Текст книги "Пылающие скалы"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

XXIII

Когда Светлана, впервые поднявшись с койки, увидела Кирилла, то не сразу узнала его. Прильнув к окошку, она долго всматривалась в явно знакомые, но как бы давно позабытые и ставшие немного чужими черты. Нет, она помнила всё и знала, что он дотащил её на себе почти до самой биостанции, но никак не ожидала увидеть его в этом бедном больничном садике, на этой облупленной скамейке под искалеченным вязом. Понадобилось напрячься, чтобы осмыслить происшедшее смещение, восстановив недостающие звенья. Так бывает во сне, где, слагаясь в небывалые сочетания, разрозненные фрагменты действительности обретают неуловимую текучесть.

Сначала она не ощутила почти ничего, но постепенно сквозь оболочку тупого безразличия затрепетала какая-то беспокойная жилка и вдруг стала расти, набухнув свежей кровью, буйно ветвиться, завоёвывая освободившееся пространство, словно распалась ледяная форма.

Светлана содрогнулась от пронзившей её сладостной боли. В нарастающей горячей волне жалости – к нему, к себе, ко всему на свете – таяли последние льдинки, по живому кромсая острыми, истончёнными до невидимости краями.

Потом они встретились в узеньком коридорчике, где стоял бак с кипячёной водой. Кирилл принес букетик жарков и десяток спелых гранатов, которые, к великому удивлению и радости, купил в продуктовом магазине.

Вокруг были люди, и разговаривать приходилось шёпотом, хотя телевизор, по которому показывали футбольный матч, почти наверняка заглушал их поначалу скованный разговор с его значимыми недосказанностями и потаённым смыслом.

– Почему ты до сих пор не уехал? – спросила Светлана, когда он коротко и не без юмора поведал ей о своём житьё на турбазе.

– Ты же знаешь, – сказал Кирилл, бережно тронув её похудевшую руку.

Нечего было спрашивать. Она знала.

В её глазах, обновлённых пережитым, он изменился не только внешне. Не ощущалось никак то самое переполнявшее его беспокойство, которое, гальванически передаваясь, отравляло им лучшие минуты свиданий. Отняв беззаботную лёгкость, наркотическая эта отрава обрела самодовлеющую ценность. Память о пережитом волнении не оставляла даже во сне, мучая неутолённой жаждой, толкая на повторение.

Сейчас Кирилл показался Светлане уверенным в себе, умудренным, но в то же время потускневшим, словно надломленным непосильной ношей. Непривычной покорностью веяло от него, всегда внутренне напряжённого, готового к бунту.

Сначала это неприятно поразило Светлану, обдав разочаровывающим холодком. Однако, вглядевшись в Кирилла, прислушавшись к недоговорённому, она поняла, что и он переполнен возвышенным чувством всепоглощающей жалости. Она увидела себя как бы со стороны, в этом сиротском халатике с развившимися, потерявшими золотистый блеск волосами, и вспыхнула радостью, что мила ему даже такой. Он ходил здесь, рядом, а она и не вспоминала о нём, вырываясь из небытия, продираясь сквозь боль. Или всё-таки вспоминала? Звала?

Что-то открылось ей в эти ночи и дни, на многое она смотрела совершенно иначе.

– Всё будет хорошо, – сказала, благодарно перебирая его пальцы. – Не волнуйся.

– Когда тебя выпустят?

– Не знаю ещё, но думаю – скоро. Ты поезжай и ни о чём не беспокойся. Ни о чём!

– Разве мы не вернёмся вдвоём?

– Мне бы тоже хотелось этого, милый, – Светлана едва сдерживала слёзы. – Но боюсь, что придётся задержаться. Я буду страдать, зная, как ты маешься здесь. – Она боялась, что он может понять её не так, как нужно, и мучилась этим.

– Мы же будем видеться!

– Конечно. Но обстоятельства складываются не совсем так, как нам хочется, как бы мне хотелось теперь… Очень хотелось! Видишь ли, Кира, мне придётся уехать, если, конечно, не помешает болезнь.

– Уехать? Надолго? Куда? – он забросал её вопросами, задохнувшись от горестной неожиданности. – Но это же невозможно!

– Я вернусь, – горячо зашептала она. – Вернусь к тебе и останусь с тобой сколько захочешь. Ты можешь мне верить.

– Я верю, но…

– Верь! Верь мне, милый, – умоляюще заклинала она. – Мы встретились так внезапно и потому не можем ничего изменить. Но это временно, это пройдёт. Дальше будет, как мы с тобой захотим. Как ты захочешь. Ты и сам это знаешь, не можешь не знать. Ты ведь чувствуешь, как мы связаны друг с другом?

– Да я как только увидел тебя!..

– А мне открылось только теперь! И всё потому, что ты тоньше, умнее… Я ведь последняя дура рядом с тобой. Но я научусь, не сомневайся. Людям редко выпадает такое. Даже если мы никогда-никогда не встретимся, оно останется с нами. Как бы ни сложилась судьба, никто мне не будет ближе, чем ты. Ты же чувствовал, как мне было плохо? Вот видишь! И я в любой дали буду чувствовать, что с тобой… Я старше, я прожила жизнь и не знала, что есть на земле такая высокая близость…

Вслушиваясь в её горячечный шёпот, Кирилл замирал от горестной неги, предчувствуя недоброе и веря почти беззаветно.

– Выходи за меня замуж, – неожиданно для самого себя предложил он, преодолев внутреннее сопротивление.

– Ох, Кира! – Светлана со стоном прикрыла глаза. – Зачем так? – Она испуганно улыбнулась. – У нас ещё всё впереди.

– Но ведь ты уезжаешь!

– В экспедицию, месяца на три.

– Целых три месяца! Как невообразимо долго!

– Очень долго, Кирилл, но мы выдержим. Правда? Грош нам цена, если это не так, – она умоляюще заглянула ему в глаза.

– Прекрасная дама и рыцарь, – ответил он печальной улыбкой. – Испытание любви. Только зачем, дорогая?

– Да я сама извожусь при мысли о том, что нам надо расстаться! Думаешь, я ничего не понимаю? Разлука разлуке рознь. Иногда неделя – да что там неделя! – день, и то может оказаться губительным. И мы так мало друг друга знаем, и вообще слишком многое против нас… Я не настолько наивна, Кирилл.

– Вот видишь!

– И тем не менее, – процедила она, упрямо стиснув зубы, – я верю в нас. Иногда даже полезно расстаться.

– Для тех, кто не любит.

– Любовь… Мы с тобой говорили о большем. Если оно сохранится, то и любовь будет. Мне не семнадцать лет, Кира. Я никуда от тебя не денусь и постараюсь отдать всё, что только смогу. Буду любовницей, другом, служанкой…

– Но не женой?

– Опять ты торопишься! Ты же ничего обо мне не знаешь…

– О том, что было, или о том, что есть?

– То, что есть, лишь продолжение прошлого… Я оставила двух мужей, у меня были увлечения, наконец, ты моложе меня.

– Какое мне дело до этого? Я знаю тебя такой, как ты есть, и никто другой мне не нужен.

– Это сейчас. А через год? Через пять? Через десять?!

– Никто не может ручаться за будущее, Света, никто! – Он бережно обнял её. – И, по-моему, лучше сто раз ошибиться, чем своими руками убить то, что может сбыться.

– Как ты верно сказал! – поняла она. – И я так думала когда-то… Только мой лимит ошибок исчерпан.

– Мы сами себе определяем права. Я не верю в высшие силы.

– Я – тоже. Но есть ведь иные: физические, душевные… Мне их не хватает, Кирилл. И времени совсем мало осталось.

– Поэтому ты хочешь выбросить псу под хвост ещё три месяца? Четверть года, Светлана!

– Так получилось. Тут завязано столько, что от меня почти ничего не зависит, иначе бы я давно махнула рукой.

– Вот и махни! Когда человек очень хочет, то для него нет безвыходных ситуаций.

– Ты даже представить себе не можешь, как мне хочется послушаться! – Светлана доверчиво прильнула к нему. – Я ведь всего лишь женщина! И ты постарайся понять…

Она рассказала ему, как жила последние месяцы, отказывая себе в самых простейших радостях, потому что ничего уже для себя не хотела и никому не верила, виня лишь самое себя в том, что не умела жить, как все люди.

– Теперь ты видишь, какое место занимает в моей жизни работа? – неожиданно прервав себя, спросила Светлана. – Доверие товарищей, которые поддержали меня в трудную минуту? Предать для меня так же немыслимо, как и отказаться от независимости. А я хочу остаться независимой, Кира, при любых обстоятельствах. Ты понимаешь меня?

Он понимал.

– Когда ты должна уехать?

– Через месяц, если не подкачаю.

– От всего сердца желаю тебе не подкачать. Главное – будь здорова. Остальное приложится.

– Остальное зависит только от нас.

– Но три месяца плюс ещё один – это уже четыре?

– Я постараюсь сделать так, чтобы мы увиделись… Мне совсем не обязательно торчать во Владивостоке до самого отплытия.

– Ты уходишь в плавание?

– В южные моря, к Большому барьерному рифу.

– Это же так интересно! – Усилием воли Кирилл заставил себя приободриться. – Прости мне моё нытьё. Наверное, я бы и сам не устоял перед подобным соблазном.

– Поверь, что я бы никуда не поехала, если бы это зависело от меня одной. Ты мне будешь писать?

– А можно?

– Конечно. Владивосток – радио, теплоход “Борей”. Обычной телеграммой. Я даже постараюсь позвонить, если удастся. Ведь у тебя есть телефон?.. Только это не всегда получается. Далеко очень. Поэтому ты не жди. Пусть будет сюрприз.

– Нечаянная радость. Помнишь у Блока? “Нечаянно радость придёт…”

– “Ночная фиалка цветёт, и скромный цветок её светел…” Я тоже люблю эти стихи.

– Мы очень похожи с тобой.

– Даже страшно иногда делается.

– И мы могли бы не встретиться!

– И каждый бы прожил в своей слепоте.

– Меня не оставляет ощущение случайности всего, что с нами происходит, – признался Кирилл. – Всё так зыбко, ранимо… Сначала думаешь – игра, потом понимаешь – жизнь. На какой тоненькой паутинке качается наша судьба.

– Нам не на что сетовать. Можно только благодарить.

– Кого? Самих себя? Случай?

– Неважно.

– Ты права! Пусть будет слепая игра больших чисел, которая воспринимается нами как некое стечение обстоятельств. Или заранее запрограммированное пересечение мировых линий? Не стоит задумываться. Это случилось, и я не представляю себе жизни без тебя.

– Я же говорю, что чувствую себя дурой. Ты мыслишь недоступными мне категориями. В космическом масштабе. Там, куда увлекает тебя воображение, не остаётся для меня места. Я теряюсь где-то в пути.

– Но я возвращаюсь к тебе.

– А ты и не улетай. Нигде нет готовых ответов на наши вопросы. Только внутри себя. Не надо ломать голову. Наше сердце распорядится за нас.

– Женский взгляд на вещи. Пережиток матриархата.

– Естественно.

– Я так не могу. Предпочитаю ломать голову. Это идёт от термодинамики, от универсальности её уравнений. У меня есть приятель, скрипач. – Вспомнив Малика, Кирилл улыбнулся. – Так он как-то сравнил Гиббса с Бахом. Даже специально вытащил меня в консерваторию, чтобы проверить. И ты знаешь, поразительно верно! Та же холодная ясность, те же безупречные плоскости, рассекающие мироздание.

– Скрипачи стали разбираться в термодинамике?

– Этот разбирается… Немного.

Подошла сестра с термометром в выстланном марлей лотке.

– Мне пора уходить? – забеспокоился Кирилл.

– Побудь ещё немного… Как трудно расставаться!

– И тебе тоже?

– А ты не видишь?

– Вижу, но так хочется слышать это ещё и ещё. Расскажи мне про свою Атлантиду.

– Нет никакой Атлантиды, милый. Я занимаюсь до крайности прозаическим делом. Фотографирую микроскопические частички, которым, как и нам с тобой, был дан короткий проблеск в вечной ночи, сравниваю. Они прожили своё, наверняка не спрашивая, почему и зачем, и погрузились на дно, обратившись в холодный камень.

– Звёздная пыль. “Что наверху, то и внизу”. Совсем, как у Гермеса Трисмегиста.

– Опять твои любимые алхимики?

– Алхимики, трубадуры, безумцы. Белая роза на жгучей ране… Но ведь все говорят, что ты нашла Атлантиду?

– Вздор. Корреспондент, как обычно, переврал, выдал желаемое за действительное – и пошло-поехало. Ярлыки прилипают прочно, не отодрать, не отмыть.

– Лично я бы не отказался от подобного ярлыка.

– Пожалуй… Мне и самой нравится. Льстит самолюбию, дразнит воображение. Порой думаешь, а чем чёрт не шутит, вдруг правда?

– Даже так? Значит, что-то всё же нашла?

– Ты, конечно, читал диалоги Платона?

– “Тимей” и “Критий”? “В один злосчастный день и одну роковую ночь…”?

– Там говорится о столице атлантов, построенной из чёрного, красного и белого камня. Чёрный и красный извлекли при раскопках на Тире, где за полторы тысячи лет до нашей эры произошло страшное землетрясение, вызвавшее в Средиземноморье настоящий потоп. Оставалось найти белый. Его мы и обнаружили на океанском дне. Он сложен из микроорганизмов, которые жили в пресной воде. Датировка приблизительно совпадает. В одно время с погибшей Тирой в Атлантике затонул неизвестный остров. Только и всего.

– И больше ничего не нашли?

– Ничего.

– Но и этого достаточно. Шутка ли – ещё одно доказательство!

– Косвенное.

– Пусть так. Надо его подтвердить другими.

– Проще решить обратную задачу.

– Как обратную? – не понял Кирилл.

– Обнаружить точно такие же диатомеи где-нибудь далеко-далеко от Геркулесовых столбов. В Андах, например, или же на Памире.

– И что это докажет? – Кирилл привычно замкнул логические звенья. – Ведь твой остров действительно затонул.

– Ты прав. Ничего не докажет… У меня мутится сознание, милый. Я что-то очень устала.

– Покажи термометр. Ого! Тридцать восемь и три! Тебе надо лечь. Я опять измучил тебя, родная, ты вся горишь. – Он помог ей подняться.

– Это от счастья, – прошептала она, едва держась на ногах. – Проводи меня до палаты.

Такой он и запомнил её. И думал о ней все долгие часы полёта под гул моторов, неумолимо умножавших расстояние. В иллюминатор было видно, как подрагивает налитое мощью алюминиевое крыло и трепещет хвостик токоснимателя над непроглядной молочной завесой. Откинувшись в кресле, он вбирал и эту гудящую дрожь, и эту муторную сосущую пустоту, пропуская сквозь себя минуты и километры.

XXIV

После первозданных просторов Приморья и почти космического одиночества подводного мира Москва показалась особенно многолюдной и шумной. Сплошные потоки машин, запруженные людьми тротуары, вечная спешка. Щедро политые мостовые исходили горячим паром, жадно вбиравшим в себя чад выхлопных труб, стойкие молекулы женских духов, освежающее дыхание отшумевшей грозы. Подхваченный стремительным течением, Кирилл окунулся в мелькающую пестроту залитых солнцем улиц, вдыхая ни с чем не сравнимый запах великого города. Его всевластная реальность оттесняла память, смешивая времена, перемещая лица. Что-то отступало, уменьшаясь, как в перевёрнутом бинокле, в невыразимую дымку, терялось среди теней.

Кирилла не покидало ощущение странной раздвоенности. Предвосхищая некие разительные перемены, которые почему-то обязательно должны были случиться здесь без него, он не обнаружил и тени каких бы то ни было судьбоносных сдвигов. Ничего не изменилось, словно он и не уезжал никуда. Многие из его многочисленных знакомых даже не заметили, что он отсутствовал столь долго. “Ты уже вернулся? – был типичный ответ на телефонный звонок. – Так скоро?” Он прожил за этот месяц целую жизнь, а для них, поглощённых насущными заботами, время пронеслось незаметно. Это скорее успокаивало, нежели разочаровывало.

Застав папу с мамой в относительном здравии, Кирилл с облегчённым сердцем принялся вызнавать институтские новости. Малик с ходу вверг его в водоворот предположений, слухов и мелких интриг. Кирилл сразу устал и внутренне отстранился. Сама мысль о том, что ему придётся как-то участвовать в этой мышиной возне, вызывала отвращение. Теперь он совершенно иначе смотрел на вещи. Даже малоприятная весть о письме из комитета не вызвала глубокого отклика, царапнув уставшую от волнений душу. Не тем он жил, не о том в глубине думал. Но постепенно обыденная карусель вовлекла его в своё не знающее остановки кружение.

Накопился экспериментальный материал, ждала запуска новая установка с вихревой камерой, подоспела пора промежуточного отчёта. Во всё это надо было влезать с головой, считать, пересчитывать, выискивать закономерности, делать выводы и, конечно, писать. С ответом на отказ медлить тоже не приходилось.

Дни замелькали, как кадры в кино, слившись в одноликий поток, наполненный привычной работой. Чтобы разобраться в наваленной Маликом груде, Кирилл засиживался в институтской библиотеке допоздна, а первые после приезда субботу и воскресенье безвылазно просидел дома, колдуя над калькулятором и нанося на миллиметровку точки. Эксперимент не расходился с теорией. Судя по “дельта-зет”, реакция могла идти ещё при более низких температурах.

Погружение в материал скорее отвлекало, нежели увлекало его. Какой-то незатухающий центр в мозгу был постоянно прикован к телефону. Дозвониться до Светланы, отдыхавшей в заповеднике “Кедровая падь”, не удавалось. Мешала разница во времени, подводила междугородная. Потом выяснилось, что живёт она не в самом заповеднике, а в каком-то лесничестве, где вообще нет телефона. Отчаявшись, он послал телеграмму, на которую вскоре пришёл ответ. Она писала, что поправляется, скучает, надеется на скорую встречу.

Кирилл ненадолго успокоился, дав себе слово рвануть через две недели на Дальний Восток. Хоть на день. Даже вынул из книжного шкафа альбом Сальвадора Дали, чтобы загодя отнести к букинисту. Заключённая в золотую суперобложку книга случайно раскрылась на гипсовом торсе Венеры, куда, как в комод, были вставлены всевозможные ящички. Богиня любви олицетворяла непостижимую природу. В ящиках с опушёнными мехом ручками зияла пустота.

В понедельник в лабораторию завалился Володя Орлов с пачками новеньких, пахнущих типографской краской авторефератов. Торжественно сорвав бечеву, он подписал несколько книжечек и вручил каждому из присутствующих. По такому случаю решено было немного “вздрогнуть”. Малик, великий мастак на такие проделки, сгонял Пальминова в буфет за пирожками и развёл немного спирта.

– За твои успехи, чувак! – провозгласил он, разливая по мензуркам. – Чтоб ни одного чёрного шара.

Всегда осторожный Орлов заложил двери ножкой стула.

– Только по-быстрому, – предупредил он.

Уничтожив все следы пиршества, общество разбилось на небольшие группки. Молоденькие лаборантки щебетали вокруг Володи, потчевавшего их очередной серией скабрезных частушек. Малик надоедал Пальминову пространными рассуждениями насчёт джазовой аранжировки то ли Гайдна, то ли Скриба, воспроизводя звучание отдельных инструментов.

Этим ловко воспользовалась Тамара, которой любая порция алкоголя мгновенно развязывала язык, и решительно оттеснила Кирилла к вытяжному шкафу.

– Ты сам заберёшь свои вещи или прикажешь доставить на квартиру? – вызывающе выпятив грудь, спросила она.

– Прости, Рыба, закрутился. – Кирилл виновато потупился. – Завтра заеду… Сразу после работы удобно?

– Вот именно, закрутился!

По тому, как это было сказано, Кирилл понял, чего стоило ем до сих пор сдерживаться. Но теперь, кажется, плотину прорвало и расспросов было не избежать.

– Сама видишь, дела невпроворот.

– Ты с ней тогда уехал? – еле слышно спросила она, подняв на Кирилла добрые тоскующие глаза.

– С ней, – ответил он, выжидательно отстранившись.

– Да знаю я всё! – Она зачем-то схватила фарфоровый тигелёк, дунула в него и швырнула обратно. – Все только про вас и говорили.

– Представляю себе. – Кирилл иронично опустил уголки губ.

– Совсем не то, что ты думаешь. – Тамара как-то сразу поникла. – Ничего плохого, во всяком случае.

– И на том спасибо.

– Как она сейчас?

– Ничего, поправляется.

– Ты действительно любишь её?

– Люблю, Тома.

– И она тебя тоже любит?

– Не знаю, – сказал Кирилл, выдержав долгую паузу.

– Конечно же любит, – произнесла она с обречённой убеждённостью. – Я желаю тебе только счастья, Кира!

– Я знаю. – Он благодарно опустил веки. – Ты надёжный друг. – И неожиданно для себя выпалил: – Она уходит в дальнее плавание, Тома!

– Ах, так?

– Да, так.

– А ты изводишься? Места себе не находишь?

– Не говори глупостей.

– Дурак!.. Вот и всё, что можно сказать. – Схватив колбу с рубиново-алым хромпиком, она бросилась к мойке и принялась ожесточённо перемывать пробирки.

Кирилл обиженно дёрнул щекой и присоединился к кружку Орлова, где стоял сплошной хохот.

– Постыдился бы, – бросил в шутку. – Они ж ещё детки.

– Детки? – округлил глаза Володя. – Но это те деточки! – погрозил он пальцем под дружный смех. – Кстати, старик, ты звонил Лебедевой? – вдруг озаботился он, погасив улыбку.

– Нет ещё.

– А почему? Передумал?

– Завтра же позвоню, – пообещал Кирилл.

– Звони сегодня. Она, между прочим, ждёт, а это нехорошо, не по-джентельменски.

– Могу сейчас.

– Сделай такое одолжение, птенчик, – насмешливо поклонился Володя и обернулся к замершим в ожидании слушательницам.

Кирилл прошёл в пустующий кабинет шефа. Звонить не хотелось.

Пугали неизбежно связанные с переходом хлопоты. Он и без того ощущал себя переполненным до краев сосудом. Каждая новая капля была чревата.

Однако, сделав над собой усилие, набрал номер. Голые полки в застеклённых книжных шкафах настраивали на решительный лад.

– Анастасия Михайловна? Это Ланской говорит. Владимир Захарович Орлов сказал мне…

– Ах, это вы! Куда ж вы запропастились?

– Никуда, – невольно улыбнулся он на звонкий приветливый голос. – Просто меня в Москве не было.

– И меня тоже! Впрочем, что это я?.. Уже три недели, как здесь. Не замечаешь, как дни летят. Мы могли бы увидеться? – Её голос сразу же стал серьёзным, не потеряв при этом задорной мелодичности.

– В любую минуту. Как скажете.

– Даже так? – она обрадованно засмеялась. – Тогда приезжайте завтра, с утра… Вас это устраивает?

– Вполне… Где мне вас найти? Вы, если память не изменяет, в главном здании?

– Да, шестой этаж, заходите с центрального входа. Пропуск я вам закажу.

“Вот и всё, – подумал он, закрывая обитую искусственной кожей дверь с табличкой “Е. В. Доровский, профессор, доктор х. н.”. Жизнь выходит на новый неизведанный круг”.

– Договорились на завтра, – кивнул он Володе.

– Ну и ладушки, – понимающе улыбнулся Орлов и принялся увязывать распотрошённую пачку. – Делу время, потехе час. Пора бечь. Диссертанта ноги кормят.

– День защиты уже назначили?

– В том-то и суть!.. Значит, прощайте, други, лечу. Счастливо потрудиться.

Лаборатория неохотно возвратилась к прерванным занятиям.

– Ответ написал? – спросил Малик, удовлетворённо перелистывая обработанные Ланским материалы. – Здорово получается.

– Ага, недурно. Ответ будет завтра. Нет, послезавтра, – поправился Кирилл. – Времени не хватает!

– Шеф хочет, чтобы мы повидались с этим типом. Я узнавал. Он на Бережковской сидит, где патентная библиотека. Знаешь?

– Поезжай сам, мне, право, не хочется.

– Но Евгений Владимирович…

– Тогда валяй вместе с шефом.

– Ты даёшь!

– Не поеду, Марлен.

– Ладно, смотаюсь один.

– Это дело! – Взяв журнал, Кирилл записался на утро в университет. Помедлив с пером в руках, приписал ещё и библиотеку. – Я в “Ленинке”, если что… А впрочем, – передумал он, решив воспользоваться институтским читальным залом, – сейчас вернусь.

Просмотрев авторский перечень в нескольких книжках “Докладов Академии наук”, он нашёл Рунову С. А. в четвёртом выпуске за позапрошлый год. Статья называлась “К вопросу о пресноводных диатомеях в Северной Атлантике” и была представлена академиком Страховым. Светлана, несмотря на обилие специальных терминов, писала легко и предельно просто. Читая, Кирилл явственно различал её неповторимые интонации. Он даже не ожидал, что это доставит ему такую благодарную радость.

Выполненные с тысячекратным увеличением фотографии отпечатались на удивление ясно. На прихотливых конструкциях различался каждый завиток, каждый мелкий пупырышек. Кирилл не знал, что все эти незначительные подробности властно запечатлелись в его мозгу. Он просто рассматривал, вспоминая и нежась внезапно прихлынувшим теплом.

Возвращаясь к себе, он заглянул в фотолабораторию. Здесь, как обычно, болтался механик Бошарин, по кличке Босс, безотказный сердечный парень, хоть и немного с придурью. Он развлекал фотографа Сеню, обрезавшего снимки, завиральными идеями.

– Кире персональный привет! – Босс обрадованно осклабился. – Никак меня Марлен Борисович обыскались?

– Я не за этим, – отмахнулся Кирилл. – Есть дело, ребята. Сугубо личное. Надо переснять несколько иллюстраций из журнала. Можно рассчитывать?

– О чём ты говоришь? – Сеня, не глядя, перебросил бланк-заказ. – Пометь только данные… Для диссертации небось?

– Для души.

Кириллу не терпелось украсить стенку над письменным столом. Таинственные пылинки, в которых некогда трепетала жизнь, чем-то напомнили ему остывшие корабли, всё ещё летящие в чёрной бездне космического пространства. Давным-давно угас их далёкий мир, обратилась в мумии команда в прозрачных капсулах для анабиоза, а они всё летят, повинуясь законам небесной механики, без надежды на встречу.

Он бы написал фантастический рассказ, если б умел. Даже подходящую концовку придумал. Мумию капитана должна разбудить любовь, как некогда Галатею. Одинокая, истосковавшаяся, вопреки всему творящая чудеса.