, не помнил, но сказал, что да, конечно, такое забыть нельзя.

– Это молоко, – продолжал Моррис, – вызвало смерть семидесяти пяти младенцев. Разразился грандиознейший скандал. И тогда фирма обратилась к нам. Мы выждали год, а потом развернули по всей стране мощную рекламную кампанию. «Бебелуйа гигантом сделает меня». Вы, разумеется, не забыли плакат, на котором изображен младенец, держащий на руках мать?

Фауст кивнул головой.

– Так вот, теперь молока Бебелуйа продают больше, чем до скандала.

– Все это так, – сказал Фауст, – но продукт, который мы хотим разрекламировать, осужден общественным мнением в силу древних предрассудков. Собственно, это даже не продукт…

– Никакой предрассудок не устоит перед техникой оккультного убеждения.

– Тем более, – заметил Фауст, – что в нашем случае речь идет о рекламе вещи объективно вполне приемлемой.

– Это не имеет значения. Я, знаете ли, закоренелый скептик.

– Простите, как вы сказали?

Моррис удивленно взглянул на него.

– Закоренелый скептик.

– В таком случае извините за беспокойство, но мы вынуждены отказаться от ваших услуг.

Моррис развел руками и возвратил чек.

О, круг смыкается – осталось всего двое.

Фауст вызвал такси и дал шоферу адрес фирмы «Фултон энд Фултон». Оставалось больше часа до встречи с Макдональдом – генеральным директором фирмы, но Фауст уже знал по опыту, что в Нью-Йорке чем раньше выедешь, тем лучше. Больше всего его поражали светофоры; он испытывал восторг и одновременно растерянность при мысли, что миллионы людей с совершенно различными вкусами, желаниями, характерами одинаково покорно подчиняются ритму красного и зеленого цвета.

Резиденция фирмы «Фултон энд Фултон» – высоченный небоскреб из стекла и мрамора – мало чем отличалась от служебных зданий аналогичного типа. В ней царил тот же дух деловитости и оптимизма.

Вначале разговор с господином Макдональдом складывался вполне благоприятно. Старый шотландец не выразил удивления даже тогда, когда Фауст упомянул о том, что, если они придут к соглашению, фирме «Фултон энд Фултон» предстоит развернуть рекламную кампанию во всем мире. Правда, ему с трудом удавалось скрыть свое любопытство, но Фауст не торопился раскрыть все карты. Прежде чем сделать конкретное предложение, он хотел установить с генеральным директором дружеский контакт.

Было обеденное время, и Фауст пригласил его в лучший ресторан города. К их столику тут же подошел метрдотель и протянул им меню. Ресторан славился изысканными кушаньями, но Макдональд заказал вареную рыбу в белом соусе.

– Как вижу, в еде вы очень скромны, – заметил Фауст.

– Отнюдь нет. Но сегодня пятница. А я очень религиозен.

Обед протекал вяло. Фауст не знал, как ему сказать Макдональду, что разговор потерял для него всякий интерес. В конце концов он принял решение быть откровенным. «Религиозность не входит в число достоинств, которые требуются от наших будущих сотрудников».

На морщинистом лице старого шотландца отразилось явное разочарование, и Фаусту это было неприятно. Оба они испытывали неловкость и, не сговариваясь, поспешили встать из-за стола.

Оставался всего один. Фаусту захотелось немедленно в последний раз испытать судьбу, и он решил отправиться в «Турризи энд Ломбарде компани», не дожидаясь условленного часа встречи.

Внешне небоскреб рекламного агентства выглядел весьма стандартно, но стойло Фаусту войти внутрь, как он убедился, что атмосфера здесь иная. Несколько носильщиков перетаскивали письменный стол, другие были заняты разборкой большого книжного шкафа. В коридоре шумела и волновалась группа служащих. Фауст подошел к ним.

– Где я могу видеть господина Джона Турризи? – спросил он.

