Текст книги "Клуб любителей фантастики 1963-64"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Роман Подольный,Анатолий Днепров,Валерий Брюсов,Михаил Емцев,Всеволод Ревич,Евгений Муслин,Борис Зубков,Сергей Житомирский,Владимир Григорьев,Дарья Иволгина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

СБОРНИК ФАНТАСТИКИ

_{Из журнала
«ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ»}
1963-64

*

© Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия»

© «Техника – молодёжи», 1964

Э. Дубровский
ПОРАЖЕНИЕ ГЕРАКЛА

Техника – молодёжи № 1, 1963

Рис. Ю. Случевского

Научно-фантастический рассказ

ТРЕТЬЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРЕМИЯ

Это был шар розоватого цвета. Из шара торчали голубые рычаги конечностей.

Суровцев обошел вокруг монтировочного кронштейна, ткнул пальцем в цилиндрическую башенку сбоку шара.

– А это что?

– Зрение и слух, – сказал Лалаянц.

– Н-да… – Суровцев поглядел по очереди на всех троих. – И как же вы его назвали?

– Официально называется «экспериментальная белковоэлектронная»…

– Стоп, стоп! Что вы со мной, как с ревизором, разговариваете? При чем здесь официально?

– Знаете, что я вам скажу. – Тойво шагнул вперед и доверительно нагнулся к уху Суровцева. – Мы, конечно, не знаем, зачем вы приехали. Но я вам скажу – не ждите здесь хороших названий: меня затирают. Наш начальник Лалаянц меня затирает. «Папа», ты меня затираешь?

Лалаянц стоял, прислонившись к косяку двери, усмехался в усы. Со своей блестящей лысинкой, черным бордюрчиком волос и мягкой усмешкой, он выглядел сейчас пожилым человеком, под стать Суровцеву.

– Я предлагал назвать это – Маня, – сказал Тойво. – Не понравилось! Вячик Савченко предложил – Федя. Тоже отвергли. Слушайте, такое круглое, светлое, с ручками, конечно, Маня! Тогда я встал и сказал: «Пусть будет Гераклом».

– Ну, и?.. – Суровцев поглядел на Лалаянца.

– Ну, а что, – усмехнулся тот, – так и зовем: «Геракл». Хоть какой-то смысл есть.

– Значит, ему предстоят подвиги? Сколько их там всего числится за Гераклом?

– Подвигов не будет, – сухо сказал Лалаянц. – Будет рядовое рабочее испытание. Завтра.

В монтажной, большой, без окон комнате, холодно горели светильники. Воздух отливал денатуратной голубизной и казался синтетическим. Лица у всех были неестественно белые, с синеватыми мазками губ. Светлый шар с повисшими конечностями светился легким мерцанием и выглядел более живым, чем стоящие рядом люди.

Савченко обошел его и присвистнул. На боку шара почти во все полушарие была нарисована рожица. Черные брови и загогулина носа, синие кружочки глаз с толстыми ресницами, красный, полумесяцем, улыбающийся рот. Выражение у рожицы было глуповато-радостное.

– Точка, точка, запятая… – сказал Тойво и хихикнул. Суровцев поглядел и тоже улыбнулся. Лалаянц нахмурился, на его большом с залысинами лбу морщины вспухли, как штормовые барашки.

Тойво поднял руки.

– Чесслово, не я!..

– Сотри это, – сказал Лалаянц.

– Гуашь. – Суровцев колупнул пальцем крылатую бровь. – Слушайте, бросьте, ей-богу! Чудная морда!

В коридоре шумели у приоткрытой двери лаборанты. Лалаянц не пустил их в монтажную: не хотел делать из испытания спектакль, Лалаянц погрозил лаборантам, потер лысинку ладонью и усмехнулся.

– Вот черти!.. Ладно, начнем.

Он взял в руки красную коробочку и нажал клавиш. Радиосигнал проник через стенку шара и включил там, внутри, аккумуляторы. Ничего не произошло, шар остался неподвижным.

– Ты слышишь меня, Геракл? – спросил Лалаянц.

В коридоре мгновенно смолк шум, и в тишине монтажной густой голос произнес: – Да.

– Тебе надо сойти с кронштейна на пол. Сделай это.

Синеватые блестящие конечности с вздутиями шарниров пришли в движение, шар шевельнулся, наклоняя башенку вправо и влево, как бы осматриваясь. Затем быстрыми, почти неуловимыми движениями, перехватываясь за перекладины кронштейна, скользнул вниз и замер на трех своих нелепых ногах. Верхний край шара был на уровне плеч Лалаянца. Лалаянц пошел к двери на террасу, а за ним мягко и легко двигался Геракл.

Лалаянц сел в кресло посреди террасы. Геракл встал перед ним, опустив руки и не шевелясь.

– Я буду задавать вопросы, Геракл. Ты будешь отвечать.

– Я понял, – сказал Геракл.

– Сложи 248 и 514, потом вычти из результата 817.

Геракл молчал.

– Почему ты не отвечаешь? – тихим напряженным голосом спросил Лалаянц.

Тойво подался вперед. У Савченко приоткрылся рот.

– Вопроса не было, – сказал Геракл.

Лалаянц откинулся назад, вытер шею платком и, оглянувшись, смущенно усмехнулся. Потом спросил:

– Сколько получилось после вычитания?

– Минус 55.

Потом Лалаянц задавал еще разные вопросы – по географии, истории, потом Геракл писал под диктовку. И странно было видеть его голубоватые, без суставов пальцы, держащие карандаш. Отвечал Геракл быстро, четко, сухо.

– Каким образом он все это умеет? – спросил Суровцев.

– У него небелковый «мозжечок», полупроводниковый, и все проводящие двигательные пути в конечностях тоже электронные, – сказал Савченко. – Ну, мы сначала долго тренировали их – ходьбу, разные движения рук, еще когда белковые части мозга не были смонтированы.

– Вячик, так сказать, вырабатывал условные рефлексы у шасси, – сказал Тойво. – А в блок памяти – есть там такой, тоже небелковый – заложили знания языка, математики, истории, географии. Элементарные…

Лелеянц тем временем выкатил из угла террасы тумбочку в белом кожухе с клавиатурой и пультом.

– Это что? – спросил Суровцев.

– Квантовый вычислитель, – сказал Тойво.

– Геракл! – Лалаяиц положил на столик перед Гераклом желтую карточку. – Прочти эту задачу и реши ее. Ответ напишешь здесь, на листе бумаги.

Он отошел к вычислителю и вложил в него перфоленту.

– Это что? – спросил Геракл с такой же интонацией, как и Суровцев.

Суровцев хмыкнул, у него покраснели уши. Лалаянц помедлил с ответом.

– Это машина… Она умеет решать задачи. Она будет решать одновременно с тобой.

Вычислитель решил задачу за семнадцать секунд. Геракл с карточкой в руках оставался неподвижным более двенадцати минут и только потом написал ответ.

– Мы не стремимся к точности, – сказал Лалаянц, – Пока надо просто посмотреть, как все это работает по сравнению с обычными машинами. У нас локальная задача: проверить возможность применения живых синтетических белковых блоков в комплексе с квантовыми и полупроводниковыми.

– «Папа», – сказал Савченко, – ты говоришь, как Геракл.

– Но тот лаконичней. – Тойво потянул Лалаянца за рукав: всем не терпелось увидеть ответ.

Ответ был правильный. Лалаянц победоносно посмотрел на Суровцева.

– Задачка была на уровне третьего курса математического вуза. А у Геракла среднее образование. Представляете! Геракл, напиши, как ты искал ответ. Только главные формулы.

Когда Геракл исписал несколько листов, Лалаянц подчеркнул одну из формул.

– Ты не знаешь этой формулы.

– Она существует, – сказал Геракл.

– Но ты ее не знаешь. Покажи, как нашел ее.

Геракл исписал еще лист, несколько строчек остались пустыми.

– Здесь не могу написать.

– Все! Молодец! – Лалаянц схватил лист и взмахнул им. – Нет, вы понимаете? Вы понимаете?! Леонид Сергеевич, вы заметили? Это же… Он придумал – понимаете, придумал! – дифференциальное исчисление! А написать не может!

– Высшая математика создана за десять минут! – крикнул Савченко.

– Тихо, граждане! – Тойво кивнул в сторону Геракла. – Дайте человеку отдохнуть.

За обедом Суровцев сказал:

– Вот что, товарищи. Я понимаю: одним этим испытанием вы не ограничитесь. Экспериментировать вам разрешено пока только с узкоматематическим мышлением. Остальное – табу. Но вы табу нарушили. Тем важней нам вместе посмотреть, что он может, ваш Геракл. Я прошу разрешения присутствовать и на дальнейших испытаниях.

Лалаянц отложил вилку, которой исчертил перед собой всю скатерть.

– Хорошо. Оставайтесь.

После обеда Лалаянц сказал Суровцеву:

– Будем наблюдать его в разных ситуациях. Нам ведь важно узнать, создают ли наши живые белковые «детали» что-нибудь надмашинное. Сколько мы ни бились, не могли придумать хороший тест на «духовность».

Лалаянц включил Геракла и, сев напротив него, спросил:

– Чего ты хочешь?

– Хочу гармонии. Хочу стройно сочетать…

– Несколько общо, – сказал Савченко.

– Мысль правильная. Он подсказывает нам тест. Принеси-ка, Вячик, магнитофон и побольше записей.

Начали с «Рушника», любимой песни Лалаянца. Потом Слушали «Шестую» Чайковского, потом Прокофьева, Скрябина. Геракл не шевелился, молчал.

– Это гармонично, – сказал Лалаянц. – Тебе нравится?

– Нравиться – быть по вкусу, – заявил Геракл, – располагать к себе. Вкус – это чувство, понимание изящного. Чувство – это способность воспринимать внешние воздействия. Я воспринимаю звук – значит он по вкусу, значит он нравится.

– Педагогическая академия сработала, – грустно сказал Тойво.

Он включил перемотку магнитофона, и визгливые, оборванные звуки наполнили террасу. У Геракла зашевелились пальцы. Руки начали медленно сгибаться и разгибаться.

– Ты хочешь слушать это? – быстро спросил Лалаянц.

Геракл молчал и был опять неподвижен. Все переглянулись.

Срочно записали в механической мастерской самый резкий звук, какой смогли получить, – визг фрезы, неплотно прижатой к тонкому стальному листу. На террасе пустили запись через усилитель. Звук вибрировал; казалось, сам воздух уплотнился и бьется, прогибается, натянутый до предела, готовый со звонким треском разорваться на упругие звенящие куски. Геракл быстро зашевелил пальцами и двинулся вдоль стен террасы, словно поплыл над полом, плавно убыстряя движение. Он прошел вдоль всех окон и скользнул в открытую дверь на поляну, огороженную редкими высокими елями.

– Камеру! – опомнился Лалаянц.

Савченко сбегал за киноаппаратом, а Геракл в это время уже танцевал на поляне. Над густой травой все быстрей и быстрей летал розоватый шар с намалеванной на нем ухмыляющейся рожей. Синеватые суставчатые конечности невообразимо изящно двигались вокруг шара, проносили его над неровностями и камнями легко и идеально ровно, словно шар летел в мощной струе воздуха. Над поляной бился визгливый звук, он разносился по ущелью, достигая озера, и отдавался назад от дальнего отвесного его берега.

Лалаянц, побледнев, следил за Гераклом сузившимися глазами.

Звук оборвался, и тишина наступила внезапно, как взрыв. Геракл взвился над поляной, раскинув руки. Мелькнули ноги, напряженно вытянутые, как в прыжке у волейбольной сетки. Шар упал в траву, ноги спружинили, бросили его в сторону, и Геракл с низким глухим воем понесся к краю поляны, к красноватой испещренной лишайниками глыбе. Прежде чем бросившийся к столу Лалаянц успел схватить красную коробочку и нажать клавиш, Геракл, цепляясь срывающимися конечностями, уже лез на скалу. С треском сломался куст барбариса, и Гервкл, сверкнув безумной улыбкой, упал на камни.

– Почему это на свете существуют вечера? – спросил Тойво.

Он сидел в низком кресле, вытянув длинные ноги чуть не на середину холла.

– Завтра утром я уеду… – сказал Суровцев и отложил газету. – Ногу Гераклу ремонтировать еще долго.

– Вячик ночи напролет сидеть будет, пока не починит, – сказал Тойво.

Лалаянц пожал плечами, показывая, что уж он-то Суровцева задерживать не собирается.

– Ну чего ты, «папа», расстраиваешься? – спросил Тойво. – Подумаешь, малость покалечился! Перекинем пару белковых молекул…

– Прежде чем я уеду, – сказал Суровцев и встал, – я хочу рассказать вам кое-что о последних работах у нас в институте. Мы пока еще ничего не публиковали…

– Да? Интересно, – бесцветным голосом сказал Лалаянц. Суровцев подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу, сказал не оборачиваясь:

– Попытки моделировать целостный живой организм обречены на неудачу. Если хотите, выслушайте почему.

– Ну?

Суровцев вернулся к своему креслу и присел на подлокотник.

– Давно уже в разной форме высказывались предположения, что высшему этапу развития материи соответствует особая форма ее, особый вид энергии, какие-то неизвестные силы, излучения и тому подобное. Упиралось все дело в то, что никакими приборами обнаружить эту энергию, эти излучения не удавалось. Мы начали исходить из мысли, что энергия живого может обнаруживаться, улавливаться только живым же. Не буду сейчас подробно рассказывать. Скажу только, что нам удалось создать своего рода живой аппарат, знаете ли, живую клетку, улавливающую и регистрирующую «лучи жизни», если говорить языком фантастов. То есть впервые было экспериментально показано наличие чего-то такого, прежде неуловимого. Дальше – больше, ниточка была у нас а руках.

Теперь можно считать доказанным, что существует особое поле, как ядерное, как гравитационное, но более высокоорганизованное. Мы назвали его биополем. Дело представляется так, что уже простейшие единицы живого – две молекулы ДНК – обладают таким полем. Тут еще не все ясно… Поле очень своеобразное: оно как бы вмещает, аккумулирует информацию. Чем больше информации получило поле из среды, тем оно совершенней. Процесс накопления информации, совершенствование поля – и есть развитие.

Не знаю, как вам, мне стало в первый момент страшновато, когда я вдруг увидел, что такие гигантские загадки, как развитие, эволюция, жизнь, сводятся к вполне осязаемой, количественно измеримой, простой, по сути дела, субстанции.

– Ну, ну, дальше!

Суровцев улыбнулся их нетерпению и продолжал:

– Биополе не экранируется, как и гравитационное. Хотя возможно, что достаточно толстый слой живых организмов и может задержать эту энергию.

– Так если оно не экранируется, – Лалаянц вскочил и забегал по комнате, – то возможна связь биополей в пределах Галактики!

– Но-но-но!.. Спокойно. Лучше вернемся к Гераклу.

– Теперь все ясно, – сказал Тойво. – Мы, конечно, не сможем создать в нем человеческое поле.

– Теоретически, философски, – сказал Суровцев, – с Гераклом все выглядит так: человек познаваем – значит, его можно создать. Принципиально, теоретически это возможно. Но, смотрите, мы копнули поглубже, и какая глубина открылась нам с этим биополем. «Дальше в лес – больше дров», великая народная диалектика! И мы не гарантированы, что нам не откроются еще такие глубины, о которых сейчас и подумать нельзя!

Теперь о ближайших перспективах, если хотите. Применение в кибернетике живых белковых «деталей» дело перспективное. И двух десятков лет не прошло, как возникла кибернетика, а у вас уже великолепные вещи получаются. И все-таки… И все-таки машина сможет имитировать те или иные чувства, но никогда не получится у вас гармонического их сочетания. Вот в чем штука! Дело в гармонии. Прав Геракл, что хочет ее. Вы поймите, даже какой-нибудь фантастический дикарь на необитаемом острове, одичавший человек, вырванный из общества, утративший интеллект, никогда не превратится в машину. Создать белковую машину с биополем, похожим на человеческое, можно единственным путем: из яйца. Гераклы должны воспринять всю генетическую информацию из глубин поколений и пройти человеческие стадии развития, что пока возможно только биологическим путем.

Суровцев подошел к столу, выпил залпом гранатовый сок и задумчиво покрутил перед глазами стакан.

– Вот так-то…

Лалаянц стоял у окна и глядел в темноту, на неясные контуры елей и белые пятна света, упавшие на траву из окон. Тойво не донес зажигалку до сигареты и, не мигая, смотрел на огонь.

Суровцев подошел к Лалаянцу и тронул его за плечо.

– Вы добились многого с Гераклом. Но… Я ведь не зря, знаете ли, этими вашими опытами заинтересовался. Это именно то, что нужно сейчас нам, чтобы двигаться дальше. Ваша полубелковая машина и наша клетка – биоприемник. Надо объединиться.

– Мы закончим с Гераклом, – глухо сказал Лалаянц. – Сначала надо сделать здесь все, что возможно.

– Естественно, бросать нелегко. Все же, если надумаете, позвоните мне в Новосибирск, в Институт цитофизики. А я уж подготовлю вверху…

– Все это очень хорошо, – сказал Тойво. – Только грустно, что любовь может оказаться всего-навсего напряжением поля или каким-нибудь вращающим моментом.

Прошло несколько дней с отъезда Суровцева. Настроение у всех было неопределенное. Геракл ходил по комнате. Вылеченная «йога» не отличалась от двух других: система координации работала нормально.

– Пойдем на озеро, – сказал Лалаянц. – Он там еще не был. Как-то он должен же воспринимать все окружающее, пусть и по-своему. Надо пробовать. Только смени ему питание в правом блоке.

Тойво подошел к Гераклу И вытащил из паза сбоку шара белый цилиндрик с красным колпачком – отработанную обменную батарею. Быстро достал из кармана куртки несколько таких же, выбрал одну и вставил в паз, а остальные спрятал в карман.

– Что это? – спросил Геракл.

– Бутерброды, – мрачно ответил Тойво.

– Не понял.

– Без этих трубочек тебя вообще не будет. Ты станешь простым утюгом. Тут твоему белку и еда и воздух. Жизнь, одним словом.

– Жизнь, – сказал Геракл. – Это особая форма существования и движения материи.

– Все-таки он симпатяга, – вздохнул Тойво. – Все понимает.

К озеру шли гуськом. Геракл – позади.

Девушку все увидели одновременно – верней, ее белую шапочку. Шапочка рассекала зеленые волны метрах в восьмидесяти от берега.

– Я же запретил купаться! – сказал Лалаянц. – Вода ледяная.

– Налицо двойное нарушение, – сказал Вячик. – В рабочее время и… Это уж не твоя ли Инга?

– Я их сегодня отпустил раньше, – сказал Тойво, краснея.

Лалаянц ударил кулаком по ладони:

– Тойво, позови ее!

Шапочка вдруг скрылась под водой, снова появилась, снова скрылась, высунулась рука, ударила по воде, и слабый крик долетел до берега.

Тойво, остановившимися глазами глядя на озеро, почему-то стал быстро-быстро застегивать пуговицы куртки. Савченко рванул с себя свитер, торопливо сбросил ботинки, но, прежде чем он успел прыгнуть в воду, Тойво, как был, в одежде и обуви, плашмя плюхнулся в озеро и быстро поплыл, резко выбрасывая длинные руки. Савченко прыгнул вслед.

Геракл стремительно шагнул к воде, вошел в нее и, когда розовый шар лег на воду, стал равномерно взмахивать всеми пятью конечностями. Он не сразу научился грести, менял движение рук, но вот поплыл все быстрей и быстрей. Вячик обогнал Тойво, он уже приближался к девушке. Тойво плыл все медленней. Геракл быстро догонял его. Потом они поравнялись. Геракл поднял руки и накрыл ими Тойво. Там началась какая-то возня. Тойво исчез под водой, потом, барахтаясь и отбиваясь, вынырнул со сдавленным криком. Шар плясал на волнах рядом с ним, охватывая его голубыми руками, как щупальцами. С берега была видна его ярко-красная бессмысленная улыбка. Лалаянц побежал к воде, но тут Геракл опять мощно заработал конечностями и двинулся к берегу. Тойво, высоко поднимая лицо над водой и отфыркиваясь, поплыл за ним. Савченко тоже повернул назад, поддерживая девушку, которая медленно плыла на боку, не вынося рук.

Лалаянц сел на траву и стал смотреть на Геракла. Тот достиг мелководья и пошел к Лалаянцу. В голубой руке он нес две трубочки – запасные обменные батареи из куртки Тойво. Он остановился перед Лалаянцем и четко сказал:

– Бутерброды. Я не буду утюгом. Я горд, что остался Гердклом. Гордость – это…

Лрлаянц вынул из кармана красную коробочку и нажал клавиш. Геракл умолк. Тяжело дыша, подошел Тойво в потемневшем, тяжелом от воды костюме. Он опустился рядом, молча взял у Лалаянца сигарету, закурил.

Так они сидели рядом и молчали, а перед ними торчал на синих раскоряченных рычагах большой шар розового цвета. Потеки размытой гуаши сползали по нему вниз, и в траву падали грязные капли. Вместо рта осталось красное неровное пятно, и углы его презрительно опустились.

– Черт знает чем занимаемся! – сказал Лалаянц.

– Да уж…

– Тебе не кажется, Тойво, что нам надо заказать разговор с Новосибирском?

В. Кайдош
ОПЫТ

Техника – молодёжи № 2, 1963

Рис. Ю. Случевского

Фантастический рассказ-памфлет

МЕЖДУНАРОДНАЯ ПРЕМИЯ

Чехословакия

Вверху теперь горели звезды, восхитительные мигающие точки на темном фоне. Глубоко внизу плыла поверхность планеты, на которой не бывал еще никто из обитателей планеты Коры. Me Фи несколько раз прикоснулся к кнопкам на своем широком поясе. Ответом были легкие толчки. Он падал уже в другом направлении. На этой стороне планеты была ночь. Он падал во тьму, скользя по незримой нити, направляемый автоматами туда, где была наибольшая надежда на успех. Путь Me Фи вел к самому ученому человеку на планете.

А на планете – на Земле – был в то время год 1347-й.

Сводчатый потолок комнаты покрывали паутина и мрак. В этот ночной час тьме не было покоя в пристанище науки. Тьму то и дело разрывали желтые, сине-зеленые или красные вспышки, отблески пламени на сводах над очагом. Среди тигельков и реторт бегал мелкими шажками старик.

Его тень смешно подражала всем его движениям, живописно изламываясь на многочисленных углах и выступах комнаты. Пахло дымом, старой кожей и плесенью от беспорядочно разбросанных по разбитому кирпичному полу огромных книг, переплетенных в свиную кожу. Пронзительно пахло сернистыми парами и ароматными травами – шафраном и лакрицей.

– Аркана, возвращающая молодость, – шептал старик, – эссенция четырех стихий, падающая с утренней росой на цветы, посланная полной луной или зеленой звездой, ты вернешь мне жизнь… жизнь, молодость, красоту… – И он пылко твердил слова заклинаний, тщетных и напрасных, ибо никакая мудрость фолиантов не может остановить течение времени.

Глаза у него были старые, усталые, окруженные веерами морщин. Он все изучил, все узнал, асе сохранила его огромная память: древние знания халдеев, смелые открытия Альберта Великого, туманные глубины мистики, безнадежную тоску мавританских ученых по чудесному безоару… «Ах, – покачал он головой, – все это только мечты. И зачем они вообще, если жизнь безостановочно уходит, как песок в песочных часах?»

– Вагнер! – позвал он, прислушиваясь к ночной тишине. Трижды окликнул он своего помощника, но никто не отозвался. – Спит, как животное, этот деревенский купец, путающий знание с мелочной торговлей, – пробормотал он и шагнул к двери…

Но тут вспыхнула ослепительная молния, серые своды превратились в светящийся хрусталь, и в центре возник фосфоресцирующий туман. Старик ошеломленно замигал, но свет постепенно угасал. Узловатыми руками, весь дрожа, старик ухватился за стол. Его бледные губы беззвучно повторяли: «Изыдь…»

Отблеск огня заиграл на высокой фигуре посреди комнаты. Ее одежда мерцала и трепетала, как разлитая ртуть. Самым удивительным было лицо незнакомца: свет очага превратил его из оливкового в темно-серый. С плоской маски смотрели трехгранные зеленые глаза. Лицо было без носа и рта, а металлический голос раздавался из овальной дощечки на груди. Дощечка светилась – в ней волновался красноватый туман.

– Привет, прославленнейший доктор, – прозвучал по-латыни мертвый, ровный голос.

– Привет… – прохрипел старик, потом вздрогнул и вскричал: – Изыдь, сатана! – и перекрестился. Но видение не исчезло.

– Я пришел, – продолжал голос, – пришел к тебе, как ученый к ученому. Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Это будет для блага. Тебе и другим…

Старик справился с первым волнением и впился взглядом в странное лицо незнакомца. Да, сомнений нет – то, как он появился, как ведет себя, как говорит… это он, он, тот, чьего имени нельзя произнести безнаказанно, это он!

Металлический голос незнакомца колебал комнату и развевал паутину. Хотя он говорил понятным латинским языком учености, старик не понимал многого. Незнакомец говорил, что пришел, чтобы узнать жизнь этой планеты, чтобы дать знания людям…

– Да, да, – кивал головой старик, но слова проходили сквозь него, как игла сквозь воду. Так велик был его ужас, и так велик восторг при мысли, что пришел некто, могущий исполнить все его самые тайные желания…

– …А ты мне в этом поможешь, – закончил незнакомец. Дощечка у него на груди заволновалась и подернулась серым.

Старик крикнул хрипло:

– Хочу стать молодым, ибо молодость даст мне то, чего не дали знания!

Зеленые глаза незнакомца внимательно вглядывались в него.

– Я хочу быть опять молодым, как много лет назад, хочу жить и познавать все снова, – добавил старик.

– Ценность, – заговорил металлический голос, – ценность заключена в познании. Я предлагаю тебе знания, с помощью которых ты избавишь других от болезней и злобы… Молодость… Зачем тебе она?

Старик выпучил глаза.

– И ты спрашиваешь, господин? – Лицо у него задергалось. – Молодость – это весна, кипение крови в жилах, будущность… Молодость – это плодородная почва, куда падают семена знаний… А ты спрашиваешь, зачем мне молодость!

Me Фи произнес:

– Я не могу остановить время. Могу лишь придать твоему телу свежесть с помощью веществ, которых ему не хватает.

Но старик уже не слушал его. Он плясал по комнате, хлопал в ладоши и вертелся, опьянев от радости. Тишина заставила его очнуться. Он быстро оглянулся.

Незнакомец стоял в конусе лучей, а гребневидное украшение у него на шлеме – аппарат для связи со звездолетом – сыпало фиолетовыми искрами. Глаза перестали светиться и словно закрылись. Через минуту Me Фи снова открыл глаза и сказал:

– Дай мне своей крови.

– Для подтверждения договора? – в страхе шептал старик. Но мысль о близком счастье отогнала сомнения, и он кивнул.

Кровь Фауста – а это был он – была нужна Me Фи для анализов, и он набрал ее тонкой иглой в блестящий шприц.

Фауст очень изменился. Биоанализаторы провели сложный анализ его соков, а синтезаторы создали препараты, повысившие у старика обмен и превратившие его в статного мужчину, пышущего здоровьем и энергией.

«Теперь, – говорил себе Me Фи, – настает время, когда он захочет выслушать меня».

– Ваш мир плох, иллюстриссиме, – говорил он. – Император, и короли, и князья жестоко угнетают вас, обращаются с вами, как с рабочим скотом. Люди трудятся до упаду, а плоды их труда идут на войны. Вы сгораете на огне собственного неведения, а вам остаются только дым и пепел.

– Так велит бог, – отвечал доктор и поправлял бородку, он красовался в щегольской шляпе, на красном шарфе у него висел длинный блестящий меч. – Добрый христианин заботится не о земной жизни, а о вечном спасении.

– Мне кажется, – медленно произнес Me Фи, – что я ошибся, когда отдалил его от тебя. – И указал на шприц.

Правая рука Фауста отскочила от бородки и начертила в воздухе крестное знамение. Голос был смиренный:

– Я грешен. Но я хочу проникнуть глубоко в корень загадок, потому и пре ил вернуть мне молодость.

Me Фи улыбнулся.

– Пока что ты проникаешь глубоко в женские сердца. Это нехорошо. Ты говорил, что брату Маргариты не слишком нравятся подарки, которыми ты добился ее благосклонности. Мудрый избегает опасности, а ты ее ищешь.

– Я не боюсь, – доктор положил руку на рукоять меча. – Вот что меня защищает.

– А наука? Почему ты не отдаешь силы устранению того, что гнетет ее?

Фауст пожал плечами.

– Потом…

Когда дверь за ним закрылась. Me Фи заиграл на клавиатуре своего широкого пояса. Путь тоннелем нулевого пространства был мгновенным – материя, стены, расстояния таяли перед мощным электромагнитным полем, которым снабдили его на Коре для полной безопасности.

