Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 2: Третий глаз Шивы"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава шестая
Грани кристалла

НИИСК размещался в трех пятиэтажных корпусах, сложенных из крупного желтовато-белого кирпича. Обширную территорию института окружали точно такие же кирпичные стены, над которыми была протянута сигнальная проволока. Стеклянная проходная, напоминавшая вышку в аэропорту третьестепенного значения, находилась рядом с высокими раздвижными воротами.

Боец внутренней охраны с зелеными эмалевыми треугольниками на петлицах внимательно изучил люсинское удостоверение и, справившись со списком, выписал пропуск. Проехать через ворота на машине он не позволил, поскольку никаких указаний насчет шофера ему не спустили. Люсин решил не настаивать и, пройдя через проходную, пустился в обход институтского двора. Дирекция находилась во втором корпусе, и ему предстояло пройти мимо всякого рода складов и мастерских. Территория выглядела порядком захламленной. Под стенами лабораторных корпусов стояли пустые кислородные баллоны, всевозможное оборудование в деревянной опалубке, ящики. Люсин с интересом оглядел зарешеченные окна, жестяные рукава вытяжной системы и причудливые вентиляционные сооружения, которые, как грибы, вырастали прямо из-под земли. Лаборанты в черных затрапезных халатах перетаскивали тяжеленные, малость припудренные ржавчиной стальные бруски. На ступеньках крыльца стояли облепленные стружкой бутылки с кислотой, вакуумный насос, панель, напичканная реле и сопротивлениями, черная узкогорлая бомба с жидким аргоном. Институт явно переживал период первоначального накопления. Белохалатные эмэнэсы – младшие научные сотрудники – с азартом растаскивали драгоценное оборудование по своим лабораторным норам. Насколько Люсин мог понять из долетавших до него отрывочных реплик, не обходилось и без конфликтов. Но пиратство было взаимным, и споры тоже быстро улаживались на почве взаимовыгодного обмена. Валютной единицей здесь, как и везде, служил ректификат, без которого ни один уважающий себя стеклодув не принял бы заказа. А вся наука, как известно, делается ин витро, то есть в стекле.

У входа в административное здание у Люсина проверили пропуск. Словоохотливая вахтерша сообщила ему, что директор хоть и у себя, но приема еще не начинал и, видимо, начнет не скоро. Люсин глянул на часы. Было без трех минут десять. Он пришел вовремя, как договорились. Но на всякий случай следовало вооружиться терпением. После того как генерал кратко и сугубо сдержанно сказал ему вчера, что Фома Андреевич к аудиенции подготовлен, он мысленно поклялся не давать поводов для дипломатических осложнений.

Нелюбезная секретарша Марья Николаевна с непроницаемым лицом выслушала, кто он и что он, но с места не стронулась и доложить не поспешила. Пришлось Люсину отойти в уголок и прислониться к стене, так как все стулья были заняты. Насколько он успел сориентироваться, живой очереди здесь не существовало. Всем дирижировала молчальница Марья. Некоторую смуту в заведенный ею и непостижимый для постороннего глаза порядок вносили напористые и, очевидно, высокопоставленные товарищи, которые с видом крайней озабоченности влетали в приемную и тут же, ни у кого не спросясь, открывали заветную дверь. Минут десять-пятнадцать Люсин изучал обстановку. Его поразило, что облеченные особыми полномочиями сотрудники лишь входили в кабинет, но никак оттуда не выходили. Если только они не исчезали в каком-нибудь вакууме или силовом поле, то в кабинете, должно быть, скопилась уйма людей.

Дождавшись появления очередного носителя невидимой контрамарки, Люсин спокойно отделился от стены и уверенно потянул за ручку двери. Действие протекало в абсолютной тишине, но затылком Владимир Константинович чувствовал прицельный взгляд секретарши.

Он ступил на зеленую дорожку и, обойдя стол заседаний, направился прямо к директорскому креслу.

Дружелюбно раскланявшись с присутствующими, он, словно старому знакомому, улыбнулся Фоме Андреевичу и взялся за спинку ближайшего свободного стула.

– Извините за небольшое опоздание. – Он посмотрел на часы и покачал головой: – Мне передали, что вы назначили на десять, но летом, знаете ли, такое оживленное движение… Не проедешь.

Он умышленно не назвал себя, понимая, что Фома Андреевич не мог забыть о назначенной встрече и, конечно же, отдал необходимые распоряжения Марье Николаевне.

Люсин просто позволил себе не заметить предложенных ему условий игры. Фома Андреевич мгновенно все понял и с точно рассчитанной медлительностью привстал:

– Да-да, помню. – Он пожевал губами и протянул руку. – Садитесь, пожалуйста.

Люсин благодарно кивнул, вяло пожал протянутую руку и, придвинув стул поближе к директорскому креслу, сел.

– Надеюсь, я не помешал? – Он обвел широким жестом притихшее собрание.

– Как вам сказать?.. – усмехнулся директор. – Будем считать, что не помешали. У нас тут небольшое совещание, но, думается, мы можем его перенести… Ваше мнение, товарищи? – Он едва заметно нахмурился и поднял глаза на сотрудников.

Послышался звук отодвигаемых стульев. Присутствующие один за другим поднялись, собрали разложенные на столе бумаги и, оживленно переговариваясь, удалились. Один из них, правда, попытался подсунуть Фоме Андреевичу какую-то бумажку на подпись, но тот только досадливо отмахнулся:

– Потом, Валериан Вячеславович, потом… Слушаю вас, товарищ. – Фома Андреевич повернулся в кресле и, словно отличался глухотой, подставил мясистое, поросшее черным волосом ухо. – Вы по вопросу… – Он выжидательно примолк.

– Я относительно Аркадия Викторовича Ковского, – подсказал Люсин и тоже замолчал.

– Так-так… – наконец нарушил затянувшуюся тишину Фома Андреевич. – Не отыскался еще?

– Нет, не отыскался… Хотим надеяться на вашу помощь.

– Разумеется, мы готовы пойти вам навстречу. Только я по-прежнему плохо представляю себе, чем мы можем быть полезны милиции. Конкретно, так сказать.

– Если вас это не затруднит, просто расскажите мне о Ковском. Что он за человек, над чем работал, с кем дружил или враждовал. Одним словом, обрисуйте мне его внутренний портрет.

– Внутренний? – Директор передвинул рычажок на селекторе. – Зайдите ко мне, Евгений Иванович.

Фома Андреевич взял в руки чашу, сделанную из кокосового ореха, и высыпал на ладонь кучу сверкающих самоцветов.

– Что, хороши? – Он положил камни перед Люсиным.

Они действительно были великолепны, эти идеально правильные и прозрачные кристаллы всевозможных цветов и оттенков.

– Искусственные? – поинтересовался Люсин.

– Синтетические. По всем параметрам превосходят природные… Между прочим, здесь одни гранаты.

– Гранаты? – удивился Люсин. – Я думал, что они только такие, – пальцем он осторожно отделил от кучки темно-красный многогранник.

– Мы получаем любые цвета. Вот, например, голубой. Попробуйте-ка подкинуть на ладони.

– Тяжелый, – одобрил Люсин.

– Еще бы! – снисходительно усмехнулся Фома Андреевич. – А это цитрин. Видите, какой желтый? Как солнышко! В натуре такой желтизны не бывает… Зато зеленая окраска оставляет желать лучшего.

Люсин взял длинную четырехгранную призму и, повернувшись к окну, посмотрел ее на просвет. Окраска казалась несколько грязноватой. У основания кристалла она бледнела, расплываясь в первозданной воде. Бесцветные пояски встречались и в других зеленых и синих камнях.

– Все равно красиво, – вежливо заключил Люсин.

– Будет лучше… Я, как вы догадываетесь, не случайно вам нашу продукцию демонстрирую. Аркадий Викторович как раз и занимался проблемой цветности… Не один, разумеется, а в составе большого коллектива…

– Ваш институт пользуется заслуженной славой, – как бы вскользь, заметил Люсин.

Он обратил внимание и на карту всесоюзных связей, и на застекленную горку, в которой красовались спортивные кубки, всевозможные сувениры, шитые золотом вымпелы и сложенные стопкой адресные папки. Невинная лесть в беседе с людьми науки или искусства еще никому не повредила. Тем более, если для комплиментов были столь наглядные поводы.

– Это верно, нас знают. – Фома Андреевич многозначительно откашлялся в кулак. – Космическая техника, лазеры, электронно-вычислительные машины – вот далеко не полный перечень областей применения нашей продукции.

– Впечатляет! Главные направления научно-технического прогресса как-никак!

– На нас возложены большие задачи. Мы обеспечиваем науку, производство, оборонную промышленность… От чистоты и атомного совершенства наших монокристаллов зависит очень и очень многое…

– Еще бы! – подыграл Люсин. – Космос!

– Правильно. Успехи радиолокации планет Солнечной системы можно отнести и на наш счет. Но у синтетических кристаллов есть много дел и на земле: медицина, подводная навигация, обработка сверхпрочных материалов и так далее.

– Я понимаю.

В кабинет вошел пожилой краснолицый человек в черном костюме и выжидательно остановился на пороге. В руках он держал картонную папку.

– Это наш ученый секретарь и по совместительству начальник отдела кадров товарищ Дербонос, – отрекомендовал директор вошедшего и поманил его рукой. – Проходите, Евгений Иванович.

Дербонос пригладил реденькие, прилипшие к черепу седые волоски и присел в некотором отдалении. Люсин успел заметить, что папка, которую он принес, была личным делом Ковского. Все разыгрывалось, как по нотам.

– Ознакомьте товарища, Евгений Иванович, – распорядился директор.

Дербонос раскрыл папку.

– «Ковский Аркадий Викторович, одна тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, русский, беспартийный, образование высшее, закончил химический факультет Московского университета, работает в нашей организации с двадцатого ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года…» – Евгений Иванович читал неторопливо, с чувством и выражением, словно перед ним была собственного сочинения баллада, а не листок по учету кадров.

Люсин полуприкрыв глаза, следил за тем, как шевелятся его тонкие губы, как многозначительно подчеркивает он покашливанием и усилением голоса наиболее примечательные моменты биографии Аркадия Викторовича.

Покончив с анкетой, Дербонос перешел к последней характеристике, уведомив, что она была дана для выезда в зарубежную командировку в Федеративную Республику Германии (ФРГ).

– Товарищ Ковский характеризуется положительно, – торопливо, словно извиняясь, пояснил он и приступил к чтению: – «…Морально устойчив, идеологически выдержан, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом… является способным научным работником… внес ценный вклад… около ста научных трудов и изобретений…»

Люсину вдруг показалось, что Дербонос не произносит ни звука и лишь раскрывает рот, как в немом кино.

«И мы тоже пишем такие же точно характеристики, – подумал он. – Единственное различие – это количество научных трудов, то есть раскрытых преступлений… у одного сто, а у другого только десять… Человека жажду! Где человек? Ау! Дай мне свой карманный фонарик, старикан Диоген!»

– Будут у вас вопросы? – спросил Фома Андреевич, когда Дербонос замолчал.

«Будут. Да и как им не быть? Я хочу знать, кто были друзья Аркадия Викторовича и кто недруги. С кем он болтал в кулуарах. Кто провожал его домой. Кто покупал для него пирожки в буфете. Как он шутил, распивая спецмолоко. Какие любил анекдоты. О каких странах мечтал в детстве. На какие фильмы ходил. Что читал. Чем жил. Что ему было дорого и что ненавистно. Как он относился к людям. Что думал в минуты бессонницы о неизбежности смерти. Каким был во гневе и раздражении. Как реагировал на подлость и низость. Какие поступки считал для себя совершенно немыслимыми. Человек мне нужен, а не анкета, сложный, противоречивый и многогранный человек…»

– Благодарю вас, – вздохнул Люсин. – У меня нет вопросов. Все ясно.

– Спасибо, Евгений Иванович, – кивнул Фома Андреевич.

Дербонос с достоинством подколол бумаги, закрыл скоросшиватель и безмолвно исчез. Словно в воздухе растворился. Люсин даже не заметил, как он встал и скрылся за дверью, настолько мгновенно это произошло.

– Мне бы хотелось повидаться с людьми, близко знавшими Аркадия Викторовича. – Люсин нечаянно построил из многоцветных гранатов городошную фигуру известную под названием «бабушка в окошке». – А кроме гранатов, какие камни вы делаете?

– Любые. Оливины, бериллы, агаты, алюмосиликаты, корунды.

– Рубин? Шпинель? – Люсину вспомнились вдруг сокровища альбигойцев. – Алмазы?

– Я же сказал – все. Кроме алмазов, разумеется. На сегодняшний день искусственные алмазы уступают природным… Получение их тоже, надо сказать, в копеечку влетает. Над цветностью алмазов мы, должен сказать, работаем и, следует отметить, успешно окрашиваем натуральные камни в разные цвета… Наш сотрудник товарищ Сударевский Марк… э… Модестович разработал очень оригинальную методику. Он добивается изменения цветности кристаллов путем облучения их тяжелыми ионами. Ведем в этом направлении совместные исследования с Дубной, с лабораторией ядерных реакций. Очень перспективное направление. Вам будет небезынтересно. Тем более, что Марк Модестович является ближайшим учеником и сотрудником Ковского. – Небрежным мановением пальца Фома Андреевич переключил тумблер: – Марк Модестович, зайдите ко мне.

Директор откинулся в кресле и, отдуваясь, расстегнул пуговицу на жилетке. Можно было бы подумать, что он устал от усилия, которое затратил на вызов, не будь оно столь незначительным.

– Видимо, цветность, – Люсину новый термин пришелся по вкусу, – влияет не только на ювелирные, так сказать, свойства камней? – Он задал вопрос, чтобы заполнить паузу в разговоре.

– Ювелирное дело нас не интересует. – Фома Андреевич пренебрежительно поморщился. – Пустая забава… Аркадий Викторович этим увлекался, в старых книгах рылся, рецепты какие-то выискивал… Но я не одобряю… Вижу в том эдакий, знаете ли, фетишизм.

– Очень интересная точка зрения! – поддакнул Люсин, хотя слабо понимал, о чем идет речь.

– Что же тут интересного? Это только естественно… Ковский химик, понимаете ли… Отсюда все последствия.

– Это плохо, – осторожно спросил Люсин, – что химик?

– Нет, само по себе, разумеется, не плохо. Наоборот. На своем месте Виктор Аркадьевич… Аркадий, простите, Викторович соответствовал… М-да… Но химики – они все еще немножко и алхимики тоже. – Он вдруг довольно хихикнул. – Романтика там, ползучий эмпиризм… А я физик, сухарь, признающий только число и меру. Иные методы! Да и время теперь другое. В век научно-технической революции наука стала самостоятельной производительной силой общества. Производительной! – Он поднял палец. – Это значит – производство, завод, комбинат… О чем это мы с вами? – Фома Андреевич вдруг потерял нить разговора.

– Ювелирное дело, цветность камней… – подсказал Люсин.

– Да, цветность… – Директор сгреб кристаллы и медленно разжал полные, любовно ухоженные пальцы. – Радуга, – усмехнулся он, глядя, как прыгают, дробно постукивая, самоцветы по стеклу на его столе. – Возьмите в качестве сувенира. – Он щелчком толкнул к Люсину крупный голубой гранат.

– Что вы, товарищ директор! – смутился инспектор. – Неудобно!

– Берите, берите… Для нас это брак.

– Но это же ценная вещь! Ювелиры…

– Пустое! Ювелиры – профессия вымирающая. Ей пришел конец вместе с эрой природных кристаллов.

– Спасибо. – Люсин сунул камень в карман и неловко почесал макушку.

– Перстни и серьги всякие – это варварство. Пережитки. Все равно как кольцо в носу. – Фома Андреевич даже показал пальцами, как это выглядит. – Для меня, физика-инженера, алмаз интересен только своей непревзойденной твердостью, точно так же, как, допустим, прозрачностью для ультрафиолета – кварц. Не более. Можно лишь сожалеть о том, что долгие годы ценнейшие минералы разбазаривались ради украшения всяческих модниц, а не шли по назначению. Впрочем, все равно природный флюорит, алмаз и горный хрусталь могут удовлетворить лишь ничтожную долю потребностей современной науки и техники.

– К счастью, существуют такие учреждения, как ваш институт, – очень уместно ввернул Люсин.

– Это необходимость, – отмахнулся Фома Андреевич. – Наш институт является научно-исследовательским, и чисто производственные вопросы имеют для него второстепенное значение. Главное – это наука, познание новых явлений и свойств материального мира… Не случайно же, – он удовлетворенно улыбнулся, – Академия наук осуществляет над нами общее методическое руководство… Да, так вот, дорогой товарищ, главное для нас – наука! Нас привлекают не столько утилитарные свойства кристаллов, сколько их удивительная способность менять свои характеристики под влиянием внешних воздействий: механических напряжений, света и других электромагнитных волн, различных полей и ядерных излучений, температуры и электрического тока. Одним словом, все, что позволяет кристаллам быть естественными источниками, приемниками, преобразователями и усилителями разнообразных физических процессов. Надеюсь, я говорю понятно? Вы следите за моей мыслью?

– Стараюсь, Фома Андреевич.

– Тогда вам должен быть понятен и основной вывод. Для романтика удивительная игра цветов в драгоценном камне в некотором роде самоцель, я же вижу в этом лишь следствие внутренних, куда более важных для практики изменений… Аркадий Викторович запекал аметисты в хлеба, варил в меду изумруды… – Фома Андреевич беспомощно развел руками. – Запретить ему я не мог. Тем более, что все эти дедкины-бабкины рецепты иногда давали любопытные результаты… Но разве это наука? А если даже и наука, то достойна ли она нашего великого века атома и космоса?

Люсин невольно обернулся на скрип медленно открываемой двери.

– Разрешите к вам, Фома Андреевич? – спросил, просовываясь в кабинет, сравнительно молодой брюнет в тонких золотых очках.

– Рекомендую! – Фома Андреевич поднялся с места. – Старший научный сотрудник Сударевский, кандидат химических наук… Временно замещает Аркадия Викторовича.

Сударевский с вежливым смущением потупился, но тут же вопросительно глянул на Люсина и протянул руку.

– С кем имею честь?

– Люсин. – Он не отрекомендовался более подробно, полагая не без оснований, что Сударевский, как и Дербонос, предупрежден о его посещении и прекрасно подготовлен к встрече.

Но Марк Модестович явно стремился выказать свою полную неосведомленность.

– Люсин? – Он наморщил лоб, силясь припомнить. – Вы не у Геокакяна работаете?

– Товарищ из органов, – пояснил директор. – Из МУ Ра.

– Из МУРа? – Сударевский, казалось, был удивлен.

– Когда вы узнали об инциденте в Жаворонках? – прямо и резко спросил Люсин, чтобы положить конец всей этой наигранной жеманности.

– Ах, эта трагедия… – Сударевский посуровел лицом и понимающе кивнул. – Почти всю прошлую неделю, вторую ее половину, я находился в командировке – это поблизости, но в других учреждениях, Фома Андреевич знает, – поэтому я узнал позже всех. Это невероятно!

– Что именно? – спросил Люсин.

– Простите?

– Что именно вы находите невероятным?

– Ну, весь этот… антураж, таинственное исчезновение, запертый дом… Прямо как в детективном романе!

– Вот как?.. Вы, кажется, учились у Аркадия Викторовича?

– Да, он мой учитель. – Марк Модестович с чуть наигранной горделивостью вскинул голову. – А что?

– С Людмилой Викторовной, конечно, виделись? – Спрашивая, Люсин знал, что Сударевский у сестры пропавшего Ковского не был.

– Понимаете ли…

– Не виделись? – Люсин сдержанно выразил удивление. – А она мне говорила, что вы для них чуть ли не сын… Разве не так?

– Не совсем… то есть я хотел сказать, что был очень потрясен страшным известием… Аркадий Викторович действительно родной и близкий мне человек, но сейчас, понимаете, лето, мы живем на даче, где нет телефона, и поэтому…

– Где у вас дача? – невзначай осведомился Люсин и стал разглядывать горку с сувенирами.

– Что? Ах, дача… По Савеловской дороге… Лобня… такая есть.

– Как же, знаю! – обрадовался Люсин. – Там уникальный пруд, на котором гнездятся чайки.

– Да, конечно… Дача эта принадлежит не нам, мы только иногда снимаем…

– Я вижу, – с улыбкой прервал его Люсин, – что мы своей болтовней мешаем Фоме Андреевичу. Он очень занят, время его дорого, а нам надо еще о многом поговорить. Может быть, пройдем куда-нибудь, где никому не станем мешать?

– С удовольствием! – обрадовался Сударевский. – Можно к нам, в лабораторию. Вы позволите, Фома Андреевич?

– Зачем же? Вы меня ничуть не стесняете… Я привык размышлять на людях…

– Нет-нет! – запротестовал Люсин. – Я и так казню себя, что отнял у вас столько времени.

– Пустое. Вы же на работе, как и все мы… Беседуйте сколько влезет. Когда я сосредоточиваюсь, то забываю обо всем, ничего не вижу и не слышу.

– Мне так неудобно…

– Ничего. – Фома Андреевич покровительственно помахал рукой. – Меня просили оказать вам содействие, и я выполняю свое обещание. Так что сидите.

– Ну, раз вы настаиваете… – Он сделал вид, что покорен и растроганно сдается. – Воспользуемся вашим гостеприимством… Значит, с Людмилой Викторовной вы с тех пор не виделись, Марк Модестович?

– Совершенно верно, в последний раз я был у них на даче в позапрошлую пятницу… С тех пор я Аркадия Викторовича не видел. – Выражая покорность судьбе, Сударевский развел руками.

– А в каком состоянии вы нашли его?.. В ту позапрошлую пятницу?

– В каком? – переспросил Марк Модестович, припоминая. – В обычном… Как всегда. Знаете, я ничего такого не заметил. А скажите, если это не военная тайна, что-нибудь узнать уже удалось?

– Да, – односложно и холодно ответил Люсин. – Кто уведомил вас о происшедшем? – спросил он после многозначительной паузы. – Не Людмила Викторовна?

– Я же говорю, что не виделся с ней, – с легким раздражением отозвался Сударевский.

– Ах да, конечно… Простите. Я просто хотел спросить, не сказала ли она вам это по телефону.

– Нет… Возможно, она и звонила мне, но не смогла застать.

– А вы? Вы не пытались позвонить ей?

– Честно говоря, не пытался. – Он виновато улыбнулся. – Очень занят был… Эх, если бы я только знал! Конечно, я бы тут же нагрянул в Жаворонки.

– Где же вам было знать, – посочувствовал Люсин.

– Вы меня простите, товарищ инспектор, но позвольте и я задам вам вопрос.

– Я старший инспектор, – как бы между прочим, пояснил Люсин.

– Виноват, – вздохнул Сударевский. – Так можно вопрос, старший инспектор?

– Отчего нет?

– Тогда скажите, какая вам разница, кто, где и когда сообщил мне об этом несчастном случае? Неужели это имеет хоть какое-то значение?

– Объясняю по пунктам. – Люсин начал загибать пальцы. – Разница есть, и большая. Вы могли узнать о случившемся либо от очевидцев, либо, как говорится, из вторых и третьих уст, либо, наконец, от… непосредственных инициаторов.

– Это смешно! – перебил его Сударевский. – От каких инициаторов?

– Инициаторов того, что вы назвали несчастным случаем. Хотя у меня нет пока оснований предполагать худшее… Как видите, значение имеет все… Я удовлетворил вас?

– Вполне. – Сударевский пожал плечами.

– Тогда попробуйте вспомнить, от кого вы узнали о событиях на даче.

– Не от очевидцев, – он тоже демонстративно начал загибать пальцы, – не с чужих слов и, как это ни прискорбно, не от бандитов… Ах да! Мне же рассказали об этом вы, Фома Андреевич! Вчера утром. Простите. – Он искательно улыбнулся директору.

– Припоминаю, – включился в беседу Фома Андреевич. – Действительно, вы еще ничего не знали, когда пришли ко мне…

– Вот это и называется из вторых уст, – удовлетворенно кивнул Люсин. – Возможно, мои вопросы показались вам ненужными или даже вовсе бестактными, но они позволили нам хотя бы приблизительно ограничить круг лиц, посвященных в обстоятельства дела. Для начала и это неплохо.

– Понятно. – Сударевский снял очки и тщательно протер стекла кусочком замши. – Извините, что сразу не догадался.

– Ничего. – Люсин неторопливо поднялся. – Это вы меня извините. Больше мучить вас не буду… Мне бы хотелось побывать в лаборатории Аркадия Викторовича, на его рабочем месте… Посмотреть, поговорить с людьми, кое о чем по ходу дела спросить. Это осуществимо?

– Вполне, – сказал Фома Андреевич. – Марк Модестович, проводите товарища до лаборатории. И постарайтесь обеспечить ему нормальную работу. Это наш долг.

Последовали прощальные рукопожатия, и директор удалился в комнату за зеленой штофной занавеской, не дожидаясь, пока посетители покинут кабинет.

Сударевский осуждающе покачал головой, но Люсин сделал вид, что ничего не заметил.

– Пошли, Марк Модестович?

– Прошу вас. – Сударевский предупредительно раскрыл перед ним дверь.

– Благодарю… Между прочим, почему у вас так плохо получается зеленый цвет?

Они прошли через приемную, все еще полную ожидающих, оживленно беседуя о цветности монокристаллов.

– Зеленые гранаты для нас не проблема, – объяснил Сударевский. – Хуже дело обстоит с изумрудами.

– Но вы же синтезируете бериллы? Мне Фома Андреевич сказал.

– Правильно. Но все дело в окраске. Зеленый оттенок изумруду придают, к несчастью, с помощью высокотоксичных соединений. В производстве они очень опасны. Мы ищем заменитель. За рубежом, между нами говоря, цены на изумруд фантастически возросли. Камень сейчас в большой моде, а взять его негде, потому что все известные месторождения выработаны почти полностью, а синтез пока не налажен. Недаром участились случаи подделки изумрудов.

– Интересно.

– Очень. Берут – что бы вы думали? – хорошо ограненный бриллиант и с помощью солей хрома делают из него зеленый берилл! И, как ни странно, это выгодно! Потому что изумруд стоит в пять раз дороже ограненного алмаза. До шести тысяч долларов за карат.

– Торопитесь с синтезом, пока цена не упала.

– Постараемся.

– Неужели на земле не осталось больше изумрудов?

– А где? Лучшие образцы зеленого берилла добывались в Южной Америке – Новой Гренаде, в Египте на берегу Красного моря, в Бирме и у нас на Урале. Про другие месторождения я не слыхал. Может быть, вы знаете?

– Мой приятель привез изумрудные серьги с Цейлона. – Люсин усмехнулся, вспомнив, как обрадовалась подарку жена Володи Шалаева. – И представьте себе, дешевые.

– Эх, дорогой вы мой! – Сударевский похлопал его по плечу. – На Цейлоне действительно есть зеленые камни, только это корунды, а не бериллы. Понимаете? А изумруд – именно берилл, зеленый берилл, и ничто иное.

– Понятно, – ответил Люсин. – Это его кабинет? – кивнул он на черную с золотом табличку: «Лаборатория № 4. Д. х. н. А. В. Ковский».

– Заходите, прошу вас, – пригласил Сударевский.

Кабинет был отделен от лаборатории тонкой перегородкой с окнами под самым потолком.

«Как раз тот случай, – мимолетно подумал Люсин, – когда, чтобы увидеть, нужно залезть на шкаф».

– Отсюда можно пройти прямо в лабораторию. Если желаете… – Сударевский указал на дверь в перегородке.

– Здесь тоже интересно, – дипломатично ответил Люсин, подходя к застекленным шкафам, где вперемежку с книгами и папками стояли физические приборы и деревянные штативы с пробирками.

На мгновение ему показалось, что он вновь попал на дачу в Жаворонках. Люсин подумал, что за всем этим эклектическим хаосом чувствуется определенная система, какая-то непостижимая сверхзадача. Он с любопытством оглядел вычерченные тушью таблицы и графики, которые, как белье на просушке, висели на протянутом через всю комнату по диагонали проводе в хлорвиниловой изоляции; рабочий стол, заваленный образцами монокристаллов, кусками серного колчедана, лазурита и агатовыми шлифами; цветы в облупившихся, позеленевших горшках; столик с круглым водяным термостатом, заваленный старыми батарейками, разноцветными сопротивлениями, дозиметрическими карандашами и позолоченными стекляшками гейгеровских камер. Похоже было, что здесь никогда и ничего не выбрасывают.

– Наш шеф – известный Плюшкин, – усмехнулся наблюдательный Сударевский, но сразу же осекся и с деловым видом начал давать пояснения: – Впрочем, надо отдать ему справедливость, здесь есть на что взглянуть… Вот этим глазурованным черепкам, найденным в раскопе древнего буддийского монастыря в Средней Азии, больше тысячи лет… Экая бездна времени! А глазурь-то сияет, как новая! И ничего ей не делается. – Он взял с полки склеенную из осколков чашу и, полюбовавшись перламутровой игрой голубоватой поливы, бережно поставил обратно. – Секрет, между прочим, утерян… Вас это не удивляет?

– Что именно? – спросил Люсин, встав на носки, чтобы разглядеть бронзовую золоченую статуэтку, изображавшую пузатого демона с рогами и объятой пламенем головой. Высунув острый язык и оскалив страшные клыки, демон плясал на буйволе, который неистово топтал женщину с длинными волосами.

– Ну как же?.. В наш атомный век – и вдруг какие-то древние секреты…

– Нет, меня это не удивляет. – Люсин неохотно отвел взгляд от грозного божества. – Люди действительно забыли многое из того, что знали и умели раньше… Мне тоже приходилось сталкиваться с утерянными тайнами мастерства. Что это за фигурка?

– А у вас чутье! – восхитился Сударевский. – Сразу углядели квинтэссенцию… Это жемчужина в коллекции шефа, бог смерти Яма. Аркадий Викторович был… Он, знаете ли, просто помешан на Тибете, Ганьчжур, Даньчжур, Тантра…

– Для меня это темный лес, – признался Люсин.

– Для меня тоже… Но шеф столько рассказывал о тибетской премудрости, что поневоле кое-что запало в голову. Обратите внимание на эту перевязь из черепов. – Он раздвинул стекло, чтобы Люсин смог получше разглядеть статуэтку. – На змей, свисающих с шеи… Уродлив и одновременно дьявольски прекрасен. А какие натуралистические подробности! – Сударевский многозначительно подмигнул. – Наш всеобщий любимец.

– Действительно, великолепная пластика и совершенно изумительная отливка.

– Уверяю вас, что это тоже забытый секрет. Даже по выплавляемой модели так тонко сейчас не отлить… Это тоже из Тибета или Монголии. – Сударевский указал на нефритовую гантельку. – «Ваджра» называется – символ небесного огня… Из такого же молочно-зеленого нефрита вырезан саркофаг Тимура.

– Настоящий музей!

– Я же говорю, что шеф – великий собиратель! Бадахшанский лазурит, непальская бирюза, образцы природного рубина из Бирмы…

– Значит, все это имеет непосредственное отношение к его основной теме?

– Слышу глас Фомы Андреевича, – усмехнулся Сударевский. – Его это тоже волнует… Конечно, далеко не все, что находится в кабинете, имеет непосредственное отношение к работе лаборатории координационной химии. Но разве правомерен такой утилитарный подход к профессии ученого, к его личности? Мы не знаем, как и когда приходит открытие, какие стимулы будят творческую мысль. Вы меня понимаете? Аркадий Викторович сложный, исключительно многогранный человек. Он воспринимал мир во всей его удивительной целостности. Ему чужда была поверка алгеброй гармонии, ибо он не делал различий между ними. Математику, квантовые основы мироздания он рассматривал с позиции эстетики, как еще одно проявление стройности и красоты. В обыденном мире такой человек просто не смог бы работать. Он потому и занимался кристаллохимией, что она дополняла его увлечения историей и биологией, поэзией и музыкой, живописью и архитектурой… В какой-то мере он был человеком ренессанса.