– Сегодня вам едва ли удастся с ним поговорить, – с иронией ответил один из служащих.

– Господина Ломбарде тоже нет?

– Есть-то они оба… – промычал другой.

– Вон они. Тот, что помоложе – Турризи, – сказала пожилая женщина.

Из комнаты в глубине коридора вышли двое мужчин и направились к выходу. Яростно жестикулируя, они о чемто спорили. Фауст догнал их почти у самого выхода. Один из владельцев фирмы что-то доказывал, а другой слушал его с легкой усмешкой. Подойдя поближе, Фауст стал невольным свидетелем спора – Джо Ломбарде говорил так громко, что его невозможно было не услышать.

– Ерунда, дорогой мой, говорю тебе, ерунда! В нашем деле нельзя быть слишком щепетильным. Контракт был выгодным или невыгодным?

– Я не желаю иметь дело с мафией, – отвечал Джон Турризи.

– Послушайте-ка этого ангелочка! К нам обращается вторая по влиянию после католической церкви организация, просит нас развернуть мощную рекламную кампанию с целью упрочить ее репутацию, а мистер Турризи, видите ли, брезгует. Между тем еще вчера ты в принципе не возражал. Разве не ты мгновенно придумал гениальную рекламу: «Мафия – это правосудие на дому»? А что случилось за ночь?

– Просто я передумал.

– Но ты же отлично знаешь, – продолжал Джо Ломбарде, – что значит поссориться с мафией. Она и дня не стала ждать. Налоговые инспекторы уже пожаловали к нам в гости.

Они вышли из здания и остановились на тротуаре, не прекращая спора. Фауст не знал, как поступить. При сложившейся ситуации, вероятно, бессмысленно даже приставать к Турризи с вопросами.

В этот момент на противоположной стороне улицы показался человек с автоматом.

– Первое предупреждение, Турризи, – крикнул он и дал очередь по зданию фирмы.

В нескольких метрах от них стоял полицейский. Фауст в испуге подскочил к нему.

– Вы что, не видели?

Полицейский неторопливо повернул голову и отчеканил:

– Нет, не видел.

Фауст посмотрел на двух компаньонов. Джон Турризи улыбнулся ему печально и чуть насмешливо.

– Ты плохо кончишь, милейший, с твоими благородными помыслами! – воскликнул Джо Ломбарде. – Абсолютный кретин!

И он в ярости удалился.

Фауст подошел к Джону Турризи.

– Религиозные сомнения?

– Нет, просто моральные принципы!

– Я не прочь выпить. Не составите ли мне компанию? Заодно поговорим об одном деле, которое может вас заинтересовать.

Они гуляли и беседовали о всякой всячине до самого вечера. Лишь когда они уселись на высоченных табуретках в фешенебельном баре, Фауст заговорил конкретно о своем предложении.

– По-моему, мистер Турризи, вы – самый подходящий человек для того, чтобы организовать одну рекламную кампанию. Но прежде чем перейти к сути дела, должен вас предупредить, что это может вызвать неприятные последствия. Некоторое время назад мы хотели поручить это дело одному крупному рекламному агентству, но вынуждены были отказаться – иначе оно потеряло бы всех своих клиентов.

Джон меланхолически улыбнулся.

– Мне почти нечего терять.

– Вы готовы выехать сегодня же? – с живостью спросил Фауст.

Он ждал, что его собеседник, как и все другие, поинтересуется: «Куда, зачем?»

Но тот в ответ лишь молча кивнул головой.

Тем лучше – на месте будет куда легче убедить Турризи принять его предложение. Фауст подумал, что на сей раз он, пожалуй, не ошибся в выборе.

– Идемте, – сказал он своему новому знакомому.