В неприступной пещере, в глубине густых лесов, где раздавались только крики орлов и волчий вой, Ме Фи устроил себе временное жилище и лабораторию. Тут он собирал сведения от телеавтоматов, невидимые глаза которых носились над городами и селами, светясь рядами экранов и жужжа записывающими кристаллами. Куда приведет его пребывание на этой странной планете?..

Старт, короткая тьма в глазах у Ме Фи, потом сумрак… Красноватый жар очага, разбросанные книги, а посреди них доктор.

Некоторое время оба молчали.

– Послушай, – произнес Me Фи, – ты сделаешь для меня кое-что.

Me Фи знал, чего он хочет. В городе была чума.

Ее несли закутанные люди на носилках, с которых торчали желтые, костлявые ноги, изъеденные болезнью. Ее несли тучи воронов над грудами непогребенных трупов. Заупокойный колокол отбивал такт этому страшному призраку. Забытые двери были покрыты белыми крестами, отовсюду поднимался запах разложения. Ужас смотрел с исхудалых лиц, и священники в полупустых церквах служили реквием в тишине господнего отсутствия.

Двое прохожих прошли покинутыми воротами под угасшими взглядами стражников, неподвижные руки которых не выпустили оружия даже после смерти.

Тот, что был повыше ростом, задрожал от внутренней возмущения.

– Я не пойду дальше, – сказал он. – Ты знаешь, что нужно делать, знаешь, как найти меня.

Фауст кивнул: зрелище смерти не волновало его. Он шел дальше по тихим улицам, огибал лужи, отскакивал от голодных собак. Он постучался в ворота дворца. Долгое врем ему отвечало только эхо, потом засов отодвинулся, и ворота приоткрылись.

– Я врач, – быстро произнес Фауст.

– Тут исцеляет только смерть, – быстрым шепотом ответил слуга. – У князя заболела дочь, он никого не принимает. Уходи.

Доктор сунул ногу между створками двери.

– У меня есть средство против чумы, скажи это своем господину.

Дверь приоткрылась больше, выглянула растрепанная го лова с острым носом. В глазах было недоверие.

– Ты дурак или… – В руке сверкнула пика.

Доктор отскочил, но не сдался.

– Я думаю, князь не захочет, чтобы его дочь умерла, – сказал он и повернулся, словно уходя.

Слуга нерешительно глядел ему вслед, потом окликнул.

– Погоди, я скажу о тебе.

Князь был утомленным стариком в длинной парчовой одежде, расшитой золотом. На тяжелом столе стояла чаша в которой дымилось вино. На лбу у князя лежал компресс, пахнущий уксусом.

– Если ты говоришь правду, – медленно произнес он, – то получишь все, чего пожелаешь, если нет, тебя буду клевать вороны на Виселичной горе. Итак?

Доктор улыбнулся.

– Я не боюсь.

Князь смотрел не него, медленно гладя бороду, иногда нюхая губку, смоченную в уксусе.

– Дочь заболела перед полуднем, она горит, как огонь и бредит… Отец Ангелик дал ей последнее помазание. Ты хочешь попытаться?

– Веди меня к ней, – ответил Фауст.

Тонкая игла шприца слегка прикоснулась к восковой коже. По мере того как по ней струилась серебристая жидкость под кожей вырастало овальное вздутие. Доктор разгладил его и обернулся к князю.

– Теперь она уснет, – сказал он. – Через час жар у нее прекратится, но до вечера она должна спать. Она выздоровеет.

Взгляды присутствовавших следили за ним с суеверным страхом – его уверенность убеждала. Ему верили, как он верил Me Фи, но шаги стражи перед запертой дверью комнаты, в которую его потом ввели, отзывались в душе тревогой. В конце концов у врага есть тысячи путей, и замыслы его коварны. Время шло, а в мыслях у Фауста бились упреки и страх. Он беспокойно вертел в руках яйцеобразный предмет из голубовато-сияющего вещества; нажав красную кнопку на его верхушке, можно было вызвать Ужасного… но доктор не смел ее нажать.

Когда стемнело, загремел ключ. Слуги внесли блюда и запотевшие бутылки. Они поклонились ему, и это вернуло ему уверенность. Он ел и пил, и ему стало очень весело.

Потом он снова стоял перед князем, и у старика не было ни компресса, ни губки. Он смеялся и предложил доктору сесть.