Он подвел Джона Турризи к лифту, открыл дверцу, и они вошли в кабину. Фауст не нажал никакой кнопки, но лифт стал медленно опускаться вниз. Только теперь Джон Турризи выказал некоторое удивление, однако и тут не задал ни единого вопроса. Лифт набирал скорость. Минуту спустя он неожиданно плавно остановился. Фауст открыл дверцу.

– Прошу вас, – с улыбкой сказал он.

Они вышли на залитый солнцем пляж. На песке загорало несколько купальщиков, другие плавали в спокойном бирюзовом море. Кругом царила удивительная тишина, воздух был чист и прозрачен.

– Ни разу не бывал в этих местах, – сказал Джон Турризи.

– Это четвертый ров второго круга, – объяснил Фауст. Но, сообразив, что Турризи не понял, добавил: – Мы с вами в аду.

– Я представлял его себе совсем иначе, – бросил Джон.

– Охотно верю. Но не думайте, что весь ад таков. Некоторые рвы сохранили свои традиционные признаки. Идемте, я вам покажу.

Он взял Турризи за руку и повел вдоль берега по горячему песку. Они подошли к высокой скале.

– Здесь должен быть вход в третий круг, – объяснил он.

За второй скалой они увидели извилистую дорожку; сюда не проникали лучи солнца, и дальше они двигались уже в полутьме. Скала заканчивалась сводом, который вел в пещеру. Они спустились вниз, и тут их взорам предстала ужасающая картина: языки адского пламени, каменные зубцы, вопли грешников, сатанинский хохот дьяволов. Мимо них с озабоченным видом прошествовал молодой дьявол. Он крикнул Фаусту:

– Жизнь прекрасна, когда есть стоящее дело, не правда ли, милейший?

– Э, да тебе и на отдыхе неплохо живется, любезнейший, – в тон ему ответил Фауст.

– Если вы сумеете хоть несколько секунд вытерпеть эту проклятую жару, – обратился он к Турризи, – то давайте выйдем через лестницу F. Я хотел бы показать вам первый ров четвертого круга.

Они поднялись по лестнице и вскоре очутились на травянистом склоне. Здесь не слышно было адского шума, а воздух был таким же живительным и ароматным, как в горах. Они миновали холм, и пред ними возникла горная цепь, освещенная ярким солнцем. Несколько человек, сидя в траве или в тени пиний, мирно беседовали. Вдали паслось стадо, и слышался мелодичный перезвон колокольцев.

– Тех, кто предпочитает озера, – пояснил Фауст, – мы разместили в пятом рве седьмого круга. Там к их услугам парусники, водные лыжи, пневматические шлюпка. Во всех обновленных рвах вы найдете разнообразнейшие виды развлечений: спектакли, балеты, танцы, можете заказать в библиотеке любую книгу. Мы изрядно потрудились, но поверьте, это было необходимо.

Они сели в густую траву. Джон сунул в рот стебелек мака.

– Очевидно, вас интересует, зачем мы все здесь перестроили? Попробую вкратце объяснить, – сказал Фауст. – Когда по целому ряду причин загробный мир разделился на рай и ад, владыки обоих царств постановили, что наверх попадут праведники, а вниз – грешники. Не так ли?

Джон Турризи кивнул.

– Несколько веков, – продолжал Фауст, – все шло как нельзя лучше. Но затем начались споры о критериях оценки. По мнению владык рая, праведниками следовало считать тех, кто соблюдал определенные установления, а все же остальные относились к грешникам. Часто к нам в ад посылали людей, которых мы объективно считали хорошими и потому не знали, куда поместить. Не стану вам описывать всех недоразумений, приведу лишь один пример: многих грешников беспрестанно перебрасывали из одного рва в другой, а ответственный за данный ров не хотел их принимать. Все наши попытки заявить протест успеха не имели – владыки рая продолжали руководствоваться критериями, принятыми раз и навсегда.

В этот момент старик, прогуливавшийся по тропинке с книгой в руках, приветливо поздоровался с Фаустом. Тот привстал и любезно ответил: